Жилины. Глава 12. Семья Жилиных. Первая половина с

     К памятнику Маяковского я шёл уже максимально быстрым шагом, на который был способен. Часы на углу площади показывали без двух минут четыре, Люба стояла, переминаясь с ноги на ногу, и смотрела на вход в метро. С той стороны, откуда я подошёл, она меня явно не ждала, поэтому с возмущением выдернула свою руку, когда я подкрался со спины и сделал вид, что собираюсь вырвать у неё из рук сумку.

     - Фу, Ванька, напугал даже, - услышал я любимый голос, - откуда ты взялся-то.

     - С той стороны двигал, по самому краю дороги к памятнику подошёл, ну а дальше его просто обошёл, да к тебе подкрался.

     - Тащишь то что? Ой, будапештские пирожные. Где это ты умудрился их купить? На симпозиуме что ли каком? – она подергала своим носом, принюхиваясь, - Да и выпивши ты. А мне не говорил, что ты куда-то идти должен. Хотя одет вроде прилично, - она оглядела меня со всех сторон и осмотром осталась довольна.

     - Любопытно. На свою любимую работу профессор может значит ходить в любом самом затрапезном виде, а вот куда-нибудь на сторону, так без смокинга и пенсне не сметь. Так, по-твоему?

      - Ну, что ты? Откуда ты всё это взял? Ты всегда должен быть одет с иголочки, как на картинке в модном журнале, и выбрит настолько тщательно, чтобы можно было в твоё лицо, как зеркало смотреться.

     Вот так мы шли по улице Горького, уворачиваясь от встречных и поперечных и пикировались, не обращая ни на кого, ни малейшего внимания. Мы любили друг друга, нам хорошо было вместе, так зачем нам в таком случае надо прятать свои чувства? Через пару десятков минут мы стояли на углу перед мостом через железную дорогу.

     - Ой, мы же хотели куда-нибудь в магазин заскочить, а всю дорогу проболтали. Хотя пирожные ты купил, молодец такой, хватит, наверное.

     Я шёл рядом и не собирался признаваться, что у меня в дипломате лежит вкуснейший сыр, а в пакете - бутылка уникального коньяка. Думал, придём, там всё и распакуем. Ведь сюрприз, который ты собираешься преподнести, прекращает быть сюрпризом, как только о нём узнаёт кто-то из тех, для кого он предназначен. Я предпочёл начать прикалываться к её походке. Новые туфли были очаровательными, но она одела их в первый раз и теперь, натерев ноги, смешно ковыляла. Вот тут уж я поиздевался над ней. Но вот впереди показался дом, в котором живут мои родители и мой младший брат с женой и двумя детьми. Мы успокоились, перестали шутить и подкалывать друг друга, а с серьёзными и значительными лицами вошли в подъезд. Лифт работал, что нас порадовало, и меньше чем через минуту я уже нажимал на кнопку звонка.

       Дверь открылась почти мгновенно, как будто нас с огромным нетерпением там ждали, что меня несколько удивило. Обычно стоять приходилось долго, пока это кто-нибудь решит все же подойти к двери и, отжав язычок английского замка, впустить тебя вовнутрь. Около двери стоял нарядно одетый мой племянник Матвей. За ним виднелась незнакомая мне девушка.

     - Ой, дядя Ваня, тётя Люба, а мы с Кристиной в театр идём, я билеты уже давно купил, так что извините, что с вами посидеть за столом не сможем. Пока, пока, - и они просочились мимо нас в направлении лифта. 

      В коридоре появились все остальные жильцы: мои родители, а также брат с супругой и своей дочерью, а соответственно нашей с Любой племянницей, Евгенией. 

     - Что это за чудо с Матвеем было? – спросил я, протягивая им коробки с пирожными и ставя в угол свой дипломат, - раньше я её вроде не видел.

     - Очередная его пассия, - со вздохом сказала Таисия, - не знаем, когда он остановится. Чуть ли не каждую неделю новых девиц приводит с нами знакомить, каждую, как свою избранницу, представляет. Сходит с ними куда-нибудь и заявляет, что его она не устраивает. Причины не говорит. Просто перед фактом ставит и всё.

     - Ладно, одумается надеемся, - сказал папа, - давайте, руки мыть и в комнату проходите. У Сони уже всё готово.

     Когда мы зашли в большую комнату, в которой жили мои родители, круглый стол, купленный тридцать с лишним лет назад, был как обычно раздвинут и накрыт белоснежной скатертью. Других моя мама не признавала. На столе стоял привычный набор холодных закусок: моя любимая рыбка под маринадом, соседствовала со своей заливной родственницей, огромный судок с холодцом, и когда его только мама сварить успела, занимал всё центральное пространство, вокруг него толпились грибочки всевозможных пород и способов приготовления, целой шеренгой рядом с порезанной на небольшие кусочки малосольной тихоокеанской селёдкой иваси, обложенной со всех сторон тоненькими ломтиками варёной картошки, располагались тарелки с разнообразными нарезками. А уж, что касается салатов всевозможных видов, то тут моей маме равных нет. Вот они и заполнили массу фарфоровых и хрустальных салатников. В общем, стол, как говорится, ломился и очень напоминал фотографии из толстенной "Кулинарии", изданной ещё при жизни вождя.   

     Папа принёс из кухни запотевший графинчик с водкой, и уже решил его открыть, но я его остановил:

     - Пап подожди у меня сегодня получше напиток имеется.

     Я вышел в прихожую и уже с белым пакетом с изображением горы Арарат, вернулся в комнату.

    - Вот, - сказал я, доставая из пакета бутылку с Шустовским коньяком, - Мне сегодня презентовали эту непомерную ценность с одним условием. Мы должны выпить этот божественный напиток, я не штамп говорю, я его уже попробовал, поэтому знаю, с пожеланием здоровья одному моему хорошему знакомому.

     Мама достала из серванта пузатые коньячные рюмки. Я с большим трудом выдернул из бутылки пробку, и как её тётя Марго с лёгкостью открыть смогла, а затем назад поместила, и разлил содержимое по рюмкам. Бутылка вроде по внешнему виду нормального объема была, а вот коньяка в ней содержалось всего ничего, только-только по одной рюмке получилось.

     - Давайте мы с вами за здоровье дяди Самвела выпьем, это хороший человек. Я с ним уже более тридцати лет знаком. Сейчас ему очень тяжело, болен он. Вот я и прошу вас, давайте мы все дружно и одновременно ему в душе своей здоровья пожелаем. Мне сказали, что только в этом случае, наши пожелания помогут ему с болезнью справиться, – я посмотрел на свою родню, лица у всех были серьёзными, значит, к моим словам прислушались, - только учтите, пейте осторожно, это просто огонь, а не коньяк. Ему ведь почти сто лет, за эти годы он только крепче стал.  Ну, давайте на счёт: раз, два, три.

     Я слово "три" сказал и перед моими глазами образ Самвела Вартановича возник. Мне даже показалось, что он мне улыбнулся и подмигнул, как он это обычно делал. Коньяк снова обжог весь рот, а затем тихонько по пищеводу вниз стёк. Я выдохнул и посмотрел на лица моих близких. У всех глаза чуть ли на волю не вылезли.

    - Ух, - сказал мой братец, - ну Иван, ты даешь. Это же почти чистый спирт, наверное, был.

     - Я сам не пойму, что с коньяком могло произойти, - я даже головой покрутил, - вроде так укупорен, что ничего из бутылки испариться не могло, или раньше спиртное совсем другим было, или я ничего в химии не понимаю. Ладно я, институт, пусть он химическим зовётся, закончил чёрте знает когда, и по специальности почти совсем не работал, но ты то Валентин настоящий химик, объясни нам этот феномен.

    Братец только руками развёл. Все сосредоточено жевали. Я тоже приступил к этому приятному занятию. Несколько минут над столом висело молчание. Затем послышался голос отца:

     - Со мной тоже некогда одна похожая история произошла. Случилось это в середине декабря 1951 года. Я уже в министерстве пару лет отработал, когда меня буквально за месяц до тех событий, о которых я вам рассказать хочу, избрали секретарем парторганизации нашего Управления. Работа хлопотная, времени отнимает массу, а от основной службы никто ведь не освободил. Приходилось крутиться, как мог. Одна привилегия, правда, оказалась. Мне путёвку, когда я в отпуск собрался, в генеральский санаторий, который неподалёку от Нового Света находился, выделили. В то время в гражданской одежде военнослужащие на улице появляться не имели права. Везде только в форме должны были ходить. Вот в форме я в санаторий и отправился. В Симферополе из поезда вышел, на площади машина Эмка защитного цвета отдыхающих дожидается. На лобовом стекле бумажка виднеется с названием моего санатория. Я на всякий случай к ней подошёл, думаю, если она генерала какого-нибудь ожидает, пойду на рейсовый автобус, доберусь как-нибудь. А меня солдат, который водителем был, спрашивает:

     - Простите товарищ майор, это вы в наш санаторий направляетесь?

     - Так точно, - ответил я.

     - Вот хорошо, что вы сами подошли. Садитесь, пожалуйста, я за вами прислан.

     - А, что, - я спрашиваю, - больше разве никого не будет?

     А он мне отвечает:

     - Нет, у нас сегодня только вы должны прибыть. 
 
     Первый раз в жизни, я на персональной машине один ехал. Въехали мы в ворота санатория, я в регистратуру зашёл, получил ключи от своего номера, а ко мне полковник один подходит и спрашивает:

     - Майор, это ты сегодня на отдых прибыл?

     Я ему честь отдал и отвечаю:

    - Так точно, товарищ полковник, - а сам думаю, что здесь за чертовщина такая творится?

     А он новый вопрос мне на засыпку задаёт:

     - В преферанс играешь?

     - Так точно, - отвечаю.

     - Вот и хорошо. Давай размещайся и через полчаса сюда подходи.

     Палата на одного оказалась. Я вещи свои разобрал и, на часы поглядывая, в кресло уселся, время выжидая. Ровно через полчаса я опять у регистратуры появился. Смотрю, он стоит, с кем-то разговаривает. Увидел меня, спрашивает:

    - Что в форме-то, иди быстренько переоденься. Там в палате пижама должна быть.

     Я бегом в палату. Действительно полосатая пижама в шкафу висит. Я тогда худым ещё был. Одел её, а она на мне, как на вешалке, мешком болтается. Смотрю, ещё целая стопка пижам в шкафу лежит. Выбрал я размер подходящий, оделся, в зеркало посмотрел, вроде ничего и опять бегом к регистратуре. Полковник там стоит меня дожидается.

     - Вот теперь ты на отпускника похож, - улыбается, - следуй за мной.

     Оказывается, там помимо главного корпуса, в который меня поселили, имеются небольшие домики. В один из них мы и направились. Полковник мне объяснил, что он порученцем служит у генерал-полковника, заместителя командующего ВВС СССР. Тот ещё вчера вечером прилетел. Он страстный любитель преферанса, а как назло, один из постоянных его партнеров заболел накануне отъезда и не приехал, а втроём игра не игра.

     - Вот мне и поручили найти четвёртого, - сказал полковник, - сегодня ты один прибыл. Основной заезд через три дня будет. Если ты играешь неважно, почувствуешь это и сам откажешься, то найду ещё кого-нибудь. Но на три дня ты по приказу вышестоящего командования поступаешь в его распоряжение, - и он даже засмеялся, - это, конечно, шутка, но прошу учесть, в каждой шутке есть только доля шутки, - и снова засмеялся.

     Генерал-полковник оказался небольшого росточка толстяком с лысой, как биллиардный шар головой, небольшими, заплывшими жирком, но при этом очень пронзительными глазками, и слегка оттопыренными ушами. Он был в такой же, как и на мне пижаме, и не будь я представлен ему, решил бы, что передо мной дачник, вышедший ещё совсем недавно на пенсию и не знающий, как же убить возникающее с самого раннего утра время.

     Генерал внимательно посмотрел на меня, вытянувшегося по укоренившейся за почти полтора десятка лет привычке, и спросил:

     - Лицо мне твоё знакомо. Мы встречались где-то, или ты просто на кого-то похож?

     - Встречались товарищ генерал-полковник. Неделю назад вы мне взносы партийные платили.

     - Ну, слава тебе. Я уж думал у меня глюки начались. Так ты наш новый секретарь парторганизации?

     - Так точно, товарищ генерал-полковник.

     - Ты полковник, - обратился он к порученцу, - иди. Мне с майором потолковать хочется.

     Полковник, который меня сопровождал, чётко повернулся кругом и исчез, как будто его там никогда и не было.

     - Хороший он мужик, - проговорил задумчиво генерал, - но иногда впечатление складывается, что он живёт по инерции, отстаёт от жизни непрерывно несущейся вскачь. Мне помнится, когда ты на партсобрании представлялся, говорил, что воевать начал ещё с Испании?

     Я только хотел ответить, что так точно, как он не дал мне ни слова произнести:

     - Ты эту раболепность засунь куда-нибудь подальше. Мы же с тобой на отдыхе, оба в пижамах санаторских. Меня зовут Кирилл Петрович, вот и обращайся ко мне по имени отчеству. Забудь, что я по званию много старше. Ежели я в картах ошибусь, не сочти за труд, пошли меня на три известные буквы, я не обижусь.          

      - Легко вам говорить, Кирилл Петрович, а вот мне сделать ох как трудно это будет, - и я даже голову свою почесал.

     - Звать-то тебя майор как? – я стоял настолько заторможенный, что его последние слова донеслись до моих мозгов, как сквозь густой туман.

     - Александром, товарищ, то есть, извините, Кирилл Петрович.

     - Ну, а по отчеству как?

     - Александр Фролович, Кирилл Петрович.

     - Нравишься ты мне майор. В Испании, где воевал? Может мы по соседству там были. Я ведь именно за Испанию первую золотую звезду получил.

     - В Гвадалахаре, Кирилл Петрович. Именно там я свою первую победу одержал. 

     - Почти соседями, значит, были. Я в Теруэле сражался, - проговорил генерал, - правда, я там уже комбригом был, а ты, небось, младшим командиром.

     Мне пришлось только молча кивнуть головой.

     - А дальше-то, что было? – никак не хотел уняться генерал.

     - Финская компания, - скорее прошептал, чем проговорил я, - там меня первый раз сбили. Месяц в госпитале провалялся, а вышел и война закончилась.

     - А в Отечественную, что?

     - Начал в августе, в сентябре сбили. После лечения направили в Краснодарское высшее училище. Закончил его в марте 1942-го. С тех пор служил преподавателем тактики воздушного боя в Вольском, затем Энгельсовском, а после его расформирования в Балашовском училищах.
 
     Не знаю, как долго бы ещё продолжались эти расспросы, но тут дверь открылась и в комнату без стука вошли ещё два человека в таких же пижамах, как и на нас с генерал-полковником. Они были чем-то очень похожи друг на друга. Одинаковые седые ёжики на голове. Одинаковые властные лица, похожий требовательный взгляд, и даже типичные украинские носы картошкой их роднили. Один, правда был чуток повыше, но, когда они плотно уселись на расставленные вокруг стола стулья, эта разница стала незаметной. Они протянули хозяину руки и вопросительно посмотрели на меня.

     - Знакомьтесь товарищи. Майор Жилин, наш четвёртый. Его Прохоров прямо в Симферополе выловил.

     - Подхалим и лизоблюд, твой Прохоров, - сказал тот, который был повыше, - терпеть его не могу. Полковник хренов. Все свои звездочки только за счёт своего липкого языка получил.

     - Ты, Петро, к моему порученцу чересчур ревниво относишься. Я во многом согласен с тобой, но твой Ничипоренко ровно такой же. Да и вообще какой порядочный офицер на эту поганую должность пойдет? Только под угрозой расстрела. А эти так и рвутся сапоги генеральские с потных ног снимать, да задницы наши натруженные подтирать. Ладно, что о них говорить. Майора Александром Фроловичем зовут. Между прочим, он у нас в Главке секретарем партийной организации является.

     Один из вошедших усмехнулся:

     - Значит, мы теперь под неусыпным партийным контролем даже на отдыхе находиться будем, ну Кирилл ты и придумал. А куда Сергей Викторович запропастился?

     - Да в госпиталь он загремел, понимаете. Вчера я с аэродрома туда звонил, думал может выпишут, вместе полетим, так нет, прооперировали его, язва открылась. Так что накрылся его отпуск медным тазом. Хорошо вот Александр Фролович согласился нам компанию составить. Сейчас мы его проэкзаменуем, выдержит, останется. Нет, значит три дня будем втроём играть, до нового заезда ждать придется. Значит так, - он ко мне обратился, - справа от тебя Пётр Павлович сидит, а слева Иван Иванович. Званий их тебе знать на отдыхе не обязательно, поэтому эту часть знакомства опустим. Ну, давайте начнём по нашей традиции.

     Он громко хлопнул в ладоши. Дверь моментально открылась и в комнате появился Прохоров. Мне показалось, что всё это время полковник так за дверью и простоял, выслушивая всё, что о нём говорилось. В руках у него был металлический матовый с узорчатым тиснением поднос. "Уж не серебряный ли?" – подумалось мне. На подносе стояла запылившаяся бутылка, четыре хрустальных фужера и лежал тяжелый тесак, подобный тем, которыми в деревнях капусту рубят. Кирилл Петрович взял бутылку в одну руку, тесак в другую и отточенным ударом буквально срезал бутылочное горлышко. Только несколько осколков в сторону отлетело.

     - Вот майор, с этого по традиции мы и начинаем каждый игровой день заслуженного отдыха. Тут поблизости подвалы, в которых князь Голицын свои винные сокровища хранил. Теперь князьёв нет, ты я надеюсь не из их породы, - хохотнул он, - и все их сокровища стали народным достоянием. И мы, как его законные представители имеем полное право этими сокровищами пользоваться, что и делаем. Вино это пролежало в темноте чуть ли не век. В бутылке такой слой винного камня образовался, что мама не горюй. До содержимого только таким варварским способом можно добраться, да и то не всегда. Иногда приходится штопором дырку проковыривать.

     Тем временем Прохоров ловко вытер бутылку и разлил её содержимое по фужерам. Вина там было немного, еле-еле чуть больше половины в каждом фужере оказалось. Все пригубили, и я тоже попробовал. Вкусное оно было, только очень уж сладкое.

     - Ликёр что ли? – спросил Пётр Павлович.

     - А мы сейчас всё это разузнаем, - сказал Кирилл Петрович, и требовательно обратился к стоящему в ожидании Прохорову, - Что там, на этикетке написано?

     - Херес это был Кирилл Петрович.

     - Ну, херес так херес. Нам по хересу, - засмеялся генерал-полковник, - как это называется, лишь бы традицию не нарушить.

     Играли по копеечке. Генералы оказались такими заводными, так честили друг друга за любую промашку. Мне тоже несколько раз досталось. Обед принесли прямо в коттедж. На том же столе не спеша, со вкусом пообедали и продолжили. Пить больше не пили, если не считать по паре раз Прохоров нам всем кофе чёрный без молока или сливок, там, приносил. На столе стояла большая ваза с виноградом. Вот от него все отщипывали по ягодке, а когда там почти ничего не осталось, Прохоров ещё одну подобную принёс. В тот день мне удалось пару рублей выиграть. Генералам понравилось, как я играю. Вот все двадцать четыре дня мы за этим столом и просидели. И каждый день начинался с привычного ритуала – генерал-полковник тесаком бутылочные горлышки отбивал.

     Мы все, за столом сидящие, информацию эту в себя принимали, перемежая её, всякими вкусностями на столе стоящими, да водочкой, ну, это к нам мужикам относится, наши прекрасные половины винцом тем временем баловались. Затем, когда на закуски уже даже смотреть не хотелось, а возникло желание чего-нибудь горячего в свои утробы принять, мама принесла полную супницу небольшого размера самолично ей слепленных пельмешек. Это был настоящий апофеоз домашних посиделок.

     Совсем смешно получилось, когда мама свои пирожные: эклеры с наполеонами на стол рядом с будапештскими поставила. Через некоторое время от её эклеров и наполеонов осталось только приятное напоминание в животе, а покупные оказались почти нетронутыми.

     В общем, в отличии от того, как это в прекрасном фильме "Москва слезам не верит" звучит, что вечер перестаёт быть томным, наш именно таким и остался.

     Продолжение следует