об утраченном и обретённом

Несколько дней назад чуть было не понёс я утрату. У нас дождливо, и я поэтому хожу в сапогах. И вот вышел я, такой в сапогах, и захромал вдруг. Колючка какая-то в сапог попала – камешек или кукурузное зёрнышко, не знаю. Больно так, невозможно на ногу ступить. Остановился  я посреди высоких мокрых трав и, балансируя на одной ноге, подобно хмельному аисту, стал стаскивать сапог, чтобы вытряхнуть.  А вокруг меня Лиза крутилась, как обычно.  Сапог стащился вместе с носком. Носок слез до  середины ступни примерно и частично повис над мокрою Лизою. Этого он не могла конечно стерпеть, подпрыгнула, сцапала его, окончательно стащила с ноги и радостно ускакала.
 - Стой! – воскликнул я тогда, – Стой, профурсетка! Верни имушшэство!
Не, бесполезно…  Да что, я б на её месте тоже не вернул бы. Стоять и возвращать – это скучно, господа! А вот так вот скакать в бурьяне, мотая головою, хлопая себя стыренным носком по ухмыляющейся морде – вот это да! О счастие быть рыжей собакой!
   - Лиза, - кричу – Лиза! Лизунька моя распрекрасная! Ах, какая же ты чудесная собачка! Ах! Иди, я тебе пузико почешу!
А вот это подействовало. Прибежала и плюхнулась пузом кверху. Носок, правда, бросила по дороге. Спасибо, хоть недалеко, я сумел до него допрыгать на одной ноге и обуться. Мокроват, но ничего.  А Лиза как легла, так и лежит, ждёт обещанного почесания. Пришлось выполнять, да…
Мне всё чаще в последнее время кажется, что стал я к жизни этой остывать, что не так горячо становится моё ею восхищенье, как я привык. Остудили меня прошлые мои утраты и печаль от неизбежности будущих. Не так уже легко,  как раньше,  получается у меня теперь отделять себя от горя и страха других людей. Но Лизино пузо, блаженное чесание его всегда меня от этого нехорошего чувства исцеляет. Эх, подарить ей надо было паршивый это носок, всё равно ноге в нём мокро.
 - Воровайка ты несчастная! Тряпишница! Бабулянская блудница! Радость рыжая моя.