Добрый друг Боря Федорец

       О капитане мед. службы Борисе Александровиче Федорце я узнал осенью 1962 года, когда стал активнейшим образом заниматься научными исследованиями в своём 613 ВСО и искал себе сподвижников в этой работе. До этого советы мне давал Петя Голиков, тоже капитан мед. службы, направляя мои мысли в свое научное русло – в область изучения неспецифической резистентности организма и стресса. У своих стройбатовцев, разбросанных по разным точкам Приморья, помимо проведения клинико-физиологических исследований, я брал мазки крови для подсчета формулы и, особенно тщательно эозинофилов, в первую очередь реагирующих на стресс. Проблема была с микроскопом, и мне приходилось заниматься мазками то в госпитале, то в санэпидотряде флота, разместившемся в так называемом «Зелёном углу», недалеко от Монтажной, где проживала моя семья. И открыл мне туда дорогу именно Борис Александрович, с которым я встретился в один из воскресных дней, на его дежурстве.

       Боря был на семь лет старше меня. Он окончил академию (ВММА) в 1953 году. И здесь, в отряде, работали ещё двое его однокашников – Гена Серов (майор мед. службы) и Володя Знаменский (тоже майор). Почему они обогнали Федорца в воинском звании, – об этом я узнал позднее... Неприятная история, связанная с женщиной. Кстати, тогда же он был лишён и золотой медали при выпуске, хотя закончил ВММА круглым отличником. Как и все в отряде, Боря активно и плодотворно занимался научными исследованиями. Он работал над диссертацией по эпидемиологии дизентерии в Приморье под руководством нашего академического педагога – профессора Шура-Бура. Одной из задач его исследований было выяснение связей сезонных вспышек дизентерии в местных климатических условиях с особенностями реактивности и неспецифической резистентности организма у личного состава организованных коллективов ТОФ.
       Наша общая заинтересованность в исследовании резистентности организма приморцев объединила наши усилия. У Бори были уже отработанные методики оценки резистентности: бактерицидность кожи, бактерицидность и лизоцим слюны, белковые фракции и лизоцим сыворотки. В настоящее время он отрабатывал методологию оценки сосудистой резистентности с помощью баночный пробы по Нестерову, а также ультрафиолетовой обеспеченности организма – с биодозиметром.

       В скором времени я тоже освоил эти методики, добавил свои: оценку фагоцитарной активности лейкоцитов (ФАЛ) и степени стресс-устойчивости организма по числу эозинофилов крови. И мы вместе стали работать по нашей общей программе.

       Мой переход в санэпидотряд не был чистой случайностью. Во многом его определили, как я понимаю, рекомендации специалистов ОСПО – подполковника мед. службы Маянского Григория Моисеевича – начальника токсико-радиологической лаборатории, капитана мед. службы Дардымова Игоря Васильевича – врача-физиолога санитарно-гигиенической лаборатории и, конечно, Федорца. Они меня уже хорошо знали по проверкам моей работы в 613 ВСО (Дардымов), по учёбе на КУМСах (Маянский) и по стремлению заниматься наукой. Дардымов как раз увольнялся со службы и переходил в систему АН СССР к профессору Брехману, и его место в отряде освободилось. Кстати, туда же уходил и Петя Голиков – питомец Николая Васильевича Лазарева. Как и Дардымов, уже кандидат медицинских наук. Кстати, Пётр Петрович по каким-то тайным причинам скрывал факт своей защиты. И приказ свыше о его переводе к Брехману явился полной неожиданностью для медицинского начальства. Начальник мед. службы ТОФ генерал-майор мед. службы Синельщиков крепко выражался по этому поводу и сделал всё, чтобы задержать перевод. Благодаря этому мне удалось поработать вместе с Петей на его базе (в Школе Оружия на острове Русский) и получить свои первые, значительные научные наработки. И даже написать первую научную статью (совместно с Дардымовым и Федорцом) для очередного сборника научных работ врачей Тихоокеанского флота. Переход в ОСПО нельзя сказать, что прошел гладко. Новый командир нашего ВСО, прибывший из авиагарнизона, целый час держал меня в своем кабинете, осыпая словесными многоэтажными конструкциями, почерпнутыми им в авиаполку. Под конец стал предлагать мне приобретение в стенах отряда и микроскопа, и "телескопа", и всякую иную х…, необходимую мне для полноценной работы. Но я мужественно выдержал эту психологическую атаку, предвкушая счастье работы в творческом коллективе.

       И это счастье свершилось! Через день или два я уже стоял в кабинете у полковника мед. службы Дьякова Николая Васильевича, командира санэпидотряда, и в тот же день был представлен на общем построении коллективу. Тут же был и мой сподвижник Борис Александрович, сказавший несколько теплых слов в мой адрес, а также Маянский и Дардымов. Игорь Васильевич сразу принялся передавать мне имущество и аппаратуру, с которой мне предстояло работать. И я только радовался обилию гигиенических и физиологических приборов, о которых и мечтать не мог до этого времени. А дальше пошла моя гигиеническая практика и исследовательская совместно с Федорцом работа – в свободное время.
      Наши общие исследования шли по линии Бориса Александровича и были в плане эпидемиологов. Мне же пришлось подключаться к научной работе нашей, санитарно-гигиенической лаборатории. Здесь темы были не менее интересными. Изучалась витаминная обеспеченность личного состава флота в зависимости от сезона и срока пребывания военнослужащих в Приморье, качественный и количественный состав рационов питания. Начальник лаборатории майор мед. службы Слободин Александр Зиновьевич пытался разобраться с водоснабжением гарнизонов и качеством питьевой воды во Владивостоке. Меня сразу заинтересовала тема витаминной обеспеченностью специалистов флота, что было прямо связано с неспецифической резистентностью организма. Быстро освоил методику определения витамина C в биожидкостях и сразу же включился в эти исследования. Боря Федорец одобрил мой выбор и посоветовал включить методику и при обследовании наших контрольных коллективов. В скором времени мы подключили к комплексной программе ещё внутрикожную пробу Роттера и «языковую» пробу Яковца –  для экспресс-оценки С-витаминной обеспеченности организма, а также внутрикожную пробу Кавецкого для оценки общей реактивности организма по скорости рассасывания красителя (трипановой сини).

       Борис Александрович был очень рад столь быстрому развитию событий. Оставалось только выдержать наблюдения в коллективе в течение четырёх сезонов года, и материал будет полностью собран...  И мы работали. Почти что каждое воскресенье. Наблюдения вели в 62 ВСО, располагавшемся недалеко от отряда. И как же это было захватывающе интересно! Особенно, когда уже можно было анализировать собранные материалы.
       Сложность с непрерывностью обследования возникла всего один раз – весной 1963 года, когда и Боря, и я были направлены в академию, на повышение квалификации: Боря – на пятимесячные курсы по эпидемиологии, а я – на кафедру к Ивану Акимовичу Сапову для освоения методологии изучения обитаемости кораблей ВМФ. Но и тут, перед отъездом, я сумел в одиночку провести все мартовские обследования.

       Академия! Какое счастье было вернуться сюда вновь. Уже для целенаправленной подготовки! Какое счастье – остановиться снова в помещении наших Рузовских казарм! И какая радость – быть здесь вместе с моим старшим товарищем, и уже другом, Федорцом Борисом Александровичем! Мы с ним давно уже были «на ты», но это ни в коей мере не нарушало наших уставных, служебных взаимоотношений в отряде. Боря был уже в майорских погонах. Звание получил здесь, на КУМСах. Наконец-то справедливость восторжествовала, и он стал догонять в движении по служебной лестнице своих однокурсников. Кстати, здесь, вместе с ним, проходил учёбу ещё один их однокашник – Любарев Исаак Ильич (эпидемиолог), служивший, кажется, на Северном флоте. Весёлый, остроумный, с большим чувством иронии. Мы устроились в одном кубрике, и Исаак Ильич меня сразу предупредил: «А наш Боря Федорец – настоящий храпунец…»  И в этом я убедился уже в первую ночь, и какое-то время по ночам мучительно боролся с его могучим храпом, похожим на мощные звуки оркестровой валторны, смешанные с барабанным боем и завыванием ещё какого-то, неведомого нам отнюдь не музыкального инструмента.
       Видимо, остроумие на их курсе было в почете, процветало в отряде, сохранилось и здесь, в академии. Помню, Боря в ответ на реплику Исаака Ильича ответил ему целым четверостишием: «А Исаку Ильичу крепко вставили свечу. Ты гори, гори, свеча, у Исака Ильича!» По-видимому, этот вариант представления для Любарева оказался несколько неожиданным, и он только смог пожурить Борю за «нетактичные мотивы»:
       – Ну, Борис Александрович! Чему вы молодого коллегу учите! Что подумать о нас может!
       Подумать я мог только одно – что Боря это не сам придумал. Это была отрядовская заготовка, относящаяся к фельдшеру, капитану мед. службы Казакову Никанору Кузьмичу, сотруднику Маянского, главному специалисту не только отряда, а всего Приморья, по заготовке экстракта элеутерококка (для научных надобностей), так называемой «Никаноровкой», в честь автора-изобретателя. Там, в отряде, мне и довелось однажды услышать дружеское обращение к Никанору кого-то из более старших по званию (но не по возрасту) товарищей. Только в этом случае акцент делался на место введения этого медицинского суппозитория.

       Три месяца Академической жизни! Особенно, когда делаешь, что тебе надо, когда работаешь в полное удовольствие, когда находишься на свободном режиме – Иван Акимович предоставил мне такую возможность! Вот оно счастье творчества! Правда, творил я в основном в секретной библиотеке, просматривая тома отчетов по обитаемости надводных кораблей старых проектов и организации медицинского обеспечения экипажей в походах. Несколько раз встречался с полковником медицинской службы Дерновым в закрытом Институте кораблестроения, но большую часть времени проводил в научной лаборатории, где всесторонне изучались сверхвысокочастотные электромагнитные поля. Этой проблемой нам тоже предстояло заниматься в самое ближайшее время.
       Незабываемой была встреча в ЦНИЛ питания, образованном на базе бывшей кафедры биохимии ВММА. Встреча с нашими педагогами, с профессором Васюточкиным Василием Михайловичем. Разговор о наших научных исследованиях (уже с конкретными данными), программы на будущее… Неожиданные встречи с однокурсниками, так же, как и я, вгрызавшимися в науку… А по вечерам и по выходным – отдых в дружеском кругу своих старших товарищей. Вместе ходили в столовую на Клинском, вместе парились в бане на Московском проспекте, вместе отдыхали в кубрике за чтением научной (и иной художественной) литературы.

       В казарме с курсантских времён сохранился спортивный уголок, и я, по старой традиции, частенько прикасался и к турнику, и к брусьям, и к всяким тяжёлым железякам, которыми в былые годы жонглировали и Саша Черепанцев, и Боря Догадин, и Толик Мартьянов. Мои друзья-эпидемиологи стороной обходили эти «стационарные препятствия», предпочитая отдых в горизонтальном положении, и только дружески подшучивали надо мной – как бы я ненароком не сломал эти исторические экспонаты и себе чего-либо раньше времени, или не запулил гирей в открытую форточку и т.д.

       На наше счастье в казарме по-прежнему хранилось наше курсантское пианино, вынесенное за ненадобностью из ленкомнаты в коридор и ждавшее здесь, рядом со спортивными снарядами, своей дальнейшей участи. Как всегда, оно было хорошо настроено, и я периодически стал подходить к нему, вспоминая фрагменты своей бывшей программы. На моё удивление, среди офицеров-интернов сразу стали появляться слушатели, и даже нашёлся подполковник из сухопутных войск, способный сыграть несколько старинных вальсов. Так что постепенно минуты музицирования переросли в настоящие музыкальные вечера – с нашим фортепианным соло, с вокалом, с разговорами о музыке и о нашем музыкальном курсе.
       Борис Александрович и Исаак Ильич постоянно присутствовали на этих музыкальных посиделках, проявляя не только видимую любовь к классической музыке, но и определенные знания музыкальной классики.

       Свой культурный досуг мы дополняли по выходным дням выходами в город, посещением музеев (Русский музей, Эрмитаж, Академия художеств), концертных залов (выступление Димитрова), книжных магазинов (Дом книги), кинотеатров. Чаще всего мы были вдвоём с Борей. Исаак Ильич обычно выбирал свои собственные, отличные от наших, маршруты.
       В мае, когда стало теплее, мы стали заменять городские прогулки загородными. Ездили в Петергоф, Павловск, Пушкин. И даже купались в одном из пушкинских прудов (не помню, были ли на то запреты). Боря демонстрировал хороший кроль и, особенно, брасс. В академическую бытность он с успехом выступал за сборную. Я, хоть и пыжился бессистемным стилем, но не отставал от старшего друга, и даже заслужил его похвалу на этот счёт.

       Периодически писали письма в далекий Владивосток. Я – жене Тане с двумя малыми сыновьями (младшему было всего-то несколько месяцев). Боря – своей будущей невесте, с которой мы познакомимся по возвращению. Борису Александровичу было уже 35 лет, и он не хотел больше откладывать с женитьбой, хотя события академических лет отбили у него всякое желание общаться с противоположным полом. Но здесь, с Леной, у него были уже совсем иные, куда более глубокие отношения. И он радовался каждой полученной от неё весточке.

       В Ленинград, в лабораторию питания, «к нам на усиление» была отправлена ещё одна наша сотрудница, врач-биохимик из нашей лаборатории Людмила Ивановна Селиванова, вместе с присланной к нам от Слободина запиской о нашей ответственности (в некоторой степени) за её работу и культурное времяпровождение. Устроилась она в общежитии для гражданского персонала, недалеко от Витебского вокзала.
       Боря не очень хотел туда идти. Но и пустить меня, самого юного специалиста отряда, в подобное «одиночное плавание» было бы не этично. Поэтому решили идти вместе, прихватив за компанию ещё одного интерна – майора с сухопутного факультета. И это было совершенно правильное решение, потому что именно он сумел отразить все словесные атаки встретившей нас соседки Людмилы Ивановны по комнате. Это было нечто такое, что вогнало нас с Борей в длительный ступор, а Людмилу Ивановну заставило молча бледнеть и краснеть в течение всего дискуссионного процесса, проходившего между нашими новыми знакомыми.
       Каким чудом и под каким предлогом мы освободились от этих дискуссионных объятий, вспомнить трудно. Однако это нам удалось. И в последующем я предпочитал встречаться с Людмилой Ивановной на нейтральной территории – в лаборатории питания. Она с большим успехом осваивала методики определения витаминов группы B в продуктах, переписывала от руки все методички и вместе с тем исподволь жаловалась на определенные сложности в быту, – на несовместимость взглядов на жизнь с соседями. Скромный, порядочный, воспитанный человек, впервые попадает в водоворот интерновской жизни. Соседи, с совершенно иной жизненной психологией и мн.др. Могли ли мы помочь ей с Борей Федорцом?
       – Только советами…

       Но все мы трое выдержали этап высоких рабоче-психологических нагрузок и благополучно вернулись в отряд, обогащенные знаниями и новыми творческими идеями. Я отправил из академии целую общую тетрадь с закрытыми публикациями, которые очень помогли мне в ближайшем будущем и в написании отчетов, и в работе над диссертацией. Боря тоже собрал всю необходимую литературу по своей теме.
       Людмила Ивановна срочно стала внедрять в жизнь освоенные методики. Исаак Ильич, как я понял, тоже разрабатывал какую-то закрытую тему на Севере… В рабочем плане всё шло прекрасно. Сложнее было – в бытовом. Я по-прежнему ютился с семьей из 4-х человек в тесной однокомнатной квартире. Боря жил в госпитальном общежитии. Людмила Ивановна – в одиночку воспитывала сына, но имела собственную жилплощадь.
       В плане практической работы я был загружен до предела. Приходилось разрабатывать сразу две новые темы: давать оценку обитаемости надводных кораблей ТОФ и уровня СВЧ-излучение в авиагарнизонах и на кораблях флота. Приходилось делать многочисленные гигиенические исследования на боевых постах кораблей (шум, вибрация, освещённость, микроклимат, загазованность, интенсивность СВЧ-излучения и др.) А я ещё подключил оценку состояния организма вахтенных специалистов (сердечно-сосудистая система, дыхание, физическая и умственная работоспособность, а также витаминный баланс и неспецифическая резистентность организма по нашим с Федорцом методикам). Приходилось постоянно участвовать в учебно-боевых выходах кораблей, в заводских и государственных испытаниях. В этот период началось ускоренное строительство новых проектов, которые надо было срочно вводить в строй. РК-205, ПЛК-159, МПК-204, РК-57Бис, ТМ-257Д; кроме того, оставались ещё старые сторожевые корабли, эскадренные миноносцы (56 проекта) и крейсера («Пожарский» и «Синявин»). Были еще спец. корабли гидрографии и вспомогательный флот.

       Огромный объем работы. Мы с гигиенистом капитаном мед. службы Баенхаевым Виктором Николаевичем практически ежедневно работали по этим программам. А в скором времени присоединилась еще и третья: «Гигиеническая оценка обитаемости КП и иных надземных сооружений флота». Это было уже на пределе наших возможностей.

       На нашу работу с Федорцом оставалось все меньше времени. Но мы и её выдержали, проведя в 1963 году все запланированные сезонные исследования. И Боря приступил к написанию этих разделов диссертации.
Можно было бы ограничиться собранными данными для оценки сезонной динамики резистентности организма военных строителей. Но предварительная обработка материала по срокам службы показала определенные различия в группах первого и третьего годов службы. Видимо, это было связано с особенностями адаптации организма переселенцев в местных, весьма специфических климатических условиях. Поэтому я решил продолжить наблюдения в группах до завершения срока службы строителей (3 года). Тут уж пришлось работать в одиночестве.
       Боря помогал мне тем, что вместе со мной конструировал различные укладки и портативную аппаратуру для функциональных исследований, которых в тот период катастрофически не хватало.
       Подключался к этой работе и майор мед. службы Лебедев Николай Фёдорович – вирусолог по специальности, удивительно талантливый изобретатель. За первые два года моей работы в отряде мы подали более 10 рацпредложений, создав несколько типов рефлектометров, тремометров, прибор для измерения радиационного теплового потока, систему «ёлочка» для одновременного обследования десяти человек при определении сосудистой резистентности, около десятка различных портативных физиологических укладок. Они намного облегчали нашу работу в коллективах.

       Весь этот период Боря постоянно помогал мне. Советовал, как лучше группировать и обрабатывать материалы. Подсказывал, с кем стоит завязать контакты в моей работе. Так, я ближе познакомился с майором мед. службы Матюхиным Владимиром Александровичем, бывшим сотрудником ОСПО и будущим академиком, директором Института Физиологии АМН СССР. В этот период он занимал должность главного токсико-радиолога флота в Отделе медицинской службы ТОФ. В последующем много помог мне в плане публикаций и участия во Всесоюзных конференциях по адаптации и климато-физиологии.

       Собрав и обработав научный материал, хотелось скорее проанализировать его и выдать в виде докладов и публикаций. Все мои темы были закрытыми. Материалы шли в виде секретных отчётов. Приходилось довольствоваться отзывами на них со стороны высших медицинских инстанций, – читать которые мне доставляло большое удовольствие и моральное удовлетворение.
       Материалы, собранные у военных строителей, мы выдавали с Борей не в секретным варианте, публикуя в научных сборниках медицинской службы ТОФ и в тезисах конференций, в которых нам удавалось участвовать (при Владивостокском государственном медицинском институте, при НИИ эпидемиологии и микробиологии, при Институте Физиологии АМН СССР). Одну статью по сосудистой резистентности у нас приняли в Военно-медицинский журнал, но опубликовали в виде реферата (краткого сообщения).

       В каком году Боря женился? – уже не помню. Но года с 1965 мы стали встречаться семьями. Они жили уже в своей собственной квартире в районе железнодорожного вокзала. Была ли это квартира Лены, или Боре, наконец, предоставила положенную жилплощадь медслужба флота? Встречались и у них, и у нас, ещё на Монтажной. Ходили вместе на Патрокл. В те годы это был процветающий общегородской пляж. Там были оборудованы киоски со снедью, лодочная станция, спасательная служба. Вели к пляжу через сопки, заросшие лесом, несколько тропинок, в том числе от нас и от района Школьной. Так что в выходные дни пляж был переполнен. Мы купались, загорали, гуляли по ближайшему, заросшему цветами лесу. Особенно радовались такому отдыху наши мальчишки, а в последующем и появившийся на свет у Бори с Леной Мишка.

       На работе мы встречались с Борей всё реже. Командование постоянно требовало его в Отдел для работы с бумагами.
       К 1965 году Борис сумел завершить свою работу и представить её к предзащите. Всё прошло прекрасно, точно так же, как и сама защита, состоявшаяся через несколько месяцев.

       С 1967 года наши рабочие (служебные) пути разошлись. Я был переведён в медицинскую лабораторию подводного плавания для организации научно-исследовательской и практической работы с экипажами надводных кораблей, а также с целью получения майорского воинского звания. Боря же к этому времени перестал заниматься большой наукой, переключившись, в основном, на организационно-практическую работу в Отделе. Там же он в положенный срок получил и подполковника.
       В Отделе Боря проработал до 1974 (или до 1975) года, откуда был переведён в ВГМИ на должность начальника ВМК (военно-морской кафедры). И это было место, где наши судьбы пересеклись ещё один, уже последний, раз.
       Счастливый период моей службы в 1963 и 1964 годах был нарушен самым неожиданным образом в августе 1964-го. Нарушен развитием дискогенного радикулита – с серьезнейшими нарушениями функции позвоночника, парализацией ног, нарушениями функций внутренних органов, существенными ограничениями подвижности и постепенно развивающейся миелопатией. С этого момента моя службы пошла кувырком. Постоянные обострения по два-три раза в году укладывали меня в госпиталь, не давали полноценно жить и трудиться. Как я на этом фоне умудрялся проводить обследования кораблей и экипажей, писать научные отчеты, выступать с докладами на сборах и конференциях?!
       Всё шло через боль и через последние усилия. И никакое госпитальное лечение, никакие собственные усилия не давали стойкого положительного результата. Всплески активности были, но весьма кратковременные. На этом фоне, собрав интереснейший научный материал, в том числе и на боевой службе в тропиках, я не имел сил его обработать и оформить диссертацию. По-прежнему ограничивался ежегодными отчетами и положительными отзывами на них. Всё это серьезнейшим образом воздействовало на моё психологическое состояние, отбирая последние духовные силы.
       Боясь уходить со своей должности, где я хоть как-то справлялся со своей работой, я проходил в майорах 8 лет, отказываясь от всевозможных предложений. Наконец, в 1975 году начальник мед. службы флота генерал-майор медицинской службы Потемкин Николай Терентьевич убедил меня перейти на время в отдел мед. службы на должность врача – специалиста по лечебно-профилактической работе, где я должен был заниматься, в основном, вопросами санаторно-курортного обеспечения воинских коллективов. И моё восьмимесячные пребывание здесь показало мне всю безнадежность моего дальнейшего существования в Вооружённых Силах. Встала угроза увольнения с минимальной пенсией. Но надо было держаться до последнего. И должность преподавателя по организации и тактике медицинской службы на ВМК у Федорца оказалось единственно возможным вариантом продолжения службы.

       Можно ли это было назвать службой? Скорее, это было самоистязание, когда не в состоянии ни стоять, ни сидеть. Добираться же утром до работы с Бухты Тихой до института, при недостатке транспорта, было особенным испытанием. Позвоночник скрипел, трещал, но какое-то время выдерживал запредельные нагрузки. Студенты-медики всё видели и сочувствовали страдальцу. Борис Александрович, а также два других бывших осповца – В.Н. Баенхаев и В.И. Савватеев, преподававшие на цикле токсикологии, всемерно поддерживали меня. И я держался. Даже возобновил занятия наукой – анализировал старые материалы по климато-физиологии. На этом настаивал Федорец, поскольку с кафедры требовали научные исследования.
       Он планировал докторскую и загорелся этой работой. С меня же он требовал кандидатскую, и институтский Ученый Совет даже предоставил мне месяцы отпуска для завершения моей многострадальной темы. Как я с этим справился на фоне всего со мной происходящего, –одному богу известно. Он явно помог мне, хотя и не обошлось без серьезной нервотрепки. Восьмидесятый год оказался последним годом моего пребывания в рядах Вооруженных Сил. Потом борьба с болью и неподвижностью продолжилась уже в ранге военного пенсионера.

       Теперь о Боре. Конечно, моя судьба без его всесторонней помощи и поддержки на последнем этапе моего служебного пути была бы ещё более плачевной. Не могу представить, как бы мы вырастили детей на минимальную пенсию, как бы сыновья получили высшее образование. Поэтому глубокая благодарность ему остаётся со мной до конца моей жизни.
       Он подменял меня на занятиях, приходя к восьми утра на кафедру, когда я не в состоянии был добраться до института в сильнейший буран. Освобождал меня от части дежурств, направлял на студенческую практику в самые близкие точки во Владивостоке. Не давал каких-либо дополнительных нагрузок. Он настоял на защите мною диссертации, что значительно помогло мне в последующей, гражданской жизни. Требовал, чтобы я не бросал научные исследования, по крайней мере, изложил бы уже обработанные материалы в виде статей. Настаивал, чтобы я участвовал во всех научных конференциях, проходивших в стенах института. Рекомендовал серьезно подумать, прежде переходить в Институт Физиология АМН СССР, по приглашению В.А. Матюхина (и я своевременно отказался от столь заманчивого предложения).

       Он глубоко переживал за меня и был рад, когда мне удавалось хоть ненадолго приходить в норму. С интересом слушал мои выступления на научных симпозиумах и радовался тому, что мне всё-таки удалось кое-что сделать в области адаптации и климато-физиологии.  С чувством гордости говорил, что здесь мы пошли дальше Матюхина –  основоположника этого направления исследований. Когда мне удалось в восьмидесятых годах развернуть на базе Владивостокской городской СЭС работу по программе «Здоровье» в масштабах города, Борис Александрович вместе с Виктором Ивановичем Савватеевым, как в былые времена, откликнулся на предложение принять в ней участие. На базе ВМК были развернуты исследования неспецифической резистентности организма и иммунитета, что позволило значительно глубже оценить уровень здоровья трудящихся города. И завершающие работу несколько совместных публикаций в академических и институтских сборниках еще раз подтвердили наше флотское, военно-морское единство, в том числе и на научно-исследовательском фронте.

       Последний раз мы с Борей встретились на Всесоюзной конференции по адаптации на базе ВГМИ. В каком году, – уже не помню. Вместе слушали доклады выдающихся учёных-адаптологов Казначеева В.П., Матюхина В.А., а также профессора Брехмана И.И. (по адаптогенам и здоровью).  Затем сами выступали на секционных заседаниях. В заключение для участников конференции была организована прекрасная поездка на катере на остров Попов. Пешие прогулки по сопкам, в зарослях дикого малинника, и по побережью с разведением костра и шикарным пикником, с использованием лично добытых морепродуктов, – остались в памяти надолго…

       В последующем были всё более редкие звонки друг другу. В конце восьмидесятых Боря ушел в отставку. Стали беспокоить болезни. Не всё гладко было и в семейных отношениях. Сын закончил мединститут, работал по специальности. Боря последние годы жил один. И я получал о нём в своём ивановском заточении лишь самые скупые сведения. Когда он ушёл из жизни, сейчас не помнит ни Таня (моя жена), ни знакомые нам владивостокские ветераны.