Запись восемьдесят девятая. Если б не стекло...

4.02.05 На вечер в "Автографе" привезли из Северска стопку двухтомника Володи Ниренберга, изданный посмертно. Раскупили...
 
А гостьей стала Евдокия Плессовских (хотя на самом деле – Надежда Михайловна Давыденко). Появилась  у нас что-то с год назад. Седая, коротко (по-мужски) остриженная голова, симпатичная. Приходила и сидела молчком. Очень умный и живой взгляд. Держала себя довольно раскованно, однажды даже пришла с мороженым и, не смущаясь, принародно его слизывала.
Я её воспринимала как участницу какого-нибудь лит. объединения (многих знает), а нас посещающую за компанию с кем-то. Появлялась она не часто.
Оказывается, я ошиблась:  коротко-стриженный волос мною воспринятый как вызов артистической натуры, оказался следствием химиотерапии (как и с Вершининой было). Ольга как-то сказала: «Вот Надежда Михайловна попросила у меня вечер, а она смертельно больна и навряд ли долго проживет». А следом Надежда Михайловна исчезает на полгода. Забылась.
 
И вот появилась снова – огненно рыжая и до того похудевшая, что я с трудом ее узнаю. Оказалось: рак груди, операция, лечение…
Обещанный ей вечер Ольга предоставила.
Не хотела идти: Ольга о стихах ее отозвалась: «Не очень, ну, ладно, не могу я ей отказать, кто знает – потом буду себя ругать».
Дала ей час – и не напрасно!
Конечно, уровень ее стихов – невысок. Что-то сродни Небараковской, иногда по степени откровенности приближаются к Костюченко.
Никаких художественных не то что изысков, а обычных признаков (там метафоры, аллегории и т.д.) – и не лежали рядом. Рифмованные впечатления, мысли, бытовые зарисовки. Иногда довольно меткие и хлесткие. Ни сантиментов, ни какого-то «нездешнего воздуха»...
 
Поэтому не стихами она была хороша, а как еще одна судьба и характер.
Маленькая стойкая женщина, «из народных глубин». 
Читала так: «А, вот еще мне очень нравится», - это она об очередном стихотворении, будто чужую книгу листала.

Родилась в Заисточье. Мужа нет, все родные – в земле. Мать – «злая» (ее слова) – ее не баловала. Писать стала стихи –  та не одобрила, а даже и оскорбила («засунь их себе в ж-у»).
Есть взрослая дочь («Такая славная, и училась – одни пятерки, и красные дипломы, сейчас работает в недвижимости»), та тоже пришла – красивая, властное лицо, вся в мехах; увела мать, когда закончилась ее часть.
 
Евдокия – экстрасенс, рассказы про семинары экстрасенсов в Москве: «У меня сапоги расползлись, а у кого я гостила - мне дала такие желтые, размер сороковой, а у меня – 33. Я в таких и заявилась на семинар. И в задние ряды, а там самая такая продвинутая публика – в шелках, бархатах, с лисами».
Рассказывала про свои видения (маленькая, лет семи, видела черта – «совершенно такой, как рисуют, маленький, с рожками, хвостом. Я аж обос---лась от страха»). И еще: «На лекции в техникуме оборачиваюсь назад, а там одна наша девочка – не подружка, а так, и она вроде в гробу, от носа до подбородка – синее, а в гробу – цветы, много. Через полгода встречаю моего любовника бывшего - он мне с нею изменил, спрашиваю: «А как твоя…?» - «А ты не знаешь? - она умерла»- «И у нее в гробу цветы были и синее от носа до подбородка?» - «А ты там была?» - «Нет, я это за полгода видела».

Делилась насчет лечения у экстрасенсов: «Если у них большие списки больных – это прохиндеи, халтурщики. Настоящий имеет не более 4-х нетяжелых больных – там грыжу вправить, от энуреза излечить, от сглаза. Если же рак, например, то это – одного пока ведет, больше никого нельзя, трудно очень. Я-то могу других, ко мне и сейчас звонят, а я не могу – себя, как? Невозможно».
И все это с откровением, слаженным языком. Очень Вершинину Галину напомнила, и судьбы очень схожи, и болезни одинаковые.
Но у той – явная положительная энергетика была, у этой – мне было интересно, но сочувствия такого вот – чтобы и стихи нравились, и человек – такого не было. Вульгаризмы не нравились, откровения: «И обманывали меня, и обижали, и насиловали – все было».

Прихлебывала из бутылочки кофе с ромом: «Для поддержки, а так я – такая слабая». И о собственно скорой смерти – как-то походя, легко. Даже и не верилось, что она серьезно.
Я впервые вижу такое «непочтительное», почти бездумное, отношение к факту своей скорой смерти.
Вершинина – та вообще об этом не заикнулась, а эта – вроде ее с работы увольнять собрались, а она не очень-то и горюет.
И потом – знахарство, экстросенсорша.
Не знаю... Инстинктивно меня от этого что-то отталкивает.
Одно, что церковь это очень не одобряет.
А второе... Вот я не раз сталкивалась – молитва помогает, и когда искренне, с верой и надеждой на помощь молишься – дается. А когда вот так, вроде заставляешь всякими наговорами («дунь-плюнь, под подушку положи») – а кого? Какие силы, если не с молитвами, а заклинаниями; зачем молитвы этим заменять?
Значит, веры в молитвы нет?

Евдокия ушла сразу после прочтения, мы даже и не обсудили, но Люда Костюченко предупреждала, что Надежда Михайловна критики очень не любит.
 
А потом говорили о Высоцком…

***
Если б не стекло –
Мухи б  улетели,
Если б не тепло –
Не было б метели.
Если бы не дом –
Жил бы Диогеном,
И служил притом,
Для других примером.
Где бы ни ходил –
Там следы оставил,
Сколько б ни шутил –
Всех не позабавил.
Как бы ни стучал –
Лишь приоткрывали.
На крыльце стоял –
Дальше не пускали.
По усам текло –
На зубах скрипело.
Время, как тепло, -
В щели улетело.
Я смотрю на мир
Через щели эти,
Ради этих дыр
И живу на свете.

2009 г.