Конец света отменяется! современная орфография

                Глава I
                Рай

…16 мая 1912 года выдалось необыкновенным; впрочем, и весь май всегда бывает необыкновенным: не зря же говорят: «Май – под кустиком рай!»
В мае рай был везде, а не только под кустиками; чудесное цветение всего и вся, вкупе с плотным надушенным воздухом, производило ощущение, что человек находится на светском балу: вокруг него двигаются прелестные создания, благоухающие так, что кружится голова, и… он думает – вот хорошо бы, чтобы это продолжалось вечно!
Однако вечного ничего не бывает; разве что так может быть в раю?
Ведь если там нет благоухания сирени и других чудесных запахов прекрасных цветов, да неземного пения птиц, то что же тогда есть рай?

Писатель Даниил Городецкий (в миру Пётр Зарудный) в этот день должен был идти в издательство; его жизнь состояла из работы за конторкой и периодических визитов к издателю; а поскольку он писал рассказы, то и визиты туда были частыми.
В этот день он, позавтракав и дав, как обычно, наставления экономке, отправился на Гоголя, 22, в «Ниву», к г-ну Железнову.
Он шёл и – ничего не видел и не слышал вокруг: ни дворника, поднимающего пыль метлой, ни грохочущего трамвая, ни дребезжащих авто, выбрасывающих тучи вонючего дыма, ни бродяг, сидящих около забора…
Ничего, кроме буйной зелени и цветов, источавших божественный аромат. И такого же божественного пения птиц.
Он шёл, и мысли у него были самые разные.
…На входе в здание нос к носу он столкнулся с Бекетовым.
– Ну здравствуй, князь… Сколько же не виделись? – воскликнул Пётр.
– Давненько! Моё почтение! Посети Скоробогатова, и… жду тебя в «Вене», конечно. Мне Игонин такое рассказал, я заслушался! Расскажу и тебе.
Пётр кивнул. И даже пропел:
«…Ах, в «Вене» множество закусок и вина; вторая родина она для Куприна».
Не встречаться в «Вене» творческим людям – было немыслимо: все знали это место, как литературно-артистический клуб всего Санкт-Петербурга.
Зачастую тут можно было встретить как всем известных писателей, художников, музыкантов и артистов, так и начинающих, но уже понимающих, что не ходить в «Вену» – значит навеки остаться неузнанным.
Именно в «Вене» – Пётр и познакомился с Бекетовым; в то время он уже был маститым литератором.
Заказали они столько, чтобы хорошо и спокойно посидеть, – оба никуда не торопились.
Выпили ледяной беленькой, позакусывали для порядку.
– Вот, сударь, – начал Бекетов, – что рассказал мне Игонин.
И помолчал, подогревая интерес и любопытство.
– А рассказал он мне, что в Америке вовсю снимают фильму про то, что будет ровно через сто лет…
– В две тысячи двенадцатом году? Так что же будет? Второе пришествие? – удивился Пётр.
– Да нет, думают они, что прилетят к нам гости с другой планеты… – отозвался Бекетов.
– Хм… С Марса или Юпитера? Я Карышева читал, – ухмыльнулся Пётр.
– Отнюдь, брат ты мой, – Бекетов почему-то нахмурился, – прилетят они из дальних миров – дабы извести нашу цивилизацию… Ну, а мы их – новым страшным оружием уничтожим!
– Ну… Понапридумать можно много там чего. – Пётр поднял рюмку. – За русскую литературу!
Выпили, и Бекетов отправил в рот добрый кусок осетрины.
– Так вот в чём самое главное, – начал он, едва проглотив его. – Они таких машин наизобретали для этой фильмы, что и описать нельзя! Прямо так, как через сто лет и должно быть! Так что – умри, а такую фильму посмотри!
– Разве к нам привезут и покажут её? – удивился Пётр. – Да куда там!..
– Может, всем и не покажут; но на пробный сеанс мы с тобой, брат, попробуем попасть… Расскажу тебе, как узнаю. Слыхал, что ближе к Новому году.
Дальше – заговорили они о литературе, писателях, гонорарах, «Титанике» и о всяких других событиях, что говорят обычно за столом…
Однако мысли Петра были далеко.
Ему вдруг нестерпимо захотелось сесть на скамейку, окружённую сиренью, и вообразить себе мир 2012 года.
…Почему он должен смотреть, как это будет в фильме? Быть может, он сам вообразит его себе не хуже, а то и даже лучше и точнее каких-то заморских писателей!
Пётр ел, не чувствуя вкуса, отвечал невпопад; ему пришло облегчение, когда трапеза наконец закончилась.
– Ну, до новой встречи, брат, жди вестей! – прощался с ним Бекетов, а Пётр только и думал: «Скорее б сесть на скамейку!»
…Наискосок в парк – и вот она, скамейка!
Пётр сел на неё, но – тут же встал и быстро пошёл по дорожке; мысли его кипели, словно вода в котле, заставляя двигаться. 
«Что будет, что будет… Господи, да разве это так сложно представить себе?
Всё будет больше и лучше! И всё – на электричестве: и вело, и авто, и мото, и корабли, и аэропланы даже…
И телефоны везде – на каждом столе, вот даже, к примеру, и в ресторации.
Да и телеграф беспроволочный – в каждом Богом забытом краю.
К доктору пришёл, а он тебе пилюлю: выпил – и здоров!
Ну и конечно, другие планеты посетим, это уж как пить дать…
Да и еды верно полно: такие урожаища будут посредством химии, да тракторов, что на всех хватит.
А вот в;йны будут ли? Да нет… Как воевать, если, наверное, такое оружие будет, что за один раз можно неприятеля уничтожить? Да и за что воевать-то? Всего же всем хватит ведь…
А религия? Да как же жить без Бога? Не думаю, что второе пришествие будет, но… всё возможно!
А проза, поэзия, музыка, театры? Классику ставить будут или новое что возникнет? Тут сложнее всего понять… А хотя какая разница? Я не доживу…»
Пётр резко остановился.
«Вот мне сейчас тридцать четыре. Ну лет, может, до шестидесяти дотяну, то есть до сорокового года примерно. Да ну, смешно, право, – сколь Бог даст».
Он улыбнулся, представив себя седым, с палочкой, выходящим из своего электрического автомобиля с прозрачной куполообразной крышей. Он на нём на прогулку ездил. Ну, право слово, не в издательство же! Рукописи по пневмопочте пересылать будут, которую в каждом доме устроят. А по ней, кстати, можно и продукты получать! Позвонил по телефону в магазин, зачёл список – и тебе пришлют.
 Пётр сорвал веточку сирени и поднёс её к носу.
«А вот сирень останется! И май останется, и эти райские запахи! И любовь останется, и разлуки… И через сто, и через двести лет – всё останется то же самое!»
Внезапно ему представилась жизнь сто лет назад – в 1812 году. Ведь тогда – тогда ничего не было! Ни медицины, не электричества, ни телефона с телеграфом, ни паровых и бензиновых машин, ни аэропланов, ни типографий, ни станков, ни кораблей-домов, да и тучерезов тоже…
Всё было почти так же, как и в Средние века… А потом – потом такой взрыв! И стало столько всего, что страшно даже!
А ещё через сто лет – всего будет просто больше, и жить все станут лучше и счастливее, только и всего. Ибо всё, что можно, – уже изобрели. Главное – чтобы всем поровну досталось. Вот это и есть самое основное!
«Так стоит ли идти смотреть эту фильму? Непременно стоит – чтобы убедиться, что всё так и будет… А на самом деле – кто знает?»

В последующие дни эти мысли не давали ему покоя: он смотрел на стол – и видел на нём телефонный аппарат и жерло пневмопочты, смотрел на экономку – но видел какую-то электрическую машину, протирающую пыль и гладящую бельё электрическим же утюгом; выглядывал в окно – и вместо извозчиков видел запруженную надрывно гудящими автомобилями улицу…
Поднимал голову вверх – и видел не небо, а рельсы, уложенные на эстакаду, что возвышалась над крышей его дома, и по которым с грохотом проносились поезда на электрической тяге; впрочем, он и мог увидеть только это да окна соседнего дома – новые здания были так высоки, что верхние этажи скрывались за тучами.
«А если мне, для примеру, во Францию нужно будет по делам быстро? То я сейчас же в свой автомобиль – и к аэроплану. И часа через два –  уже гуляю по Парижу!»
Сердце Петра защемило: эх, не доживу!
               
                Глава II
                Необыкновенная книга

Пётр всё время думал о будущем, и чем больше думал он – тем больше оно ему нравилось.
Ночью закроет глаза – и давай представлять!
И так он увлёкся этим, что мог запросто рассказать кому угодно про будущее и в таких подробностях, что слушающий диву давался.
Замыслил написать об этом книгу; хоть и многие писатели увлекались фантастикой, но он почему-то думал, что у него получится лучше всех!
Начать решил с псевдонима.
Даниэль Городецкий – это, конечно, неплохо; да и знают его уже читатели, но… вот для такой книги – нужно придумать совсем иное: чтобы сразу было понятно, что писатель этот – необыкновенный; и книга его – такая же! Придумать нужно что-то новое, необычайное!
Турнас Оок, к примеру. Или Чафлыг Кутан.

Между тем жаркое лето сменила золотая, хотя и мокрая осень.
Ветры были столь сильны, что заговорили о наводнении; впрочем, и без него у многих друзей Петра началась тоска, каковая всегда случается с творческими людьми осенью, да особенно если осень эта – в Санкт-Петербурге, а не, к примеру, в Евпатории.
Петра хандра не коснулась: он едва успевал писать рассказы в журнал, чтобы прокормиться. Но почти всё время он посвящал будущей книге!
Рассказы его стали хуже и мельче: заметно было, что пишет он их наскоро.
– Вы, сударь, поприлежней, поинтересней пишите, как раньше, – хмурился Скоробогатов. – Игорь Михайлович недоволен-с.
– Знали б вы, дорогой Константин Петрович, какую книгу я замыслил! – с воодушевлением начал Пётр. – Вот как закончу, так принесу вам; прочтёте – и уж точно не откажетесь её издать; а отрывки – в журнале публиковать можно!
– Посмотрим, – туманно промолвил Скоробогатов. – Но только вы уж, сделайте милость, прилежнее пишите, ярче, что ли… А не то…
– Постараюсь! – обещал Пётр, торопясь покинуть издательство: его нестерпимо тянуло снова сесть за свою книгу.

Писал Пётр жадно, много; зачёркивал, переписывал – и под утро засыпал умиротворённый.
Но, читая на следующий день написанное накануне, был недоволен: ему переставало нравиться решительно всё!
«Вот во что да как они одеваться будут? Как мы сейчас? Смешно… А как же тогда? А говорить как будут? Ведь у каждой эпохи – своя одежда и речь! Вот, к примеру: смог бы Ломоносов описать то, как мы сейчас живём? Да куда там… У него не получилось бы, а у меня – получится! Только нужно ещё подумать и всё себе представить, и тогда – тогда уж наверняка!»
Он так увлёкся описанием жизни и поведения людей, что запустил сюжет, который выходил у него каким-то куцым, рваным, непоследовательным и скучным.
Но это его не беспокоило: его книгой будут зачитываться вовсе не из-за сюжета, а как раз из-за того, как правильно и точно описана жизнь людей в то время!
Будто он перенёсся в будущее, всё там подсмотрел, запомнил и потом – перенёсся обратно и записал, да так гениально, как только может сделать он, Пётр Зарудный!
А как книга выйдет – определённо случится сенсация.
Он уже представил мальчишек, выкрикивающих заголовки газет: «Новая сенсация!!! Необыкновенная книга таинственного писателя Нафарга Митора «Год две тысячи двенадцатый»! Что случится через сто лет! Продаётся везде! Спешите купить!»
Внезапно он вообразил, как будут любить его книгу через сто лет.
«Переиздадут уж точно, и не один раз! А может – и в гимназиях изучать будут… Скажут: как же правильно предсказал он настоящее наше; да мало того – кое-что мы изобрели, читая книгу его!»
И от мыслей таких его сердце сладко замирало, а во всём теле чувствовались лёгкость и блаженство.

                Глава III
                Удивление и злость

Пётр так увлечённо работал, что заметил лишь только, как начали готовиться к Новому году.
Наряду с поздравительными открытками пришла и телеграмма от Бекетова: он предлагал срочно встретиться.
Пошли туда же, в «Вену».
– Ну, брат ты мой, вот и пришло известие: двадцать восьмого будет репетиция показа – они всё будут проверять, что да как… – Бекетов важно трогал усы.
– Ты уж говоришь загадками: что же там можно проверять? Ну фильма и фильма, что ж необычного? – отозвался Пётр; с того первого разговора он уже поостыл: все мысли его отныне были лишь о книге.
– Необычно там будет всё! – Бекетов загадочно улыбнулся. – Я даже не всех друзей приглашаю: за некоторых боюсь, как бы не случилось с ними нервного припадка!
– Ну и дела… – Пётр так изумился, что даже перестал есть. – А как же я? Даже страшно – что же такое можно увидеть в этой фильме?
– Да не так чтоб страшно, а просто до того это необычно, и так, знаешь ли, это натурально показано будет, такие чудеса увидишь, что… думаю я, что это не всем показывать можно. Так что ни в «Кинема-омниум» ни в «Сине-фоно», ни где ещё ты о нём ничего не прочтёшь…
– Ну и нагнал ты интересу – теперь не захочешь, а пойдёшь! – воскликнул Пётр – и добавил тут же, без перехода: – А сейчас я книгу пишу необыкновенную, про будущее, и тоже – что будет через сто лет. Так и назвал её: «Год две тысячи двенадцатый». А как называется фильма? Ты не сказал.
– «Конец света – отменяется!» – Бекетов сделал вид, что не расслышал про книгу.
– Вот это да! А что, мог быть конец света?! И кто же его отменил? – удивился Пётр.
– А про это – мне говорить не велено, хоть я и знаю, о чём фильма. Сам всё увидишь.  Так, жду тебя двадцать восьмого к семи вечера на Невском, шестьдесят…
– Где?
Бекетов протянул ему газету.
«27 декабря состоится открытие Picadilli – против Аничковского дворца, первого в России по удобству, роскоши отделки синематеатра. Сеансы с 1 часа дня до 11 с половиной часов вечера. 800 мест, цены от 35 копеек до 1 рубля, ложи 3 и 5 рублей»
– Уж не знаю, нарочно к этому событию его открыли или так уж совпало, но только отныне это будет лучшая синематография во всей столице! Да бери выше – во всей России… Новейшая аппаратура, большой экран…
Бекетов говорил так важно и даже напыщенно, что думалось: он и есть хозяин этого синематеатра.
– Забыл сказать: билет недёшев… Ну так событие-то какое! Да и люди какие прибудут… Мне с тобой еле попасть удалось, а уж про хорошие места – даже и не думай.
– Да уж догадываюсь, – ухмыльнулся Пётр. – Тут написано, что и пять рублей!
– Да не пять… – Бекетов хлебнул мадеры, а затем отправил в рот пирожное.  Он тянул время, чтобы насладиться моментом. – Не пять… – повторил он – и тут же выпалил, резко, будто хлестнул нагайкой: – Тридцатка!
– Как… тридцатка? Это что? Позвольте, но я… – Пётр взмахнул рукой, выронив вилку. – Я не тайный советник! Это что ж такое?!
– А ты, брат, как хотел?! Какая фильма, такой и билет! Ты знаешь, какие люди будут?! Им тридцатку отдать, что тебе три копейки… Ну так идёшь или нет?
Петром овладело странное чувство.
Вся его натура восстала против такой грабительской цены: ведь это же не билеты в ложу бенуара!
Однако не пойти он не мог – это было унизительно; да и подсмотреть что-то интересное, о чём можно написать в книге, было бы очень кстати!
– Что же делать? Пойду… – Пётр вздохнул.
– Ну вот и славно! – Бекетов зачем-то хлопнул себя по бокам и зычно крикнул: – Счёт!
Пётр потянулся за бумажником, но Бекетов удержал его руку:
– Я угощаю.

                Глава IV
                Начинается фильма

К Picadilli они с Бекетовым пришли загодя. Но увидели, что много народу пришло ещё раньше, – к помпезному зданию с колоннадой и полукруглым крыльцом прибывали и прибывали конные и бензиновые экипажи.
Они вошли внутрь. Роскошь и удобство поражали воображение. Фойе напоминало не то первоклассный отель, не то такой же театр… Не было никакого сравнения с другими синематографиями, часто устроенными где придётся…
Но особо поразила их зала!
Высоченные потолки, лепнина, хрустальные люстры, удобные кресла, обтянутые дорогим бархатом, партер и ложи – словно говорили: ты пришёл в храм синематографии – в лучший синематеатр всей России!
Бекетов достал из-за пазухи вчетверо сложенную бумагу и протянул Петру.
«Большой театр световых картин «Пикадилли» показывает монопольно единственный экземпляр фильмы «Конец света – отменяется!». Вход по приглашениям. Снимать верхнее платье необязательно».
Пётр прочёл мельком: ему больше нравилось рассматривать убранство залы.
«Вот ведь как всё продумано: мы сидим Бог знает где, а всё равно всё видно как на ладони», – думал Пётр.
Обратил он внимание и на высокие трубы, заканчивающиеся раструбами, а под ними – диск, напоминающий граммофонный, только во много раз больше.
«Ну и ну – будто иерихонские трубы; зачем они тут?»
И чем больше он думал и рассматривал залу, что уже почти наполнилась избранной публикой, тем сильнее зрели в нём какое-то волнение и ожидание чего-то необыкновенного…
«Да и то сказать: такие деньжищи отвалил! Не может быть, что это просто фильма будет…»
А вот что это будет – он не смог бы сказать. Да и никто не смог бы сказать из публики, что нетерпеливо перешёптывалась, да и вообще вела себя волнительно – так же, как ведёт она себя обычно перед спектаклем, который будут играть великие артисты и всеобщие любимцы.
Внезапно перед экраном возник конферансье.
Он появился так неожиданно, что публика не стала аплодировать ему: все хотели послушать, что он скажет.
– Дамы и господа! – начал он  торжественно и возвышенно, будто объявлял не фильму, а выход самого Государя Императора. – Имею честь сообщить вам, что вы присутствуете при чрезвычайно важном событии: вам предстоит смотреть самую необычную фильму из всех, что когда-либо была создана! Она поразит ваше воображение и предскажет путь развития нашего мира на сто лет вперёд!
Он собирался продолжить, но тут кто-то захлопал, и уже через мгновение вся зала взорвалась аплодисментами.
Конферансье умолк и ждал, пока закончатся овации.
Наконец он смог говорить дальше.
– Эта фильма была сделана самыми передовыми методами, какие только можно себе вообразить! А посему – она может испугать некоторых чувствительных особ… Мой долг – предупредить об этом. Кто опасается за своё здоровье – может покинуть залу и довольствоваться рассказами тех, кто увидит фильму. Деньги за билеты будут возвращены.
В зале тотчас же возникли шум и волнение. Все наклонялись друг к другу и что-то говорили, из-за чего в зале стоял гул, как в пчелином улье.
Пётр тоже наклонился к Бекетову.
– Ну, князь, даже мне не по себе; но уж останусь, не струшу! Я смотрю, в партере много дам: вот как же им придётся?
– Не волнуйся, брат ты мой, – Бекетов улыбнулся. – Так положено, чтобы если что – то всех предупредили.
Зал продолжал гудеть, однако никто не ушёл. Наверное, все подумали то же самое: предупреждает для порядка и чтобы интерес разжечь.
И вот – свет в зале стал плавно гаснуть.
Сердце Петра забилось сильнее. Да, наверное, и у всей публики оно тоже стало волноваться в груди.

Внезапно из труб раздались громовые звуки; они отдалённо напомнили Петру звуки тамтамов во время выступления африканских глотателей огня в цирке.
Не успела публика удивиться, как зажёгся экран.
На синем фоне возникли красные слова:

                КОНЕЦ СВЕТА – ОТМЕНЯЕТСЯ!
                Акц. о-во А. Ханжонков
                1912 г.

Далее пошли фамилии режиссёра, оператора, художника…
Фамилии действующих лиц и исполнителей…

«Раскрашенная фильма!..» Публика в едином порыве ахнула так, будто это был один человек.
И было это настолько необычайно, что никто не отметил, что в фильме снимались лучшие и всеми любимые актёры.
Пётр подумал, что не зря потратил деньги.
Бекетов же сидел с таким видом, будто бы это он сделал фильму и теперь показывал её, словно говоря: «Вот так-то, брат ты мой, нравится? Ещё не то увидишь, гляди дальше!»
– У нас сделали… – охнул Пётр; и тут же воскликнул: – У нас, в России! А как же Америка? – удивлённо добавил он уже тише.
– А про Америку я нарочно сказал тебе, чтобы интересу добавить, – привыкли мы всё время заграницей восторгаться… А вот поди ж ты! Всему миру нос утёрли! – Бекетов таинственно и удовлетворённо улыбался.
Наконец титры закончились. Смолк и трубный глас.

На экране появилось дорогое заведение. Оно одновременно походило на шикарный ресторан, ибо люди сидели за столиками, и на синематеатр, так как в глубине сцены был устроен экран.
Статная певица с роскошными чёрными волосами, чем-то неуловимым напоминавшая  Вяльцеву, чувственно исполняла «Лети, лети, мечта любви».
Одновременно на экране демонстрировались картины райского сада и – влюблённые, сидящие на увитой плющом скамейке и предававшиеся поцелуям.

От такого вида, а также оттого, что вся эта картина была цветной и даже цветной была фильма, что шла на экране позади певицы, публику охватил совершеннейший экстаз.
«Вот так и будет через сто лет… Да-с!» – слышалось то там, то там.
О Боже, как же Пётр хотел очутиться в этом будущем мире, слушая чарующие звуки и одновременно смотря фильму!
«Эх, не доживу, не доживу…» – только и думал он.

Показали и людей, сидящих в заведении. Они были одеты в облегающие одежды: мужчины в серые и чёрные, а женщины – в разноцветные.
Голос певицы стал тише, и публика услышала их разговоры за столиками.

«Как-с? Как же может быть такое?! – охали в зрительной зале; отныне люди стали и слушателями фильмы, чего ранее себе вообразить было совершенно невозможно!
               
                Глава V
                Страшные испытания

…На каждом столе в этом заведении стоял телефонный аппарат. Он был маленьким, гладким, чёрным, сделанным видно, что из шеллака; такова же была и трубка. А вместо ручки сбоку – спереди был диск с отверстиями. Раздался звонок, и один из людей снял трубку.
– Генерал Шахновский у телефона, – произнёс он, отложив вилку. Внезапно лицо его изменилось; он вскочил, и видно стало, что трубка не связана с телефоном никаким проводом.
– Беспроволочный телефон, как телеграф, – охнул Пётр.
– Вот видишь ты как, брат, – усмехнулся Бекетов.
– Вынужден откланяться, срочные дела! – Генерал положил трубку и быстро направился к выходу из заведения.

А надо вам сказать, что, хотя звук из труб и был громок, в зале тоже шумели: публика не могла прийти в себя от увиденного на экране.

…Тем временем генерал вышел на улицу, сел в поджидавшую его стеклянную каплю, на боку которой виднелся нарисованный герб и флаг, а на верху – находился вал с  лопастями. Они закрутились, капля взлетела и унеслась вдаль.
И вот – он уже в какой-то зале. На одной из стен – громадный щит, на котором  мигают лампочки и двигаются стрелки приборов. Люди в военной форме с наушниками на голове, сидят перед щитом и нажимают на кнопки. Из-за этого они немного походят на телефонисток; но делают наверно что-то другое, а что – пока непонятно.
К пришедшему подбегает видно, что штаб-офицер.
– Ваше превосходительство, разрешите доложить: неизвестный нам летающий предмет проник в земную атмосферу из глубин Вселенной с неясной целью; поразил остров в Тихом океане непонятным  оружием, и теперь – там одна водная стихия… Полковник Тяпичев предполагает, что подобное оружие могло быть использовано в тысяча девятьсот восьмом году в районе реки Подкаменная Тунгуска, Енисейской губернии… Оружие столь разрушительной силы, примененное по крупному городу – способно уничтожить его бесследно!
          Генерал побледнел.
 – Доложите Государю и свяжитесь с правителями мировых держав. А мне – принесите мундир.
 Принесли ему мундир; и публика увидела что это, наверное, военный министр.
 – Поднимайте «Русского витязя»! – скомандовал генерал.

 …Дамы в зале заохали, замахали веерами, а господа стали проводить руками по волосам: теперь все окончательно почувствовали, что фильма эта уникальна и необычайна.
 А Пётр подумал, что за такое зрелище не жалко и пятидесяти рублей отдать; и ему даже стало неловко за свои сомнения в том, стоило ли отдавать тридцатку…

          И вот уже публика видит огромный полукруглый ангар, ворота которого распахнуты.
Из ворот выехал красный, прямоугольный, походящий на огромный кирпич автомобиль с маленькими круглыми окошками, на толстых, дутых шинах. За ним тянулся канат. И видно стало, что канат привязан к трубе; ниже её – большое колесо, а выше – какой-то длинный, серебристый и полукруглый предмет, который было плохо видно.
Сцена сменилась, и публика теперь увидела этот предмет полностью, ибо он выехал из ангара целиком. 

– Ох! – Зала вздохнула в едином порыве.
И как было не охнуть, если публика увидела длинный снаряд-ракету с острым носом, малюсенькой стеклянной кабинкой спереди, хвостом, напоминающим акулий плавник, и с небольшими треугольными крыльями по бокам?!
Ракета ехала по земле на трёх колёсах. Куда же она собралась лететь?
Теперь публика увидела четырёх человек, облачённых в серебристые гладкие костюмы, немного походившие на водолазные.
Снизу ракеты открылся люк, из которого выдвинулась лестница. Люди забрались по ней в чрево ракеты.
Они сели в кресла каждый перед своими приборами, а один из них, усевшись спереди, начал задавать им вопросы; видно, что это был командир. Ракетчики (я назову их так, ибо не знаю, как их будут называть. Примеч. Автора.) включали выключатели и нажимали на кнопки.
– Дальномер?
– Включён!
– Генераторы?
– Баланс энергии – положительный!
– Аккумуляторы?
– Заряжены на сто процентов!
– Топливо?
– Заправлено двадцать тонн водороду и пятнадцать – кислороду!
– Гидросистема?
– Давление в норме!
– Телеграф-телефон?
– Подключён, проверен!
– Световая пушка?
– Готова!
– Ракетоснаряды?
– Загружено тридцать штук!
– Закрылки, элероны?
– Двигаются как положено!
– Автополётчик?
– Исправен!
– Вспомогательные моторы?
– Запущены, прогреты!
– Гироскопы?
– Раскручены!
– Приборы?
– Все работают!
– Механик – к полёту готов!
– Стрелок – к полёту готов!
– Помощник командира – к полёту готов!
– Командир ракеты – к полёту готов!
Командир нажал кнопку и гаркнул в микрофон:
– Ракета к полёту готова!
– С Богом, господа, – послышалось в наушниках. – Взлетайте! Убейте эту тварь и возвращайтесь живыми!
Ракетчики перекрестились; затем командир и помощник взялись за штурвалы.
Раздался такой рёв, что публика прикрыла ладонями уши; эти «иерихонские трубы», как назвал их Пётр, сами содрогались, и казалось – они вот-вот развалятся.
А на экране – сзади ракеты вырвалось пламя, и она, немного промчавшись по дороге, взлетела ввысь!
– Шасси убраны, люки закрыты, зелёные лампочки горят! – доложил командиру механик.
Меж тем – ракета исчезла в облаках; публика видела на экране только тучи.
И вдруг – она вынырнула из них и полетела выше облаков, где вовсю сияло солнце!
Она была так красива и стремительна, что публика замерла: какое же это невероятное деяние рук человеческих!
Ракета поднималась всё выше и выше, и – вот уже небо стало синеть, пока не сделалось почти что чёрным; и только тогда она полетела горизонтально.
– Высота – тридцать километров, скорость – девять тысяч пятьсот километров в час, – доложил командир в штаб.

В зале стало шумно: никто не мог сдержать эмоций.
Пётр нервно комкал в потных ладонях платок:
«Вот оно как, значит, будет-то! Тут не только что в Париж, а и в Австралию с Америкой за час летать можно будет…»

Будто в ответ на его мысли, с экрана произнесли:
– Внимание, командир! Говорит штаб. Предмет засекли в районе Австралии, летите туда!
– Слушаюсь!
И вот – ракета уже разворачивается и, оставляя огненный след, снижается.
Теперь – публика видит на экране кабину и ракетчиков со спины, держащих штурвалы.
Перед ними на панели мигают лампочки и двигаются стрелки приборов, а над приборами – окно кабины, сквозь которое видны то египетские пирамиды, то леса долины Амазонки, то города с высоченными домами…
– Внимание, штаб! – раздаётся голос командира. – Вижу предмет! Круглый, диаметр навскидку метров пятьдесят-семьдесят, окружён чём-то ярким. Скорость больше нашей будет, но не сильно. Попробуем догнать, чтобы ударить  наверняка!
– С Богом! – слышит он в наушниках голос из штаба. – Докладывайте обстановку!
Ракета приближается к нему; вот уже и публика в зале видит его: это большой диск, окруженный каким-то сиянием.

– Вот же какая тварь! – ахает зала. – Сейчас наши смельчаки убьют её!
Но вместо этого экран ярко вспыхивает, а из труб раздаётся оглушительный грохот. Пётр сверху видит, что в партере нескольким дамам делается дурно.
Да, по правде сказать, ему самому тоже не по себе: что-то он увидит дальше?!

…Вновь публика видит кабину изнутри, и ракетчиков, с трясущимися руками и потными лицами.  В кабине – дым, а лампочки тревожно мигают.
– Чем это он в нас стрельнул? – нервно спрашивает механик. – Едва целы остались…
– Поди пойми, – командир тоже нервничает, – яркая вспышка – и всё… Если бы не покрытие нашей ракеты специальной краской, от нас даже мокрого места б не осталось – одна пыль только лишь. Но дело дрянь всё равно: а если он опять применит своё оружие, когда мы ракетоснаряды выпускать будем? Тогда свет этот его дьявольский или что там было, не знаю – к нам в открытый люк попадёт, и тогда – верная смерть! Таким образом – к нему близко не подойдёшь; а издали – не прицелится!
– Доложите обстановку! – требует штаб. – Из Сиднея передали: они в телескоп увидели яркую вспышку.
– Это он стрелял по нам, – мрачно отозвался командир. – Возможно, что есть повреждения,  ибо в кабине дым, а понять, откуда он, мы пока не можем…
– Боже мой… Держитесь, всё проверьте и  берите курс на Мексику – их телескопы  увидели его там!
– На Мексику?! – удивлённо вскрикнул командир. – Как он за пять минут смог туда долететь?! Что ж нам теперь, по всему Земному шару, что ли, за ним гоняться?!
Затем, совладав с собой, закончил: – Слушаюсь, летим туда!
          – Дело и впрямь труба, – подал голос стрелок. Не поймать нам его, а поймаем – не убьём, сильнее нас он, видать…
– Прекратить хандру! – рявкнул командир. – Если не удастся ракетоснарядами его уничтожить, то таранить будем! Ибо нет нам с ним в одном небе места – тесно! Так что – либо он на земле, либо мы…
– Так и есть! – подхватили ракетчики. – Умрём, но уничтожим его!  Никто за нас этого не сделает: такая ракета – только у России есть, да и то одна: вторая – только строится.
– Но лучше уж, конечно, живыми вернуться, – начал помощник командира. – Я такой план предлагаю: обманем мы его; он нашей русской смекалки не знает.
– Говори! – оживился командир.
– Вот так я думаю: как только мы к нему опять близко подойдём – так он по нам снова шарахнет, уж точно. А мы – тут же двигатель выключаем и выпускаем дымовую завесу, будто горим мы, и падаем, и пришёл нам конец... А ежели он нас, например, подслушивает, то мы и в штаб передадим: умираем, дескать, падаем, прощайте… Наверняка он захочет поближе подойти, чтобы посмотреть, как мы горим и падаем; насладиться этим, что ль… А мы тем временем – двигатель включаем на самый полный и делаем мёртвую петлю; выходим из дыма – и вуаля: вот он, голубчик, перед нами как на ладони: осталось только ракетоснаряды выпустить – и готово!
– Чисто писано в бумаге, да забыли про овраги! – изрёк командир. – Мы от одного-то раза еле опомнились, а тут ещё! А если после второго раза у нас люк заклинит или ещё что? Как мы ракетоснаряды выпустим?
– Если ракет выпустить не сможем, тогда – уж на таран пойдём! Он же тут у нас, рядом будет, – говорит механик. – Предохранительный клапан отключим, топлива много пустим в двигатель и догоним его! А перед этим – световой пушкой стрельнем… Может, и таранить его уже не нужно будет.
– Это если двигатель от этого раньше не взорвётся, чем мы его догоним… Ладно. План опасный, но других нет. Будем пробовать… Всем приготовиться! – отдал команду командир.
Пока говорили – ракета приблизилась к Мексике. Над Мексиканским заливом ракетчики увидели эту гадину. Она висела неподвижно и, видно, выбирала: а куда ещё пустить свой смертоносный заряд?
Командир направил ракету прямо на неё. Пан или пропал.
Но уловка получилась: на ракету снова обрушился огненный смерч.
Механик в ту же секунду выключил двигатель, помощник командира – выпустил дымовую завесу, а командир – передал в штаб:
– Нас подбили, всё разрушено, мы горим и падаем, прощайте…
И тотчас же выключил телеграф-телефон.
Ракета стала неуправляемо падать, вращаясь вокруг своей оси.

…Трагическая музыка рвала сердца публики. Некоторые места опустели: видно было, что господа покинули их вместе с дамами, которые не в силах были больше выносить такое напряжение нервов.
Пётр сидел мокрый как мышь; пот лил с него градом, а сердце бешено стучало: получится ли у них, выйдет ли? Или разобьются?!
Пришедшая внезапно в голову мысль буквально ошарашила его. Он толкнул в плечо Бекетова:
– А что если… это мой внук сейчас там? Отчего же он не может стать таким, как они?
– Это всего лишь фильма, братец, – откликнулся Бекетов; он был довольно спокоен и невозмутим. – А на самом деле – кто ж знает, что будет через сто лет?
               
                Глава VI
                Убьём гадину!

– Пора! – скомандовал командир.
Механик, перекрестившись, нажал на кнопку пуска двигателя. «Господи, помоги!» – прошептал он.
Ракета вздрогнула, перестала падать и вращаться, а перед механиком зажглась лампочка: «Двигатель работает».
Командир и помощник, сжав штурвалы до боли в пальцах, резко и одновременно потянули их на себя. Ракета сначала встала горизонтально, а затем, описав мёртвую петлю, вырвалась из дыма и оказалась всего в нескольких километрах от этой гадины, примерно на одной с нею высоте. Теперь в дальномер её можно было рассмотреть получше, но им было некогда смотреть – сейчас всё решали секунды!
– Ракетоснаряды  готовь! – закричал командир, и руки стрелка забегали по кнопкам.
Люк, слава Богу, открылся, и ракетоснаряды стали выпадать из чрева; как только они оказывались метрах в пяти от люка, у них включался свой собственный маленький двигатель, и они, оставляя огненный след, мчались к цели.
Эта гадина совсем не ожидала такого: и того, что ракета восстанет из пепла и снова станет летать, да ещё и возникнет прямо перед нею; и тем более того, что десятки ракетоснарядов вдруг полетят в неё, и от них ей уже нет спасения.
Командир увидел первые разрывы; ракетоснаряды врезались в этот диск, пробивая светящуюся оболочку и заставляя гадину бешено вращаться и делать другие разные кульбиты.
Однако до победы было далеко: командир видел, что его ракетоснаряды, хоть и терзают плоть гадины, но не могут пробить её оболочку, чтобы поразить в самое сердце. Если, конечно, у неё было сердце.
Но, по правде сказать, одно хорошо – теперь гадине было совсем не до атаки: она старалась увернуться от залпов, а это значило, что ракета может лететь ровно и спокойно выпускать всё новые и новые ракетоснаряды!
…Выпустили их уже двадцать штук; гадина извивалась в агонии, но всё же не сдыхала.
Командир понял, что оставшийся десяток делу не поможет: нужно прожечь оболочку и уж потом – пустить внутрь её тела оставшиеся ракеты.
– Световая пушка!!! – закричал он, ибо в кабине стоял грохот от взрывов.
– Готова! – крикнул стрелок и трясущимися руками стал наводить прицел – все ракетчики уже находились на пределе нервных и физических сил.
– Быстрее, да не промахнись только! – У командира даже не было времени призвать на помощь Господа и святых.
Наконец командир увидел, что тонкий яркий луч впился в оболочку и начал прожигать  её! Стало ясно, что он сразу случайно прожёг ей какое-то значимое место, отчего диск перестал вращаться и кувыркаться, неподвижно замерев в воздухе.
А теперь – в это место ракетоснаряды! Все, что остались!!! – кричал командир, распалённый  горячкой  боя.
Ну, сейчас только на Бога уповаем! Если и световая пушка не помогла, то придётся им  идти на таран…
Но вышло по-другому!
Ракеты теперь пробили оболочку и взорвались внутри.
Но этого наши смельчаки уже не увидели: взрыв был такой силы, что едва ли не потягался бы со взрывом непонятно чего в районе Подкаменной Тунгуски.

Экран вспыхнул – и одновременно вспыхнули десятки мощных лампочек, которые, оказывается, были укреплены по бокам экрана, но до этого не горели.
Трубы издали такой грохот, что всё, что они издавали ранее, было похоже на тихий стон. Одна труба даже наклонилась, грозя рухнуть в залу.
Теперь не только с оставшимися дамами, но и с некоторыми господами случился припадок.
Петра тоже всего трясло, однако Бекетову удавалось держать себя в руках.

…Гадина взорвалась так страшно, будто внутри неё находились тысячи тонн тринитротолуола!
Ракету обдало осколками; часть из них попали в открытый люк, из которого выпускались ракетоснаряды, а взрывной волной – её подбросило вверх так резко и сильно, что ракетчики лишились чувств…
…И вот уже измождённая страшными переживаниями публика видит кабину, наполненную дымом и неподвижными телами; а в окне кабины мелькает, крутясь и быстро приближаясь, земная поверхность: ещё немного – и ракета врежется в землю!..

Оставшиеся в зале женщины рыдали, а мужчины нервно вытирали лица платками.
Даже Бекетова пробрало: он уже не сидел со спокойным видом, а стал ёрзать и зачем-то постоянно тереть подбородок.
Музыка из труб шла такая, что становилось страшно только от одной неё; вот это уже, думается, был перебор: можно опасаться, что конца сеанса дождутся только военные, как люди с самыми крепкими нервами.

…Однако, когда до земли стало так близко, что уже можно было рассмотреть леса, поля и дороги, командир очнулся.
Приводить в чувство других было некогда; он отстегнул привязь и, ухватившись за штурвал помощника, нажал кнопку пуска двигателя.
Он едва верил в то, что после всего, что произошло с ракетой, двигатель заработает; ему оставалось уповать только на Бога и на то качество, что давали российские заводы.
…Но ракета слегка вздрогнула, и командир услыхал такой милый сердцу звук; а на панели зажглась лампочка: «Двигатель работает».
Тотчас же командир дёрнул штурвал на себя, и ракета пошла ровно над землёй; он включил автополётчик и принялся приводить в чувство других ракетчиков.
Помощник командира и механик очнулись и даже чувствовали себя не очень дурно; а вот стрелок был плох: он, видать, сильно ударился головой о приборы, и теперь вся панель и его лицо были залиты кровью. Механик взял его, бесчувственного, под руки и потащил к медицинскому отсеку.
Положив стрелка на койку, он привязал его к ней специальными ремнями; затем навёл на него аппарат, походивший на рентгеновский, – и тут же из щели аппарата вылез лист бумаги, где были напечатаны разъяснения, что следует делать с больным.
Взяв из шкафчика баллон-сифон, он распылил из него аэрораствор стрелку на лицо, – и тотчас же кровь, превратившись в маленькие красные шарики, скатилась на пол и лицо вновь стало свежим и чистым!
Затем он открыл другую дверцу, на которой были укреплены шприцы с заранее набранными в них лекарствами; он взял те из них, о которых упоминалось в бумаге, и стал делать уколы.
Стрелок открыл глаза и спросил, где он и что с ним. Успокоив его и накрыв одеялом, механик вернулся в кабину.

– Вот так, значит, будут лечить-то, – подумал Пётр. – Вот про это – я прямо так и напишу в книге!

                Глава VII
                Конец света – отменяется!

…А в кабине, тем временем, командир и помощник решали, что делать: слишком много было разных повреждений; как они ещё летели, а не упали на землю – только Богу и было известно.
Командир включил телеграф-телефон.
– Штаб, говорит командир «Русского витязя» капитан Ильин. Задание выполнено, вражеский аппарат уничтожен. Мы пока летим и решаем, где сесть: на воду или на землю. В ракете много повреждений; да и топлива осталось очень мало. Мы трое здоровы, но штабс-капитан Игнатьев серьёзно ранен.
– Как рады мы слышать вас, господин капитан! – ответили из штаба. – Получили сообщение о том, что вам конец, и после – тишина, сколько ни вызывали… Доложили Государю Императору; но пока не сообщали правителям других стран, словно надеялись на чудо! И вот оно произошло… Доложите свои координаты, и мы дадим вам план местности для посадки.
– Восемнадцать градусов, тридцать шесть минут северной широты, девяносто один градус, пятнадцать минут западной долготы. Высота над землёй пять километров, скорость шестьсот семьдесят километров час, – доложил командир.
– Вы в районе городка IsIa Guano – это восемьсот тридцать пять километров от Мехико. Сможете ли дотянуть до столицы Мексики? Там будет готова площадка для посадки. Прибудут пожарные и врачи.
– Топлива не хватит; стрелка на нуле… Сейчас проверим шасси; если выйдут, то будем садиться на землю, если нет, то повернём к морю, – ответил командир.
Механик включил рубильник выпуска шасси.
– Левая не вышла, горят только две лампочки, – сообщил он.
– Беда одна не ходит, – процедил командир. – Давай ещё раз туда-сюда.
Механик снова убрал шасси. Зажглись три зелёные лампочки.
Снова выпустил. Но зажглись только две красные.
Командир заложил резкий вираж и приказал:
– А ну давай теперь ещё раз!
Но и в этот раз ничего не вышло.
Топливо кончалось, а до моря далеко. Зато внизу – ровная земля; не было видно ни гор, ни домов.
Снизились до тысячи метров – командир с помощником смотрели, где приземлиться.
…Зажглась лампочка конца топлива – через несколько минут двигатель остановится!
«Сядем на два шасси. Будем удерживать, сколько сможем; а потом – ударимся левым крылом о землю, нас резко развернёт, и перевернёмся мы кабиной вниз… Если она разобьётся, то снесёт нам головы о землю; только один Игнатьев и выживет, ибо лежит на койке и привязан к ней крепко… А если не разобьётся? Но лучше не искушать судьбу и сразу же нагнуться под штурвал: он нас и защитит, ибо не сломается о землю…»
Такие мысли вихрем пронеслись в голове командира, обдав тело его горячей волной.
«А если и остальные шасси не выдержат?! Садимся ведь не на асфальтную полосу, а Бог знает куда: внизу какая-то земля – не то степь, не то… поди разбери! А если кочки или того хуже – пашня? Тогда ноги шасси уж точно сломаются, и мы будем кувыркаться по земле, пока ракета не развалится на части, ибо скорость снизить меньше чем до трёхсот я не рискну: не хватало ещё на крыло свалиться перед самой землёй!»
Ракета на всех парах неслась в неизвестность…

Мысли командира озвучивались таким трагическим голосом, что уж даже те, кто всю фильму как-то крепился, закрыли лицо руками.

         …Рабочие в зале едва успевали менять пластинки на исполинском граммофоне; хоть и были эти пластинки размером с колесо телеги, но всё равно – звука с них хватало только минут на пятнадцать.

          – Обидно помирать, когда мы победили, – захандрил механик, будто услышав мысли командира.
 – Не дрейфь, штабс-капитан, на войне как на войне: если суждено нам погибнуть, то уж не страшно. Землю-матушку мы от этой напасти спасли и конец света отменили! – отозвался помощник.
Тем временем командир увидел внизу что-то похожее на дорогу; она была хоть и не широка, но, если исхитриться, то сесть на неё вполне получилось бы! А это значит, можно надеяться, что ноги шасси не сломаются; разве что шины лопнут, но это уж ерунда.
Замигали лампочки, завыла сирена.
– Топливо кончилось, двигатель остановлен – упавшим голосом сообщил помощник.
– Ах, чёрт, только этого не хватало: теперь нам точно конец! – закричал механик.
А командиру тем временем пришла в голову идея.
– Запускай по новой двигатель на остатках топлива в ресивере! – кричит он помощнику.
– Да там же одни пары, он взорвётся!!! – орёт благим матом помощник, выпучив глаза.
– Выполнять!!! – воскликнул, как отрезал, командир громовым голосом.
И видно было, что у него нет времени объяснять, зачем это нужно сделать.
Помощник зажмурился и нажал на кнопку.
Раздался взрыв, ракета содрогнулась; её подбросило вверх, затем вниз. Теперь публика видит её снаружи: вместо сопла –  висят разорванные листы металла, а из этих рваных отверстий валит густой чёрный дым.

Тут уж публика не выдерживает; в зале тут и там раздаются крики:
– Что ж он такое натворил, зачем же это?!
– Ну, теперь им – верная погибель!
– Какая же, право, глупость – ведь предупреждали, что мотор взорвётся!
– Мне дурно, я хочу выйти!
– Господи, помоги и спаси их!

         А на экране тем временем – один за другим появляются заголовки газет на всех языках мира: «Грандиозное событие! Четвёрка отважных русских воинов уничтожила прилетевший к нам из Вселенной объект, который намеревался погубить земную цивилизацию! И теперь герои пытаются посадить свой повреждённый уникальный аппарат в мексиканской глуши. Весь мир, затаив дыхание, следит за событиями!»
         Затем показали какой-то добротный дом в Мексике; домочадцы смотрели цветную фильму на экране, висевшем на стене. Человек читал что-то по бумаге на испанском языке на фоне нашей ракеты.

«Как они так быстро смогли получить эту фильму – совершенно непонятно… Наверное, в будущем такие фильмы будут делать так же быстро, как сейчас печатают газеты; а получать их смогут все желающие через пневмопочту?» –  подумал Пётр.

И тут же,  крупным планом, показывают лицо командира: каждая клеточка на сером лице напряжена, на лбу – крупные капли пота; он играет желваками, а из ушей и уголка рта идёт кровь. Окружённые морщинками глаза – воспалены; наушники и микрофон – болтаются на шее, а волосы – белее снега! Молодой мужчина превратился в старика…
– Шасси, – рычит он. – Вышли шасси?!
– Слава Богу вышли! Все три красные горят! – по лицу помощника струится пот, он кусает губы.
А дорога – вот она; уже бежит жёлтой лентой под носом ракеты.
– Мягче штурвал, плавнее садимся, подводи, подводи… элероном удерживай направление, не промахнуться бы! Давай, давай, давай, ещё, ещё… Руль высоты ниже! Есть касание!!! Теперь главное – чтоб не сломались ноги… Выносите, святые! – командир то кричит, то причитает.

Публика же, не в силах сдержать душевных порывов, повскакивала со своих мест и кричит вместе с ним:
– Эх, грохнутся сейчас!
– Давай, давай!!!
– Держи, держи!!!
– Давай плавнее, не промахнись мимо дороги!!!
– Господи, помоги!

И вот – ракета бежит уже по укатанной глинистой дороге, поднимая тучи пыли вперемешку с чёрным дымом. Дорога неровная, и ракету сильно трясёт, отчего ракетчики не могут даже нажать нужные кнопки.
– Тормоза давай да язык не прикуси! – кричит тем временем командир.
– Шины лопнут! – отзывается помощник, пытаясь схватиться за рычаг тормоза.
– Да пёс с ними!
Шины и впрямь лопнули, отчего ракету занесло, и она передним колесом съехала на пашню. Но уже скорость была совершенно небольшая, поэтому она не перевернулась; просто подломилась нога шасси, и ракета упёрлась носом в землю…

…Ракетчики сидели молча, будто окаменевшие; они не могли ещё понять, что всё позади: они остались живы-здоровы, и даже ракета цела. А от мерзкой гадины, что хотела устроить конец света, не осталось и следа!
Наконец командир очнулся и вызвал штаб:
– Внимание, говорит капитан Ильин, командир «Русского витязя». Мы благополучно приземлились с координатами девятнадцать градусов и двадцать пять минут северной широты, девяносто градусов и восемнадцать минут западной долготы. Состояние здоровья у всех нас троих – удовлетворительное, штабс-капитан Игнатьев пришёл в себя. Пришлите срочно пожарных, врачей и военных для охраны ракеты.
– Рады слышать вас, господин капитан! Вы сделали невероятное! Сейчас мы сообщим ваши координаты мексиканцам, и они прибудут к вам как можно скорее. Вас должны перевезти в президентский госпиталь и обследовать, а штабс-капитана будут лечить. Затем – за вами вылетит личный самолёт Государя Императора. А ракету мы доставим в Россию морем.
– Благодарю вас, до встречи на родине, – ответил командир и, выключив телеграф-телефон, распорядился: – Янышев, осмотри двигатель; не угрожает ли пожар всей ракете? Прокудин, ступай к Игнатьеву; как он? Если понадобится, то вынесем его из ракеты.
Механик, схватив огнегаситель Лорана, побежал к хвосту, а помощник – пошёл в медицинский отсек.
Сам же капитан Ильин  – пошёл вперёд от ракеты, чтобы осмотреться.
Ракета, повёрнутая к пашне, стояла боковыми колёсами на дороге, а нос её уткнулся во вспаханную землю.
Они приземлились удачно: впереди, метрах в двухстах, виднелся забор, за которым, в зелени деревьев, угадывалась крыша дома. Ещё немного – и ракета протаранила бы забор и врезалась в дом.

…То, что творилось в зале, невозможно описать! Кто-то счастливо смеялся, кто-то плакал от избытка чувств; а кто-то – сидел, опустив голову и закрыв лицо руками…
– Вот так-с! – удовлетворённо произнёс Бекетов. – Россия-матушка ещё не единожды удивит мир!
– Как же они могли сделать такую фильму?! – ахнул Пётр. – Уж не значит ли это, что такая ракета уже построена?! И всё остальное – тоже есть, просто это до поры до времени никому не показывают?!
– Может, и так – ухмыльнулся Бекетов. – Может, они нарочно сначала такую фильму сняли, чтобы народ к этим изобретениям подготовить?

Между тем фильма продолжалась.
...Неожиданно из-за угла забора вышло человек тридцать. Впереди важно шёл богато одетый сеньор, и видно было, что это владелец какого-либо дела в этой деревне. За ним шли просто, но добротно одетые мужчины и женщины разного возраста.
Капитан быстро пошёл к ним, делая руками понятные для всех людей знаки.
– Прошу вас дальше не ходить; ракета горит, и это очень опасно! Сейчас сюда прилетит много геликоптеров, так что вам лучше отойти подальше, – сказал он им по-испански.
Но люди продолжали идти – и вот наконец они встретились лицом к лицу.
Сеньор молча и без предупреждения взял руку капитана и надел ему на пальцы несколько, видно, дорогих колец; а затем протянул инкрустированные камнями золотые часы, блестевшие на солнце.
– Боже мой, что вы делаете?!.. – Капитан сказал это в запале по-русски, но сеньор не дал ему договорить: – Вы спасли наш мир от этого чудовища. Всё, что я могу сделать для вас, – это отблагодарить вас так.
С этими словами он поклонился капитану в пояс. То же самое сделали все остальные люди.
Вдруг из-за спины сеньора вышла миловидная молодая девушка. В руках она держала глиняный сосуд. Поравнявшись с сеньором, который, похоже, не ожидал этого, она протянула сосуд капитану.
Ильин бережно взял его и поднёс ко рту. Затем, распробовав, стал жадно пить.
Сейчас это был самый дорогой для него подарок.
– Благодарю, сеньорита, – сказал он, возвращая сосуд, и девушка смущённо улыбнулась.
Красивая и жизнеутверждающая музыка сопровождала всю сцену встречи.
…Внезапно всех их показали сверху, и публика увидела толпу и стоящего около них капитана Ильина; дымящуюся ракету, лежащую на земле, словно подбитая птица…
А затем – они стали отдаляться и отдаляться, и те из публики, кто ещё мог смотреть на экран, увидели деревню, поле и – садящиеся на поле геликоптеры, поднимавшие тучи пыли своими винтами; а затем картинка стала ещё более отдаляться – и вот уже публика видит землю с высоты птичьего полёта, потом – просто земную поверхность, а потом – очертания материка…
И – как финал этой необычнейшей съёмки – весь земной шар, плывущий в темноте Вселенной на фоне звёзд и Луны.

                Глава VIII
                Новый мир

Экран погас, и музыка кончилась; однако затем он снова вспыхнул, чтобы публика прочла надпись:
                КОНЕЦ

Зажёгся свет, и Пётр увидел, что весь партер неподвижно сидит, не в силах встать и выйти из залы; даже тех разговоров не было слышно, что обычно сопровождают окончание любого спектакля или фильмы: но тут ни у кого не нашлось слов…
Он и сам с трудом встал; да и Бекетов тоже поднялся с трудом.
Внезапно ему пришла в голову удивительная мысль: «Зачем же ждать будущего – ведь оно уже наступило! Теперь есть и раскрашенные говорящие фильмы, и беспроволочные телефоны, и ракеты, летающие в три раза быстрее пули! Но позвольте, если это есть уже сейчас, то что же будет через сто лет?..  И о чём же мне писать свою книгу тогда?»
– В «Квисисану», что ли, нам теперь пойти? – неуверенно начал Пётр.
– Да ты что, брат, такое говоришь?! – охнул Бекетов. – Разве что тебе теперь, после этой фильмы, захотелось получать еду из автомата? Ну уж нет: ноги моей не будет в этой ресторации дурного тона с тухлыми котлетами на маргарине, разбитым пианино и жидким кофе! Если уж не в «Палкин», то… ты бывал в кафе-ресторации «Вольф и Беранже»?
– Нет.
– Ну тогда идём; там славно, и я угощаю… И протестов не принимаю! – замахал руками Бекетов, видя, что Петру стало неловко.
Вышли на улицу и увидели, что около авто в окружении важных людей стоит сама Анастасия Вяльцева. Её, как известно, никто не называет по фамилии, а говорят просто: Несравненная.
Какой-то порыв одновременно возник у них с Петром, что они подошли ближе.
– Несравненная, я у ваших ног, – начал Бекетов. – Вот уж не ожидал-с… Такой случай!.. Счастлив видеть вас необычайно; вам понравилась фильма?
На него зашикали и попытались оттеснить, но натолкнулись на Петра.
– О да! – ответила Вяльцева. – Я переживала, но у меня крепкие нервы, чего не скажешь о других… А знаете, чем мне понравилась фильма? – Она вдруг воодушевилась; видимо, ей хотелось высказать эту мысль как можно скорее всем, кто находился сейчас подле неё.
– Я не разбираюсь в технических делах, но поняла одно: и через сто лет будет всё та же вечная музыка и песни, что и сейчас. Я слышала в фильме Мусоргского и Шнитке, Листа и Шопена… Да и моё произведение там тоже прозвучало! Через сто лет жизнь изменится необычайно; для этой фильмы придумали много всяких фантастических вещей, но вот музыку двадцать первого века – придумать не смогли… И это радует меня больше всего. Всё то, что у нас сейчас, – через сто лет отправится в музей, но музыка – тлену не подвержена!
– О! – восхитился Бекетов. – Как верно подмечено! И впрямь, все изобретения поразили нас, но вот музыка… Она осталась нами узнаваемой и любимой! Несомненно, и песни в вашем исполнении останутся в веках!
Вяльцева улыбнулась ему и села в авто.
– Ну, брат ты мой, этот день мы с тобой запомним на всю жизнь! – Всегда довольно невозмутимый Бекетов в этот раз был возбуждён необычайно; а про Петра и говорить нечего: он едва справлялся с сердцем, желающим вырваться из груди.

В кафе-ресторации они заказали столько, что хватило бы на пятерых: у обоих от нервного напряжения разыгрался аппетит.
– Как же красиво сказала Несравненная про музыку, – с восхищением промолвил Пётр с набитым ртом. – Только я думаю, что не только музыка и песни, но и литература тоже останется: в гимназиях по-прежнему будут изучать и Пушкина, и Чехова, и Тургенева, и Толстого…
– Несомненно, – ответил Бекетов, жуя. – А помню я, говорил ты мне про какую-то книгу, что написать задумал…
– Да! – воскликнул Пётр. – Это будет книга о будущем мире, мире двадцать первого века!
– Интересно, однако… Ты уже пишешь её?
– Пишу, но… Вот теперь, после этой фильмы… даже не знаю, что дальше и писать; боюсь я, что не придумаю ничего такого интересного, у меня фантазии не хватит… Если сейчас всего такого наизобретали, что диву даёшься, то что же будет через сто лет-то?!
– Трудно сказать, что будет, – согласился Бекетов, – но одно я точно знаю: мы с тобой, брат, доживём до этого и сами всё увидим! Да не немощными мы будем, а бодрыми; ибо проживём с тобой столько, сколько сами захотим: такая медицина будет и лекарства!
– Это верно; изобретут они эликсир бессмертия, уж точно! Да и то сказать: какая медицина была сто лет назад? Считай, что и не было её вовсе; а сейчас? Сейчас бы Пушкина за неделю на ноги подняли бы! – воодушевлённо произнёс Пётр.
– Да уж, вылечили б… А знаешь, ты пиши книгу! Может, её потом в гимназиях изучать будут… А ты – живым классиком будешь и… напишешь книгу другую: как жили люди в тысяча девятьсот двенадцатом году году. И про фильму эту – обязательно напиши! Вот будет потеха: будут все сравнивать, что из той фильмы сбылось, а что – нет…
– Ну ты меня и превознёс, князь! – воскликнул Пётр и махнул рукой так, что едва не опрокинул графин. – Сейчас же желаю выпить за твоё здоровье!
– И за твоё тоже! И за Государя Императора, и за процветание России! За это выпьем стоя! – торжественно объявил Николай Бекетов.

…После обильной трапезы они вышли на улицу. Стояла безветренная ночь. Снежок тихо падал на их пальто – и не таял; можно было рассматривать узоры снежинок, каждая из которых была не похожа на предыдущую.
И было так хорошо и умиротворённо на душах их, как редко бывает в жизни.

--------------
Кто желает научится писать так же - связываются с автором по почте SergeyUskov67@yandex.ru