Георгиос...

… Георгиос учился плохо, и, слава богу, что школа закончилась. Зато он всегда был сильным и ловким, как критская дикая кошка. Отец его был пастухом, и отец его отца был пастухом, и отец того тоже. Все они были пастухами из Анойи. И Георгиос тоже стал бы пастухом, но невесть откуда с неба попадали немецкие парашютисты, и началась война.
О том, что давно идёт большая война, говорил старший брат. Брат был умный, у него были знакомые даже в городе. И в Ретимноне, и в Ханье. Возле Ханьи в начале лета они и оказались, когда прямо с неба начали сыпаться немцы, тут уж и Георгиос понял: началась война.
«Инглесы» отступили, а они с братом ушли в партизаны. В партизанах жилось хорошо… Знай, освобождай и спасай пленных «инглесов», да режь «немецких свиней». Георгиос сам придумал их так называть. Другие обзывали их совсем нехорошим словом. Он тоже было стал, но брат его отругал: «Так нельзя говорить!» – сказал брат! Раз брат сказал… «А “немецкие свиньи”– спросил он на следующий день – можно?». Брат опешил, потом хмыкнул, почесал затылок и разрешил: «Можно!».
У Георгиоса очень хорошо получалось резать «немецких свиней». Это писать трудно, и считать трудно… А резать, незаметно подкравшись ночью, как кошка, легко и весело. Командир его хвалил. Говорил, что он настоящий герой. И брат хвалил. И знакомые «инглесы» в отряде тоже. С «инглесами» он дружил, особенно с младшими, не офицерами. Они были простыми парнями, которых зачем-то привезли с края света. «Озтрелия» смешно говорили они. И ещё смешнее «нью зиланд». Где этот «нью зиланд», и где эта «озтрелия» он не знал. Но они оттуда приехали резать вместе с ним «немецких свиней», после боя подходили и хлопали по плечу, говоря «гуд бой!», а значит, были друзья.
Потом «инглесы» уплыли за море, в Африку. Где Африка Георгиос немного представлял. Брат показывал в сторону солнца и говорил: там, совсем близко… Про себя Георгиос, правда, удивлялся: близко это соседняя деревня, а даже Ханья и то уже далеко! «Инглесы» уплыли, а немцы остались.
Потом в отряде появились другие чужаки. Говорили они на непонятном гортанном языке, но были приветливы и улыбчивы. Он как-то спросил у брата: «Кто это?» Тот неопределённо махнул рукой куда-то откуда восходило солнце, улыбнулся и ответил: «Русские». «Русские»? А эти откуда? Может с другого края света? Но они резали «немецких свиней» вместе с ним, а значит, тоже были его друзья. И теперь они после боя подходили, хлопали по плечу и говорили «хороший парень».
А потом вдруг не стало брата… Командир позвал Георгиоса и сказал, что брата повесили «немецкие свиньи». Он так и сказал: «немецкие свиньи».
Два дня он совсем ничего не понимал. Ходил и тихо скулил, заглядывая в глаза командиру, русским, теперь они всегда были рядом. А на третьи сутки, ночью, он убежал из отряда в ближайшую деревню на побережье и вырезал весь дом спящих немцев, бесшумно и хищно, как режет мышей шустрая и весёлая ласка. Утром, когда он вернулся, командир, увидев его заляпанные кровью сапоги, обнял, крепко к себе прижал, а он заплакал.
А потом была «операция». Они захватили какого-то большого немца. Немец на самом деле был не очень большой, но все говорили «большой немец, большой немец» и очень радовались, звонко хлопая друг друга по плечу и показывая большой палец. Георгиос тоже хлопал, показывал палец и улыбался.
А потом случилось совсем страшное. Он думал, что после смерти брата всё самое страшное уже случилось… Но он шёл через деревню, свою деревню, и ничего не узнавал. Ничего было не узнать! Не было церкви, не было ненавистной школы, не было домов…
Кто-то – Георгиос никак не узнавал его, хотя знал всех деревенских – спотыкаясь семенил рядом с командиром и, причитая, выкрикивал, размахивая руками: «…они! Они отказались переезжать! Они не могли! Понимаете? И тогда эти… Эти… их всех расстреляли! Всех! Парализованных Константина и Ираклия Ксилурисов! Понимаете? И Николоса Аеракиса! Он не хотел их отдавать. Понимаете? И двух сестёр Каваленди и Калегри тоже! Господи… И хромого Паспаракиса… И даже, дурачка, – Георгиос вздрогнул, – Салоструса… Всех! Всех! Расстреляли… Понимаете? Господи, боже мой… Что же такое? А?!»
Святой брат Дмитрос шёл рядом с Георгиосом, закинув за плечо немецкий карабин, и шептал: «Не ведают… Не ведают, что творят… Не ведают…» А Георгиос, почему-то знал, был уверен, ведают! Хорошо ведают! Он хотел спросить, где же его тёзка, Георгиос Скулас? Жив ли? Но постеснялся. Все и без того были сильно подавлены. И он всё ходил по пожарищу между развалинами, ходил и всё думал и думал, что же могло случиться с Георгиосом?
Мальчишка был другом и соседом. Отец его воевал где-то на другом конце острова. До войны он рисовал очень красивые яркие картины, Георгиосу на них было всё понятно.
Он бродил, бродил и вдруг вспомнил, как ещё до войны у маленького Георгиоса, его тёзки, перед началом учебного года не оказалось штанов. Мать сшила ему штаны из мешка. И все смеялись и дразнились: «Мешок, Мешок…» - кричали они. Он тоже смеялся, но не дразнился. Его самого в школе дразнили «придурком». Теперь школы не было. И их дома не было. И дома Скуласов. И маленького Георгиоса… Ничего и никого. Говорили, немцы убили даже всех коз, овец и свиней, а застреленных людей свалили вместе со скотиной и подожгли… А в церкви устроили хлев… «Не ведают, что творят»? Бога обидели! Бога Георгиос знал, Он сидел высоко на небе и раздавал всем, что люди просили. Только попросить нужно было правильно, чтобы всем от этого было хорошо… Он никогда ничего не просил, у него всегда всё было. За брата вот не успел… Бог бы не позволил… А они Его обидели!
И бородатые партизаны снова воевали, только теперь никто не веселился и не танцевал, как раньше, обняв друг друга за плечи. Все были злы, раздражены и он тоже. Но на ночную охоту он больше не ходил. Воевал только днём. Резать спящих ему не понравилось.

К осени – прошло три года, как с неба начали падать парашютисты, – «немецких свиней» почти выгнали с Острова. Их оставалось совсем немного, и командир говорил, что война скоро кончится, и это хорошая новость, но почему-то при этом хмурился и совсем не шутил. Русские друзья тоже не шутили, они уже научились разговаривать на нормальном языке, но были тоже злы и всё время ругались на своём, часто произнося «чёртовы англичане». Что-то происходило… Что-то гадкое… Но что? Георгиос никак не мог понять. А брата, который всегда ему всё объяснял, не было. И командир ничего не хотел объяснять.
Это случилось поздней весной. Уже почти летом. Как обычно, он внезапно выскочил из засады с длинным ножом и вдруг нос к носу столкнулся с «инглесом». «Пленный!» - мелькнула у него мысль, рядом с инглесом стояли «немецкие свиньи» с оружием. Но «Инглис» вдруг что-то громко выкрикнул, и «свиньи», вскинув винтовки, выстрелили в Георгиоса… «Инглесы» с «немецкими свиньями»?!!! В грудь сильно толкнуло, он зачем-то вспомнил тёзку: «где же он?», и тёплое критское солнце закатилось…

***

Немецкий гарнизон на Крите подписал капитуляцию 8 мая 1945 года. Принимали её англичане. После капитуляции основные британские войска стали высаживаться в Ретимноне, где на них напали критские партизаны (повстанцы Греческой народной армии ЭЛАС, против которых англичане вели боевые действия ещё с осени 1944 года, стремясь не допустить коммунистов к власти).
Партизаны сильно потрепали англичан. Те долго сопротивлялись, а потом вдруг запросили по рации помощи у немцев. И к ним на выручку пришел 212-й немецкий танковый батальон. Те самые каратели.