Как Балабанов каждый кадр стырил

               
    По многотомнику Юлиана Семеновича о похождениях благостного, как старорежимный прыщ Привалов, Костенко много раз курсивом пробегает сноска, не сноска, то самое, что в детишках Арбата печаталось именно курсивом, видимо, для особо тупых, Сталин мыслил курсивом, Литвинов говорил курсивом, Ягода и Ежов даже ходили курсивом, не умея скакнуть на диагональную чересполосицу шашечницы Ноздрева, укупившего и тот лес на горизонте вдобавок к Мижуеву, в общем, некий подвид мыслей вслух ( печатно ) сыщика Костенко, причем эти мысли отличаются крайним примитивизмом, достойный уровень для школьника - восьмиклассника, но многочитающему полкану столичного УгРо ... Лишь потом я понял, случайно увидев по тогда еще советскому тиви интервью автора, вальяжного, жирного, икряного такого гада, что это мысли самого писателя, вложенные в башку Костенко. Понял и задумался, конечно, я ж существо мыслящее, вещество растущее, как таракан Неверова. Это что же получается, товарищ Несмиян ? Выходит, что даже маститые писатели глупы, примитивны и просто говно, если я, фуфловый юрист - я тогда как раз работал, правда, недолго, полгода, вроде - и нарик, мыслю поширше, выпуклее и масштаб ? И именно так оно и есть. Все эти рассусоливания полкана, сноски о мыслеобразах Суслова или замшелые интриги Щелокова - плод тщетного сознания убогого разума самого Семеновича, глупого настолько, что, помнится, выскочивший следом на экран Любимов - младший показался мне не просто сыном любимого мною дяди Миши - резидента и знатока аглицкой культуры - литературы Алекса Уилки, а натуральным народным академиком из Петриков, умеющим точно сформулировать мысль, высказать внятно и чотко, ответить на вопрос быром и резко, не разливая затхлую уксусом Исуса Флинта водицу в старые мехи моей любимки Трейси, в сказке о которой я умышленно подменил ожидаемое логически слово  " плохо " на  " хорошо ", разумеется, безбожно плагиатя из здоровущего и ростом, и талантом - кто бы что ни гнал потом, но его любовная лирика, а не окна РосТА, вещь - Маяка. Вот о маяках - то, особенно добром поминая Жерарда Батлера в малобюджетной драме о непонятных сокровищах в шлюпке, об алчности людской, о ненависти и потере рассудка перед лицом - аверс, наверное - чеканных по серебру монеток с улыбающимся крулем Жоржем, и пойдет речь.
     - Я рот е...л ваш жир и сало, холестерина бляшки, нервы рук, - кривя сардонически эпикурейское широкоскулое лицо и грозя кулаком орал двухметровый шкаф в синем габардиновом костюме. - Старик ! Закрой свое е...ло, пусть скажет слово Барлоу Брук.
     Он остановился на секунду, переводя задышливое дыхание, чем не преминул воспользоваться Барлоу Брук, пускавший слюни на небритый подбородок, упрямо торчащий в сторону чугунной печурки, за океаном отчего - то поименованной  " буржуйкой ", хотя всех буржуев в нашем городке было ровно одна штука, если, конечно, владельца супермаркета китаезу А - Со можно было причислить к акулам капиталистического образа видения этого мира.
     - Ты, верно, помнишь эту сопливую девчонку ? - на этот раз именно Барлоу начал бесконечный и бессмысленной разговор с моим дедом, вонючим и подлым стариком, жравшим бобы с салом у окна.
     - Уж куда как сопливую, - готовно поддакнул негодяйский старик, стараясь не смотреть на меня. Уж он - то знал, что привычная страшилка об арахисах не действует, мой сосед по школьной парте давным - давно объяснил мне, что арахисов не существует, а вполне вероятные суслики - херня. Мелкие грызуны, фуфло с хвостиками, сами всего боятся.
    За дверью зашуршало. Здоровый мужик в телевизоре, украденном мною из дома миссис Палмер, убитой кем - то неустановленным из ребят Линча, закашлялся и пригнулся, прячась за нижним обрезом экрана, я еще успел подумать, что обрез хорош двенадцатого калибра и горизонтально, как под дверью что - то мелькнуло. Словно мыши, серенькие и испачканные свежей землей, в волосатых кожурках, сморщенные и злые даже на вид, гуськом и согнувшись, как ищущие мины морпехи, в комнату просочились арахисы. Дед вскрикнул, роняя хлеб и бобы. Барлоу Брук застыл с отвисшей челюстью, а я потянулся за консервным ножом. Нет, что хотите, но так вот я не продамся !
    - Ты продавай парня ?  - пронзительным голоском завопил первый из арахисов, подскакивая ко мне. Потрогал за нос и полез в рот, осмотрел зубы, зачем - то скользнул усиком по лбу. - Эта парень ?
    - Говно товар, - отозвался второй арахис, дергая Барлоу Брука за клетчатую фермерскую рубаху, утащенную с бельевой веревки в Канзас - сити, где Барлоу бывал проездом во времена Лонга. - А вот этого можно взять.
    - Три шиллинга, жентмены, - авторитетно прохрипел третий арахис, видимо, страдающий одышкой, - и колечко дыма от паровоза.
    Он захихикал и выдул огромное кольцо сладко пахнущего гашишем дыма из маленького - колечком - рта, еле прорисованного на его шкурке. Первый арахис раскрыл свой рот, пробитый чем - то острым под волоском, и заглотил дым от паровоза, жмуря глаза. Второй с важностью качнул головой и провозгласил :
    - Аминь.
    Арахисы ухватили Барлоу Брука за руки и потащили к двери, спотыкаясь, спеша, суетливо и целеустремленно, словно осенние бурундуки, прячущие в норах дары леса, поспешно найденные в трещобах и рощах. Мы уставились со стариком друг на друга.
    - П...дец, - наконец сказал дед, поднимая хлеб, - никогда не думал, что они существуют.
    Маяковский бежал по коридору сумрачного здания на Шаболовке. Наткнувшись за углом на Аркадия Райкина, схватил того за пуговицу и долго и непонятно рассказывал об увиденном с той стороны экрана. Райкин гримасничал и плевал в угол. На них смотрел из дверей своего кабинета Хрущев - младший. Никто не знает, о чем он думал, но только с тех самых пор телевидение в России стало совсем другим, а Хрущев - младший уехал жить в Америку. А их три. Как Снарк.