Труп в багажнике

     В 70-е годы прошлого века по советским кинотеатрам прошла французская комедия «Никаких проблем!». Пока герой -- коммивояжер спал в придорожной гостинице, некие бандиты затолкали в багажник его старенького «ситроена» труп очередной жертвы. Наутро ничего не подозревающий коммивояжер продолжил свой путь, а когда увидел голосующую у дороги красивую девушку, предложил подвезти её и начал с ней заигрывать. Но волоокая красавица, которая была почти на голову выше него, отвергла эти ухаживания. «Вы такой незначительный!», – сказала она с презрительной гримаской.

     Через некоторое время, когда они вышли из машины размять ноги, ничуть не обескураженный отказом пассажирки коммивояжер, открыл багажник, чтобы показать ей что-то из товаров, которые рекламировал, но в ужасе захлопнул крышку, увидев лежащий там труп. Однако, девушка тоже успела его заметить и уставилась на своего водителя с неподдельным интересом. И как только они сели в машину, сразу начала раздеваться...
 
    Я вспомнил этот забавный эпизод, почувствовав повышенный интерес к себе в 1990-м году, когда стало известно, что мы уезжаем в Америку. Участились телефонные звонки. В разоренную предотъездными сборами квартиру каждый день приходили всё новые гости. Прожив в Свердловске более 60 лет, я, естественно, оброс дружескими связями, деловыми и бытовыми знакомствами. Домой приходили те, с кем мы были связаны в разные периоды жизни. Грустно было расставаться, понимая, что это надолго, скорее всего -- навсегда. Но интерес проявляли и просто знакомые, и даже малознакомые люди.

     Переезд за рубеж (на бюрократическом жаргоне, «на ПМЖ» – постоянное место жительства), тем более в США, был тогда случаем неординарным. Официальное отношение к «отъезжантам» в 1990 году стало, в общем, терпимым. Паспорта не отбирали и гражданства не лишали, как всего лишь годом ранее. Однако, некоторые патриотически настроенные товарищи склонны были улавливать запашок измены родине, исходивший из этого внезапно открывшегося «багажника». Помню брезгливую мину на лице коллеги, которую он не смог скрыть, когда мы встретились в автобусе и я сказал, что уезжаю. На фоне в общем доброжелательного интереса, в центре которого мы оказались, этот случай был исключением, хотя не единственным...

     Нелюбовь к эмигрантам всегда культивировалась советской пропагандой, начиная с 1922 года и успешно пережила и «перестройку», и развал СССР. Помню, как в документальном телефильме о Вертинском говорилось, что он случайно, по неразумению (это в возрасте 30 лет!), бежал с белой армией за границу, как потом рвался обратно на родину, и через 25 лет, наконец, написал Молотову: «Пустите нас домой!»

     А. Н. Вертинский, уникальный талант, в 1943 году вернулся в разрушенную войной Россию. Исчерпав за рубежом слушательский потенциал вымирающей русской эмиграции, он, вероятно, надеялся обрести на родине и завоевать молодую российскую аудиторию, что с блеском и осуществил. Но при этом написал неискренние мемуары, пытался что-то петь про «мои пятилетки» и т. п. Кто посмеет упрекнуть Вертинского за то, что он приспосабливался в то страшное время? Но стоило признать, что благодаря своевременной эмиграции Вертинский выжил, и мы смогли увидеть и услышать этого замечательного артиста.

     Поводы для эмиграции бывают разные. В интересной «Актерской книге» Михаил Козаков привёл свой ответ на вопрос журналиста, почему он уезжает в Израиль: «У меня проблема с детским питанием для маленького сына». Над этими словами потом долго потешались все кому не лень. Эмиграцию 90-х годов иногда называли «экономической», а то и «колбасной», чтобы сильнее уязвить. Действительно, человек должен что-то есть, кормить и растить детей. Но в России честно зарабатывать деньги было недостаточно для приобретения предметов первой необходимости, еды, одежды и т. п. Приходилось «доставать» все это через знакомства и унижения. Поэтому открывшаяся возможность решения бытовых проблем многим показалась заманчивой.

     В начале 70-х годов в Свердловске получило огласку решение нескольких молодых еврейских семей уехать в Израиль. В столице таких давили тихой сапой, а у нас в провинции, по глупости раздули шумный скандал, не понимая, что, если они все-таки уедут, будет создан опасный прецедент. Так в конце концов и получилось, но крови ребятам попортили немало. Их запугивали, устраивали собрания с «общественными обвинителями». Молодой матери сказали: «У вас сын растет, а там постоянная война. Его же могут убить!» Она на это ответила: «А мы еще родим!» Риторика? Конечно. Но презренной «колбасой» таких не попрекали. Их обвиняли в «сионизме», а это могло иметь очень серьезные последствия.

     Впрочем, нередко после формальных осуждений те же сослуживцы скидывались на прощальные подарки и провожали «изменников» со слезами на глазах. Но это уже ничего не меняло. Унизительная формула: «Еврей, но – хороший!», реализуемая в ежегодных списках лауреатов, традиционном коммерческом директорстве и пресловутой трезвости еврейских мужей, потеряла всякий смысл, кроме унизительного, как только появился выбор. В упомянутой выше книге Козаков вспоминает слова Зиновия Гердта: «Запомни Миша, мы в России – в гостях. Запомни: в гостях! И перестань чему-нибудь удивляться».
Первого в жизни «жида» я получил во дворе, когда мне было лет 7 или 8. Сперва не понял, что это значит. Потребовал у мамы объяснений. Наверно, сильно ее огорчил. Ужасным было осознание того, что лежащее на мне клеймо абсолютно неустранимо. Приходилось жить с этим клеймом в паспорте, да и на лице, достаточно было в зеркало посмотреть.

     Однако, как оказалось, в отличие от лица, с паспортом возможны варианты. К шестнадцати годам приобретался некоторый жизненный опыт. Мой соученик в техникуме, рыжий Сеня Б-цкий занимался на лекциях тем, что методично сгибал и разгибал свидетельство о рождении на имени своего отца – Абрама. В результате настолько его замусолил, что сумел-таки получить паспорт на имя Семена Александровича Б-цкого, русского, потому что у него была русская мама.
 
    А кто не знает «русских по матери» Рабиновичей, Абрамовичей или Гриншпунов? Можно только догадываться, как оживлялись у себя за железными дверьми скучающие работники отделов кадров, изучая очередную подобную анкету. Трудно сказать, насколько эти уловки помогали «русским по матери». Но можно было идти дальше и брать материнскую фамилию! Хватило бы Андрею Миронову таланта и обаяния, чтобы стать всенародным любимцем, если бы он был Менакером?

     Как известно, в Израиле национальность определяется по матери, в России же – по тому из родителей, кто русский; на худой конец, кто угодно, лишь бы «не еврей». Я, помню, спрашивал Сеню Б-цкого, не кажется ли ему, что, меняя отчество, он предаёт своего отца. Он сказал, что папа знает и не против. Возможно, отец действительно не возражал, желая облегчить сыну жизнь, но это не снимало вопроса.

     После шовинистического сталинского тоста: «За великий русский народ!», борьбы с «безродными космополитами» и «дела врачей», антисемитизм на многие годы утвердился в СССР как государственная политика. Все мы, «лица еврейской национальности», чьи зрелые годы пришлись на вторую половину ХХ века, жили в СССР с комплексом «незваных гостей».

     На фоне привычного непротивления унижению человеческого достоинства запоминались даже невинные проявления нонконформизма. Начальника конструкторского бюро, в котором я начинал работать на Уралмаше, звали Зельман Менделевич. Тем, кто запинался, он спокойно говорил, щурясь от дыма неизменной папиросы «Казбек»: «Если не можете выговорить, называйте – товарищ Аронов» и категорически отверг навязываемый друзьями псевдоним «Зиновий Михайлович».

     В те годы появился редкий тип советского руководителя, покровительствовавшего евреям. Такой мог, например, добиться приема специалиста – еврея на престижную работу. Были известны имена ученых, бравших евреев в аспирантуру или иными путями способствовавших их научной карьере. Каждый подобный случай требовал усилий, и даже был чреват неприятностями, ибо противоречил государственной кадровой политике. Мотивы этой аномалии были разные: от подлинных интересов дела или искреннего желания помочь способному человеку до попыток примазаться к чужой работе, а то и «возглавить» её.

     Кроме того, известную роль «умного еврея при губернаторе» часто действительно исполняли евреи. Не потому, что были самые умные. Просто, умному русскому не нужно было быть при дураке, он сам мог стать «губернатором». Много лет речи для секретарей парткома Уралмаша писал незаменимый Иоффе. Должность «парторга ЦК на Уралмаше» была отличным трамплином для любой карьеры. Поэтому секретари регулярно менялись, а стареющий Иоффе всё так же излагал «их» мысли на хорошем русском языке. От себя же он говаривал: «Я сначала коммунист, а уже потом еврей». За этой жалкой фразой старые члены партии нередко прятали трагедию своей жизни – фиаско прекрасной, но увы, утопической идеи интернационализма.

     Когда-то И. Эренбург, отвечая на определение предвоенного союза СССР с гитлеровской Германией, как вынужденного «брака по расчёту», заметил, что «от таких браков тоже рождаются дети». Однако, семена гитлеризма попали в СССР на хорошо унавоженную почву. Доморощенный российский антисемитизм, веками насаждался царями с благословения православной церкви. Исход евреев, начавшийся после зверских погромов на рубеже ХХ века, был сначала приостановлен революционной эйфорией, а потом пресечён с приходом к власти Сталина.

     До конца 90-х годов официальная пропаганда упрямо отрицала очевидный для всего мира юдофобский характер не только кадровой политики в СССР, но и давно списанных в архив «дела врачей» и «борьбы с космополитизмом». «Там были и русские фамилии», долдонили «на голубом глазу», партийные пропагандисты. Силу этого довода можно было сравнить, разве что с присутствием в правительстве товарища Дымшица.

     Государственный антисемитизм оказался далеко не единственным смердящим трупом в багажнике партийно-правительственного «членовоза». Там накопилось много и другой заботливо сохраняемой падали. Но борьба евреев за свободу эмиграции стала одним из факторов, инициировавших развал прогнившей советской системы.


     Интересно, что набирающая темпы эмиграция привела к парадоксальному росту еврейского поголовья в странах бывшего СССР. Согласно переписи 1979 года там жили 2.150 тысяч евреев, а через 20 лет после того, как 1.400 тысяч уехали их оказалось 1.260 тысяч. Не иначе как «русские по матери» вспомнили своих отцов, а то и дедов.

     Сегодня, к концу первого 20-летия ХХI века в России осталось 176 тысяч евреев, а всего в мире живёт 14 с половиной миллионов, меньше, чем до Холокоста, когда евреев было 16.600 тысяч. За 70 лет, после создания государства Израиль еврейское население планеты увеличилось на 26%. Тогда как общее население в мире выросло за это время в три раза – с 2,5 до 7,5 миллиардов.