Дом одноногих

   
   Далёкое деревенское детство с высоты прожитых лет воспринимается ярким солнечным пятном, в котором нет места серости и унынию. Беззаботное времечко! Как приятно проснуться утром в большом доме на краю деревни в гостях у дедушки… Бабушка хлопочет у печи, тихонько гремит посудой. За окном веселый солнечный день: щебечут птички, жужжат в траве шерстяные полосатые шмели. Куры, квохча, пОрхаются под старой черемухой, выискивая земляную живность. В доме стоит невероятно вкусный, густой дух свежеиспеченного хлеба и едва уловимый аромат луговых трав  из открытого окошка, затянутого марлей.
   Подовые ржаные караваи бабушка пекла из опарного теста на хмелевой закваске, которая почему-то называлась «мел» и обычно хранилась от замеса до замеса в стеклянной бутылке в подполе. Мука шла ржаная и неотбелённая пшеничная второго сорта. (Это я специально выведала у бабушки.) Замесить хлебное тесто называлось «квАшню творить». Квашенку (кадушку) с жидким тестом на ночь ставили на печь, чтобы тесто «подошло», а перед выпеканием его загущали мукой, формировали булки и ставили на доску «расстаиваться». Потом хлебной деревянной лопатой сажали будущие караваи в чисто выметенную влажным пихтовым помелом, протопленную с раннего утра печь - прямо на под, потому и хлеб зовется «подовый». Чёрный ароматный домашний хлеб в деревне звали «мЯгки». Смешно было слышать из уст бабушки:
   - Мягкой-то чёрствой! – когда полежавший под домотканым полотенцем каравай терял упругость, становился тверже, но никогда не плесневел.
Горячий свежий хлебушек мы ели всей семьей на завтрак, отламывая руками куски и макая в общую миску с зеленым луком, потолчённым с солью и заправленным домашней сметаной. Незабываемый вкус! Даже сейчас вспоминаю, и слюнки текут…
Дед Фёдор после завтрака собирался на работу: видавший виды пиджачок, старенькая кепка, кирзовые сапоги, а за поясом рабочего холщового фартука заткнут топор. Надо идти в поскотину огород городить, чтобы пасущееся стадо  далеко в лес не ушло ненароком. Там и медведи бродят, и рыси, и росомахи… Медвежий угол, что и говорить…
   Совхозный бригадир Мефодий с самого утра обошел все избы и раздал наряды на работу: кому на сушилке зерно веять, кому пустошь пахать на тракторе, кому на конях копны на пожне возить. Наш колхоз вначале назывался «Дружба», потом его укрупнили и переименовали в совхоз «Ярцевский», только толку от этого не прибавилось.
   Бригадира в деревне по-свойски называли «Нефёдко». Был он расторопный бойкий мужичок, хозяйственный и сметливый. Дела шли ни шатко, ни валко, но совхоз из последних сил держался «на плаву», хотя рабочая сила регулярно утекала в город за лучшей долей, а новая не прибывала.
   Теперь уже давно нет в помине того совхоза. Поля заросли, деревни обезлюдели, животноводческие фермы рухнули без присмотра, колодцы в пустой деревне обветшали и прогнили. Молодежь вся уехала в город, а немногие оставшиеся жители перебрались поближе к цивилизации – в данном случае к селу Верхне-Лалье, бывшему центру совхоза.
Вот и Мефодий в последние годы жил на Емельянихе. Эта деревня расположена на угоре в  полутора километрах от Михайло-Архангельского храма – главной достопримечательности Верхне-Лалья.
К Нефёдку мы с сестрой Светланой завернули на обратном пути, когда навещали родную Ворончиху, к тому времени давно заброшенную и заросшую буйной крапивой и малинником пополам с хмелем. Семь километров туда да пять обратно – путь неблизкий. Усталые и запыленные, мы свернули к вышедшему навстречу мужику поздороваться и перевести дух.
   Нефёд, ковылявший на одной ноге при помощи костылей, пригласил в избу попить кваску. Мы отказываться не стали, зашли, сели на лавку. В избе сумрачно, неуютно. За разговором прошло минут пятнадцать. Мефодий рассказал, что ногу ему оттяпали врачи, потому что приключилась гангрена. Ничего поделать было нельзя.
   - Да ведь и что пили-то?! «Антилёд» какой-то! Это от обледенения самолётов, говорят… Гадость страшная! Выпьешь её, а бутылка белая, как молоко. Потравилось много, померло… А я вот живой! – хихикнул старик.
   - С кем же вы сейчас живете? – севшим от ужаса голосом спрашиваю его, чтобы поддержать разговор.
   - Дак с дочерью… Зять вот ещё…
   В это время в избу, недобро глянув, зашел не старый ещё мужик,  до самых глаз обросший щетиной. И тоже на одной ноге. Гремит  костылями. Только у Нефёдка в наличии была левая нога, а у этого – правая.
   - А с этим-то что приключилось?! – ошалело вытаращились мы.
   - Под трактор попал.
   - Это как так?
   - Да свалился из кабины под гусеницу своего же трактора, на котором работал… Пьяный, дак что... Вот ногу ему и размолотило…
   - Как же вы живете-то?
   - Да как… Дочерь-то тоже выпить не дура. А по пьянке прямо при  муже ещё и мужиков в избу приводит… Так и живем…
   - Господи Боже мой, - покачала я головой, - пойдем мы, поздно уже. Скоро солнышко садиться начнет. Вам всего хорошего! Будьте здоровы. До свидания.
   Мы с сестрой вышли на свежий воздух и еще долго молчали. Не могли оправиться от увиденного и услышанного в гостях на Емельянихе.
   - Как люди могут так жить?! – хотелось закричать и заплакать в голос. Такая горечь непередаваемая осталась в душе от встречи с успешными и сильными в прошлом людьми. Теперь их удел – нищета и деградация.
   Позже от деревенских случайно узнала: тот самый «антилёд» реализовала из-под полы совхозная бухгалтерша. Давала залётное «пойло» в долг, а потом «выдирала» с пьянчужек денежки из их копеечной зарплаты, оставляя «на жизнь» жалкие крохи. Если они оставались… Как говорится, «ничего личного, просто бизнес».
   - И как ей теперь спится, этой достойной и благополучной женщине? – так и хочется спросить.
   А в глазах стоит одноногий Мефодий и машет нам вслед рукой из далёкого далека, куда не летают самолеты и не ходят поезда…
26.05.2020г.


Рецензии