Даширабдан Батожабай. Потерянное счастье-3

Работу над новым переводом можно определить кратко: "Батожабай зовёт!" Он зовёт переосмыслить жизнь и историю бурят-монгольского народа, заново, слово в слово, переведя его трилогию и вникнув в смысл произведения и замыслы автора. Большего такого явления в бурятской литературе нет. Противиться зову Батожабая бессмысленно и преступно...
(Прошу помнить, что публикация дана в черновом варианте, без вычитки, сразу после перевода. Также напоминаю, что финанасовая поддержка народа - добровольная, требуется только на период литературного перевода. При первой претензии правообладателя перевод и публикация произведения будут остановлены, все опубликованные материалы - убраны. Правообладатели об этом предупреждены через социальные сети).


Тени прошедшего времени

Рано утром на лесной полянке завивался в небо дымок. Давно вставшая Жалма хлопотала вокруг земляного очага, готовя пищу. Муж почему-то к завтраку не пришёл. В это утро на душе Жалмы было неспокойно, куда ни взглянет – плохо, всё кажется нехорошим и мрачным. Она и сама не понимала причин такого настроения.
Обычно она сидела, подобравшись, на левой стороне и, раздумывая, шуровала в очаге огонь. И сейчас она занимается тем же. Вдруг она подняла голову и увидела на росистой траве чётко прочерченный след, тянущийся прямо к очагу. «Что за зверь приходил ночью?» - удивившись, Жалма невольно встала и прошлась по следу. И наткнулась на обгрызенные белевшие кости и шкуру с щиколоток косули: «Значит, где-то поблизости ощенилась волчица», - сразу догадалась она.
Проводив взглядом тянущийся по траве след, обозрев раскинувшие-ся вкруговую горы, бесконечную тайгу, она ещё больше омрачилась ду-шой. Представив мысленным взором затаившихся в тёмных ущельях сов, выжидающих по опушкам леса добычу ястребов, протяжный клёкот жаждущих мяса коршунов, обвивших упавшие деревья змей, она содрогнулась и по спине пробежал холодок. «Родина моя! Сколько на твоей груди хищников!» - шевельнулись в душе непроизвольные мысли, и с их проходом ей расхотелось смотреть на окружающие горы.
Что-то зашуршало невдалеке, оглянувшись по сторонам, Жалма увидела серого зайца, скрывшегося в кустарнике. «Видишь, вот заяц, бывший зимой белым, с приходом весны стал серым, сменил цвет, ища возможности скрыться от множества врагов и хищников! Всё правильно… И черепаха носит на спине броню! И ежа не схватить голыми руками, вся утыкана иглами! Ай-я-яй!.. Только бедный человек не может защитить се-бя!» - теперь и такие мысли зароились в голове Жалмы.
Бывшая всю жизнь сиротой и батрачкой, она часто размышляла о жизни. В горле у неё пересохло так, что она не могла сглотнуть слюну. Кажется, на этой земле ей не на что надеяться. Впереди только тёмный и непроходимый лес! «Зачем же я тоскую, смотря на деревья?» - пытается она справиться с печальными мыслями. «Дерево… Но ведь дерево – друг человека!.. Когда я родились, из дерева смастерили колыбель. Умру – из дерева сделают гроб. Уставшая, изнурённая, я отдыхаю в тени дерева. И арсу  я пью из деревянной чаши», - от таких дум и нашёптываний себе ей стало тепло, кровь прилила к голове и зашумело в ушах… Но, на самом деле, это не кровь, это шумят и качаются на ветру лиственницы.

Рядом с шалашом бежит и журчит ручей, музыкой звучит в лесу пе-ние птиц. Время от времени отовсюду навеивает запахом багульника. Майским солнечным утром на первой зелёной траве шумят густыми листьями берёзки. Тонкие осинки, не уступая берёзкам и покачивая листь-ями, будто перешёптываются друг с дружкой. «У меня лучшая мелодия природы!» как бы утверждает и звонко кукует кукушка. Из этих прекрасных звуков, от которых и за ночь нельзя устать и криком их вспугнуть невозможно, особенно выделяется золотая песнь соловья. Все писатели восхваляют эту птицу, поэты пишут стихи! Композиторы слагают мелодии! Может быть, художники, не находя сравнений, обходят вниманием эту серенькую птичку. Но, тем не менее, сирота Жалма мечтает вышить шёлковыми нитями эту птицу на своём полотне. «Ай-яя-яй! Бедная сиротка, видимо, не в то время ты родилась! У тебя не то, чтобы вышить шёлковыми нитями золотого соловья на полотне, но даже поставить запла-ту на своём рванье нет ниток!» - говорит она самой себе.

Так сидит Жалма, печальные и радостные думы её раздваиваются чёрной и белой змеёй, свиваясь и нападая друг на друга. И всё же, пре-красные мелодии природы, не угасая и не смолкая переливаются в её душе! Жалма снова смотрит на вечные, дремлющие горы и мысленным взором уже видит огненно-чёрную лисицу, соболя, белку, тонконогих и изящных изюбрей, даже выдру в реке, – всё вместе поднимают в её душе неизъяснимое волнение и ворожбу. Бескрайние заросли боярышника, красной смородины, дикой яблони, черёмухи, брусники, которой никогда не съедят до конца медведи, просторы с голубикой открываются перед её взором. «Что может быть лучше и выше счастья, чем родиться на такой земле!» - снова ворожит её душа. «В древние времена наши предки из вет-вей этих кустарников и деревьев делали древко для копий, из берёзы – ру-кояти для острых сабель, природа помогала сражаться с врагами… Не из этого ли бесконечного множества деревьев, кустарников, из их ветвей они мастерили стрелы, не из рогов ли таёжного изюбря выгибали крепкие лу-ки, чтобы стрелять в своих врагов?» - думает она и уже начинает стыдить-ся своих недавних мыслей о том, что на этой планете нет у неё никаких надежд.

Снова что-то мелькнуло и исчезло, зашуршав между деревьями. Вглядываясь, Жалма встала в места. Раздвигая и пригибая кустарники, из леса вышел Аламжи.
- Ты где так припоздал? Чаевать пора! – Жалма направилась к очагу. Прибежал и восторженно заговорил, напросившийся с отцом Булат:
- Мама, мама! Мы с папой сидели и слушали песню соловья!
- А-аа, вы сидели и слушали песню птицы! А я тут сижу и жду не до-ждусь вас!
Не говоря ни слова, Аламжи сел на краю очага. Жалма налила пол-ную деревянную чашу костного бульона и подала мужу. Разрезала на по-ловину сердце косули и поставила перед ним.
- Мне, мне! – Булат, зажав две руки между колен, смотрел то на лицо матери, то на кипящий котёл.
- Держи! – сказала Жалма, положив в чашу две круглые почки и по-давая сыну.
Булат схватил горячую почку и, зажав в зубах, стал есть, отрезая ножом.
- Ты что, не может есть почку зубами? Откусывай! – строго при-крикнула Жалма.
Изнеженный матерью мальчик, сел, обиженно выпятив губы. Отец, гладивший в такие моменты его голову, приговаривая «Ешь, сынок, мя-со», на этот раз даже не повернулся к нему. Поняв, что муж охвачен и придавлен думами, Жалма не проронила ни слова и молча ела на левой стороне очага.

Поскольку у них не было средств для прокормления, затеявшийс нарядчиком спор по поводу заготовки леса для дацана, Аламжи был вы-нужден охотиться на косуль, выходивших на прогалины, старинным кремнёвым ружьём. Благо дичь можно было стрелять чуть ли не из шала-ша.
В тайге они находились много времени, мука и зерно для супа у них давно кончились. Известно: было бы мясо, бурят не пропадёт. Теперь, ко-гда Жалма варила свеженину, сыну отдавала почки, мужу – сердце, а себе оставляла печень. Традиция такая сложилась в семье. Чай, который счита-ется основной пищей бурят, пока ещё был. Человек, тренирующий своё те-ло для борьбы, вечером должен пить костный бульон. Участвуя раньше в соревнованиях, Аламжи не соблюдал этот тибетский режим, но теперь ре-шил строго следовать ему. Для тех, кто за свою жизнь не смогли обзаве-стись домом, эти летние состязания могли стать решающим делом на всю жизнь.

Свои чёрные волосы Жалма укладывала, расчёсывая пробором, надвое и повязывала китайским платком «миншуу», оставляя напоказ по-ловину головы. Лазурный цвет шёлка в сочетании с её сияющими глазами являли светлый и лёгкий облик, радующий и утоляющий жажду изнемо-гшего путника. Сидевший, выпивая из чаши бульон, Аламжи время от времени бросал на жену пытливые взгляды. Заметив мелькнувшие за тон-кими губами её белые зубы, он хочет что-то сказать, но сдерживает себя. Иногда её тонкие пальчики скручивают кончики чёрных шелковистых кос. Пальцы её воздушно приподнимаются, будто она играет на флейте, и в ушах Аламжи слышится прекрасная мелодия, волнующая сердце. Под её бровями слегка припухшие ресницы, гармонизируя с округлыми щёчками, смотрятся в глазах Аламжи ещё лучше и краше. Брови Жалмы, как два раскинутых крыла, распрямляясь от основания точёного носика, будто парят в полёте. Люди Азии, увидев образ такой женщины, не забудут никогда! В сказках и сказаниях будут её воспевать: «Птица, взлетая, спе-шит в небеса, чтобы предстала пред нею краса! Изюбрь в тайге навостряет чутьё, песню желая услышать её!» Так говорят люди.

Чем дальше уходит дни, тем мрачнее становилось на душе у Алам-жи. Влажный, туманный, воздух тайги, бегущие рядом с их жильём гор-ные ручьи, непрерывное пение птиц, – всё это, смешавшись, приносят сердцу Аламжи печаль.  Иногда, блуждая просто так по тайге, или, взяв на руки, долго целуя, нежа и мучая маленького Балбара, он внезапно, будто придавленный чем-то и оглохший, переставал разговаривать и весь уходил в себя. Хорошо знавшие его натуру домашние особо этому не удивлялись. Но, увидев прекрасный лик Жалмы, спина его распрямлялась, уставшие мускулы наливались силой, помрачневшее лицо вспыхивало тлевшим внутри огнём. 
И теперь, когда он закончил завтракать, лицо его было уже совсем другим, чем раньше, когда он пришёл из леса.

– Что ж, будем и дальше пробовать! – сказал он, подходя к большому чёрному валуну и, крепко обхватив его двумя руками, несколько раз попробовал приподнять.
Конечно, сколько весил этот валун Аламжи и сам не знал. Но когда он бросал валун, то земля содрогалась, а чай в котле расплёскивался. Привыкший с давних пор тренировать своё тело перед едой, почему-то се-годня Аламжи сбросил верхнюю одежду, подошёл и встал у комля десяти-саженного, в обхват, ствола лиственницы, который поднимал по утрам и вечерам.
Сидевшая у очага его жена, увидев на спине мужа грубые и квадрат-ные вмятины, перевела взгляд на сплетённый гамак, который делают мон-гольские борцы во время тренировок. Где бы мог найти кожаные ремни для того, чтобы сплести настоящий борцовский гамак, живущий в тайге Аламжи? Он нарубил молодые, тонкие, как тальник, берёзы, снял с  них кору, из влажных стволов сплёл себе грубый гамак, которой повесил меж-ду двумя лиственницами. Теперь, раздевшись, спал на этом лежаке, отчего на его теле мускулы и пятна множились и становились отчётливей.

Стоя у лежащего комля лиственницы, Аламжи поплевал на ладони и, потирая их друг о друга, подмигнул наблюдавшему Булату Увидев пере-катывающиеся под кожей бугры мускулов, мальчишка возликовал: «На земле нет человека сильнее моего отца!»
Расставив пошире ноги, Аламжи мельком взглянул в сторону Жал-мы, сидевшей у очага, и обхватил под низом огромный комель ствола. Наклонившись, задержал дыхание и тут же выпрямил спину. Булат запры-гал и закричал от восторга. Жалма, радуясь успеху мужа, смеялась молча. Когда Аламжи принялся за этот ствол, то поначалу поднимал его только до колена. Сегодня он поднял на три пальца выше пояса. На груди его подрагивали круглые и переплетённые мускулы. Руки, как два железных рычага, вцепившиеся в комель ствола, внезапно разомкнулись, отпуская десятисаженный ствол, и земля содрогнулась. Посмеивающаяся Жалма, взглянув на округлившиеся глаза и согнутые, подрагивающие, руки мужа, внезапно изменилась в лице.
– Обязательно купим корову с белолобым телёнком! Наш аба всех победит на празднике! – громко кричал Булат, видевший могучую силу отца.
Обычно острый взгляд Аламжи под вздувшимися мясистыми бровями будто потух. Что-то остро пронзило спину, и тело будто онемело. Стараясь никому не показать увечья, Аламжи осторожно вернулся назад.
– Аламжи!.. Что с тобой?.. – подбежала к нему Жалма.
«Ничего не случилось со мной», - хотел ответить Аламжи, но голос пересох и не выходил. Стараясь успокоить озабоченную и испуганную же-ну, он пытался взглянуть на неё ласково, но не смог изменить больное вы-ражение лица. Тогда молчавший Аламжи, кривя от боли лицо, удалился, будто хотел бежать от людей. Смотря, как он уходит, наклонившись и по-тряхивая головой, вспомнив его хмурое лицо, Жалма обняла стоявшую рядом лиственницу и чуть не зашлась в плаче. Поняв, что случилось не-счастье, Булат, то отставая, то забегая вперёд поспешил за отцом. Ноги Аламжи отяжелели, грузное тело наклонилось и не гнулось, шагая, он те-перь походил на медведя. Даже не чувствуя под ногами землю, Жалма оказалась возле мужа.
Старается его утешить.
- Сейчас я посмотрела на тебя сзади. Ты очень похож на отца, когда идёшь! Сразу вспомнила, как ты, обняв меня, стоишь в лодке на реке Зун-Мурэн!.. – быстро-быстро, полушёпотом, заговорила она.
- Не говори мне таких слов! – вдруг дико закричал Аламжи и, опираясь рукой на бедро, опустился на колени.
Сын с матерью, сели рядом и, не находя нужных слов, смотрели в его лицо. В глазах Аламжи возникал отец: «Ты понимаешь теперь?.. От судьбы не уйдёшь!», - ехидно смеялся он и будто показывал дрожащей рукой на его измученное лицо.

...Семь лет тому назад в точности похожий на сегодняшнего Аламжи с измученнным лицом, его отец Наван-Чингис также корчился и морщился в тени своей юрты. Рядом, прислонившись к стене, лежала его жена. Мать Аламжи мертва. Сердце её не бьётся. Чёрные родниковые глаза не излу-чают влажный свет! Не познавший тогда ещё сполна страданий семнадца-тилетний Аламжи молча, склонив голову, стоял у мёртвой матери.
- Что делать! Мать, родившая тебя, не знала ни одного счастливого дня, накладывая заплаты на заплатах нашего рванья, дожила до этого времени и отошла. Чтобы прокормить семью я все четыре времени года проводил вдалеке от дома! Не жалея имеющихся средств, старался выле-чить твою мать. На молебны мы отдали скот! – причитал Наван-Чингис, гладя и закрывая глаза мёртвой жены. Поправляет её печально опавшие губы. Кладёт её тело на новый войлочный матрац-шэрдэг, покрывает бе-лым полотном.
Два года проболела мать Аламжи туберкулёзом лёгких и умерла.
Наван-Чингис всю свою жизнь провёл в пути. Ведь буряты и монго-лы зарабатывали деньги, занимаясь извозом. Россия, европейские страны вели через Кяхту торговлю с Китаем. Начиная с грузов, пришедших из-за океана, всю поклажу и товары из Китая в Кяхту или обратно перевозили монголы и буряты. По каким только дорогам не ездил Наван-Чингис! Кто переходил от Внутренней Монголии или Калгана через гобийские пески до Богдын Хурёо? Наван-Чингис. Караван верблюдов, на каждом из которых десять пудов груза, и заиндевевшего от лютой стужи Наван-Чингиса, вполне возможно, узнавала с морозного и стылого неба плывущая меж чёрных туч луна. От Богдын-Хурёо до Кяхты, на горных хребтах и пере-валах, медленно оседало и растворялось в воздухе эхо грозного окрика Наван-Чингиса, поднимавшего уставших и ленивых верблюдов! В 1870-ых годах, когда русские купцы раскошелились на шестьсот с лишним тысяч рублей для постройки Удунгинского тракта, кто первым возглавил верблюжий караван? Наван-Чингис. В лютую сибирскую стужу, он ноче-вал под открытым небом, считая звёзды. Кто перегонял скот на исходе де-вятнадцатого века, когда сибирские купцы в складчину построили дорогу Хубсугул-Мондо-Тунка? Ежегодно вместе со своими земляками Наван-Чингис перегонял пятьдесят тысяч голов скота. Это не простое дело: через горные вершины и перевалы, ущелья и скалы гнать несколько тысяч жи-вотных! Кроме того, что скот гибнет от бескормицы, животные падают с круч и скал в пропасти, всюду нужны сноровка и догляд. Только буряты-животноводы могли справиться с такой работой. Много разных купцов вели переговоры и расчёты с Наван-Чингисом. И спаивали, и обманывали караванщиков, платили им нужными и не нужными вещами. Особенно поднаторели в споре с караванщиками монгольских народов Калганские купцы. Не уступали им и русские купцы Сибири. Но, тем не менее, иногда во время расчётов с караванщиками, пьянствовали и уходили в запой и сами русские купцы. Что сделаешь? Бесхитростный и прямой нрав в крови русского человека.

Когда умерла любимая жена, Наван-Чингису даже поминки справить было не на что. Тогда и начал он становиться должником местного богача Шаралдая. Шло время, миновали друг за другом дни. Охваченный горем Наван-Чингис бродил по семьям, и со временем у него не стало никакой работы, кроме пьянства. Буряты обильно гнали в котлах молочную водку – архи. Такая водка была в каждой семье. Приходил нужный человек, степняки обязательно угощали его этим напитком. Наван-Чингис пользо-вался у земляков исключительным уважением. Кроме невероятной силы, он славился далеко за пределами своего края, прямым и честным характе-ром, всегда старался помочь бедным и нуждающимся.
Быт и жильё Наван-Чингиса стали рушиться день за днём. И Шарал-дай богач зачастил, требуя долги. А Наван-Чингис, придавленный горем, даже не оглядывается назад, все продолжает пьянствовать. Да и не удиви-тельно, что он так сильно горевал по умершей жене. Не говоря о несказан-ной любви к ней в молодые годы, он жил в умелых руках умнейшей жен-щины, которая берегла и холила его могучее тело. Шила для его рук ру-кавицы. Наван-Чингиса спасали в холодные бураны сухожилия, которые она вила и сучила, превращая в нити, выделанные ею кожи, скроенные и сшитые одежды. Заходя в юрту, он пил питательный красно-коричневый чай, набирался сил. Ласковые глаза его жены зажигали в его сердце огонь. Кто сейчас совершит такие благодеяния? Одежда его не держит ветров… Еды нет… Пища, которую дают люди, – стылая и мокрая… Сердце его потухло без огня…
И Аламжи стал каждый вечер куда-то пропадать. Наван-Чингис ви-дел его однажды утром возвращающимся со стороны богача Шаралдая. «Хорошо бы появилась невестка, будет кому разжигать по утрам очаг», - наверное так размышлял пожилой уже человек. Дочь Шаралдая пусть и в годах, двух мужей уже похоронила, но всё-таки женщина! Тем более с украшениями, которые не стыдно носить, с неплохим приданым. Всю жизнь проживший честно, но так и не разбогатев, Наван-Чингис стал раз-мышлять про себя, что «одной только силой всю жизнь не проживёшь».

Появился и сразу исчез где-то за юртой тоненький звук. Посмотрел сквозь дыру в войлоке: Шаралдай богач прибыл, коня стреножит. «Опять будет требовать долги!» Такие думы причиняют боль сердцу Наван-Чингиса. Тем более, после пьянок и пробуждения сердце стало покалы-вать.
- А-аа, ты дома-а! – с этими словами Шаралдай богач вошёл в юрту и сел у порога. Почему-то он сегодня вырядился в красивый шёлковый халат.
- Оо-о, не садитесь на землю! – с этими словами Наван-Чингис подал потник седла. После смерти жены он пьянствовал до того, что в юрте даже не осталось войлочного матрацы-шэрдэг.
- Ничего, ничего! – заговорил Шаралдай богач с неправдоподобно неподобающей ему приветливостью.
Непрерывная ругань: «Платите долги», ставшая, как бы приветстви-ем Шаралдая, сегодня сменилась неузнаваемыми словами и тоном. Если во двор прилетит ворона и запоёт соловьём, то что может подумать хозяин дома? Именно такие мысли и подозрения вызвали у Наван-Чингиса звуки, издаваемые Шаралдай богачом.
- Что ты сидишь притихший! Садись возле меня!
Не решаясь, Наван-Чингис подошёл ближе к нему. Хоть и обладал невероятной силой, но всё же он был наивным и молчаливым человеком. Опять же, боясь, что его снова обманут, Наван-Чингис весь подбирался и предпочитал молчать. Напрямую выяснять причину неудобно или же по-лучится, что он примазывается. В общем, было и есть чего опасаться.
- Садись, садись! – потянул Шаралдай за руку Наван-Чингиса. Дей-ствительно, голос Шаралдая звучал, как соловьиная трель.
- Должно быть, ты давно уже догадался!
- О чём?
- Кажется, мы с тобой становимся родственниками?
- Я не понимаю вас! – обронил Наван-Чингис, крутя шеей, пытаясь избавиться от похмелья. При этом его морщинистая кожа лба сложилась так, что брови почти соединились с волосами головы.
- Не ври. Ты должен уже знать! – с этими словами Шаралдай богач взял Наван-Чингиса за руку. Можно было подумать, что пальцы Наван-Чингиса поглаживают лапы кота.
- Есть, оказывается, счастье. Счастье!
Наван-Чингис по-прежнему сидел молча.
- Хитрый, хи-итрый! – продолжал Шаралдай богач.
По лицу его тёк пот, маленькие глазки совсем закрылись. Большой кадык Шаралдая чуть задрожал, отчего раздался тонкий писк. Иногда во время смеха он мог поперхнуться, зная об этом давно, Наван Чингис не удивился. Хитрый богач вдруг быстро встал и заспешил за юрту. И на этот раз Наван-Чингис не удивился, для земляков не было секретом, что у Шаралдая плохо держит мочевой пузырь.
Сузившиеся было с похмелья веки Наван-Чингиса вдруг вздрогнули и раскрылись, в желтоватых его глазах над крючковатым орлиным носом начали загораться осмысленные огоньки.
– Счастье... Моё счастье не потеряно?!
За юртой послышалась ругань Шаралдая. Только что зарождавший в своей голове хорошие мысли и радующийся от этого Наван-Чингис вздрогнул. Через некоторое время, что-то раздражённо бурча, вернулся Шаралдай. Наван-Чингис изучал его лицо будто в чём-то виноватый, по-прежнему сидел молча.
- Ну, понял о чём речь? – также, как и раньше, продолжил разговор Шаралдай.
Ещё больше придавили думы Наван-Чингиса. Он догадался почему только что, за юртой, богач разозлился, но старался держать себя в невозмутимо. У богача была кожаная тесёмка-ремень без пряжки. Иногда эта завязанная тесёмка доставляла неудобства. И сейчас он долго не мог развязать ремень, отчего и поднял ругань.
- Мы с тобой вот-вот будем сватами. Знай об этом!
Опешив, Наван-Чингис теперь мучился в поисках нужных слов.
- Радуешься?
Глаза Наван-Чингиса потупились, губы задрожали, пытаясь отве-тить.
- Громко, громко говори! – Шаралдай даже привстал, прислушива-ясь.
Лицо его расплылось, как голова головастика. Но каким бы он ни был, теперь показался намного мощнее Наван-Чингиса. «Где такую напо-ристость нашёл Шаралдай! Кто ему такую высокомерность дал?» Падаю-щие с гор мощные водопады Тунки дали силы Наван-Чингису. Заснежен-ные даже летом вершины Мундарги отлили каменное сердце Наван-Чингису. «Его честность и прямота подобны лазурной и чистой воде Бай-кала!» - говорят земляки. Но откуда этот Шаралдай богач набрался такой бойкости и веселья?
- Радуешься? – на этот раз вызывающе и сурово спросил Шаралдай.
- Радуюсь. Как я могу не радоваться!
- Так и должно быть.
- Известно ли тебе, что от потомства и вшей ты уже не можешь отка-заться? Со дня на день твой дом рухнет. Кто тебя спасёт? – речь Шаралдая становилась всё более самовластной.
Хороший человек всё, что творится в его душе, держит на привязи. Наван-Чингис не заплатил долги, теперь даже, если будут целиться ему в голову из ружья, не сдвинется с места, потому и сидел перед богачом, как птенчик.
- Не печалься! Я не требую от тебя долгов! – сказав так, Шаралдай снова заспешил во двор. Его мелко семенившее и наклонившееся вперёд тело, напоминало маленького хищника.
«Мой Аламжи влюбился в дочку Шаралдая?» - такая мысль овладе-вала Наван-Чингисом. Но почему-то в его сердце нет никаких надежд на это. Тем не менее, оглядывая свою невзрачную пожелтевшую юрту, он размышляет: «Может быть, мой сын таким образом пытается поднять наш обедневший и жалкий быт?» Мысли о богатстве и совести, как кровь и ка-мень, бурлят и клокочут в его сердце.
За юртой послышалось тонкое и безмятежное пение, это возвращался Шаралдай, раскачивая в руке кожаный мешочек (шкура с ног животного, сн чулком), в котором был туесок с молочной водкой-архи.
- Почему бы нам с тобой не веселиться как близким людям! Неси из дома чашки! – велел он, взял лежавший на пороге потник и, отнеся его в тень одноколки-телеги, бросил на зелёную траву.
Наван-Чингис принёс две деревянные чашки.
- Видишь? Видишь, как хорошо получается!.. О-о, Саян, Сая-яан! – Шаралдай оглядывал окружающие их горы, вдруг глаза его остановились на своём халате.
Его халат из китайского шёлка оказался схожим по цвету с туман-ными далями Саянских гор. Одетый по важному случаю в лучшие одеж-ды, Шаралдай пустил по земле кисти своего кушака и совершенно подбо-ченился. Хорошо знавший его характер Наван-Чингис промолчал и толь-ко подмигнул.
- Хорошо или плохо живёшь, но ты превосходный человек, имею-щий право посмеиваться. Я люблю людей с такой широкой душой! – при-говаривал Шаралдай, зажав между коленями туесок и пытаясь вытянуть зубами за тесёмку крышку. (Сквозь крышку была продёрнута тесёмка с узлом). Голова богача подрагивала, короткая косичка тряслась, как хво-стик.
- Дайте-ка сюда! – протянул руку Наван-Чингис, догадавшись, что за напиток плещется в туеске, и, не сдержав себя.
- Держи! Зачем делают берёзовые крышки?.. Размокла и распёрло.
Придавив большим пальцем крышку, Наван-Чингис ловко открыл туесок и приблизил его к губам, вдыхая запах архи.
- Не расплещи! Не… - Шаралдай заволновался и, торопливо взял из его рук свою водку. На самом деле он испугался не того, что Наван-Чингис расплещет, а выпьет архи прямо из туеска.
Он ровно разлил водку в две чашки, приговаривая:
- Такую крепкую ты ещё не пил! Невестка твоя гнала эту архи! – он улыбнулся.
Оценив свойство умело приготовленной архи, Наван-Чингис оживил-ся. Было невыразимо приятно слышать в первый раз «Твоя невестка». «Вот так и поднимутся наши дети» - размышлял он, и душа его размягча-лась. Пересохшее после нескольких дней пьянства горло увлажнилась от слюны, болевшая голова, которую невозможно было спасти даже желез-ным обручем, забыла о мучениях.
- Ну, давай по одной!
Наван-Чингис быстро взял чашу, но рука задрожала, и он, засты-дившись, поставил чашку на место.
- Бери!
Теперь Наван-Чингис прижал локоть к телу, взял архи чуть дрожа-щей рукой и хлебнул залпом.
- Как воду пьёшь! – сказал Шаралдай богач и, налив ещё одну чаш-ку, поставил перед ним.
Давненько пьянствовал Наван-Чингис, был голодным, теперь в нём вскипала кровь и тело охватывало жаром, и пока Шаралдай богач был благожелательным, радовался этому и сидел, держа вторую чашку.
- Ну, за здравие! – сказал он по бурятскому обычаю и выпил до дна.
Шаралдай богач немного пригубил из чашки и отодвинул её от себя.
- Да, случилось негаданное… Моя жена два раза видела в окно ухо-дящего Аламжи. Рано, с рассветом, он уходил от нас. Неужели ты не знал этого?
- Действительно, мой парень перестал ночевать дома.
- Верно, верно… А недавно я его сам видел! Он за юртой моей доче-ри затягивал кушак. Ха-ха-ха!!! Что сказать! Сердца молодых… Мы тоже были молодыми!
- Семья наша бедная семья… И станем вашими сватами…
- Ладно, ладно! Не говори таких слов! – пробурчал Шаралдай, пы-таясь опереться о ступицу телеги и отводя назад руку. Его белые пальцы, никогда не знавшие чёрной работы, оказались в дёгте.
- Что скажет мой сын?
- Ты что, сдурел? Твой сын сам прокладывает дорогу! – отвечал Шаралдай, заглядывая ему в лицо и вытирая о землю руку с налипшей смолой.
Они выпили ещё по одной. Беседа их становилась более направлен-ной. «Сделав невесткой дочь богатого человека, у нас появится возмож-ность подняться. Зачем же противиться этому?» - размышлял Наван-Чингис. Налили ещё по одной. После этой чашки, на душе стариков стало вообще прекрасно.
- Пути любви неисповедимы. Нам ли не знать! – с этими словами Шаралдай сорвал жёлтый одуванчик, поднёс и прижал к носу лепестки, смакуя запах и долго нюхая цветок. И внезапно, ошарашенный, вскочил на ноги.
- Что с вами?.. – удивился Наван-Чингис, продолжая сидеть на земле.
- А-аа, а-ауу-уу! – вскрикивал богач, бросая в сторону цветок.
- Что случилось?
Шаралдай подпрыгивал на месте и чихал. Из дыр его приплюснуто-го носа брызнули маленькие чёрные букашки. Подобрав брошенный оду-ванчик, облепленный крылатыми муравьями, размером с блоху, Наван-Чингис подмигнул.
- О-оо! Вылетели зараз! – Шаралдай вытирал повлажневшие глаза.
Когда товарищ немного пришёл в себя, Наван-Чингис снова протя-нул руку к туеску с архи. Но, оказалось, что водка давно разлилась, а туес катается на земле. Опьяневший Шаралдай стоит и, будто обвинч в чём-то свои кривые ноги, молча, смотрит на них.
Таким была первая, дружественная, встреча этих людей.

С этого дня, прицепив к седлу мешочек с туеском архи, Шаралдай богач стал приезжать в гости к свату каждый день! Земляки называли их не иначе, как сватами.
Коней, коров и другого скота у Шаралдая было бесчисленно много, они уже не входили в ограды и изгороди. Ещё на перегонах скота из Мон-голии более сотни лошадей Шаралдая приносили ему доход. Не менее двухсот верблюдов каждую зиму ходили в караванах. Ягнились пять ты-сяч овцематок, которые приносили тысячи и тысячи ягнят. Давно, давно пора перестать скакать и пугать батраков Шаралдаю, этим должны зани-маться другие люди, ему нужна своя челядь, свои управляющие.
Чем больше богатеет верхушка бурятских богатеев, тем больше они нуждаются в достатке и имуществе. Не удивительно, что Шаралдай зачастил к ним, ведь у него цель: использовать Наван-Чингиса и Аламжи, запрячь их, как волов, и ездить на них.

На улице зазвенели стремена. Мучавшийся головной болью после пьянки, Наван-Чингис легко встал и вышел из юрты. Но вместо улыбающегося Шаралдая с туесом водки, перед ним предстал задавлен-ный дорожной пылью Аламжи. Он вернулся после перегона скота из Мон-голии в Култук. Заработанные пять рублей Аламжи не проел, а все отдал отцу.
- Долги заплатим! И пять рублей деньги!
- Нам деньги нужны. Конечно, ты всю жизнь не будешь одиноким.
В усталых глазах Аламжи вспыхнул огонёк.
- И мои годы идут. Нашему дому нужен человек, который по утрам разжигал бы очаг.
Аламжи сидел молча. Наван-Чингис внимательно следил за выраже-нием лица своего сына.
- Ездить вдаль у нас и средств нет. Вот если бы ты выбрал себе жену из местной семьи, какую-нибудь соседскую дочку, как это было бы хоро-шо!
«Что он сказал?» - внимая вопросу, Аламжи поднял голову.
- Правильно говорите, отец! Если мы не можем позволить себе излишка, если слов своих нам уже трудно сдержать, то я подумываю выбрать девушку по сердцу из наших краёв! Если вы мне позволите, то у Шаралдая богача…
- О-оо! Правильно!.. – прервал слова сына Наван-Чингис, привстав с места. – Как я рад, что у меня есть сын, думающий о возможностях вы-рваться из нищеты и бедности! Счастье моё, оказывается, ещё не потеря-но!...
- Вы одобряете? Вы дадите согласие на то, чтобы я обзавёлся семь-ёй?
- Как же я не одобрю! Ноги твои достают до стремени! Руки до торо-ков достают давно. – Наван-Чингис крепко обнял и поцеловал сына. – Ша-ралдай богач сам был здесь! Никто тебе не будет противиться…
В голове Аламжи зародилось смутное предубеждение, очень непри-ятно прозвучало слово «Шаралдай». На поясе Наван-Чингиса бросался в глаза свисающими кистями свежевыстиранный красивый кушак.
Обнимавшие отца руки сына безвольно опустились.
- Что с тобой? – Наван-Чингис посмотрел на него удивлёнными гла-зами.
- Кто вам дал этот кушак? – еле слышно прошептал вопрос Аламжи.
Наван-Чингис замешкался, смотря на свой кушак.
- Кто дал этот кушак?
- Что ты этим хочешь сказать? Что с тобой? Ты забыл обычаи бурят? Мы же с Шаралдаем стали сватами!
- С кем? – закричал Аламжи так, что задрожала юрта.
Не ожидавший такой ярости Наван-Чингис вздрогнул.
- Не кричи!.. Сдурел?
- Вы сватаете за меня глупую дочь Шаралдая! Хоть бы постыдились!
- Что?.. Ты забыл о чём мы только что говорили? Или захотел сде-лать из родного отца игрушку и посмешище!?
- О Шаралдае я не говорил!
- Отказываешься? – Наван-Чингис подошёл к сыну вплотную. – О сватовстве знают все люди нашего края! Шаралдай не снесёт твоих слов!..
- Это обман! Я не встречался с дочкой Шаралдая!
- Так с кем ты встречаешься? – спросил с ехидцей Наван-Чингис.
- С Жалмой!
- С какой Жалмой?! – вздрогнул и остановился Наван-Чингис, уже отходивший от сына.
- С телятницей Шаралдая, - уже почти не надеясь ни на что, прошеп-тал в ответ Аламжи.
- Что?.. Ты называешь имя той батрачки, которая живёт в закутке вместе с телятами?
- Да!
- Эта бродячая девчонка?.. Пожалел бы имя своего отца. Из-за тебя в сорок с лишним лет я не стану собакой! Я стал сватом Шаралдая! По обы-чаю бурятского народа мы обменялись с ним кушаками! Тысячелетья наши отцы и матери молились своим заповедям, я берёг их, потому и жив до сего дня! Ты не собака, появившаяся из земной трещины! Ты рождённый мной потомок! И ты хочешь меня, никогда, ни при каких обстоятельствах не солгавшего и никого не обманувшего, опозорить перед нашими лучшими людьми и поставить на колени перед Шаралдаем? Хо-чешь, чтобы я стал посмешищем всех, собирая в золе кости?..
Упорствующий Аламжи упал на колени перед божницей.
- Бурхан-багша , смотрите сами!... По законам веры я не могу перей-ти за слова отца!.. Не могу обмануть девушку-сироту, не брошу её одну на произвол судьбы!.. Ради исполнения этих двух клятв, превращаю свой па-лец в горящую лампаду и молюсь на него! – обращаясь так, Аламжи как бы получал у бурхана благословение на страшный поступок, уравниваю-щий возникшие разногласия сторон через сжигание собственного пальца.

На него бесстрастно смотрел Бодисатва, изображённый на материи. Голова божества была стиснута железным ободом, охваченный огнём. Смысл изображения: тот, кто не послушается слов отца и матери, стоит у дверей ада. Прошли уже тысячи лет с тех пор, как на голову божества одели горячий железный обод. Согласно истории, он питается запёкшейся смолой и сгустками крови, стекающей с горящей головы. Тот, кто противится словам отца и матери, для того, чтобы не мучиться в следующей жизни, нося горячий железный обод на голове, должен зажечь свой палец перед Бодисатвой, как лампаду, и держать его перед ним до тех пор, пока не сгорит фаланга. Такому обычаю свято верят верующие в Будду и Цзонхаву, особенно это распространено и стало правилом в Тибете.
– Если ты решился не слушаться слов отца, то держи палец лампадой! – обесиленным и дрожащим голосом прорычал Наван-Чингис, походивший сейчас на старого льва.
– Держать лампаду не воспротивлюсь, - прошептал про себя Аламжи.
Как бы он ни старался говорить тихо и спокойно, слова прерывались и вырывались со свистом. Молясь, он протянул руку и, взяв с божницы масло для лампады, встал на ноги.
– О-оо! Какой упрямый сын! О, мой бурхан-багши, спаси!.. Спаси!.. – горестным голосом протяжно взмолился Наван-Чингис, падая на землю и молясь божествам.
В юрте стало страшно тихо.
Лежавший на земле отец оглянулся и увидел, сквозь подмышку, сы-на, сливавшего горячую жёлтую лаву масла в деревянную чашу, где ме-шают сыворотку. Теперь в чашке была мука, с которой сын смешивал масло. Покачивая, как раненный, головой и опёршись на руки, отец по-смотрел на латунное божество. Висевший на стене Бодисатва и латунное божество не остановили сына Наван-Чингиса.
- О-оо, бурхан, о-оо, бурханы… Что же вы!.. – еле выговорил слова сквозь безвольные губы Наван-Чингис и снова рухнул на землю. Глядя на его корчащееся тело, можно было подумать, что он беспомощно плачет. Но ни одного всхлипывающего звука не было слышно.

Туго обернув средний палец ватой, надев на него слепленную колокольчиком из промасленной муки лампадку, Аламжи поднёс к острию пальца огонь. На пропитанных и залитых маслом муке и вате, в которые был обёрнут и одет палец, огонь вспыхнул мгновенно. Взвыв от нестерпи-мой боли в пальце и закричав «халхай» , он чуть было не стёр о подол ха-лата огонь, но вспомнив образ сироты Жалмы, жившей в телятнике Ша-ралдая, сдержал себя. Пламя горящей лампады из промасленных муки и ваты на пальце Аламжи, стоявшего перед бурханом, усиливалось. Стиснув зубы, как бы говоря: «Смотри! Смотри, как я держу лампаду!», - сын ис-коса бросал взгляды на лежавшего на земле отца. Но обессиленный Наван-Чингис не мог поднять голову. Кажется, уже подступал конец терпению Аламжи… По всему его телу стекал дождём пот. «Жалмаа! Моя Жалма, смотри!» - появляется у него желание закричать вместо того, чтобы читать священную книгу. В руку будто всаживают железный вертел, боль стано-вилась невыносимой. Оперев дрожащую руку о колено, он поворачивает, стиснув зубы, искажённое от боли лицо в сторону бурхана и смотрит на него. Показалось, что смотрящий со стены Бодисатва смутился и чуть ше-вельнулся. Огонь на конце горящего пальца Аламжи крутится быстрее и быстрее, увеличивается и, подрагивая, смотрится уже круглым колесом с тарелку. Кажется, и язык уже не может выговаривать слова молитвы, которые он шепчет про себя. «Ты понял? Понял?.. Все смотрите?..» - как будто спрашивает Аламжи, и, сжав губы, продолжает неистово молиться. Лицо парня стало покрываться пёстрыми и чёрными пятнами.
Когда я пишу на белой бумаге бездушными, раскоряченными, бук-вами, вы, читающие, вряд ли поймёте эту тяжкую жизнь! Если бы вы сами слушали Аламжи, сжёгшего фалангу своего пальца, если бы вы видели бе-гущий по нему градом пот, его искажённое лицо, посиневшие, как камень, губы, вы бы поняли эту жизнь совсем не так, как на бумаге! Для того, что-бы совершить правильный поступок, много парней в Лхасе пытались и шли на подобную муку и жертву. Но такого, кто ещё смотрел бы, как го-рит его палец и терпел такую боль, ещё не было.

С пятисотого года до нашей эры учение Гаутамы Будды утверждало: «Женщина и мужчина, сходясь по своему желанию, рушат священную жизнь, уничтожают мудрость и устремлённость учения, нечистоплотность людей становится неизбежной, распространяются беды, болезни и рев-ность». – Эту заповедь никогда не забывали ламы и внушали народу: – «Не отпускать тело его желаниям и силе любви, не ревнуя женщину следу-ет исполнять волю отца и матери. Просить у ламы годы жизни для своей любимой женщины, совершая гадания и молебны. Земная жизнь – это суе-та и страдания, счастливую жизнь обретает тот, кто знает о нирване, у кого меньше порывов и стремлений, тот человек достигнет нирваны». Эти слова нашёптывали в уши каждого ребёнка молящиеся шабганса. Следующие учению Будды и получившие обеты старые женщины обривали головы, одевали жёлтые одежды и становились шабганса, то есть монахинями. По-чти в каждой семье сидели такие «проводники» учения, крутя молитвенные цилиндрики.
«Бедная жизнь – предначертанный удел. Человек на земле мучается в соответствии с мерой своих грехов. Когда умирает человек, то сила его грехов переходит к новорождённому, остановить страдания невозможно. Но тот, кто преуспел в молитвах и следует указаниям бурхана, тот не по-теряет своего счастья. Если бы я сумею внушить эти слова своему сыну, то я стану сватом богача Шаралдая и выйду из нищеты. Кстати, есть у меня такая возможность», - ворожа таким образом, Наван-Чингис собрал свои силы и приподнялся.
Лик латунного Будды, впавшего в глубокие думы, не меняется. Вдруг бурхан вздрогнул, это рухнул, ударившись о столик с богами, Аламжи. Из носа его вытекала слизь с кровью, оставляя следы у пересох-ших уголков рта. Кажется, выпяченные губы Наван-Чингиса непроизволь-но шепчут слова молитвы из священных книг… Бедный человек, он и сам не знает, что шепчет. Ведь всё учение бурхана на тибетском языке. Смысла его, не говоря о Наван-Чингисе, и сами ламы не понимают.

Близился рассвет, в юрте Наван-Чингиса не раздалось ни одного зву-ка человека. Вдруг дверь юрты открылась и снова закрылась. Аламжи ка-залось, что его сердце остановилось, прижатое этой дверью, собрав все силы, он тихо застонал. Латунный лик бурхана Будды в смутном пламени лампады казался вспотевшим, и от этого становилось ещё жутче. Отца в доме не было.
Почти ползком, спотыкаясь, Аламжи торопливо выбрался на улицу. Плывущие чёрные и рваные тучи заслоняли луну, ничего не видя, он остановился и навострил уши. Что-то прошелестело в тёмной степи и, будто бы дойдя до стойбища Шаралдая, слилось с мраком. Аламжи не чувствует касания ног земли. Неожиданно очнувшись, он понял, что прибежал к южной стороне телятника богача. Голос ночующей здесь Жалмы почему-то раздался со стороны колодца, она как бы крикнула «Аламжи-ии!» и замолкла, будто ей стиснули рот, затем – «о-ог, а-аг» и всё стихло. Аламжи, не помня себя, рванул прыжками в сторону звука. Вдруг в его кисть вцепилась чья-то железная рука. Половина луны выглянула в проём туч, и он увидел желтоватые глаза родного отца, светящиеся безумным огнём.
- Стой!..
Аламжи молча вырвался из его рук и почти упал, свесившись, на сруб колодца. В мелководном колодце плескалась вода. Но сильные руки отца, схватив его за загривок, отбросили в сторону.
- Не подходи!
Аламжи ринулся вперёд, но Наван-Чингиз закрыл ему путь.
- Вы таким образом убиваете меня?
- Что?..
Неожиданно в руке Аламжи оказалась лиственничная жердь, лежав-шая возле сруба колодца. Наван-Чингис не успел повторно крикнуть, как жердь мелькнула и раздался приглушенный звук «хог». При свете луны глаза Наван-Чингиса скосились, ноги его, крепко опиравшиеся о землю, подогнулись, он попятился назад и упал. Ничего не успев толком понять, Аламжи стоял, как вкопанный. Рухнувший на землю Наван-Чингис не шевелился. Перешагнув через отца, лежавшего на сгустках крови, стекавшего с его плешины, Аламжи посмотрел в сторону колодца. Чёрная, как смоль, туча снова проглотила луну, превратив пространство в сплошную тёмную бесконечную дыру. И в этой тишине всплеск воды в колодце становился таким бурным, что люди могли подумать: там бодаются две коровы…

При блеске красного утреннего солнца воды Зун Мурэна рябит ме-дью. Полусидя в деревянной лодке, Аламжи попытался потянуть вёсла, но правая рука не слушалась... Жалма, лежавшая на его груди, открыла глаза. Лодка медленно кружилась на одном месте, отсюда были видны покрытые снегом острые вершины гор Хоймора, будто порубленные острой саблей.
«Что делать? Куда подадимся?», - такой вопрос плескался в их гла-зах, смотрящих друг на друга. Спрашивали молча. Домой возвращаться нельзя! Как называться и как жить среди людей сыну, убившему отца? Но куда теперь идти? Деревянная лодка начинала медленно плыть по Зун Мурэну. Аламжи и Жалма крепко обнялись и разразились беспомощным, детским, плачем.

С этих пор два юных бедняка, следуя по южным склонам байкаль-ских гор от стойбища до стойбища, добрались до Баргузина. Одежда на Аламжи порвалась вся, на обнажённой груди осталась только одиноко болтающаяся медная ладанка с изображением бурхана. Этого, с пуговку, божка он таскает с тех пор, как родился! Когда поможет этот божок?.. Долго заживал и мучил палец со сгоревшей, как лампада, фалангой. По ночам он совершенно не мог спать от боли. Где тот самый Бодисатва бурхан? 
Добирались, помогая обозникам, и до Приамурского края, где было много военных. Для прокормления переселенцев из якутских и бурятских земель до Амура был проложен путь.
Жившие в Баргузине Аламжа и Жалма, следуя за с обозами, добра-лись до таёжных орочонов. Подружившись с людьми, живущими зимой и летом в конусообразных чумах, Аламжи прокармливал семью охотой. Тайга – родина орочонов, они никому неподвластны, Аламжи наблюдал за их жизнью, восхищался и радовался умению и стойкости этих людей. Кроме того, что могли переломить первую стрелой вторую, они были спо-собны всадить в первую пулю и вторую. Настолько меткий народ! И Аламжи становился таким же ловким и быстрым, он у этих людей всему, что они умели. Мчался по тайге на лыжах и метко стрелял.
Но как бы мирно и согласно не жили с орочонами Аламжи и Жалма, они начали тосковать. Сердца их не забывали широкие зелёные степи и шумящие тункинкие воды.
Однажды Аламжи и Жалма, сбывая пушнину, прибыли в город Чи-ту. Там встретились с агинскими бурятами, рассказавшими им о степях и горах. Вняв рассказам, они перекочевали в Агу. После этого работали та-бунщиками у Намдак богача. Теперь готовили лес в тайге. За эти годы по-взрослели, стали настоящей семьёй, но дома и хозяйства у них до сих пор не было.
Оставалась одна надежда: побороть всех силачей и взять приз, кото-рый отправил Далай-лама тринадцатый. С этой мечтой и мыслью Аламжи тренировал своё тело, но повредив спину, сидел теперь, раздумывая, в тоске и печали. Глаза его увлажнились от дум. Конечно, он вспоминал прошедшие семь лет, выпавшие на их долю испытания и страдания. Жалма прекрасно понимала мысли и состояние мужа.
Расстегнув пуговицы рубахи, Аламжи снял с шеи ладанку с бурха-ном и повесил на стоявшее перед ним дерево, потом, осторожно сев на землю, молитвенно поднял руки. Жалма с Булатом тоже стали молиться тому же бурхану.

Нежданные гости

Утром Аламжи не встал по времени своего режима. Обычно, когда солнце от горизонта поднималось на две сажени, он тренировался с валу-ном, но сейчас валун не был сдвинут с места. Жалма печально смотрит на этот чёрный камень, лежащий в росистой траве.
Поднимаясь всё выше в небо, красное утреннее солнце медленно разгоняет устоявшийся в низинах тайги туман. Булат сидит, раскачиваясь, на отцовском самодельном гамаке-сети. В эту ночь на этом лежбище никто не спал.
- Э-эй, э-эй! Гости едут!..
- Что с тобой? Не кричи, - оглянулась, испугавшись крика сына, Жалма, но только увидела покрасневшие босые ноги сына, промелькнувшие среди деревьев. «Кто, где едет?» - не успела спросить мать, как сын уже затерялся.
Из-за поворота извилистой, огибающей деревья дороги, показалась чёрная голова коня. Меж ветвей и листьев берёз показалась и тут же исчезла фигура человека в синем шёлковом халате. Но человек возник снова, видимо, его конусообразная шапка с загнутыми вверх краями, задела за ветку и упала, обнажив совершенно лысую, выбритую до блеска голову. Теперь шапка с широким ремешком у кадыка болталась на его спине.
Узнав богача Намдака, Жалма молча ждала. «По какому делу или долги взыскивать приехал?» - думала она про себя. Хоть они и не должны были богачу Намдаку, но волновалась она не напрасно. Требуя деньги за взятую в долг юрту, за которую, кстати, давно было отработано, он много раз приезжал к Аламжи. Наверное, и сейчас появился здесь не просто так.
За ним показалась пора гнедых, тянущих телегу, наклонив от усилия головы. По следам колёс было видно, что они режут мягкую землю. Затем выплыла красная выпуклая куча, сидевшая, прогнув остов длинной телеги. За ней, забегая то вперёд, то назад, бежал Булат.
- Здравствуйте!..
На вершине выпуклой красной кучи показалась коричневая лысая голова. В середине головы виднелись две чёрточки будто прорезанные ножом.
- Здравствуйте!.. – повторила снова выпуклая поклажа.
- И вам здравствовать! – приложив руку к стороне печени, поклонилась Жалма. Оказалось, что это не куча поклажи, а человек в одежде ламы!
- Хозяин дома? – отрывистым тоном спросил лама.
Две чёрточки бывшие только что на его лице превратились в две пронзительные чёрные точечки. А когда закрылся его рот, то вместо од-ной дыры, обозначились две дырочки. Любуясь Жалмой, прикрывший глаза Бухэ -лама, раздражаясь, что хозяин дома не принял коней, ещё больше округлил глаза.
- Где Аламжи? – привязывая коня, сердито спросил богач Намдак.
- Дома.
Собравшийся слезать с телеги, зашевелившийся было Бухэ-лама снова сел неподвижно, как глиняный божок. Капризы его понятны. Такой большой человек, а как ничтожно поступает, удивилась про себя Жалма.
- Хозяин дома не выйдет что ли? – в конце концов спросил сам Бухэ-лама.
Накинув на плечи выцветший синий халат, вышел Аламжи.
- Здравствуйте! Слезайте, гости, с телеги.
- Вы будто цайдамский тангут, который не ниже тайши, не так ли? – сказал Бухэ-лама и легко спрыгнул в телеги. Такая тучная туша, а какой проворный, мог бы удивиться любой человек.
Хоть и не был раньше знаком с этой тушей Аламжи, но сразу дога-дался: «Бухэ-лама». Имя это было на слуху бурят.
Поздоровались по монгольскому обычаю. Встретили гостей, постелив возле шалаша новый потник, покрытый тканью. Жалма разожгла очаг и принялась кипятить чай.
Во время беседы глаза Бухэ-ламы так и бегали по сторонам. Видимый в траве неподалёку большой валун, натянутый между двумя деревья-ми самодельный гамак, он рассматривает внимательно и долго. А лежавший в шагах двадцати толстый ствол лиственницы и вовсе заинтересовал его, нет-нет да и взглянет невольно в ту сторону. Глаза его то суживаются, то раскрываются.
Сидящий между двумя силачами богач Намдак говорит чрезмерно громко. Время от времени он оценивающе поглядывает на лица двух бор-цов.
Аламжи немногословен. Тем не менее, он рад приезду знакомых людей. Булат не спускает глаз с Бухэ-ламы. Самый спокойный и безмятежный – маленький Балбар спит в колыбели, прилаженной в суме.

Обычно зрители на больших празднествах во время схватки борцов или конных скачек заключают между собой по своим возможностям пари, делают ставки. Иногда выигравший получает намного больше суммы при-за состязаний. В Аге самыми сильными борцами могли оказаться Аламжи и Бухэ-лама. Но кто из них победит, у кого больше сил и опыта? Больше всех таким вопросом был озадачен богач Намдак.
Слава Бухэ-ламы значительно больше.
Кстати, ламы имеют разные звания, например: хамбо, гэлэн, гэсэл, банди… У Бухэ-ламы никакого звания не было. Ламы при дацанах испол-няют разные должности: нярба, гэсхы, унзад, дэмчи, соржо… К примеру, нярба-лама – отвечает за кухню и пищу, гэсхы-ламы – за дисциплину и порядок, унзад-лама возглавляет звуковое сопровождение ритуалов, дэмчи-лама – за монастырское хозяйство, благовония, воскурения, соржо-лама – за здания и постройки. И тут Бухэ-лама не исполнял никакой должности. Он был бродячим ламой. И не просто и праздно бродяжничал по юртам и семьям, от Лхасы до Богдын Хурёо, от Агинского дацана до Пе-кина его возили по приглашению. За свою жизнь участвовал в самых раз-ных состязаниях по борьбе. Не один раз занимал первые места и получал призы. Конечно, и здесь он появился с намерением получить триста руб-лей, выделенные Далай-ламой для предстоящего праздника.
- Что ж, приближаются народные гуляния, которые состоятся у подножия Хан-улы. Как всем известно, я до смерти озабочен бурятской борьбой, надеюсь, что и на этот раз мы не уступим чужеземным борцам. С этой целью я и организовал вашу встречу. Мы должны заранее оценить наши общие возможности! – начал осторожно показывать свой тонкий нрав богач Намдак. – Вот смотрю я вас… Что тут сказать? Остаётся только радоваться, что среди бурят есть такие матери, которые рожают на свет таких сыновей!..
- Видимо, вы без устали тренируете тело! – выговорил Бухэ-лама и подмигнул в сторону Аламжи. Улыбку или смех на его жирном лице совершенно  невозможно разгадать.

Продолжение следует.


_____________________________________________________