Чапа

Средний пудель черного окраса, найденыш.  Когда тринадцать лет назад он прибился  к нашему дачному дому, это был комок грязный шерсти, в котором с трудом угадывалась стрижка «под льва». То ли он потерялся, то ли  убежал от Карабаса Барабаса, но бомжевал он, судя по прическе, не меньше года.  Теща его пожалела и дала хлеб, который  он жадно проглотил. Разумеется, после этого он  пристроился жить близ тещи и получил от нее кличку «Чапа» по созвучию с популярным брендом собачьих консервов. Через три месяца трижды выстиранный он уехал с нами в Москву. И только после стрижки под пуделя стало ясно - это все-таки пудель. Так мы со Светой стали собачниками. А собачник это не звание, а образ  жизни, и это множество мелких обязанностей и ритуальных телодвижений приятных и разных. Как у курильщика – достал, затянулся, бросил - так же затягивает и также трудно бросить.
Памятуя прошлые лишения, Чапа страшно переживал, когда терял из виду меня или  Свету.  Тогда подобно  квази-девушке Хари из фильма «Солярис» он отчаянно  бился в дверь и рвал на ней обивку. Поэтому мы были неразлучны все тринадцать лет. Куда его денешь? Гору «Фристайл» мы строили вместе – он таскался за мной по горе как хвостик, а на совещаниях смирно лежал под столом. На не отвеченные вовремя звонки Чапа отвечал  длинным тоскливым воем. Когда я катался на лыжах, он мчался за мной вниз как вихрь и, высунув язык, трусил наверх, когда меня тянул туда подъемник. Все дальние поездки на авто (а их были десятки) он возлежал на заднем сидении, на специальной попонке. Мы теряли Чапу и находили, забывали на бензоколонках и возвращались. Не раз и не два при резких торможениях он с визгом пролетал между сидениями и проваливался под торпеду. А однажды, на вечерней прогулке, при переходе улицы между нами промчался автомобиль. В тот миг Чапа был в трех метрах от меня  на рулетке.  В последнюю секунду я выбросил рулетку вперед, она со звоном ударилась о лобовое стекло, и перелетела на сторону Чапы. Машина   промчалась в полуметре от меня,  дохнув в лицо воздушной волной. Мы с шофером испугались, а Чапа происшествия не заметил. Чаплин, Чаплыгин, Чапусик – это все он.
Сейчас, когда я набиваю эти строки, Чапа лежит рядом на коврике и тяжело дышит. Ему шестнадцать лет, а, значит, по-нашему, по-человечьи, почти девяносто. У него асцит, мы перепробовали все, но у собак это не лечится. Он уже не ест и не пьет,  мы кормим его через большой шприц.
Расскажу  один эпизод, который заставил меня зауважать Чапу  как  личность.  Любить собачек мы все горазды, а вот уважать …  А было так.
Внимательный читатель припомнит Третье Ущелье в Абхазии из новеллы «Тютю», место юношеских  грез и легкомысленных проказ. Последний раз я был там году в восемьдесят восьмом. Потом началась грузино-абхазская война, мы перекинулись на Утриш, но не стану повторяться. Короче, два года назад меня разобрала дурацкая ностальгия. Дай, думаю, посетю места младых проказ,  войду в одну реку  дважды, а апофегму Гераклита Эфесского – побоку (а здря, как говаривал незабвенный Кузякин). Впрочем, начиналось все неплохо.
Начало сентября. Чапа прыгнул на заднее сиденье, я прыгнул за руль и мы помчались по уже шикарной М4. До Геленджика долетели за шестнадцать часов, зато оставшиеся три сотни вдоль моря вяло плелись  по пробкам и серпантинам. Дело было перед самой Олимпиадой, и на границе с Абхазией шмонали, как урков. Чапа облаял погранцов из-за стекла, и я был вынужден предъявить его прививки. Только ночью мы пересекли границу и погрузились во тьму. Пропали фонари, пропали машины, пропали люди.  Разительный контраст со сверкающим предолимпийским Сочи. Другая планета. Глубокой ночью въехали в Пицунду, и я облегченно вздохнул – из темноты выплыли  приметы курортной жизни: скудно освещенные фруктовые ларьки, жалкие кафешки, пьяненькая молодежь.  Как и ожидалось, от рыбзавода остались только  развалины с выбитыми стеклами и название конечной остановки. С трудом узнавал я места наши обетованные. В душе шевельнулась тревога: а может, прав был старина Гераклит? Заночевали на краю Пицунды, на пляже, где уже спали десятки машин с российскими номерами, а под навесом мрачно веселилась  пивом команда толстозадых польских байкеров в черных косухах.
Утром бросаю Чапу и рюкзак в надувную моторку, которая грозится отвезти нас в Третье ущелье... И тут подваливает  большая веселая  компания. Вы удивитесь, но в наше резинотехническое изделие, рассчитанное на шестерых,  загрузилось   десять пьяных рыл, столько же сумок, два ящика  виски и коробка «шампуньского». Перепуганный Чапа оказался у меня между ног. Образовавшееся нагромождение  просело по кромку бортов и  скорбно застучало вдоль берега, благо  был штиль.  Вот так паромы в Индонезии переворачиваются, думал я, почесывая дрожащего Чапу за ухом. По пути выяснилось, что в лодку набилась  свадьба, которая два дня назад снялась из ресторана в Чернигове, перелетела в Минск, оттуда в Москву, оттуда в Сочи и, судя по репликам,  продолжала однообразно веселиться  на всех этапах заковыристого пути. И хотя на лицах гостей читалось алкогольное  утомление,  жених  уверенной рукой  разлил шампанское в пластиковые стаканчики. Выпили за молодых.
Третье ущелье практически не изменилось. Те же два ручейка (один питьевой), тот же старый буковый лес. Только на останках кирпичной  арки железнодорожного моста выросло немыслимого вида кафе из метровой толщины стволов платанов.  Из удобств - розетки для кипячения воды под навесами и теплый душ на пляже. Из неудобств – три гигантских алабая, которые, по уверению бармена, сожрут моего Чапу непременно.  Но главное – народу  кот наплакал, человек сорок на все ущелье, считая свадьбу и нас с Чапой. Где людской муравейник? Где музыкальная тусовка? Смыло временем. Ельцин разогнал.
Ставлю палатку на ручье. Рядом задумчиво бродят три поросенка. Ниже по течению  в палатке расположилась симпатичная семья из Сочи - муж, жена и годовалая дочка. Муж (Саша) работает  на строительстве олимпийских объектов. Приехали отдохнуть  из Сочи (надо же!).  Раскладываюсь, щелкаю фонариком.   А батарейки-то сели. Ай-яй-яй.  Что же я вечером буду делать? Решаю вернуться на  «Рыбозавод» пешком и прикупить батарейки. Четыре километра туда, четыре  обратно – фигня вопрос. Набросил рюкзачок, свистнул Чапе и пошагал к пещере, предвкушая приятно-ностальгическую прогулку.
Внимательный читатель вспомнит, а невнимательному напомню:  через скальный мыс, из Третьего Ущелья ведет сквозная штольня – недоделанный железнодорожный туннель, тяжелое наследие царского режима. Когда-то я знал этот штрек назубок, поэтому уверенно шагнул в темноту, подсвечивая путь смартфоном. Чапа, как всегда, семенит сзади. Прошел, насвистывая, метров пятьдесят и вдруг  моя нога ушла в пустоту и я … я уже  лечу ... лечу неприятно долго   … ХРЯСЬ  (будто  доской  по спине наотмашь саданули) и темнота ...
В голове звон лопнувшей струны. Лежу оглушенный. Провалился! Куда? Здесь же раньше не было   провалов.  Руками ощупываю  скользкий  холодный склон. Откос. Повезло. Сел. Ощупался.  Все болит, но все шевелится. После разберемся. Где телефон? Шарю вокруг. А, вот он. Не включается. Экран   ребристый. Разбился?  Где я? Как будем вылезать? Кручу головой.  Тьма с одной стороны кажется менее густой.  Ползу туда на четвереньках и натыкаюсь  на узкий лаз, откуда  пробивается слабое серое свечение.  Не раздумывая, втискиваюсь в узкий «шкуродер», и через пару минуту выползаю из расщелины  метрах в десяти  ниже и левее основного входа в пещеру.   Распрямился и охнул.  Спина и там где пониже болят невыносимо.  Стою полусогнутый, идти трудно. И тут  вспомнил: Чапа!  Чапа в пещере!   
- Чапа! Ча-а-па-а-а!!
Тишина. Лезть  в пещеру  без света  в свете  происшедшего - безумие. Не лезть нельзя. Кричу в сторону палатки сочинцев:
- Ребята, у меня собака в пещере пропала. Несите  фонарь!
Смотрю, Саша засуетился, фонарь ищет. Я поворачиваюсь и ору в черную прохладную пасть:
- Чапа, ко мне!
И тут из мрака доносится  далекий собачий взвизг. Я обмер.
- Чапа! Ча-а-па-а!
Тишина. Подошел Саша с фонарем:
- Что случилось?
- Там собака потерялась. Пошли.
И тут  из нижней расщелины выползает скулящий Чапа. Таким я его не видел никогда – весь в глине, морда безумная и какая-то перевернутая, хромает на все четыре лапы. 
- Чапусик, миленький, ты как туда попал?
И тут до меня дошло: он видел, куда я исчез, и прыгнул в   провал на мой зов …
А я бы так смог?

Пока я печатал этот текст, Чапе стало хуже. Он взвизгивает  и дергает лапами. Ему больно. Теперь - только «спасительный» укол.  Я заворачиваю его в  попонку,  хватаю в охапку  и   быстро выхожу   из квартиры.  В лифте он еще крутит головой и косит на меня  испуганным фиолетовым глазом.  Подбегаю к машине, неловко открываю заднюю дверь и начинаю осторожно укладывать зеленый кулек на  сиденье. И  тут черная лохматая голова бессильно валится набок.
Закончилась эпоха Чапы. Кажется, я не плакал лет пятьдесят.
 
P.S. Через три месяца я прибавил три необязательных кило.