откуда приходит цунами

   Входим в комнату, совсем без слов. Да, читать Жуковского сегодня точно не будем. Как это предупредительно с его стороны – сразу перейти к языку, который одинаково доступен нам обоим. Сознательное это снисхождение или просто ему понравилось – общаться одними телами, без предисловий? Не получается додумать эту мысль, и ладно. Неужели я могу не рефлексировать, разве такое возможно? В голове приятно пусто, только будто слегка крутятся шестеренки, как от легкого снотворного. Впервые стоим так близко, что можно помериться: он выше меня на голову. Что-то такое было про рост и тихую поступь в воспоминаниях современников – значит, я не потеряла память и все еще рискую что-нибудь не то процитировать. Постараюсь молчать, хотя, скорее, - не складывать звуки в слова. Дотягиваюсь языком до ямочки на его подбородке. Он ведет пальцем по моим позвонкам. «Электричество – ерунда на постном масле. Вот ноль, вот фаза – все огни погасли». Действительно, только наоборот  - здесь электричество еще не изобрели». В окне за его спиной сквозь шторы движутся тени, и еще можно различить какие-то уличные шорохи маленького городка. «Зачем же ты так нарядился, дружок, - думаю про себя, пока еще терпеливо раздевая его, - не на парад же собирался – наверное, подсознательно хотел измучить меня всеми этими пуговицами. Но как же меня в нем заводит именно эта безупречность – такая нарочито белоснежная, что напрашивается мысль, нет  ли за ней скрытого желания испачкаться – обо что-нибудь вроде меня. Что ж, это мы уже выяснили, будем двигаться дальше».
Наконец-то все одежки остались на полу. Со мной все гораздо проще – было платьице, и нет его. Нежусь под его восхищенным взглядом – он один, без всяких прикосновений умеет сгибать меня пополам. Как же красиво в этом послеполуденном пасмурном свете замечать все новые подробности его тела, прежде скрытые темнотой. Любуюсь налившимися прожилками на его члене. Не могу этого делать со стороны, обвожу каждую пальцами и повторяю изгибы языком. Долго целую головку и облизываю, как мороженку. Мне даже не нужно трогать себя – поднимаю глаза, вижу, как вздрагивает его грудь. Чувствую, как его пальцы сцепились на моем запястье, будто по-детски ища поддержки в таком новом для него переживании. Слышу, как вместе с выдохом из его глубины вырывается сдержанный стон. Все, я готова. Этот звук со стороны предающегося любимого существа кажется лучшим ответом на все усилия, совершенные в жизни. Не успеваю отдать себе отчета, откуда это настроение подводить итоги – он берет меня за плечи и поднимает к себе. Тягуче обволакивает губами сосок, а пальцем бережно скользит от клитора к складкам, не сразу вводя его внутрь. Как это мило и трогательно – проверяет, насколько я готова? Я была такой, когда ты только снимал шляпу, дружок. Он поднимает мою согнутую ногу к своей груди, целует лодыжку и прикладывается к ней щекой. Он наполняет меня, и я смотрю, как каждое движенье отражается на его лице. Я ничего не могу поделать со своей привычкой морщить лоб в такие моменты, так что вряд ли представляю сейчас эстетичное зрелище. Но это совершенно неважно. Его глаза полуприкрыты, брови, которые и на неподвижном портрете кажутся произведением искусства, то приподнимаются будто бы в удивленье, то блаженно опадают. Губы сужаются в улыбке. Я целую ее в самый краешек. Морщинки в уголках глаз чуть дрожат. Меня слегка потряхивает: мне кажется, что отпечаток наслажденья, даримого мной, на его чертах – это похоже на творчество. Соучастие в творении. Но тут же одергиваю себя – не мне заигрываться такими мыслями, не стоит забывать, что у меня нет души. Я просто пустопорожнее тельце, лишь сохранившее на сердце какие-то фантомные боли.
   Лежу головой на сгибе его плеча и чувствую затылком мерное глубокое дыхание. Почему-то вспоминается Тоторо – да, странные у меня ассоциации. Наверно, это такой прием снижения патетики, без которого я не могу обойтись даже сейчас. 
- Скажи мне честно, - вдруг слышу над ухом, и тревожный холодок начинает струиться под ребрами. Как-то я позабыла объявить вечер без таких вопросов. Сжимаюсь и тяжело вдыхаю. – Как в тебе все это началось ко мне... почему... и откуда?
- Я не знаю не знаю не знаю, откуда приходит цунами, - почти попадая в ноты, пропеваю тихонько.
 - Что? – смеется он.
 - Так, старая песенка, - уже с меньшим энтузиазмом пытаюсь отговориться я, думая, что не стоит подробнее рассказывать критику пушкинского круга о рок-поэзии рубежа тысячелетий.
 - Нет, я всерьез, - подкладывает он ладонь под мою голову и начинает медленно целовать лоб, брови.
«Ты на самом деле думаешь, что так сможешь меня разговорить?» - смеюсь про себя, чувствуя, что теряю границы и превращаюсь в теплую лужицу без всякого смысла.
- Я вот все гадаю, не было ли тебя среди моих учениц в Патриотическом. Но если так, ты была бы совсем малюткой, когда я ушел оттуда, – в сороковом пришлось оставить один Университет.
 - Правильно думаешь, я не училась у тебя. Ни в какой бы Университет в таком случае ты не ушел, я бы не отпустила такого профессора.
- Не сомневаюсь, - ведет он пальцем по моей щеке, а я ловлю его губами. – Так что же? - настаивает он. – Неужели так вот издалека, с одной вступительной речи перед публичным концертом? Понимаю, о таком сложно рассказать, но хотя бы намекни. Я не знаю, я... никогда не встречал в свою сторону столько нежности.
 Чувствую тяжелый комок в горле. «Ты даже не представляешь, насколько издалека. Как же хорошо, что ты огражден от таких знаний и сможешь сохранить свой разум незамутненным, и будешь дальше жить свою жизнь, и напишешь еще много прекрасных, одаривающих слов».
 - Ты же сам знаешь, откуда в нас берется нежность, - уверенно говорю я и тут же отвечаю, - от смертности.
- Право, давай сейчас не будем об этом, - склоняется он и целует мою ключицу.
«Просто спасибо», -  ликующе кричу я у себя в голове.
Глажу его ступню своей, и не могу перестать целовать его руку: от кончиков пальцев к линиям на ладони, к выпуклым бирюзово-прозрачным прожилкам на запястье и дальше, следуя их очертаниям, к сгибу локтя, тепло раскрытому, какому-то юношески-беззащитному.
Вдруг он мягко высвобождает свою руку, приподнимается и укладывает меня головой на подушку. Накрывает ладонями соски, целует ребра и спускается к животу. Так торопится, что утыкается носом в пупок, будто случайно. «Неужели?» У меня под поясницей холодит невесомость, она растет и скапливается, доходит уже до коленей. Как будто подо мной ничего нет. Он становится терпеливее, лаская меня губами от пальчиков ног до сгиба бедра. Я все жду, вдруг он что-нибудь скажет, прежде чем начать: что он никогда не делал такого для женщины, и что, должно быть, с ним происходит нечто особенное, если теперь, после нескольких дней знакомства... «А может, мне все это кажется, и надуманный образ из головы совсем расходится с живым человеком? Или просто мне безумно хочется, чтобы он что-нибудь сейчас сказал. Любой комментарий к происходящему. Но я, кажется, слишком многого хочу от русской литературы».Судя по осторожной робости его движений, я, скорее, права. Он несмело обводит языком клитор и поднимает ко мне взгляд. Я расправляю морщинки на лбу и просто киваю. Опускаю пальцы в его волосы, такие мягкие и прохладные над горячим виском. Я куда-то плыву. Меня колотит не столько от его чутких ласк, сколько от того осознания, что мужчина, так много переживший и давно сложившийся в совсем далекой от меня культуре, теперь забывает все свои предрассудки. Чтобы доставить удовольствие женщине, которая едва ли что-то серьезное значит в его жизни. И я не знаю, чему восхищаться больше – тому, что я такое сумела с ним сделать, или тому, что просто так приходит цунами и делает это с нами обоими. Я глажу ножкой его спину и думаю, насколько она прекрасная, и как я хочу на ней каждую клеточку кожи.
Он, кажется, увлекся. Так трогательно видеть его старательно склоненную голову, ласкать теплый затылок. Но я не могу отделаться от ощущения, что, несмотря на его густые влажные поцелуи, в моей глубине лишь нарастает такая взыскующая пустота, которую не наполнишь пальцами, как я хотела было его попросить. Мне необходимо почувствовать внутри всю его накопленную силу. Я сжимаю его плечо и как могу громче хрипло прошу:
- Иди сюда... ко мне.
Он все понимает. Движения его даже резче обычного. У меня опадают руки, и какие-то мгновения я не в состоянии делать ничего кроме, как принимать его в себя. Прикрываю глаза и слышу его теплый воздух на моей шее. Чувствую ладонью, как на спине его выступает испарина, как его всего сотрясает дрожь.
 - Деточка, - глухо шепчет он, последним движением отдав мне все, и обмякая, и тяжелея надо мной. Меня накрывает от этого звучного выдоха, и колебаний воздуха, которые становятся словом на его языке. Кажется теперь, потно и жарко утыкаясь пересохшими губами в шею, он весь становится для меня выражен и понятен.
Чувствую себя немного выброшенной на берег после шторма и он, кажется, тоже. Внутри еще часто пульсирует, но я не могу забыть про его спину, которая для меня пока остается непознанной. Меня холодит от одного предвкушения. Он как раз лежит на боку, и я лишь прошу его подвинуться чуть-чуть. Какое-то время я способна только лениво, устало водить пальцами по его лопаткам и любоваться их прекрасными изгибами. Но постепенно во мне разворачивается новая сила, и я целую каждую ямочку и позвонок, замирая от красоты, как над звездной картой, перед россыпью будоражащей нежности родинок.
Протягиваю руку к его животу, опускаюсь ниже и сжимаю упругий, напряженный член. Продолжая часто целовать спину, я ласкаю его пальцами по всей длине, с особым трепетом касаюсь головки, и как-то даже забываюсь в этом процессе, пока меня не обдает густым и горячим, как воск. Животом чувствую, как он весь вытянулся. «Ну все. Русская разночинная интеллигенция, происходящая из духовного звания. Сейчас еще начнет извиняться. С него станется».
Торопливо приближаюсь к его уху, с трудом избегая искусительно сладкой мочки – сначала нужно сказать.
- Не смей смущаться, слышишь? Я очень хотела этого. Так будто ты весь в моей руке.
Чувствую его выдох. Облегченно облизываю сгиб его плеча и надолго припадаю губами к уху, размазывая пальчиками сперму по его стволу.
Мы снова лежим лицом к лицу. В голове опять  крутятся шестеренки, только теперь это какое-то самодовлеющее, полностью забирающее движение. Оно не оставляет ничего, кроме желания отдаться ему и провалиться в сон. «Разве можно сейчас спать? Это же последние минуты, всё, - почему последние, я лишь догадываюсь, но не осознаю. - Нет, я должна дать ему отдохнуть от себя. Он, кажется,  нуждается в этом. Да – какое спасительное утверждение, как сладко покоится на нем моя мысль». Мои беспомощно полураскрытые губы скользят по его плечу, слегка озябший сосок упирается в тепло его груди. Пальцы мои слабеют в его волосах, а рука его обмякает на моей талии. Последним оставшимся в памяти движением я утыкаюсь лицом в его предплечье, от запаха кожи кружит, и уже не выпускает обратно на поверхность полусна.

***
Браслет на запястье уснувшей девушки мигнул ни для кого не заметным голубоватым сияньем. На балконе охристо-желтой, побитой дождями панельки в Свиблово, с видом на долину Яузы, сидел чертовски симпатичный мужчина в рубашке с закатанными рукавами. Перед ним на экране смартфона с неизвестной нам операционной системой только что закончился вышеописанный сюжет и теперь шло сохранение. Но зрачки его продолжали медитативно следить за синим движущимся кружком. Вдруг он обжег пальцы об окурок, сплюнул от досады и убрал телефон в карман, не посмотрев на проценты загрузки. В комнате уже стемнело, хотя за окном лишь начинались сумерки. Он подошел к кровати, глотнул из фляги, стоявшей в изголовье, и, удержавшись, чтобы не опуститься на подушку, наконец-то заставил себя поменять постельное белье.