Австрийский блокнот. Люди

Свои антропологические зарисовки начну с Нашмаркта. Нашмаркт – это райский сад, в который со всех краев свезены плоды земные, это пятачок между Линке Винцайле и Рехте Винцайле, с одного края которого стоят два веселых домика Отто Вагнера (причислить их к китчу в одной из предыдущих глав у меня не поднялась рука), это место для человека с аппетитом Гаргантюа и Пантагрюэля вместе взятых, и оттого атмосфера там царит совершенно раблезианская. Лучше всего там лениво слоняться вдоль павильонов и прилавков, брать оливки и кусочки брынзы из отовсюду протянутых к тебе рук, вдыхать экзотические ароматы, разглядывать невиданные фрукты, любоваться южным буйством красок (доминирует здесь средиземноморская нота – итальянский хлеб чиабатта, горы фаршированных маслин, горшочки с тимьяном и базиликом, пармезан и грана падана, сушеные помидоры, а также греческая брынза и арабский кускус), слушать веселые базарные перебранки.

Одна из них так и бросилась мне в уши.

– Бери тыкву, дарагая, весь базар пройдешь - лучше, чем у дяди Гоги, не найдешь! – уговаривал торговец овощами на чисто русском языке с грузинским акцентом местную миниатюрную китаяночку.

Та что-то робко лепетала по-немецки и отступала от прилавка воробьиными шажками.

– Wohnst du in Oesterreich? – торговец, кажется, только сейчас сообразил, что он не в Москве и не в Тбилиси, и перед ним не соотечественница. – Das ist Bio! Вы же тут все, – это опять по-русски, – поголовно на нем двинутые!

Сгибаюсь пополам от хохота и прячусь за спины прохожих: сейчас смекнет, что я понимаю по-русски, привяжется со своей тыквой ко мне, и ведь впарит – я себя знаю. А что мне с ней делать? Я тут не в апартаментах живу…

Я уже говорила, как здесь отогреваешься, оттаиваешь телом и душой? Скажу еще раз.

Когда на следующий день после похода на Нашмаркт я приехала в Грац и мне пришлось на трамвае добираться до своего отеля (расположен был далековато), половина трамвая приняла участие в моей судьбе. Началось все с того, что я спросила у одной благообразной старушки, через сколько остановок будет Мюнцграбенштрасе. «Вы сели в правильный трамвай, – сказала старушка (ну, это-то я и без нее знала). – А какой номер дома?» Я ответила. Тут к разговору подключилась подруга старушки, потом молодая женщина с ребенком, потом – через три сидения – дюжий детина в засаленном пиджаке, с галстуком, повязанным прямо на голое тело. Все они начали громко переговариваться на штирийском диалекте (лингвистические феномен, для меня малопонятный), так что я выпала из их беседы и решила, что это они уже о чем-то своем. Но через три минуты первая старушка подвела итог совещания и перевела мне на хохдойч: «Ваша остановка – следующая!» Полвагона, даже те, кто во время «совещания» молчал, пожелали мне «Alles gute!» – «Всего хорошего».

Грац, конечно, город особенный. Такой ненаигранной теплоты, душевности и открытости, как там, я, пожалуй, больше не встречала. Но участие и готовность помочь испытывала постоянно. Когда в Зальцбурге я слегка заблудилась и стояла в задумчивости на перекрестке, ко мне подошел старик в потрепанном пиджаке с лацканами на медных пуговицах (в национальных костюмах ходят не только продавщицы и официанты, пожилые люди охотно их носят, особенно в провинции), и спросил, не ищу ли я чего-нибудь и не может ли он мне помочь. И конечно, самым подробным образом объяснил, как дойти до отеля.

С интересом глядя весь отпуск по сторонам, я совершенно не рассчитывала вызвать ответный интерес к собственной особе. Ведь туристы приходят и уходят. Сегодня одни, завтра – другие, новые. Но было и это. Одна случайная собеседница, с которой мы столкнулись в венском музее народного искусства, например, поведала, что ее дед (она сама была примерно возраста моей мамы) вернулся из русского плена. Та дама была, конечно, чудачкой. Спросила меня, не хотела бы я и сама остаться в Австрии. «Каким образом?» – спросила я. «Выйти замуж, например». – «Но я уже замужем». – «Вот как, и удачно?» Мне показалось, что для случайного знакомства вопрос слишком личный, однако сказала «Да». Про себя подумала: «Ну конечно, вам кажется, что мы только и думаем, как бы повыскакивать замуж за ваших мужчин и тут остаться, да уж, заработали мы репутацию…» Но дама мечтательно подняла глаза к небу и вдруг выдала: «А вот я хочу выйти замуж за американца и уехать в Калифорнию. Мне здесь надоело. Здесь психологически очень тяжело жить!» Я пошутила: «Один австриец уже сделал неплохую карьеру в Калифорнии». – «Да, да! – подхватила дама. – Но карьеры мне не надо, я просто море и солнце очень люблю…» Тут зазвонил мой телефон и дама со мной распрощалась, а мне интересно было узнать, отчего здесь «психологически тяжело» и почему она думает, что в Калифорнии будет легко. Арнольд Шварценеггер, кстати, родился под Грацем.

Охотясь за характерами, за сюжетами, я записывала все интересное в блокнот, и кое-какими зарисовками хочу поделиться.

Например, одна пожилая пара в поезде. Сначала они сидели друг напротив друга и негромко разговаривали. Если говорила жена, и муж чего-то недослышал, он переспрашивал ее не «Was?» (аналог русского «чё?», в фамильярной речи допустимо), но всегда только «Bitte?». А потом жена сбросила туфли и вытянула на противоположное сидение ноги - свои ноги немолодой женщины, все в шишках и вылезших венах, и закрыла глаза. Когда она задремала, муж осторожно стал согревать и поглаживать ее ступни. Им обоим было лет по семьдесят.

В одном венском ресторане (там, где была спаржа с маракуйей) я наблюдала еще одну интересную пару. Это были иностранцы. Жена – несомненная филиппинка, очень полная, в шароварах и необъятной блузе, вся увешанная золотыми образками святых, и муж - явный англосакс, наверное, австралиец или новозеландец. Ему было на вид лет 60, ей лет 40. Мне они напомнили героев одного старого фильма «Жена по переписке», о том, как 40-летний австралийский холостяк выписал себе невесту с Филиппин, симпатичную, добрую и непритязательную девушку, рассчитывая, что она будет покорной и хозяйственной женой. Ремейк «20 лет спустя» представлял собой занятное зрелище. Муж молча и сосредоточенно пил пиво (и не «пфиффами», а «крюгелями», то есть поллитровками), жена без умолку болтала по-филиппински сама с собой и тянула через соломинку диетическую колу. Когда подошла официантка, объяснялась с ней – с забавнейшим акцентом, но все-таки по-немецки - тоже жена. Она заказала блюдо для себя и блюдо для мужа, даже не спросив у этого последнего, что бы он хотел. Когда ему принесли что-то похожее на говяжий стейк, он молча стал его поглощать, а жена ела овощной салат и опять-таки щебетала одна в гробовой застольной тишине. Было видно, что «жена по переписке» давно забрала дом в свои руки и правит им хоть и деспотично, но легко и весело.

Не могу не рассказать еще об одном эпизоде. Поиск ответа на заведомо бессмысленный вопрос, какая все-таки Австрия на самом деле, завел меня в одно интересное место под Зальцбургом - во дворец Хельбрунн. Интереснее всего оказались не «шутейные» фонтаны и даже не сам дворец архиепископа Маркуса Зиттикуса, очень красивый и светлый. Потрясение меня ждало в маленьком замке, точнее, «замочке» Монатсшлёсль, стоящем на высокой горе. Там находится краеведческий музей. Добраться туда было нелегко. Но там оказались сказочно красивые образцы деревянной мебели, посуда, украшения, вышивки и кружева, все, что делали зальцбургские мастера и мастерицы. О, здешние ремесленники не зря знали себе цену! А еще там на фоне увеличенных старинных фотографий стояли манекены в национальных костюмах. На одной из фотографий, относящейся к концу 19-началу 20 века, был изображен мужчина средних лет, в традиционном пиджаке (совсем как у того старика, который помог мне на улице) с лацканами на медных пуговицах, с галстуком-косынкой. И было у него такое живое лицо, такой спокойный, вдумчивый и доброжелательный взгляд, такая обаятельная улыбка, такое чувство внутреннего достоинства… Он стоял в этом своем костюме не как наряженный манекен (на других фотографиях в позах людей чувствовалась некоторая деревянность), а как человек, живущий в полной гармонии со своим внешним и внутренним миром. Кто он такой, кем он был и как его звали, наверное, установить уже невозможно. Но его лицо теперь мне представляется первым делом, когда я вспоминаю эту страну. Наверное, это с него я списала своего Франца Гартунга, прадедушку из «Улицы Пирамидальных Тополей».

Так не хочется ставить точку именно на этой главе… Что бы еще сказать? Вот, вспомнила. О том, что нам, русским, не дает покоя и мерещится в других народах – «то ли разрыв, то ли надрыв». Откуда он все-таки? Если он, конечно, действительно есть… На инязе у нас был спецкурс «Литература Швейцарии». Я не могла поверить, что у страны, которая много-много лет ни с кем не воевала, у одного из самых благополучных, разумных и щедро одаренных народов – такая депрессивная литература. Помню, завязалась дискуссия. Я сказала: «Творчество вообще – болезнь, отклонение от нормы. Тысячи обывателей могут быть здоровы и счастливы, а одному какому-то человеку этого мало и нужно то, чего здесь нет». Наш преподаватель, чудесная наша Елена Владимировна Любавина, ответила: «Несомненно, но есть еще причины. Эти люди живут с пониманием, что лучше –уже некуда. Впереди может быть только ситуация, которая на микрон, но все-таки хуже, на ступеньку, но все-таки вниз. И потом, они христиане. Горе и слезы этого мира заставляют их задуматься, чем они-то заслужили нынешнее процветание. Трудом? Так другие тоже трудятся. Умом? Так и остальные не поголовно идиоты… Вот это понимание, что такие же люди в Азии и Африке мучаются, бьются и страдают, причем во многом из-за того, что Европа живет так благополучно, заставляет лучших из швейцарцев жить с растревоженной совестью».

Австрия, конечно, не Швейцария, там не было тысячелетнего мира, но вот растревоженная совесть – и там не пустой звук. Меня поразило, как много там на улицах призывов помогать нуждающимся. Детям в Африке, искалеченным противопехотными минами, жертвам войн и землетрясений. Та же выставка в МАКе… Так многое призвано напомнить людям о тех, кому гораздо хуже, кто не в состоянии помочь себе сам. Дома я рассказывала об этом, и меня спрашивали: «Ну а как же мы? Нам они не собираются помогать?» Я представила, как бы удивились мои австрийские шапочные знакомые, если бы им кто-то сказал, что вот лично я – здоровая, молодая, образованная, заработавшая на интересный отпуск – нуждаюсь в помощи. «Не-а, – говорю. – Нам – нет. Мы для них такие же, как они сами. Те, кто мог бы помочь другим вместо того, чтобы прибедняться». – «А что, у нас нет голодных и нищих?» – «Логика у них очень простая. Хотите заседать в международных организациях стран-мировых лидеров – заседайте. Хотите стоять с протянутой рукой – стойте. Но только не надо «смешивать два этих ремесла»...»

* * *

Язык мой – друг и враг мой. Теперь я знаю, что если я захочу «просто отдыха», то выберу такую страну, языка которой не понимаю. Весь эмоциональный и умственный загруз шел оттого, что я читала рекламу и вывески, вчитывалась в музейные этикетки, понимала, что говорят люди на улицах. Мой пассивный запас оживал и переходил в активный, это радовало, но это также без конца щекотало мозг и не давало ему свернуться в приятной полудреме. Я приехала из Австрии в состоянии не то чтобы восторга, а готовности к серьезным переменам в жизни и в образе мышления. Теперь прошло 14 лет. Мой немецкий, увы, не стал за эти годы лучше, его почти вытеснил французский. А побывать в Австрии снова все равно хочу. И не знаю, что я там увижу, но эта страна завладела моим сердцем и по-прежнему меня притягивает почти так же, как Франция.

2006 г., опубликовано в 2020 г.