Похоронка

         Оля, пятнадцатилетняя  худенькая девчушка с  копной чёрных волос и голубыми глазами, один раз в неделю возила почту из соседнего посёлка Колывань. Это длинный путь в пятьдесят верст в один конец. Дорога, с крутыми спусками и длинными  подъёмами, пролегала по лесу. На Карьке сильно не поторопишься, поэтому приходилось каждый раз оставаться на ночлег.
      -  Но, Карька, шевелись!  – крикнула Оля, щёлкнув вожжами.
     Карька – старый, изъезженный мерин, которому   давно пора быть на покое,  но заканчивался сорок четвёртый год, шла война, другой тягловой силы при сельсовете не было. Вернее, ещё была Звёздочка, молодая, только что объезженная кобыла с белым, как звезда, пятном на лбу, но её девочке не доверяли, боялись, что она не справится с ретивым характером лошади.
     В помещении колыванской почты в Олином распоряжении был целый диван  - кожаный, обшарпанный, с высокой спинкой, который стоял в кабинете. Каждый раз жена начальника приносила ей ломоть чёрного, клейкого хлеба и литровую кружку молока или простокваши. Девочка с благодарностью принимала такой щедрый гостинец. Молоко, чтобы вернуть кружку хозяйке, сразу выпивалось, а хлебу она отдавала особое предпочтение. Отломив большую часть,  заворачивала в чистый почтовый бланк и прятала в карман своей телогрейки. Остальной хлеб, откусывая маленькими кусочками, чтобы продлить удовольствие,  съедала.  Собрав все крошки со стола и отправив в рот, Оля с удовольствием освобождала ноги от тяжёлых, не по размеру, отцовских кирзовых сапог, разматывала портянки и развешивала поближе к печи, которая весело потрескивала сосновыми пахучими поленьями. Положив в изголовье телогрейку, ложилась на диван, укрывшись снятой с гвоздя чьей-то старенькой шинелью. Из кармана телогрейки пахло хлебом. Ольга  представляла, как привезёт это богатство домой и сварит из него целый чугунок вкусной, с хлебным ароматом, тюри, покрошив туда же несколько картофелин!         

***
     Хлеб в доме был большой редкостью. В основном, питались картошкой,  да и её не всегда хватало. Оля вспомнила прошлую зиму, которая была особенно голодной. В тот год картошка не уродилась. Да и откуда было взяться большому урожаю, если сажали её глазками, а не клубнями. Ближе к весне все запасы съестного закончились. Выручила корова Зорька, их кормилица. Хотя молока тоже было в оглядку. Зорька была не только кормилицей:  на ней возили сено,  дрова, пахали огороды, поэтому особого надоя от неё ожидать не приходилось. Перед отёлом молока не стало вовсе. И вот настал момент, когда есть в доме было совсем нечего. Мать стала шарить по сусекам и полкам, кроме небольшого узелка с солью больше ничего не нашла. Соль в ту пору была огромным дефицитом. Горько вздохнув, она вскипятила в печи чугунок с водой, высыпала туда соль и поставила это «варево» на стол. Раздав ложки, велела  хлебать круто солёный кипяток.  Вскоре всем  захотелось пить. После большого количества выпитой воды  возникало ложное чувство насыщения.
      Когда был жив  отец,  Фёдор Бедарёв, семья особой нужды не знала. В доме чувствовался хозяин!  Их большая и дружная семья жила в казачьем посёлке Андреевский, что раскинулся среди глухой тайги и высоких гор, которые назывались БелкАми из-за снега, что лежал на склонах круглый год.  Лес кормил грибами и ягодами. На Белках рос высокий вековой кедрач,  оттуда носили орехи, бадан, золотой корень и чернику.
     Девочка очень любила отца. Она с улыбкой вспоминала, как тот пользовался большим вниманием станичных вдовушек, которых было предостаточно после первой мировой войны. Мужиков в посёлке не хватало, поэтому одинокие бабы нет-нет, да и заманивали к себе  женатых, щедро потчуя их бражкой. Особенно им нравился статный,  с голубыми глазами из-под густых чёрных бровей, казак -  Олин отец. Когда он шёл по улице, не одно женское сердце замирало в истоме, и этим Фёдор бессовестно пользовался. Не раз  жена Маланья, застукав его в чужой постели, драла у соперницы волосы. А её муж, не теряя чувства собственного достоинства, позволял уводить себя домой. Дома жена снимала с него сапоги и укладывала в кровать, после чего случалась бурная ночь примирения.
     Нужно отдать должное – Фёдор любил свою жену.  Маланья была высокого роста, стройная, с красивым лицом казачка. Она ему родила одиннадцать детей. Правда, двое из них умерли в раннем возрасте – Нюра, двухнедельным младенцем и Таня, пяти лет, которая умерла от кори.
     Оля, пятый ребёнок в семье, была у отца любимицей.  Девочка  с ясными голубыми глазами, пытливым умом и феноменальной памятью, сильно тянулась к знаниям,  чем радовала родителей.  Дочка была незаменимой помощницей в доме, старалась научиться всему: и женскому, и мужскому ремеслу, что в дальнейшем очень пригодилось, матери помогала управляться с младшими ребятишками. Особенно Оля любила своего младшего брата Коленьку, и от сестры ему доставалось самое вкусное и лакомое. Коля любил играть с телёнком, который жил в закутке за печкой.  Мальчик протягивал ему палец,   телёнок  смачно, роняя слюни, его сосал. Коля заливисто смеялся.
     Беда в дом пришла неожиданно. Тяжело заболел отец. Мать, убитая горем, наблюдала за мужем, который таял на глазах. В сороковом году отца не стало…
     К тому времени старшие сёстры, Мария и Серафима, уже были замужем и жили отдельно. Брат Иван служил в армии и после трёхлетней  срочной службы весной сорок первого года  должен был вернуться домой. Все тяготы мужских забот легли на плечи семнадцатилетнего брата, любимца матери. Миша очень напоминал Фёдора, и Маланья в сыне души не чаяла.
     После смерти отца  львиную долю забот  в доме Оля взвалила на себя. Школу пришлось оставить. Девочка стирала, варила еду, убирала, полола огород, шила на ребятишек одежду и обувь, даже чинила кадки для засолки огурцов и капусты. Уроки, полученные в своё время от отца, пригодились. И, кроме того,  помогала матери в заготовке сена корове и   дров на зиму. Дочка видела, как мать выбивалась из сил.  Самой младшей, Гале,  едва  исполнился  год.  Валюше  было четыре года,  и далее,  один за другим, шли Шура и Коленька. Вся эта братия требовала к себе большого внимания и заботы. 
     И всё-таки, не смотря на тяготы жизни, семья жила дружно. Ольга с  матерью мечтали, что к лету приедет со службы старший брат Иван, и у них жизнь наладится к лучшему. Правда, мать беспокоило, что весной Мише исполняется восемнадцать лет, а это означало:  его могут  призвать в армию на целых три года. Мысль о разлуке с любимым сыночком Маланью приводила в уныние.
     Оля вспоминала, как их семья проводила длинные, зимние вечера. Зажигалась керосиновая лампа, младших усаживали на полати, а они с матерью садились ближе к огню, одна с прялкой и куделей,  другая - со спицами. Миша брал балалайку и играл камаринскую. Тогда Шура с Колей спрыгивали с полатей, с гиком и визгом, приплясывая, исполняли частушки, не стесняясь применять крепкие выражения.  Все смеялись до упада. Наплясавшись вдоволь, запыхавшиеся и довольные, «артисты» снова залазили на полати, а мама заводила длинную,  грустную песню. Особенно девочке нравилась песня о колечке, которое скатилось с правой руки. В том месте, когда мать пела: «Надену я платье, к милому пойду, а месяц укажет дорогу к нему», у дочери щипало в носу, и на глаза наворачивались слёзы. Задумавшись и забыв про вязание, она наблюдала, как в лампе языки пламени лизали закопчённое стекло.  Начинался сорок первый год.

***
     Оле не спалось.  Горькие воспоминания растеребили душу и напрочь прогнали сон. Встав с дивана, она босыми ногами прошлёпала к печке, открыла дверцу и  подкинула дров, которые тут же весело затрещали.  Горестно, не по-детски глубоко вздохнув, девочка подошла к кадушке с водой, попила и вернулась на диван.

***
     События одно за другим проплывали в памяти, будто это было только вчера. Весна сорок первого года выдалась ранняя.  В конце апреля ребятня уже бегала на Лысую сопку, пытаясь по проталинам накопать только что проклюнувшийся  слизун. В семье было приподнятое настроение. В доме всё  мыли и скребли – ждали Ивана с армии. Мать где-то раздобыла большую бутыль самогона,  обычно приезд солдата отмечали всем селом. Но брат почему-то задерживался.  Вот уже и огороды отсадили, и Мише восемнадцать лет отметили, а Ивана всё не было. Мать то и дело поглядывала на Своротик, откуда дорога шла на село, и тяжело вздыхала.   Тревожные предчувствия точили её изнутри.
     Двадцать второго июня объявили о начале войны.  Страшная весть быстро разнеслась по селу.  Народ  собрался возле сельсовета.  Бабы выли, а бывалые казаки их успокаивали:
     - Не плачьте, бабоньки!  Немцу России не одолеть! Ещё в германскую  мы ему зубы пообломали, а сейчас и подавно. Вы только гляньте, какая силища у нас – сколько самолётов  да танков! Вот попомните, через месяц войне будет конец!
     А под вечер в дом Бедарёвых  пришёл председатель. По-деловому сев на скамью у стола, он спросил:
     - Маланья, а где Михаил?
     - Да где-то в посёлке, – ответила она.
     - Пошли за ним кого-нибудь.
     Мать позвала дочь и велела разыскать Мишу. Оля прямиком направилась к  Литвиновым, где жил Митька, Мишин закадычный друг, и не ошиблась. Узнав, что его ждёт председатель, Миша поторопился домой.
     Пожав  руку, председатель сказал:
     - Собирайся, Михаил, пришла депеша, ты должен завтра прибыть в Колывань на призывной пункт для отправки на фронт. С утра организуем подводу.  К рассвету  будь возле сельсовета.
     Маланья, обомлев, упавшим голосом спросила:
     - Как на фронт, его одного что ли?! Не пущу!
     - Не дури, баба! Да и не одного его отправляем, а с Дмитрием Литвиновым, дружком его!
     После ухода председателя в доме повисла зловещая тишина.
     Миша лежал на кровати, положив за голову руки. Мать с Олей собирали  ему вещмешок в дорогу.  Посмотрев на сына, Маланья,  будто очнувшись, кинулась к нему и запричитала:
     - Сыночек, родненький мой, да куда же тебя посылают?!
     Миша, как ошпаренный, выскочил из хаты.
     С первыми петухами все уже были около сельсовета. Проводить ребят пришло всё село. Кто-то играл на гармошке, а бабы плакали,  понимая, что недалеко то время, когда их сыновей и мужей постигнет та же участь.  Дочери поддерживали Маланью, которая стояла с каменным лицом, будто чувствуя, что видит любимого сына в последний раз.   
     Председатель произнёс короткую речь:
     - Воюйте, ребятки, достойно, как ваши отцы и деды  воевали!  И чтобы ни один враг не топтал земли нашей!
     После того, как подвода тронулась, Оля услышала, как один подвыпивший  старик, глядя ребятам вслед, произнёс:
     - Попомните слова мои – Митька с войны вернётся, а Мишка – нет!
     Когда подвода скрылась за Своротиком, дочери повели Маланью домой. С этого момента началось  время тревожного ожидания…

***
     Ольга не заметила, как уснула.  Наутро пришла уборщица тётя Дуся. Она принесла ведро воды со двора, из сарая натаскала дров и затопила печь.  Принявшись за уборку, сказала девочке:
     - Тама, возле порога, сумка с картохами. Ты накидай-ка их в горячую золу, обедать будем. А тебе велено передать – рано почту не жди, что-то из Змеиногорска задержали.
     Оля накидала в  горячую печь картошки и пошла на конный двор проведать Карьку. Тот стоял в стойле, мирно жуя солому.  На дворе было морозно и зябко, и  девочка  поспешила обратно. Тётя Дуся уже разложила на столе печёную картошку и поставила бутылку с молоком. После обеда привезли почту. Закидав мешки в подводу, Ольга отправилась в обратный путь.
     Мороз крепчал. Поглубже зарыв в солому ноги, она стала поторапливать коня:
      - Но, Карька, ну что ты, как не живой!
      Задержка с почтой означала, что им придётся возвращаться домой уже поздним вечером, что было крайне не желательно.  Не хотелось  ехать по лесной дороге в темноте.  В округе рыскали волки, было жутковато.  Оля вспомнила, как в прошлую зиму  у Федосовых, что жили на отшибе у кромки леса, волки задрали на цепи собаку. Да ещё, как назло, девочку с утра не покидало  нехорошее предчувствие. На сердце было  тревожно и тоскливо, хотя особо волноваться было вроде не из-за чего. Братья с фронта писали письма. Иван гнал врага на запад, в его логово,  и успокаивал мать, что войне скоро будет конец. От Миши тоже иногда приходили весточки. Он воевал в Карелии. Правда, вот уже больше месяца, как писем от него не было.
      У старшей сестры  полтора года назад с войны вернулся  муж Степан. На фронте он потерял ногу. Но  всё равно Мария была счастлива:  пусть без ноги, но зато живой! В  посёлке ей завидовали.  Ведь в станице остались только дети, бабы да старики. Кто-то уже получил похоронку, кто-то надеялся дождаться.
     Оля понимала, с каким нетерпением её ждали сельчане. В  холщовых мешках, что лежали в санях, были письма с фронта. В  треугольниках была чья-то радость и надежда. Но зачастую бывало и горе. В четырёхугольных конвертах со штампом сбоку лежали письма другого характера: «Погиб смертью храбрых в боях за…».
     Девочка поёжилась, стараясь прогнать дурные мысли. Чтобы  переключиться на что-то другое, она подумала, что неплохо  было бы из чего-нибудь сшить обувь для младших. Наступили холода, а у них на четверых была всего одна пара валенок, и детям приходилось ходить в школу по очереди.
    Ольга вспоминала, как она сама ходила в школу, когда ещё был жив отец. Ей очень нравилось учиться. Даже сейчас нет-нет, да заглядывала в учебники, и имея три класса образования, помогала сестре Шуре решать задачки и примеры за шестой класс. Но особенно Оля любила географию! Ей было очень интересно  разглядывать карты и атласы и представлять, какие люди живут в заморских странах, чем занимаются и что едят.
     Солнце уже лизало макушки ёлок. Дорога шла в длинный подъём,   под полозьями скрипел снег. Устроившись поудобнее среди мешков, Ольга вглядывалась в небо, где уже загорались первые звёзды. Ветер, поднимая позёмку и нудно завывая среди ветвей осин, наводил тоску на сердце. Наконец, подъём закончился. Осиновая! От этого места до дома оставалось семь километров. Карька, понимая, что его ждёт скорый отдых и охапка душистого сена, ретиво побежал под гору.
     В посёлок они прибыли  затемно. Кое-где гостеприимно светились окна,  из труб шёл дымок. Откуда-то пахло печёной картошкой,  и девочка представила, как сейчас дома тепло и уютно.
     Почта оказалась открытой – Олю ждали. Тётка Марфа, местная почтальонка, с рябым от оспы лицом, забрав мешки из саней, сказала:
     - Ты, Ольгея, завтра приходи пораньше, поможешь почту разобрать. А то бабы уже заждалися, невтерпёж им.
     Оставив Карьку на конном дворе, девочка поспешила домой.  Мать с облегчением выдохнула:
     - Ну, слава богу, воротилась! Пошто поздно-то? Там падера* начинатся: ветер, будто с прорвы дует, и сверху посыпало.
     - Да почту  задержали, долго ждать пришлось, – ответила ей дочь.
     А ребятня тем временем крутилась возле сестры. Кто помогал снять телогрейку, кто разматывал шаль, кто стягивал сапоги. Коленька бегал вокруг остальных с тетрадкой и громче всех кричал:
     - Няня, ты глянь – мне учителка за письмо пятёрку поставила!
     Мать на него прикрикнула:
     - Ну-ка, супостат, не шавель няньку, ступай отседа! Видишь, намыкалась она, устала! После покажешь.
     Оля действительно чувствовала смертельную усталость.   Всё тело будто налилось свинцом, глаза слипались. Отдав матери свёрток с хлебом, она повалилась на подушку и моментально уснула. Девочка не видела, как мать сварила полный чугунок хлебной похлёбки, как ребятишки расселись вокруг стола и, весело стуча деревянными ложками, уплетали за обе щёки горячее варево. Олину порцию Маланья перелила в глиняный горшок и поставила в загнетку.
     Когда все наелись и устроились на ночлег, мать сказала сыну:
     - Коля, как разведрится, поедете с нянькой на Огородную за сеном, покудова совсем дорогу не замело. Председатель посулил дать Карьку, а то Зорька стельная, на ней нельзя.
     - Ладно, мам, не сумлевайся, сделаем,  - по-взрослому ответил сын.
     Мать улыбнулась.  Вот и Коленька помощником подрос.  В трудную годину дети взрослеют рано.
     Утром, придя со двора, Маланья увидела, что дочка  уже встала.
     - Ты пошто  сусвет поднялась? – спросила её мать.
     - Да обещала тётке Марфе почту помочь разобрать, – ответила та.
     - Там в загнетке похлёбка твоя стоит – сядь, поешь.
     - После поем,  идти мне надо.
     - Оболокайся теплей, вроде  на мороз потянуло.  Цельную ночь пурга мела.  У двора такой сумёт поставило, еле откопала!
     А потом озабоченно добавила:
     - Ох, однако Зорька наша скоро отелится. Уже подхвостку распустила, и вымя налилось.
     - Даст бог, тёлочка будет, две коровы держать станем, - по-деловому ответила дочь.
     - Ты, Ольгея, пимы обуй, испотки** не забудь.  Да шибко не задерживайся, сёдни ещё за сеном с Николкой поедете. А ежели от ребят письмо с фронта получишь, сразу же домой бежи! – наказывала Маланья дочери.
     - Ладно! – крикнула девочка уже на ходу и выбежала, хлопнув дверью.
     Возле почты уже толпились люди.  Марфа  на них строжилась:
     - Ну пошто  припёрлися ни свет, ни заря?! Ждите на улке! Нечо двери выстужать. Вот разберём почту, тады позову!
     Оля  улыбалась. Она знала, что тётка Марфа была очень добрая женщина, которая и мухи не обидит! Своих детей у неё не было, да и замужем она ни разу не была.  В посёлке и для видных девок парней не хватало, а тут рябая – куда уж! Поэтому свою не растраченную материнскую любовь Марфа отдавала чужим ребятишкам. Кому нос запоном*** вытрет, кому рубаху в штаны заправит, а кому и подзатыльник даст, если в этом нужда есть.
     Наконец,  стали разбирать почту. И вдруг Марфа, как-то странно охнув, протянула Оле четырёхугольный конверт. Девочка испуганными глазами смотрела на него, боясь дотронуться. Насмелившись, взяла конверт в руки,  вскрыла его и прочла: «Ваш сын, Бедарёв Михаил Фёдорович, пал смертью храбрых…». Ольга сидела, уставившись в одну точку и не замечала, как на похоронку капают слёзы.
     Марфа ласково сказала:
     - Иди-ка, девонька, домой. Иди, милая, я тута сама справлюсь.
     Выйдя на улицу и пройдя мимо изумлённой толпы, Оля побрела, сама не зная куда. Ноги её привели к  Серафиме. Увидев сестру на пороге, та ахнула:
     - Олюшка, что случилось? Помушнела вся - лица нет!
     Ольга протянула конверт. Потом, обнявшись, они долго ревели. Когда немного успокоились, стали думать, как сказать матери.  Решили послать за ней соседского мальца. 
     Тот, запыхавшись, с порога выпалил:
     - Тётка Маланья, тама… ваши девки… у тётки Симы ревут, велели за вами бежать!
     Маланья, чуя недоброе, наскоро одевшись, выскочила на улицу. Добежав до Серафиминого дома и переступив порог, - она всё поняла. И лишь произнесла единственное слово:
     - Кто?
     - Миша, – всхлипывая, ответила Оля.
     Мать, рухнув на табурет у порога, долго сидела  с каменным лицом, и наконец сёстры решили отвести её домой.
     Несколько дней Маланья молчала.  Она по инерции делала домашнюю работу: доила корову, которая недавно отелилась, поила телёнка, топила печь. Даже младшие между собой разговаривали шёпотом. В доме опять поселилась беда. Сельские бабы из сострадания приносили кто чашку муки, кто горсть пшена, кто – несколько картофелин. Так они выражали соболезнование, делясь последним. Маланья смотрела на всё это пустыми глазами. Соседки горестно охали и качали головой. Председатель  с Николкой  привезли   для коровы сена.
     Как-то из принесённой муки  Оля сварила  затерку.  Усадив ребятишек  есть, она половником зачерпнула со дна погуще  и  подсела к матери на кровать:
     - Мам, на-ко, поешь.
     Та, покачав головой, отвела её руку.
     - Ну, мама, съешь хоть маленько – ведь сколько дней во рту ничего не было! – со слезами в голосе умоляла её дочь.
     Потом, взяв ложку, стала сама её кормить. Мать машинально глотала мутную похлёбку, а девочка, как маленькой,  ей приговаривала:
     - Ну вот, молодец, ну вот, умница, ещё ложечку…
     Вдруг Маланья, будто очнувшись, обвела хату взглядом и выскочила на улицу. Вскоре со двора послышался жуткий, протяжный вой, который, ударившись о берёзовый Яр, эхом разлетелся по всей станице. Он походил на вой волчицы, которая потеряла своего волчонка.  Ребятишки заплакали, а сельские бабы, перекрестившись, приговаривали:
     - Ну, слава богу, Маланья ожила, теперича жить будет!

***
     А весной пришла победа! Больше половины казаков  не вернулись в станицу после этой кровопролитной бойни!  Миша не дожил до победы всего шесть месяцев. Его друг Митька Литвинов пришёл с войны весь израненный, но живой.
     К осени вернулся домой Иван. Семь лет не видела Маланья старшего сына! Три  года он отслужил срочную службу до войны и четыре  -  военные.   Со слезами на глазах мать вглядывалась в родные черты. Возмужавший, бравый казак всю войну прошёл отважным разведчиком, дошёл до Берлина и на стенах Рейхстага расписался и за себя, и за погибшего брата Михаила! Домой он вернулся в звании гвардии капитана, вся грудь была увешена орденами и медалями.
     С великой гордостью Маланья шествовала по посёлку рядом со своим сыном-героем! Мужики уважительно здоровались с ним за руку, а бабы, припадая к Ивану на грудь, плакали:  кто от радости, кто от скорби, что  своего не дождались.  Девки восхищённо смотрели вслед.
     А ещё старший брат привёз  большой  чемодан с  трофейной одеждой. Теперь сёстры Бедарёвы, на зависть станичным девкам, ходили в нарядных заграничных платьях.  А главное, Иван  с гордостью вручил матери бесценный подарок – швейную машинку Zinger, на которой Маланья потом  обшивала  своё многочисленное  семейство.
     Жизнь потихоньку налаживалась, хотя было ещё трудно и голодно. Работали за трудодни, на которые почти ничего не платили.  А на подсобное хозяйство накладывались  очень большие налоги.  Но люди не роптали, они понимали:  нужно поднимать из разрухи  страну!
     С войны вернулись все, кому суждено было вернуться, а не пришедших с фронта оплакали и помянули. Но ещё долгое время Маланья с тоской смотрела на Своротик, в надежде увидеть знакомый силуэт своего любимого сыночка...


----------------------------------------------
     *Падера – непогода.
     **Испотки – рукавицы.
     ***Запон – фартук, передник.


     Фото - с интернета.