Вещий сон

- Нет, ты послушай… - Веня уже прикинул, о чем он будет рассказывать. - Снится мне однажды, что летим мы куда-то на задание… А я к тому времени уже года три как на заводе «летал» – с напильником в руках. А сны мне такие снились, что хоть… Расскажу вам для ясности, какая жизнь психическая была у меня после той аварии. Когда списали меня из авиации вчистУю, тяжко мне было жить, да так, что выл по ночам в подушку. Себя жалко, ребят моих погибших жалко… Жизнь, в моем понимании, для меня кончилась. Эх, ребята – вы не представляете, что за жизнь у меня была, какая работа… Такую и за тысячу лет не сыщешь!
- Здорово это, наверное – летать, да? – мечтательно спросил Вовка. – А я вот ни разу не катался.
- Здорово, это совсем не то слово, Вова. Это тебе не игрушки-покатушки, это – совсем другая жизнь! – продолжал Веня. – Но сперва, конечно, когда я только начинал учиться в аэроклубе, то совсем не до красот было: напряжение страшное, боязнь ошибиться, мандраж постоянный… А тут еще и инструктор нашей группе попался – чистый зверюга, и с фамилией соответствующей – Обломов. Ну и кличка, соответственно, Облом. Мы, как и все, на кукурузнике «У-2» летать учились… И вот он, бывало, из задней кабины указкой по башке ка-ак лупанет, с-сучий потрох… У него такая железная указка была – из учебного класса, гад, спёр. А уж про разборы полетов лучше и не вспоминать… Вообще, романтикой, поначалу, и не пахло. Думаешь только: ну, попал! И куда только рвался, зачем…? А на пилотаже, помню, первый раз, и вовсе – облевался! Может, если бы только на себя, то еще ничего – дело-то привычное, а то ведь все инструкторское ветровое стекло залепил, и даже на Облома малость попало. Знаете, на «штопорной бочке» тебя так крутит, не хуже, чем то говно в универсальном английском нужнике. Ох, и было же вони! Во всех смыслах…
Отовсюду послышались негромкие смешки, а Вовка серьезно протянул:
- Во дела-а-а…
- Оборотная сторона героической профессии, Вова! - улыбаясь, сказал Йосич.
- Ну, - продолжил Веня, - а потом начинаешь постепенно привыкать к приборам, к распределению внимания, и уже остается немного времени на приятные ощущения. А дальше, с опытом, когда все твои действия происходят уже механически, тогда уже, конечно… Но вы не поверите: летишь, бывало, и думаешь о всякой земной ерунде. Ну там: скорее бы получка, у кого бы перехватить немного денег, как в общагу к девкам лучше пролезть… Вспоминаешь теперь и думаешь – вот же дурак был! Сейчас бы я… всеми фибрами души впитывал… Каждое мгновение… Нет, конечно же, общее состояние в полете всегда приподнятое, и, помимо легкого напряжения и осознания ответственности за технику и экипаж, чувствуешь себя чуть ли не царем мира. И вообще: сверху ведь все не так видится, как на земле. А взлет! Я любил стремительный взлет. Отрываешься от земли, разгоняешься  на двух-трех метрах до предельной скорости, и свечой вверх… И весь мир проваливается куда-то ко всем чертям! А полет на малых высотах с огибанием местности, с прыжками через посадки деревьев, с пролетом под проводами… Все аттракционы мира отдыхают! Будто и впрямь, не человек ты уже, а птица какая-то…
Веня глубоко, судорожно вздохнул.
- Эх, что-то я увлекся, прощения прошу…
- Ничего, Палыч, хорошо излагаешь! – сказал Йосич ободрительно. – Продолжай, пожалуйста!
- В общем, могу путем сравнения сказать, что пока дышишь, то и не замечаешь своего дыхания, а вот когда тебе перекрывают кислород, то… - Веня закашлялся и на некоторое время замолчал.
- Короче, ребята, тяжко мне было первые годы. Почти каждую ночь мне снилось – да и сейчас еще иногда… – что я вернулся в авиацию. Смеюсь во сне, вспоминая говенную, прибитую к земле жизнь, завод этот…, с планами, перепланами, обязательствами долбанными… Думаю: ну вот, опять мне подфартило, опять я на коне, а они все там, внизу, в говне своем копошатся, как черви. А как проснешься… Ох, ребята – лучше бы и вовсе так не просыпаться, когда через несколько секунд до тебя доходит, ЧТО ты и ГДЕ… Потом полдня ходишь, как мешком прибитый.
Веня опять замолчал, а через минуту продолжил:
- И вот снится мне однажды тоже что-то в этом ключе… Летим мы, вроде бы, куда-то на пяти тысячах над землей… И я, такой счастливый, говорю своему Сереге – штурману: «Серега, знаешь какой мне нынче сон дурацкий приснился?». А он смотрит на меня своими серыми, среднерусскими глазами и улыбается. А я дальше говорю: «Снится мне, что я ушел из авиации и устроился работать на завод, слесарем. Ох, и хреновая же работенка, Серега!». Ну, и давай ему рассказывать про все прелести нашей бригадной жизни: про сук начальников, про алкашей работяг, про стукачество, падлянки, там, всякие… А сам так и цвету от счастья, что всё это уже кончилось для меня. Говорю: «Серега, ты не представляешь, в каком говне там, внизу, люди живут – света белого не видят: завод – общага – водка… Завод – водка – общага… Иногда баба… А мы тут, как сыр в масле катаемся! И за что нам такое счастье?». А он мне, хитро так улыбаясь: «А почему ж ты тогда ушел-то от нас на землю, а, Палыч?». Тут я недоумеваю: «Как это почему? Говорю ж тебе – сон это, Серега!». А он: «Вот именно, СОН!» Тут я будто онемел, а он: «Ну, что же ты замолчал, Палыч?». И тут я всё вспоминаю… И я кричу: «Сережка, я сейчас проснусь, а вас не станет, вообще! Вы живые, только пока я сплю… Вы ведь с Левкой тогда…». «Я всё знаю, Веня, - говорит он мне тихо. – Спасибо тебе, что мы хоть иногда с тобой летаем, как прежде…». И тут я как будто уже не в кабине самолета, а в общаге, на кухне сижу. А они в открытом окне, обнявшись за плечи, на меня смотрят и удаляются в темноту… И Левка машет рукой и кричит: «Палыч, давай к нам! Мы без тебя тут тоже ерундой занимаемся, всё больше на месте сидим, в темноте… Потому что экипаж-то наш неполный, без командира. А так – летать снова будем, как раньше… Брось ты этот гребаный завод, не ходи туда больше!». И вдруг взрыв страшный, и огонь… И ребята опять горят живьем, как тогда… Я проснулся, как мышонок мокрый. Плачу, словно неврастеничная баба… И вот иду я утром на завод, а думы всё давят, на сердце тяжесть непомерная. Дошел до проходной, и подумал: «А горит оно всё синим пламенем! Пошли они все к такой-то матери!». Завернулся и в пивнушку свою разлюбезную…. А что мне было терять-то, а? Больше, чем уже потеряно… Напился я в тот день капитально, в общагу на рогах пришел. Упал на койку и до утра…, как в яму черную провалился. А наутро пошел на завод, за документами – у нас за прогулы было строго: чуть что, сразу за ворота! Прихожу, а там суета, беготня…, на меня ноль внимания. Оказывается: вчера, уже к концу смены, взорвался кислородный баллон в нашей слесарке. Все, кто был рядом, четыре человека – в клочья! Я знаю: я бы там был сто процентов…
Веня перевел дух и закончил свой рассказ:
- Вот так, мужики… Спасли меня тогда ребятки-то мои. А я их не уберег…
Веня опять закашлялся, и в землянке повисла тягостная тишина.

(Отрывок из романа «Нарисованный солдат»).