Никогда не забуду

Так вот, никогда не забуду глаза тринадцитилетнего парня, который держал меня за руку двумя своими. Для того, чтобы это представить, надо рассказать где и как мы пересеклись.

Место обычное, это стандартная столовая интерната для детей, оставшихся без попечения родителей, конечно, инвалидов. Складывается впечатление, что все детки без родителей, даже если они не были такими при рождении, быстро становятся инвалидами. Такой ребенок ждет свою маму, останавливает развитие и вновь ждет маму, которая придёт за ним, возьмёт к себе домой и скажет, что  он хороший и что  она  его любит. А где мама, там и папа, они ходят вместе. Именно поэтому, если ты приезжаешь с благотворительностью в такое место, уже на второй день ты - "папа", и они чуть ли не дерутся за тебя со своими друзьями по несчастью.

Так вот, мне около 25, моя бывшая одноклассница Настя  давно уже ездит в этот интернат с благотворительными выездами, в этот раз мы показываем кукольный театр, это мой третий или четвёртый приезд. Она организует мероприятия не первый год, на мой взгляд, это разрушительно для женщины, молодой матери, но это не моё дело, мы никогда не были настолько близки, чтобы разговаривать об этом, она просто меня зовет и я еду.

Воняет капустой и растительным маслом, в общем, "супом". Воняет не из-за того, что мы в столовой, здесь хоть и старые крашенные стены, но все по-советски вычищено, надраено, простерилизовано. Воняет от одежды детей, создается ощущение, что от них самих, но это, скорее всего, не правда, я думаю, что при тщательном подходе их самих можно отмыть.

Я сижу и досматриваю спектакль, меня облепили детки, они смотрят, волнуются, потирая руки, бока и маленькие атрофированные ножки. Это первое, что бросается в глаза, когда приезжаешь сюда в первый раз: почти все дети с огромной задержкой развития и атрофированными ногами. Простая логика подсказывает, что им незачем развиваться ( ради кого? мамы же нет) , а ноги просто не нужны ( весь день в одной комнате, группе, как здесь говорят, а в цирк раз год съездить можно и на кресле-каталке) . Так что, они все, кто постарше, передвигаются на руках, волоча маленькие младенческие ноги по ковру.

Ковры здесь везде.

Настя, конечно, выгоняет всех, кто приехал с волонтёркой миссией, к детям сесть и смотреть спектакль, но среди деток сижу только я, все  волонтёры, даже те, кто не занят в постановке, торчат около ширмы и смотрят на детей немного ошарашенно. Странно, они знали, куда едут и что здесь будут  дети - инвалиды, Настя их инструктировала, что относиться к ним надо, как к маленьким людям, что они не заразные, да, плохо пахнут, но это не опасно ни разу. И вполне можно было бы сесть к нам и снять с меня двух или трех, а то они большим числом окружили меня и схватили за одежду.

Держат.

Волонтёры, когда ехали сюда, вероятно, думали, что детям нужны их постановки. А им нужна только мама и её любовь. Только мама, все остальное приложится к ней: дом, комната, друзья, игрушки, ноутбуки и ещё много чего. Папа тоже, собственно, нужен для мамы, вдруг он её дома оставил, а завтра привезёт. Смешно, кто-то еще думает, что бездомным детям могут помочь деньги, жертвует их на всякие удобства интернатов, пытаясь откупиться от мысли о существовании таких детей. Настя, конечно, так не думает, она  выступает против бездумного сбора денег, всех зовёт съездить посмотреть, пообщаться, для старших организует переписку со взрослыми людьми, для малышей - кукольные спектакли, надеясь, видимо, что увидев, возьмут.

Я не возьму ребёнка из интерната, я уже знаю. Я сам как ребёнок, куда мне. Я даже поднять пятилитровую бутылку воды не могу, не то, что живого ребенка. У меня редкое аутоимунное заболевание, моя имунная система жрёт мои суставы и позвоночник, выплевывая в кровь продукты воспаления. Я еле хожу, мои суставы опухшие и ничего не держат, впереди маячат осложнения на сердце и глаза, я где-то внутри себя уже решил, что смерть не за горами, и даже, в некоторой степени, согласен с этим. Я точно не папа. Но деткам же этого не рассказать, не объяснить, да и никому ни рассказать, ни объяснить.

Сидеть неподвижно не больно, но страшно: чем дольше я сижу, тем больнее вставать. Я смеюсь и весело общаюсь с Никитой, по документам ему тринадцать, он мне как-то хвалился, что его перевели во второй класс, но, вероятно, вовсе не потому, что он тянет программу, реально ему лет шесть, не больше. Он крепко меня обнимает. Из всех детей, я именно ему больше всего говорил слов, он бы даже сосчитал эти слова, но счёт ему даётся нелегко.

И вот он, тот самый момент.

Спектакль закончился, я встаю, для этого я тяжело опираюсь на сжатые кулаки, поднимая тяжеленный зад в воздух и снижая нагрузку на колени, чтобы потом выпрямиться. Сознание знакомо застилается пеленой боли, дыхание задержано, зубы привычно сжаты, чтобы не вырвался предательский стон.

И тут я вижу его глаза. Он видит, что мне больно, и из всех своих небольших сил пытается помочь мне подняться, безуспешно толкая мою руку вверх, опираясь на свои маленькие ножки и не понимая, что все мои 70 килограмм сейчас, сию секунду, держатся на этой руке. У меня льются слезы из глаз, но в такой позе я не могу оторвать руку от пола, следовательно, нет возможности показать, что все его усилия вообще что-то значат. Сказать я тоже ничего не могу, иначе буду орать от боли и всех перепугаю. Остаётся только смотреть в эти бездонные, полные доверия и готовности  помочь, глаза.