Мой учитель В. Нильсен и психиатрия

У моего отца-военного всегда был наготове "тревожный чемодан" с самыми необходимыми предметами на случай внезапного отъезда из дома.

Моя гастрольная жизнь потребовала того же самого. Только у меня это был не чемодан, а большой портфель с ремнём для ношения его на плече.  Пианисту нельзя растягивать пальцы.

Когда я в первый раз пришёл на урок к моему новому учителю Владимиру Владимировичу Нильсену,  он удивил меня своим ну просто "нездоровым интересом" к моему портфелю.  Чуть ли не пять минут  расспрашивал меня, что именно лежит внутри, всегда ли я с с этим портфелем хожу,  хожу ли я иногда БЕЗ портфеля,  безуспешно пытался его поднять, ит.д.

Лишь много позже я узнал причину этих расспросов: оказывается, психиатры предписывают своим пациентам ходить с тяжёлыми портфелями,  чтобы "на этой тяжести в руке фокусироваться" - это каким-то образом удерживает сумасшедших от неадекватных поступков.  Так что мой портфель был для многоопытного в этом отношении ВВ очень знакомым сигналом.

 Кстати,  любимым розыгрышем на гастролях является подкладывание коллегам в чемодан кирпичей, во что-либо "прилично упакованных".  Артистов часто собирают в дорогу жёны,  и мужья  порой всю гастрольную поездку не замечают в чемодане  незнакомый свёрток ("мало ли что ей вздумалось тут положить").  Так и таскают из аэропорта в аэропорт,  а затем  домой привозят эту тяжесть.

А уж причин интересоваться моим портфелем у ВВ было предостаточно.  При мне к нему пришёл по-настоящему гениальный студент.  Замечательно, не хуже лучших оперных певцов играл на рояле арии и сцены из опер Беллини.  Сказал ВВ,  что хочет в консерватории у него именно на музыке Беллини специализироваться и не играть какую-либо ещё музыку вообще.

ВВ возразил,  что это в консерватории невозможно - есть определённая программа обучения, нужно играть и полифонию, и классику, и романтику...  Студент перебил его: "Ну тогда я буду сейчас играть Вам недавно обнаруженный в Венгрии неизвестный до прошлого года "Сонет Петрарки" Листа".

Играл он эту совершенно незнакомую мне музыку очень хорошо,  но ВВ сказал ему: "Это - конечно же "не Лист."

Студент заспорил,  но тут он "не на того напал".  ВВ указал ему на совершенно нетипичные для Листа гармонические обороты, неграмотные параллельные квинты,  которые Лист не мог бы написать,  неудобные, неуклюжие ходы в аккомпанементе,  которые этот великолепный пианист (Лист) никогда бы не использовал, ит.д.

Студент  встал,  "погрозил ВВ пальчиком" и заявил ему с улыбкой: "А Вы... не так уж глупы!  До Вас никогда ещё ни один человек этого не заметил. Я ведь этот "Сонет Петрарки" (студента собственное сочинение, и у него были такого же рода "моцарты" с "бахами" и "бетховенами")  даже на госэкзамене играл".

Вслед за этим "комплиментом" насчёт глупости он поделился с ВВ своим убеждением, что ради подлинного процветания и развития Музыки следовало бы все консерватории закрыть,  а всех профессоров музыки убить или хотя бы выселить на необитаемый остров.  Нужно заметить,  что эти идеи не были столь уж далеки от мнения и самого ВВ насчёт консерваторий и качества обучения в них.  Например, находясь с  хорошо знакомыми ему людьми, он ВСЕГДА называл публичный туалет именно "консерваторией" и получал видимое удовольствие от того, что окружающие его поняли правильно.

Однако в данной ситуации ему пришлось задать студенту вопрос: зачем же этот студент  в таком случае поступил в консерваторию и пришёл именно к нему на урок?  Уж не для того ли,  чтобы его убить?

Студент объяснил,  что поступил в консерваторию для того,  чтобы не забрали в армию.  А пришёл именно к ВВ потому,  что: "В сравнении со всеми остальными профессорами Вы - НАИМЕНЬШЕЕ ЗЛО!"

Несомненный талант этого студента был всеми отмечен на экзаменах и публичных концертах,  ему предложили готовиться к Международному конкурсу пианистов и прочили большое будущее,  но он вместо этого покончил с собой,  проучившись меньше двух лет.

Почти во всех письмах,  которые я получал от ВВ,  непременно содержалась одна и та же грустная строчка: "Ко мне недавно  пришёл очень талантливый студент.  У меня были на него большие надежды.  Но он сейчас уже сел в психушку".

Не следует из этого делать вывод о какой-либо личной вине ВВ в обилии психов вокруг него.  Лучше узнать мнение эксперта в данном вопросе.

"Книга от незнакомки" (Владимир Дунин) / Проза.ру

А, к примеру, из шестерых моих соседей по комнате в общежитии Москонсерватории на Дмитровке в психушку в течение моего первого года обучения угодили трое.

Аспирант из Прибалтики не смог "идеально настроить" свою скрипку,  выданную ему как выдающемуся исполнителю из госколлекции. За это он разбил её в щепки об угол дома.

Лауреат-трубач из Баку попросил меня вызвать ему скорую помощь (оказывается, голоса его и остальных соседей там уже запомнили и вешали трубку) и объяснил доктору в моём присутствии причину срочного вызова тем, что при вертикальном поглаживании живота у него "в животе скушно", однако при горизонтальном поглаживании это ощущение почему-то исчезает.  Именно это его страшно напугало. И вдобавок к данному очень тревожному симптому "ему становится противно,  когда он смотрит на  доктора,  а вот если он смотрит просто на потолок или на стену - то уже не так противно".

Ну а затем композитор, уже давно помешанный на сочинении музыки  для никогда ещё до него не существовавших комбинаций инструментов (например, для трио: "скрипка, гармонь и туба"), начал утверждать, что пианино в нашей комнате с закрытой над клавиатурой крышкой всю ночь играет само собой (безо всякого пианиста).

Лично я в психбольницах бывал лишь с концертами,  благотворно влияющими на больных (при правильно подобранном репертуаре - музыкотерапия).  Но в скорую помощь с урока ВВ однажды по его милости угодил.

ВВ,  будучи гением в философии музыки, в её общих принципах и проблемах,  не понимал напрочь,  что его собственные мозги и мозги студентов могут различаться по своим возможностям и количеству уже накопленных в этих мозгах знаний и умений. Он не допускал мысли,  что хотя бы чем-то в музыке можно на время пожертвовать  ради преодоления какой-то  незнакомой, либо особо сложной для ученика трудности.
 
Любое "оскорбление музыки" ВВ считал тягчайшим преступлением.

Поэтому он часто требовал что-то ещё поправить в исполнении, но непременно не забыв и не упустив при этом из виду ни единой из сделанных им ранее пятидесяти "не менее важных" коррекций. И если вместе с успешным выполненим последней коррекции при этом пострадали две другие, уже сделанные им в этой музыке ранее, то данное событие запросто могло стать предметом для тяжёлого разговора вплоть до "а стоит ли Вам вообще заниматься музыкой при Ваших данных?"

И вот однажды,  когда ВВ трогательно и доходчиво разъяснял мне всю горестную суть  его учительского труда: "Учителю приходится постоянно, как кошке за котёнком,  повсюду подлизывать пол там,  где этот котёнок успел нагадить", -  у меня что-то страшно зачесалось на левом боку.  Я убежал с урока в туалетную комнату, задрал рубашку и увидел огромные волдыри, которые прямо на моих глазах один за другим вздувались у меня на коже.   Затем такие же волдыри принялись выскакивать и на правом боку, на спине, на ногах и руках...  Я подбежал к телефону, набрал 03. Меня спросили, выезжать ли ко мне, или я сам приду?  Я сказал, что не приду, а прибегу.  И прибежал...

Доктор, не отрывая глаз от каких-то своих бумаг и совершенно не глядя на меня, махнул мне рукой на ширму: "Иди к сестре,  она знает, что делать."

Я спросил доктора, не хочет ли он посмотреть на волдыри?  Доктор сказал,  что не хочет,  потому что он сам тоже был студентом.

Сестра велела мне лечь,  потому что она будет делать мне укол с хлористым кальцием.  Я сказал,  что не боюсь уколов, и хлористого кальция - тоже.  Я его в детстве столовыми ложками пил. А лежать мне некогда - идёт урок.

  Сестра вздохнула и воткнула шприц в вену. Я успел почувствовать лишь очень горячую воду, стремительно заполняющую мои сосуды снизу вверх, начиная со ступней ног.

Доктор держал у моего носа ватку с нашатырным спиртом, а сестра оправдывалась: "Я ему говорила лечь - отказался. Я же знаю,  что женщины выдерживают,  а вот из мужчин ни один не усидел - все всегда сразу в обморок грохаются".

Вместо продолжения урока мы с ВВ пошли в любимый им парк.  И в беседах за время прогулки я узнал и понял гораздо больше,  чем за два часа предыдущего урока.