30 дней из детства. Часть первая

   Предисловие

Эта документальная книжка писалась на протяжении восьми лет (c 2005 по 2013). Каждый год юный автор искренне рассказывал свои истории о том, как жил и что чувствовал в период взросления. Записывая их, я поняла, что это будет интересно не только его сверстникам, но и взрослым людям, пережившим эти же события, конечно, на своём уровне.
 Надеюсь, что наш совместный труд не оставит равнодушным читателя и принесёт много приятных минут чтения.

    Часть первая

У меня каникулы. В Израиле их называют хофэш гадоль (большой отпуск). У нас много хофэшей, но гадоль только один. Он летом. Все шестьдесят дней. Но у меня только тридцать. Потому что я учусь играть на пианино и ещё целый июль ходил на уроки. Вчера у меня был выпускной концерт. Так что, можно сказать, сегодня я уже свободный человек.
Меня зовут Орен и мне восемь лет. Когда мне было три года, мои родители купили коттедж в поселке Нисанит. Он на границе с Газой. Все были уверены, что его не будут отдавать арабам, но пришёл Ариэль Шарон, и всё перевернулось. Теперь наш ишув (посёлок) будут отдавать.
Я не очень расстроен, так как люблю больше Ашдод. Живу я у бабули Раи, Марины и Игоря. Чтобы было всем понятно, придётся объяснить.
Когда мои родители поженились, они жили в квартире родителей моего отца. Родители моего папы – это Игорь и Марина.
У Марины есть ещё мама – моя прабабушка Рая. На ней держится весь дом. Её все любят и слушаются. Она очень вкусно готовит, и мы все любим её еду. Раньше она была врачом. Поэтому, когда мы болеем, она всех нас лечит. Если у кого-нибудь что-то болит, она перевязывает это место, и всё проходит.
А когда меня принесли из роддома, бабуля учила, как надо меня купать. Конечно, она знает, как это делать. Ведь она купала и Марину, и моего папу Альберта, когда они были маленькими.
А ещё она шьёт на своей машинке, которую привезли из России. Когда я был маленьким, то очень любил смотреть, как она подшивает что-нибудь на своей машинке: моему папе – брюки, маме – юбочку, а мне – штанишки. В Израиле ничего не шьют, но часто вещи покупают большие, а надо их подкоротить.
Бабулю все слушают, потому что она самая старшая, и все знают, что как она скажет, так и будет.   
Когда я был единственным, меня все любили и баловали. Наша комната напоминала игрушечный магазин – столько было игрушек. Но потом появился Хагай. Когда я увидел его в палате, куда меня привели, то сразу потребовал от мамы забрать его обратно в живот. Все засмеялись, но я был просто расстроен. Уже тогда я понял, что с этим братом у меня будут только большие неприятности. Во-первых, он полностью забрал мою маму, во-вторых, все были так счастливы, что он появился на свет, что стали уговаривать меня сразу полюбить его. Но как говорят взрослые, любовь за деньги не купишь. У Хагая даже денег нет. Так за что его любить? Наконец, даже папа, оказывается, родил его вместе с мамой. Они с мамой никому не сказали, что Хагай уже хочет родиться, а сами поехали в больницу. И папа был с мамой, пока не увидел, что брат уже захотел выйти из живота.
Когда я рожался, папа так боялся, что даже не захотел заходить к маме в палату. Он съел все пирожки, которые передала для мамы ее мама – бабуля Алла, за что она очень ругала его. Она ведь не знала, что папа очень волновался. А когда он увидел, что я вот-вот появлюсь на свет, то чуть не упал в обморок, и врач велел ему выйти из палаты.
Так что папа не рожал меня. К тому же он все время говорил, что не чувствует себя отцом. Он как старший брат. Естественно, если ему было только 20 лет, когда я родился. А вот Хагай уже не брат, а сын.
От его слов все пугаются, кроме Марины. Она такая счастливая, как будто действительно она моя мама, а я – второй её сын. Я не против, тем более что мне приходится жить в Ашдоде, и Марина занимается со мной очень много: и математикой, и музыкой, и пением. Почему в Ашдоде? Потому что я хожу в школу, а в нашем  Нисаните  школы нет. Пришлось моим родителям согласиться на то, чтобы я жил у Марины и Игоря.
Сейчас у нас очень трудный период. Мы должны уехать из Нисанита, но нам никак не дают деньги. А без денег мы не можем купить квартиру. Мой папа постоянно смеётся. Он говорит, что, в крайнем случае, для нас приготовлены тюремные камеры на четыре посадочных места, как раз для нашей семьи. Мы все смеёмся, но мама не воспринимает его шутку и всегда папу ругает.
Маме когда-то нагадали, что она будет жить на вилле. Когда они купили дом в Нисаните, то это их очень радовало. Зато все родные были в ужасе. Бабуля Рая боялась, что это рядом с границей, и арабы могут на нас напасть. Она жила в России и знала, как враги могут захватить границу.
Но её никто не поддержал. Ведь наша армия – ЦАХАЛ – очень сильная, палестинцы её никогда не разобьют. Да и мой папа сам был в армии, он знает, как надо стрелять, если арабы захотят нас схватить.
Но мне кажется, что бабуля была права. Арабы не любят нас и даже не могут дождаться, когда мы уйдём сами. Постоянно посылают к нам «кассамы». Они очень глупые. Если бы арабы хотели бы жить в мире с нами, мы бы сами отдали им наш  Нисанит, а теперь все дома будут разрушать. Мне немного жалко. Ведь я там жил. Но мои родители говорят, что так правильно. Хотя раньше мама говорила, что если нам дадут хорошие деньги на квартиру в Ашдоде, она согласна оставить в нашем доме даже свои трусики. Правда, её трусики никому не подойдут. Они такие маленькие, что папа сказал, что они не налезут ни на одну арабку.
Мой дед Игорь тоже был не очень счастлив, что мы будем жить в Нисаните. Он знал, что трудно будет устроиться на работу. В Израиле можно работать в разных уголках страны, но вот добираться – только на своей машине. К тому же все балабаи не хотят платить за бензин. Это дед точно знал и очень пугал моего папу этим бензином. Но папа всё равно его не послушал.
Теперь он признается, что очень устаёт ездить с работы на своей машине, к тому же в нашей машине нет мазгана (кондиционер). А ты покатайся без мазгана, когда на улице 35 градусов жары!
Марина сразу сказала моей маме, что больше года она не выдержит в этой деревне. Завоет, как собака на луну. Но мама так хотела иметь свой дом, что и слушать никого не хотела, и думала, что Марина её обманывает, чтобы мы остались жить в Ашдоде. 
Первые годы мы жили очень хорошо. Я ходил в садик, мама не работала, так как у неё в животе уже появился Хагай.
Почти каждую субботу к нам приезжали наши родственники. Хвалили маму, какая она хорошая хозяйка и как вкусно готовит.
Папа хвастался, как он строит забор. Ему помогал дедушка Миша – папа моей мамы. Первые годы дедушка Миша приезжал к нам и помогал в хозяйстве. Он сделал нам качели, а с папой они строили забор. Забор был из каменных плит. Потом он отлил красивую решётку, по которой должен был ползти вьюн. Вьюн вырос, а мы уезжаем, теперь он зачахнет или его сломают вместе с нашим домом.
А еще у нас были розы. Их посадила мама, когда мы только приехали в Нисанит.     Целых три куста. Они тоже выросли и цветут красивыми белыми розами. Вывезти их тоже сложно, хотя Марина посоветовала пересадить их в бочки, чтобы поставить на нашем будущем балконе. 
Раньше мы очень берегли наш участок: и деревья, и кусты, и плиточки, по которым можно было бегать босиком. И мама даже ругалась, если мы что-то портили. Сейчас у нас раздолье. Мы все можем крушить и бить, всё равно никому ничего не достанется.


Первые годы у нас гостили Марина, Игорь и бабуля Рая. Перед отъездом кто-нибудь из них меня купал и укладывал спать.
Однажды, когда меня укладывала спать Марина, я подбежал к окну и стал прислушиваться. Она спросила, что я делаю. Я сказал: «Слушаю. Арабы не стреляют?» Марина почему-то очень расстроилась и потом всем своим друзьям и знакомым рассказывала об этом.
Когда меня укладывали спать, я долго не засыпал и прислушивался, не летят ли снаряды. Но тогда я ещё не очень боялся. Я стал бояться позже, когда увидел, как «кассам» упал в дом наших соседей. В Нисаните многие говорили, что Б-г нам поможет и совершит чудо. Сначала он действительно помогал. Люди не погибали, а чудо было дважды.
Один раз «кассам» влетел в комнату, как раз в тот момент, когда мужчина, обеспокоенный слишком сильным плачем своего малыша, взял его на руки. И только он его взял и отошёл на полметра, как «кассам» пролетел как раз над манежем, где ребёнок лежал.
Второй раз было ночью. Все дети в Нисаните спали в «хедер-атум» (защищённая комната), а родители в своих спальнях. В ту ночь у одних наших соседей ребёнок страшно начал плакать. Родители испугались его плача и оба прибежали к нему в комнату. В это время к ним в спальню попал снаряд.
Но не всегда получалось чудо. Нашу воспитательницу Ариэлу, которая любила бегать по утрам, расстреляли террористы. Они в это время проникли на территорию Израиля. Она их не увидела, а они не пожалели её.
Весь Нисанит хоронил Ариэлу. Многие плакали. Нам всем было её очень жалко. Она была хорошая воспитатель-ница, и много детей из Нисанита ходили к ней в группу.
Сейчас снова стало страшно. 16 июля «кассамы» попали в группу людей. 16 человек пострадали. Но, к счастью, легко, только машина сгорела. Я потом вместе с папой ходил смотреть и видел эту ракету. Вообще-то, она не страшная.
Когда папа дома, я не боюсь.   
Нисаниту как раз в эти дни исполнился 21 год. В этот раз люди собрались не только праздновать, но и попрощаться. Многие плакали. Это ясно. Ведь в этом городке все сдружились. Вечерами делали «аль аэш» (мясо на огне). Мои родители тоже жарили мясо и приглашали своих друзей или родню.
Сейчас наш Нисанит закрыли, и никого не пускают. К нам в гости никто не приезжает, как раньше.
Когда Марина с Игорем приезжали, мы с Хагаем водили их в бассейн, пока мама и бабуля Рая готовили обед, а папа разводил огонь. Бассейн был большой, с чистой водой. Мы плавали. Марина и Игорь радовались, что мы не боимся воды. А потом все вместе ели мороженое и отдыхали на лежаках под навесом. Марина всё восхищалась красотой и тишиной.
Но тут арабы стали стрелять. Я очень испугался и сказал, что мы должны уходить. А Хагай сказал, что не надо уходить, потому что сейчас будут стрелять наши. Потом мы услышали, что наши ответили. И арабы замолчали.  Но плавать больше не хотелось, и мы возвратились домой.

 
Я очень хотел увидеть террористов. Я никак не мог понять, зачем они в нас стреляют? Поэтому решил собрать своих друзей и поехать в Газу. Нас собралась большая группа. Мы взяли воду и поехали на своих велосипедах, пока наши родители спали.
Но всё испортил Хагай. Он тоже захотел ехать с нами смотреть террористов. Я не хотел его брать, так как его велосипед был со спущенными колесами. Но он сказал, что сейчас разбудит маму. Пришлось его взять.
Мы доехали до конца Нисанита, а дальше не сумели, потому что нам приходилось постоянно останавливаться и ждать Хагая. К тому же вода тоже закончилась. Пришлось повернуть обратно. И всю дорогу я тащил велосипед Хагая на себе. Я очень был злой и сказал, что в следующий раз он с нами не поедет.
Мама узнала о нашей поездке и попросила больше не делать этого. А папа почему-то смеялся и радовался.
После нашего похода Хагай сказал, что он хочет стать террористом, чтобы тоже убивать арабов. А мне не хочется быть террористом. Потому что, во-первых, я пою, и думаю, что лучше стать певцом, как Басков. А во-вторых, ведь скоро мы будет жить в Ашдоде, а там «кассамы» не падают, и совсем нет арабов. Только те, кто кричат: «Альте-захен! Альте-захен!» Но я их не боюсь, а только злюсь, потому что они мешают спать по утрам.

В нашей семье не у всех есть прозвище. У меня есть. Целых два. Как вы догадались, одно моё прозвище – Басков. Это прозвище дал мне папа за мой голос. Я пою давно. Даже в школе меня с первого класса все просили: спой оперу! Я пел. У меня сильный голос. И моя учительница говорит, что я очень талантливый и меня надо беречь. У меня есть фотография, где я изображён с Николаем Басковым. А диск с его голосом я слушаю постоянно.
Второе моё прозвище – Хрампот. Это всё из-за Хагая. Когда-то у меня были гланды и полипы, я храпел ночью. Хагай не мог уснуть и говорил маме: «Я не могу спать с Ореном. Он хрампит!» Папа тут же дал мне прозвище Хрампот. Сначала я обижался, но теперь привык. К тому же, из-за того, что я очень много болел, мне сделали операцию, и я уже не храплю. Теперь меня уже никто не зовёт Хрампот, а больше Басков, но иногда на ласковое Хрампотик я откликаюсь. Ведь это вовсе не обидно. 
У Хагая прозвище было Мизинчик. Это я ему дал, когда он только родился. Но теперь его уже так не назовёшь, потому что он стал больше похож на медвежонка. Он когда засыпает, то, как медвежонок, сосёт свою руку. А когда я его «учу», он даёт мне сдачи. И к тому же постоянно говорит мне, что я как старший брат безответственно к нему отношусь. А я считаю, что очень даже ответственно, потому что только я и могу дать ему подзатыльник. Мама никогда его не наказывает. А ведь пора. У бабы Аллы и деда Миши он всё ломает и портит. А они ему прощают, потому что любят и балуют. 
Он постоянно ходит голодный и, когда приходит к бабуле Рае, сразу просит суп с клёцками. Бабуля готовит целую кастрюлю для всех, но Хагай может съесть весь суп один.
Папа говорит, что в нашей семье будет три сына: певец, футболист и танкист. Певец, конечно, я, Хагай – футболист, а вот кто будет танкист?
Я думаю, что мама уже не хочет мальчика. Она и так устаёт от нас. Она хочет девочку. Однажды я сказал Хагаю, что если мы будем тихо вести себя в машине, то у мамы, конечно, будет девочка. Но Хагай подумал и сказал, что он не помнит, чтобы мама последние два дня ела детишек.
Я, конечно, знаю, что детей никто не ест, но как всё-таки мы появляемся, пока тоже никто мне об этом не говорит, а по телевизору очень сложно что-либо понять. Только раздеваются и целуются. А дальше что?
У нас в школе все девочки любят целоваться. А я им так и говорю: «Сначала учиться, а потом жениться!»
Я знаю, что если бы папа сначала учился бы в институте, а потом поженился с мамой, то мы сразу бы не покупали дом в Нисаните, а купили бы в Ашдоде. Но папа очень любил маму. Они вместе учились в школе, и их даже звали Ромео и Джульетта. И как только они окончили школу, папа пошёл в армию, а маме туда не надо было идти. Ведь она такая худенькая и слабая. Поэтому папа не хотел, чтобы она была среди военных мужчин и таскала на себе такой тяжёлый рюкзак и оружие. Он предложил пожениться.
Когда Марина и Игорь пришли просить отдать мою маму Маргариту их сыну, бабушка Алла очень рассердилась. Она так и сказала, что не верит, что Альберт любит её дочь. Марина очень долго доказывала, и Алла согласилась. Она ведь тоже читала «Ромео и Джульетту».
А я вот думаю, зачем Марина так её уговаривала, ведь тогда бы папа пошёл учиться, и мама пошла бы учиться. А потом бы они работали и жили бы лучше. Но все говорят, что тогда меня бы не было, а был бы кто-нибудь другой. А почему другой? Я не понимаю. Хагай что ли был бы старшим братом, а я младшим?

Месяц июль пролетел очень быстро. Остаётся двадцать дней до размежевания. Мои родители очень волнуются. Нам никак не выдают деньги. И мы до сих пор не знаем, где купить квартиру. Цены очень большие, и мама боится, что нам не купить, а на съёмную она не хочет. Но папа говорит, что лучше переждать. Мы снимем квартиру и подождём, пока квартиры будут дешевле.
Папа стал меньше шутить, он часто ругается и называет всех ворами. Мама сердится, так как она говорит, что мы и так слишком много знаем русских нехороших слов, а теперь он научит нас ещё и таким словам, которые мы не должны знать. Но папа говорит, что мы должны учиться жить в нашем государстве, где вор сидит на воре и вором погоняет. Я не совсем понимаю, как это вор сидит на воре. Но, думаю, что папа говорит правильно.
Например, зачем надо было покрывать наши крыши каким-то железом, если мы уезжаем. Папе сказали, что это против «кассамов». А он спросил, сколько это стоит. Ему сказали: 25 тысяч. И папа попросил отдать ему эти двадцать пять тысяч. И мы тут же съедем. Но эти дядьки посмеялись и сказали, что так им велели, а он никуда не денется. Тогда папа опять стал ругаться и обзывать всех ворами. Но крыши нам покрыли, и теперь, я думаю, не так-то просто будет сломать наш дом.
А ещё к нам в Нисанит привезли танки и транспортеры. Все ходили смотреть. И пока мама мыла пол, папа повёл нас с Хагаем посмотреть, чтобы мы знали, какие в нашей армии танки. Нам даже разрешили на них залезть.
А когда мы возвратились домой, мама спросила, куда нас водил папа. Он ответил, что мы ходили в музей боевой славы Израиля. Но это он опять пошутил, потому что танки были настоящие, а не музейные. Их привезли, чтобы нас защищать. От нас ближе стрелять по Газе.
А ещё здесь будет граница, и эти танки будут здесь стоять и защищать Израиль. Это так мне сказал солдат.
В этот вечер я очень быстро уснул, потому что совсем не боялся, ведь рядом были наши танки, и они обязательно ответят, если арабы начнут стрелять.
По телевизору показывают, как солдаты будут выгонять поселенцев из их домов. Папа сказал, что если бы дали деньги, давно бы все ушли. Но денег не дают. Потому что сначала деньги должны получить люди в комиссии, которым мои родители и все наши соседи дали бумаги, потом адвокаты, которые решат, сколько нам надо дать.
А ещё папа сказал, что надо поделиться с армией, потому что после того, как мы уедем, не с кем будет воевать. И сейчас построили полигон, где солдаты будут обучаться, как надо будет нас всех выселять из домов.
Наши соседи уже уехали. Мама сказала, что это не потому, что они боятся, а потому что у них есть деньги. Они сняли квартиру в Беэр-Шеве и там будут ждать, когда им дадут деньги. Мы тоже сняли бы квартиру в Ашдоде, но у нас нет денег.
Когда мы гуляем в Ашдоде около дома, соседи спрашивают у Марины, что у нас слышно? Сколько денег мы получим? Одна соседка сказала, что нам выделили 8 миллиардов, а мы не хотим их брать. Все на неё сразу закричали и сказали, что она очень глупая.
А сегодня Арик Шарон полетел в Париж. Там антисемиты подожгли синагогу. Он полетел приглашать евреев перебраться в Израиль, где нет антисемитизма. Но французские евреи уже побывали в Ашдоде и скупили у нас все квартиры у моря. Теперь из-за них в Ашдоде квартиры стоят очень дорого, а они сами уехали обратно в Париж.
Марина была в Париже в прошлом году и говорит, что она уверена, что французы долго в Ашдоде не задержатся. Париж есть Париж.
А папа даже пошутил, что он бы согласен был переселиться в антисемитский Париж, только бы не видеть этих ворюг, любящих свой еврейский народ… натягивать. Но тут он замолкает, а все начинают на него кричать, что он забывает, что здесь дети. 
Мне хочется посмотреть Париж. Когда я вырасту, обязательно полечу туда. Вообще, я очень хочу посмотреть много стран. Слетать в Россию. Мне хочется увидеть снег. Может быть, когда я подрасту и у меня будет бар-мицва, Марина меня туда свозит. Она много рассказывает мне о России, но говорит, что евреи должны жить в Израиле.

Вчера было последнее выступление в этом году нашего ансамбля «Пирхей Ашдод». Этот концерт мы сделали для тех, кто участвовал в акции поддержки детей, больных раком.
Я солировал и пел песню «Шма, Исраэль» («Слушай, Израиль!»). Я очень люблю эту песню. Ведь это молитва всех евреев! Иногда, когда мне страшно, я даже тихонько пою себе: «Шма, Исраэль!» – и всё у меня проходит.
Всем нравится, как я пою. Меня все хвалили. А я сам очень удивился, как это сумел спеть так красиво. Эту песню надо петь вживую, без записи. Мне её поручили, а я долго боялся. Сначала, когда я первый раз с ней выступил, было всё прекрасно. Мне даже кричали «Браво!» Но однажды, это было ещё до операции, я болел и чуть не сорвался. После этого очень боялся выступать, чтобы не подвести свою учительницу. Но вчера я снова спел и даже удивился, как здорово у меня получилось. Я даже спросил Женю, как это у меня получились те нотки, наверху, да так долго? Она засмеялась и поцеловала меня. Она в меня верила. Теперь я буду исполнять эту песню часто.
Вечером папа с Хагаем заехали за мной и забрали в Нисанит. Я не хотел ехать, и Хагай сказал, что я «пахдан» (трус). Но Марина обняла меня и защитила. Она так и сказала, что сегодня меня нельзя называть «пахданом», потому что если бы я был «пахданом», то не смог бы спеть так хорошо. Она мной гордится.
Я согласился поехать домой при условии, что буду помогать маме складывать вещи в коробки. Наконец, мы переезжаем. Родители сняли квартиру в Ашдоде. Правда, пока денег ещё не дали, но мы уже не можем сидеть в Нисаните.
Взрослые постоянно играют в какие-то странные игры. Марина говорит, что до такого абсурда не доходили ни в одном государстве. Построили поселения, в которых военные играют в интересную игру. Часть солдат изображают поселенцев, часть – самих военных, которые будут этих поселенцев выгонять из их домов.
А мне кажется, что игра очень интересная. Четыре солдата тащат одного, а тот кричит, что они не должны выселять его из дома. А девушки-солдатки так хорошо и сильно плачут, что мне их жалко.
Но Марине эта игра не нравится. Она ругается и говорит, что эта самая страшная игра, которую придумали безмозглые и бездушные дядьки. Только я не знаю, когда солдаты придут выселять нас, мы ведь уже уедем. Кого же они будут носить на руках?
А папе стыдно за наших солдат. Он рад, что сейчас у него нет «милуима» и он не участвует в этом безобразии.

Наконец, мама сказала, что больше ждать нельзя. Она не хочет, чтобы её насильно выгоняли из дома. Папа согласился с ней, так как он знает, что с государством не шутят. Это с нами можно шутить, а с правительством – нельзя. Потому что всё равно останешься в дураках. Мой папа не любит оставаться в дураках. Он даже не любит, когда его воспитывают его родители. Он требует, чтобы его уважали и перестали воспитывать, потому что он уже взрослый и лучше их знает, как надо жить в Израиле.
4 августа мы с утра уже не спали. Папа и мама не пошли на работу. Мы стали быстро разбирать и складывать вещи, так как должна была прийти машина и всё вывезти на новую квартиру. Помощников не было, потому что наш Нисанит уже закрыт, и для въезда надо было заказать пропуск. Папа заказал пропуск Игорю и Марине. Они приехали и стали нам помогать. Мама ничего не хотела оставлять, и Игорь открутил всё, что только можно: краны, люстры, полки, двери. А Хагай разрисовал весь дом. Он сказал, что это теперь не наш дом, а мусорка. 
Я больше всего волновался за моих рыбок и попугайчиков.
Хорошо, что машина не приходила. Оказалось, что у нас столько вещей, что мы еле управлялись. Никто не мог присесть ни на минуту. Но тут пришли мои друзья. Сначала они помогали мне, а потом сказали, что те вещи, которые мы не увезём с собой, они заберут. Я очень рассердился на них и сказал, чтобы они уходили. Мне было обидно, ведь мы жили вместе долгие годы, а теперь они хотят у нас забрать то, что мы забудем. Но папа сказал, что я не должен волноваться, всё самое основное – мы увезём, а остальное – пусть забирают. Правда, при этом он как-то странно улыбнулся. Наверное, он тогда не знал, что мы случайно забудем «коркинет» (самокат) Хагая, и кто-то заберёт его. А ведь «коркинет» только что подарили моему брату. Пришлось маме покупать новый, уже в Ашдоде.
Машина  приехала после шести вечера. Оказалось, что её не пропускали, потому что один из грузчиков забыл свой «теудат зеут» (паспорт). Папе пришлось поехать на КПП и уговорить офицера пропустить машину. Офицер был очень рад, что мы выезжаем, и пропустил машину с грузчиками.
Я хотел увидеть, как будут загружать вещи, но мама сказала, что я и Хагай должны поехать к бабуле Рае, поесть и отдохнуть. Хагай не захотел ехать. Я согласился, потому что был ответственным за рыбок и попугайчиков и не хотел, чтобы они погибли.
Я уехал с Мариной и Игорем. Мы пообедали, искупа-лись, я лёг спать, а Марина и Игорь поехали помогать разгружать машину. Они приехали в три ночи, когда я уже спал, а наутро рассказали, что хозяин машины не хотел её разгружать. Он кричал, что мама его обманула, так как в машине вещей на пять комнат, а они договаривались на три. Мама сказала, что эта машина очень маленькая, и ещё много вещей пришлось оставить. Но «балабай» (хозяин) не хотел выгружать вещи. Тогда мама позвонила в полицию и сказала, что она приехала из Гуш-Катифа, а вещи отказываются поднимать на восьмой этаж. Полиция так быстро прилетела, что все очень удивились. Полицейский выслушал маму и сказал, что грузчики должны разгрузить всё, что есть в машине, и сделать так, как просит моя мама. Если они это не сделают, будет большая неприятность балабаю. Тот сразу испугался. Он думал, что из нас можно выжимать деньги, но моя мама тоже не любит, когда ее превращают в дуру, и никогда не сдаётся.
Марина была очень рада за неё и сказала, что она гордится моей мамой.
Через два дня мы поехали в Нисанит попрощаться с домом. Мы очень удивились, потому что в нём не было ни дверей, ни окон. Все уже было разграблено и разбито.
Мы ходили по соседям и прощались с ними.
Когда папа сказал, что пора уезжать, я заплакал, а за мной заплакали мама и Хагай. Папа стал сердиться и выговаривать маме, что она сама молилась, чтобы её отсюда выгнали, а теперь ревёт.
В нашем саду остались кусты роз, которые мы не смогли с собой увезти. Мы с Хагаем сорвали по цветку и бросили на дорогу, когда стали выезжать из Нисанита. Это была наша благодарность «ишуву» (посёлок) за то, как здесь нам было хорошо. А папа сказал, что мы ещё вернёмся. Но это, наверное, он опять пошутил.
Мы с мамой очень рады, что приехали в Ашдод. А папа и Хагай очень переживают. Папа любил Нисанит, потому что там было очень тихо, и он любил лежать на топчане на улице в тенёчке и отдыхать. А Хагай любил бегать по дворам босиком.
Когда мама укладывала его спать, он сказал, что ему так грустно, здесь даже нет комариков. Через некоторое время мы услышала: «Мама, беги скорей сюда! Комарик из Нисанита меня нашёл!»

15 августа. В 24 часа... Стали опускать шлагбаум. Но он не хотел закрываться и поднимался три раза. Наверное, тоже протестовал против размежевания.
То место, где мы жили, объявили закрытой зоной. Началось размежевание. Но мы уже в Ашдоде и всё, что происходит там, смотрим по телевизору. Правда, я не люблю смотреть и не понимаю, почему все с утра уже у телевизора.
По телевизору показывают, как плачут поселенцы. Некоторые не только плачут, но и кричат, уговаривают, просят не трогать их. Солдаты тоже многие плачут. Сначала все кричат и ругаются, а потом все вместе обнимаются и плачут. А мы сидим у телевизора и тоже плачем.
Иногда я не выдерживаю и ухожу в другую комнату. Я сажусь к своему «органиту» (синтезатор) и играю «Шма, Исраэль». Я играю очень громко, чтобы меня услышал Б-г. Я очень хочу, чтобы он помог всем: и поселенцам, и солдатам.
Все говорят, что такое уже происходило, когда в Синае евреи выгоняли евреев из их домов. Но я тогда ещё не родился и ничего сказать об этом не могу.
Особенно мне запомнился такой эпизод. Когда солдаты пришли в дом одного старика, тот хотел подарить им свою медаль «За борьбу против нацизма». Солдаты не брали, а он всё просил принять его медаль как подарок. Наверное, старик думал, что после этого у солдат не будет сил его выгонять из дома. Он спросил девушку-солдатку, что она скажет своим детям о том, что сейчас делает? Но солдатка ничего не ответила и заплакала. А солдаты просили его самого уйти, так как они насильно не могут выгнать его из дома. Так и получилось. Старик обещал сам уйти, чтобы солдаты его не выносили на руках. А солдаты заплакали и ушли.
Я не понял, что это за медаль, и Марина мне все объяснила и о фашистах, и о людях, которые сопротивлялись. А потом она рассказала, как в России им говорили, чтобы они убирались в свой Израиль, как обзывали жидами. И теперь ей очень больно видеть, как евреи сами выгоняют своих евреев из их домов.    
А потом показывали, как некоторые молодые люди засели на крыше и не хотели сдаваться. Солдаты сняли их с крыши. Это было очень весело. Я так и знал, что победят солдаты, потому что их было очень много. К тому же их ведь научили, как надо бороться с теми, кто сопротивляется.
Мои родители не смотрят по телевизору размежевание. Они очень устают на работе, а ещё надо привести в порядок квартиру. Мама говорит, что даже если она не наша, надо жить в чистом и красивом доме.
На день рождения моего папы мы поехали в мебельный магазин, и мне купили кровать, шифоньер, письменный стол и полочки. У меня теперь своя комната. Я теперь насовсем переезжаю жить с родителями. Это они так хотят, но я думаю, что об этом пока рано говорить. Мы ведь ещё не купили новую квартиру. Но мы обязательно её купим. И об этом я расскажу в следующей своей книге.