Год Водолея. Ч. 1. Глава 25. Неповиновение. Роман

         Глава 25. НЕПОВИНОВЕНИЕ

      Обреченность бездействием угнетала страшнее, чем рабское, без особых эмоций повиновение хозяину, выполнение нескончаемых, опасных поручений.

      Тридцать первого декабря Валерию в обед вручили купейный билет на ночной поезд Москва — Санкт-Петербург с напутствием:

     — Оденься поприличнее, чтобы выглядеть этаким уверенным в себе мальчиком, рвущимся в северную столицу в новогоднюю ночь. Отвезешь товар и сразу назад — поездом или самолетом, как хочешь.

     Гостиница с кафе — забегаловкой напротив осточертели до невозможности. А тут — Питер — город мечты. И Валерий впервые взорвался:

     — Хоть стреляйте, но три дня отдыха — мои законные выходные. Что хочу, то и буду делать!

       Хозяин гостиницы Армен покрутил пальцем у виска:

       — Крыша поехала? Против хозяина завелся? Опасные шуточки придумал! Не пожалей потом!

      Валерий отмахнулся:

      — Твое дело — доложить хозяину наверх, а мое — пугаться!

      Через полчаса Армен зашел в комнату без стука, кивнул Валерию:

      — Хозяин сказал: «Пусть мальчик оторвется на берегу Невы, но только три дня». Тебе понятно?

       Теперь для Валерия самое главное было — не показать своей озабоченности. Наверное, любой начальник в душе терпеть не может вылезающего из кожи подчиненного, только чтобы засветиться в порыве чрезмерного старания и угодничества, опасаясь и его ума, и подставы, и таланта.

       Валерий чувствовал, что Николай Афанасьевич ему не доверяет, хотя три поездки в Астрахань, Волгоград, на Кавказ за эти две недели прошли без срывов.

      Леонида Петровича он больше не встречал, звонки были запрещены, но он точно знал, что в поездах рядом всегда были сотрудники госбезопасности. Сеть адресов клиентов постепенно разрасталась, как капля краски на бумажной салфетке расползается в безобразное пятно.

      Глухое чувство опасности наползало по вечерам, отгоняя сон. И еще чувство брезгливости, словно по нужде, заскочив в общественный сортир на остановке следования междугороднего автобуса, вдруг попал в зловонное место гадливости и отсутствия человеческого стыда. И долго потом трешь подошвы вроде бы чистых ботинок об асфальт, траву, чтобы только избавиться от чувства отвращения и приставшего запаха.

       Конечно, жаль было не увидеть застывший в своей зимней красоте старинный Петербург! За три дня можно было хоть пробежаться по узнаваемым проспектам и улицам города, залам Эрмитажа, двору Петропавловской крепости, но смертельно хотелось домой!

       И еще тревожное опасение, что вдруг, в силу каких-то непредвиденных случайностей, судьба замахнёт его куда-нибудь на Колыму, во Владивосток, на остров Тайвань и еще, черт знает, куда и на сколько, и его отсутствие после армии обернется затянувшейся, непредвиденной пропажей для семьи.

       Чемоданчик выхватили прямо в десяти шагах от вагона, видимо, ожидавший его молодой парень в легкой искусственной дубленке, скользких ботинках, который, вынырнув из тепла машины, успел промерзнуть на пронизывающем ветру, пока спешил от остановки под крытый свод железнодорожного перрона.

      Валерию нужно было исчезнуть в утреннем, замерзшем, пустынном, новогоднем городе, отдыхающем от ночного застолья, бесконечных салютов и шумихи толп под бой курантов. На пустынном эскалаторе метро было только три человека на три метра ниже него. Сзади — никого в светлеющем полуовале входа. Бегом догнал последний вагон только что остановившегося поезда метрополитена. Дверь с сухим вздохом заслонила его от всех возможных наблюдателей.

      Через несколько остановок снова вернулся на станцию. «Хвоста» за ним вроде не было. Купил билет домой и отправился до отхода поезда на замерзшую Дворцовую площадь.

       «Привезу сюда Злату летом, сразу после экзаменов. Все белые ночи будем гулять по набережным, пустынным улицам заснувшего города, а потом в каком-нибудь недорогом отеле будем любить друг друга».

      В плацкартном вагоне поезда «Санкт-Петербург — Астрахань» было непривычно пусто и тепло. И после бессонной сторожевой ночи Валерий вдруг почувствовал себя маленьким мальчишкой с цветными карандашами и альбомом на столике, когда ручонка дрожит от постоянного подпрыгивающего укачивания и толчков на нескончаемых рельсах, а мама ломает на мелкие дольки большую шоколадку и придвигает к нему шелестящую бумажку с лакомством. Впереди были сутки дороги домой.

     Встал вопрос: «Сообщать о своем прибытии или свалиться неожиданно и утонуть в распахнувшихся объятиях радости всех членов семьи, включая, в первую очередь, Злату?»

      И опять позвонил только Леониду Петрович:

      — Завтра днем буду дома. Сбежал из Санкт-Петербурга на один день. Жду указаний.

       «Жаль, что военное обмундирование осталось в Москве».

      Отражение в стеклянной витрине на вокзале высветило трафаретного пижона в модной светлой дубленке, в теплой кепке, с большим шарфом, с черной дорогой импортной сумкой через плечо, в светлых меховых полусапожках:

     «Да кто тебя особенно разглядывать будет? Успеешь только поужинать, а потом всю ночь будут мамочка с Ольгой пытать, что да как? А если Леонид Петрович примчится, так, вообще, — получится одна суматоха под новогодней елкой. Зато дома!»

      Это неосознанное чувство необыкновенного, необычайного спокойствия, защищенности, физического совершенства, невозможного счастья, какой-то свободы возникало, как только проговаривал про себя: «Буду дома!»

      За окнами закоченевшего поезда, начиная от Саратова, стала закручиваться проснувшаяся метель, и пробегающие мимо путей за окном замороженные деревья торопливо размахивали заснувшими ветками, призывая на свои плечи, пушистые охапки замерзшей на небе воды.

       Злата стояла на заметенной дорожке перед снежной целиной огородного пространства с черной пластиковой лопатой в руках, словно раздумывала, стоит ли беспокоить это подаренное безмолвие улегшегося плотно снега или смутить его покой, прорезав неровную полоску до заметенных сараев и деревьев сада.

       — Обрадовалась моя мамочка, что взяла к себе в дом безропотную Золушку! Что, больше некому снег чистить? Привет, Злата! — Валерий поставил свою сумку на снег. — А отец где?

      Он прошагал, проваливаясь в снег, эти несколько метров до застывшей статуэтки высокой, вдруг ставшей незнакомой, вроде чужестранки, девушки в осенней куртке, совершенно не соображая, как поступит в следующий момент.

       И, что его больше всего поразило, — она так и не шевельнулась, словно это белое сказочное пространство успело законсервировать в своих объятиях ее молодую горячую кровь.

      Валерий шагнул мимо нее в мягкую россыпь холода сугробов, утонул по колено и старательно в тишине начал писать большими печатными буквами «Злата!». И пока старался, как мальчишка, сразу вспотел, еле-еле вытаскивая ноги из ранее замерзшего снега, который с шумом и треском проваливался под его достаточным весом.

       Очнулся, захлебнулся радостью и смелостью, схватил заснувшую девчонку за плечи и успел выдохнуть:

— Здравствуй, Злата!

      Он прикоснулся губами к ее холодным губам, чтобы растопить ее неприступность и замкнутость, и понял, что эта девочка — никем еще не целованная, диковатая, как встревоженная птичка на ветке, — вовсе не доступный подарок в чудесной упаковке под новогодней елкой, дожидавшийся его, как по заказу.

       А страстная плоть небесного дара, который нужно заслужить, завоевать, чтобы почувствовать обратный отсвет пламени взаимной любви. И на это нужно время, которого у него катастрофически не было.

       А все те письменные воздыхания и признания, которыми он пытался передать свои чувства телепатически через расстояния в течение прошедшего времени, — это был только шелест под ногами в заповедной чаще осеннего леса опавшей листвы, под которой при некотором везении и старании можно было отыскать возродившиеся шапочки проснувшихся подосиновиков.

      — Пошли в дом, дикарка! — он отбросил в сторону ненужную теперь лопату, подхватил Злату под руку. — Заморозить меня хочешь в собственном дворике? Сейчас устроим переполох! Кто сейчас дома?

       «Нет, в это нельзя поверить!» — Злата вспыхнула, проснулась только, когда на Валерке повисли сразу и тетя Люба, и Ольга. А маленький Вовочка вдруг заплакал от этой непонятной шумихи, громких голосов вокруг, и Злата, подхватив малыша на руки, вдруг предстала перед взволнованным Валерием такой загадочной незнакомкой, что совершенно внезапно и ярко вспыхнуло его желание немедленного обладания этой юной и прекрасной девушкой.

      «Если бы было возможно плюнуть на все эти шпионские страсти, сейчас же, вечером поразить всех родственников своим открытым признанием и остаться рядом со Златой, приложив максимум усилий, чтобы за несколько дней приручить ее, поразить и заразить своей любовью».

      Но что-то изменить пока было не в его силах. Мать кинулась звонить мужу, Ольга заметалась накрывать стол, а Злата присела под елкой возле Вовочки, придвинула ему большой картонный ящик с игрушками. И эта идиллия спокойного семейного уюта в большом зале у елки захватила Валерия, словно были вычеркнуты прочь из памяти и из жизни волнения и напряжение последнего времени.

      — Мама, займись с малышом! Пожалуйста! Мне нужно сказать Злате несколько слов! — он посмотрел на мать так строго и серьезно, что та сразу выключила свой телефон.

      — Да-да, конечно! А то сейчас отец подъедет с дежурства!

       Мать подхватила растерявшегося Вовочку, кивнула Злате:

       — Иди, девочка моя! Хоть поздоровайтесь по-человечески!

       Валерий закрыл дверь поплотнее, понимая, что и мать, и сестра умирают от желания посмотреть, хоть одним глазком, на его встречу с девушкой, которую Валерий официально назвал своей невестой:

       — Злата, у меня завтра в пять утра поезд! Вот, вырвался на несколько часов! Нам в этой толчее вряд ли удастся поговорить еще. Все, о чем писал тебе в письмах, остается в силе! Но ты пойми, — это не мои капризы, что я торчу в Москве! Так надо! Не подумай ничего плохого! Я сейчас работаю в команде Леонида Петровича! Только никому ни слова! Особенно своей и моей матери! А ты стала невозможно красивой! — в дверь постучали. — Не обижайся, но нужно выходить! Пора с батей поздороваться!

      Эта радостно-праздничная шумиха закрутила всех в водовороте сразу множества вопросов и ответов, беспричинного смеха, торопливого переживания все понять и принять, уточнить, переспросить.

      Когда наконец-то подняли бокалы с шампанским за благополучное возвращение Валерия, в коридоре кто-то затопал, и на пороге возникла заметенная снегом фигура Леонида Петровича:

      — Вот невезуха! Когда не появлюсь, всегда опаздываю к столу! Наливайте штрафную, что ли!

      Злата поняла внезапно, что эта задержка Валерия в Москве — очень опасное дело. И опять выпитое шампанское заторопило сознание, что не нужно сейчас молчать, выжидать какой-то новый вариант встречи, а выхватить Валерку у всех на глазах из-за стола, положить ему руки на плечи, прижаться к его груди.

       И пусть и тетя Люба, и Ольга, и дядя Семен охнут в растерянности от смелости и распущенности еще одной недотроги в ее готовности заполонить их сына и брата в любовный плен.

      «Что же ты, Валера, словно забыл все свои клятвы и письменные обещания? Да, для этих взрослых — мы просто несмышленые дети! И они не затрудняют себя воспоминаниями своей юности, когда даже неосторожное прикосновение к руке или телу любимой или любимого возносило внезапно на вершину невообразимого ранее счастья, и завтрашний день встречи казался таким далеким, словно нужно было вытерпеть столетие».

       Но пока сидела в полной нерешительности, представляя свой взрыв чувственности и раскованности, Леонид Петрович успел утащить Валерия в его комнату. И опять повисла на ветвях нарядной сосны, на блестящей скатерти роскошного стола с крутым запахом сибирских пельменей настороженная, встревоженная неопределенность еле сдерживаемого нетерпения и вопроса:

      «А дальше что?»

      Леонид Петрович был немногословен:

      — Молодец, солдат, что заскочил домой, хоть на полдня! Боюсь, что закрутится твоя деятельность в этой банде надолго, до лета! Ты же сам понимаешь, что каждая твоя поездка по стране — это раскрытие еще одного гнезда хорошо законспирированной организации, давно действующей. И с вконец обнаглевшими хозяевами. У нас пока в разработке один Смирнов Николай Афанасьевич! Хитрющий воротила! Кто за ним — полная темень! Попробуем его немножко пошевелить! Зови Злату! И сиди, молчи, не встревай, даже, если тебе что-то не понравится! Ясно?

      И когда Леонид Петрович предложил Злате написать письмо Валерию в присутствии самого Валерия, но под его, Леонида Петровича, диктовку, Злата опешила.

      Валерий сидел на ее старом диване, скрестив руки на груди, и после выпитой водки его щеки горели, а лоб оставался белым. Он смотрел на Леонида Петровича своими слегка прищуренными внимательными глазами, но тут же переводил свой взгляд на Злату, и еще сильнее краснел:

      «Господи, как все несправедливо в этой жизни! И должен молчать вот сейчас, когда видишь, спустя полтора года, встревоженные, виноватые глаза родителей, которые никак не могут понять, в чем они провинились, что не могут даже поговорить нормально со своим ненаглядным сынком, которого, словно занесла нечаянно в дом двухдневная затяжная метель! А расцветшая в его отсутствие Злата, которой он опять ничего не сказал путного, словно она так и осталась соседской малолеткой!"

      Текст письма, которое она записывала под диктовку Леонида Петровича, действительно, испугал Злату:

      «Дорогой Валерик! Забери меня к себе в деревню! Я буду тебя любить, как самая преданная жена! Мне не нужны штампы в паспорте! Хочу чистоты, простоты и незатейливости сельской жизни. Я хочу принадлежать только тебе! Рожать только от тебя детей! Москва готова раздавить любого слабого человека! Я устала отбиваться от приставаний каждого мужика, который смотрит на меня, как на бесплатную конфетку, если я летаю с подносом по залу кафе и должна ублажать каждое желание клиента. Мой хозяин распускает руки, и я его боюсь. Родители собачатся из-за проклятых денег и вечного неустройства жизни. Вспоминаю детство и жду тебя. Вот номер моего мобильного телефона. Твоя Злата».

      — Это письмо ты, Валерий, получишь в Москве, на главпочтамте от своих родителей. И оно должно обязательно попасть на глаза тем, кто тебя охраняет в гостинице. А они, по идее, должны доложить своим хозяевам! Иди, зови сюда свою маму Любу, я с ней посекретничаю. Злата, тебе от мамы и сестренок большой привет! Они по тебе очень скучают! Но скоро им некогда будет скучать! Будут своего брата нянчить! Вот такая лирика жизни!

     Эта оглушенность происходящим, растерянность, непонимание сложности и запутанности несуразного письма, отдаленность Валерия, какая-то надуманность всего происходящего, и, самое главное, эта размытость временных рамок быстро убегающего дня и поезд в пять утра.

      И невозможно опрокинуть, разорвать эту нелепость какого-то театрального представления, в которой у всех были дурацкие, далекие от действительности, явно придуманные бездарным сценаристом роли.

      В течение дня им так и не дали возможности поговорить. Нервозная суматоха вокруг обильно накрытого стола, бесконечные чаепития, капризы ревнивого Вовочки, явная растерянность тети Любы — про Злату, словно забыли, глубоко запрятав обиду, что даже встреча с названной невестой не смогла затормозить дома на несколько дней их такого своевольного сына.

      Злата, не раздеваясь, прилегла на своем диване только в третьем часу ночи, и проснулась в темноте комнаты от прикосновения к щеке:

      — Злата, проснись! Мне уже пора! — они оба задохнулись в этом таком неудобном положении, когда Валерий, сбросив шапку, притянул в темноте к себе за плечи горячее сонное тело, которое, наконец-то, оказалось в его распоряжении, — пылающие губы, открытая ложбинка в вырезе платья, невозможно высокая грудь, обнаженные руки на его плечах, пьянящий запах незнакомых духов. И ненавистный голос в коридоре Леонида Петровича:

    — Валерий, поехали!

       — Златочка, люблю тебя больше всех на свете! Дождись меня, прошу!

        Безумие неисполненного желания, эта вынужденная торопливость, бег в никуда — да пусть горят на ярких кострищах тонны этих фантиков — долларов, рублей, фунтов стерлингов, — обожествленных безумцами, надеющихся с их помощью купить все ценности мира — любовь, счастье, независимость.

     Леонид Петрович молча поставил на столик в купе бутылку «Столичной» из запасов Семена, достал из большого пластикового пакета бутерброды с колбасой и сыром, половину запеченной утки, маринованные огурцы, налил водки в стаканчики:

     — Выпьем за наших любимых и родных! И спать! И не злись на меня, пожалуйста! Анна должна рожать через неделю, а я по стране рассекаю! Одна жена от меня сбежала, боюсь, что и у Ани терпение скоро кончится! Успел Злате сказать, что любишь ее? Молодец! Давай спать, жених! Какие ваши годы! Вся жизнь впереди!

      Валерий проснулся только в половине шестого вечера, когда за окнами торопливо убегала в черноте заснеженной ночи испуганная луна. Леонид Петрович положил на столик сборник стихов Есенина:

      — Вот, схватил у девчонок со стола письменного! Лучше водки душу греют. Только три часа проспал, а голова свежая! Давай все детали предстоящей московской операции тебе нарисую. Тянуть больше не будем! Как только Николаю Афанасьевичу станет известно содержание письма Златы, они заставят тебя вызвать ее звонком.

      Вопрос первый: куда? Ты тут им маленькую подсказку — я Москву совсем не знаю. А главпочтамт — в самом центре столицы, метро рядом, и народу полно вокруг толпится.

      Вопрос второй: зачем им нужна Злата? О цели этой встречи тебе никто из них не собирается докладывать, но тут тебе придется проявить нахальство и попросить о свидании с Дарьей, женой Николая Афанасьевича. И упираться до тех пор, пока эта встреча не состоится. И тогда станешь изображать пламенного Ромео, чтобы узнать все о Злате!

      Поверит тебе эта накрашенная кукла, что ты без ума от нее с первого момента встречи в поезде, возможно, и проболтается, для чего им потребовалась девочка, и, вообще, вся семья Тополевых. А если не поверит, придется привезти Злату в Москву. И тогда на встречу с тобой Злата придет со своим отцом Тарасом.
      
     Ну, и мы будем рядом! И, самое главное, — все в тайне от Анны и от твоей мамы Любы! А то эти подружки сорвут нам всю встречу! Я в Туле сойду с поезда, а тебе придется изображать возвращение из Питера.

      Жаль, что нет гитары здесь! Да, ты купи в северной столице себе гитару! Будет приличный козырь в случае чего, особенно при встрече с Дарьей!

     (продолжение следует)

   Предыдущая глава 24.

   Следующая глава 26.