Баллада розового сапога

Примечание

В духе "Игры в классики" Кортасара, этот рассказ можно читать либо как он написан, либо начать с номера 2, прочитать до конца, и затем прочесть номер 1...
В некотором роде, проще прочесть два раза, но вряд ли кто решится на такую жертву...   




1

       Сужу не выше сапога. Он был розовый... Именно... Пусть мой рассказ будет подобием центра Помпиду в Париже — все внутренности наружу –   чтобы видеть, как устроено –  встать перед, посмотреть на, подумать о... зачем  там в точности  те большого диаметра жестянки:  вентиляция, небось... К чему  англицизмы — а пуркуа бы и не па...? Хочу,  пишу англицизмами...Хочу,  галлицизмами... Да хоть  латынью...   Чай,  не лаптем щи хлебаем...   Был друг Петька Сероглазов   — нет больше друга Петьки – зато есть полая на треть   бутылка Хенннесси, Hennessi  VSOP – в сопли ... И старый добрый виндоуз... И облезлая клава... 

       Я ква  пишу... Чегоже боли...    

        Именно розовый сапог... Воинственный и  кожезаменительный. На массированной пластиковой   подошве, с синтетической белой опушкой по верхнему краю... Подбоем наоборот...  Хищное млекопитающее — белый лебедь – хотя лебедь не млекопитающее –     песец, скажем... Имитация…  Песец — слово нехорошее, двусмысленное, как Она Сама... Сама  будет именно  с прописной...   Петька   только так   называл ее   Маше – «Сама»... «Она» —  никогда по имени... «Что в вымени тебе моем...»  — а вот и поток сознания подошел —    утопленник плывет в нем, раскинув в недоумении руки, похожий на Офелию с   картины прерафаэлитов, ибо они случились задолго после мастера из Урбино... 

         Розовый сапог. Один и второй. Маленькие ножки — топ топ топ... По большой дорожке … прямо в лоб... Не такие уж и небольшие... Кривые слегка... Уверенные. Упитанные в себя женские ноги... Которых две пары стройных в России целой — но явно не эта... И черные колготки. И дубленка. И меховая шапка навершием... И спина чуть с горбинкой, сутулая то есть. Вяловатая,  офисно-секретарская...  Каковая спина   несет букет, завёрнутый целлофаном и еще в старую газету — чтобы не запачкалось... В багажнике ведь полный бардак — крошки по днищу, земля с цветочных горшков осыпалась — рассаду по весне  возила, высохшие стебельки. И газета старая там же нашлась в углу   — вот  в нее и завернула. Чтобы не запачкался, покуда доедет.  Снаружи машина сияет — начищена, намыта, и салон вылизан словно у кота, а багажник ведь что толку пылесосить — не видно ж...  Несет цветы раструбом вниз, с регулярной отмашкой... Хрусть-хрусть розовые сапоги по свежевыпавшему снежку — четкая дорожка следов...  Слева-справа —  носки чуть внутрь... Рифленка печатается... 

           Похоже, здесь...Точно...   С гравия аллеи на узкую тропинку, по паре перекинутых  через канаву мостиком шпал,  вдоль бочки из-под бензина,   окрашенной в  цвет осенней ботвы –  приспособлена под мусорный бак.  Стягивает газету, комкает, отпихивает носком к соседнему надгробию. Кладет букет из «О-Кея» на свежую мраморную плиту. «Не затянется в сердце рана  Мне так больно и мне так странно  За двоих мне выпало жить...   Ты ушел от меня так рано, Но я  вечно буду  любить » Поэзия... Уплатить, кончено, пришлось, но  того стоило...  Стоит, сложив перед животом ручки в шерстяных вышитых   варежках, слегка опустив голову, немного бочком: фюрер на фоне Эйфелевой башни — вид с Трокадеро...

          Вокруг, в резком свете зажигающихся фонарей, особенно неслышно и неспешно падают снежинки, отмечая паузу. Как метроном — вправо-влево...  Хорошо, если снежинки. Волнительно...  Холодно только... Ноги стынут. 

          Вынимает из сумочки скомканный носовой платок, вытирает  глаза  -  будто  плакала...  Одна  кругом — никто не смотрит... К чему... Но так  планировалось  — постоять, заплакать. Вспомнить...  Утереть глаза...   Жизнь продолжается. Оказался недостоин.  Предал.  Эгоист. Тряпка...   Но любовь из сердца не исчезнет... В любую годовщину... Снег, не снег... Хоть цунами...  Все равно, будет тут стоять. Чтобы он знал, даже мертвый – его никогда не бросят — не как он...    Ну все, время вышло...  Поворот через левое плечо кругом, обратный  путь. Тропинка, мостик из шпал, мусорный бак, припорошенная снегом аллея из гравия.   

          Навстречу попадается фигура в ватнике и ушанке.
- Поторопитесь, пожалуйста — закрываем!
Не реагирует, словно относится не к ней.
- Поторопитесь, пожалуйста...
- Я хорошо слышу! — бросает, не ускоряя шага. — Спасибо за предупреждение. Но еще четверть часа до закрытия, если у вас часы не работают!
               
             До железной калитки, отмечающей выход с городского кладбища, от силы пять минут хода. Калитка еще не заперта.  Выходит. Открывает дверцу машины. Заводит двигатель. Мотор  не успел остыть — из пасти обогревателя вырывается горячее дыхание. Сейчас   в салоне будет совсем тепло...  Она... Стаскивает   с правой руки белую шерстяную варежку –   вышит   снеговик – добывает, покопавшись, из сумки пластинку мобильника... Аппарат несильно морозит  руку.

           – Дорогой... Сейчас еду...  Дела были, я тут чуть задержалась...   Через полчасика... Ты селедочку какую купил? «Золотую рыбку?» Нет... Но как же? Я же тебя просила. Да, сходи, пожалуйста еще раз если можно. Я очень прошу... Я тебя очень люблю... Ну все, еду...   
               

  2

    Петька, Петька...
 
     Школьные друзья... Серые коридоры, серые двери, серые учителя, серая жизнь... Однокоренные слова - среда и серость...  Первый раз в пятый класс... Я новичок. Ядовитое слово, опасное... Скрипальное, как сказали бы в будущем...  Мне страшно.  Родители переехали в Энск посреди учебного года... Река, набережная Монастырская – бывшая Коммунаров –   бывшая Монастырская, с обшарпанными львами и колотой бетонной плиткой, номерной завод  – в полукоматозном состоянии со времен перестройки... Университет Областного Значения... УОЗ и ныне там...  Пьяные лики провинциальных  алкашей,  скрипучие маршрутки ковыляют по волнистому асфальту,  распадающиеся на бревна сельские дома под брюхатыми рубероидными крышами,  пятиэтажки в прибое сирени и тополей, девушки в дешевых  китайских платьях и босоножках поверх носков  –  но это чуть позже:  а сейчас зима, река под грязным колотым льдом, над которым кинут кошачий  скелет ж-д-моста , оседлавшего автомобильный...         

      В тот день мама впервые привела меня в новую школу. Сумка с учебниками больно колола   углом под ребро, но я боялся ее снять и понести в руке, за которую торопливо тянули.   Завуч отконвоировала меня до места.  Открыла. Чуть подпихнула   в сумку, и я ощутил себя кроликом в загородке со змеями... «Подрастала Катенька доброй... И кормила зайчика травкой...И его знакомила с коброй...»  Тридцать пар глаз  иглами дикобраза   воткнулись   в мои   полуопущенные зрачки.
         «Это Дмитрий  Охотников. Будет учиться с нами.  » С трех сторон донеслись  шипение и шорохи. «Димон...» - произнес кто-то тихо и ясно... «Это он!». Слева раздалось хихиканье. Потом с другой стороны...
      «Тихо!» - скомандовала завуч. «Как у доски — так слова не вытянешь, а с мест все горазды! Кто у доски поговорить хочет — поднимайте руку! Васин?»  «Спасибо, лучше  в следующий раз... » — откликнулись    сзади. «То-то...» Завуч выдержала паузу.   Шорох медленно  уполз, скрываясь   за полуоткрытой дверью .
      «Дмитрий, садись к Сероглазову. Он отличник — поможет тебе освоиться. Введет в курс...»  За второй партой мальчик с круглым, немного пухлым лицом, у него очки, он гладко причесан на пробор, в наглаженной синей рубашке в клетку, поверх которой надета теплая безрукавка, столь же аккуратно выглаженная. Галстук-бабочка сияет отсутствием... Как Императрица, которой  нет  на балу...
    –   Я Петр — сказал он тихо. Здесь зовут Петькой. Из анекдота про Василь Иваныча.  Не бойся – тут только пара олигофренов, остальные вполне адекватные.  Я тебе помогу на первых порах...  Если захочешь, будем дружить... 
         Слова «адекватные» и «олигофрены» прозвучали для пятиклассника вполне органично... Буднично. Без аффектации... Мне моментально стало   спокойнее.  «Ты - Петр и на камне сем... И врата ада не одолеют... » В Петьке проступало   неторопливо надежное – безмятежность аристократа в пьяном кабаке...     Я уже усвоил, что «отличник» — это как правило стигмат, каинова печать – язва. Шанкр, с которым не связываются по доброй воле.  Голубой...  Продаст за отметку и похвалу. За пятерку станет пятки   лизать перподу. Но этому, похоже, не особенно важно... Ну, отличник...   Делов-то...   
     «Что, олухи царя небесного» — сказал учитель. «Продолжаем урок. Задачка на сообразительность – это то, чего я, кстати, тут в упор не наблюдаю...   Итак, на доске нарисовали трех зайцев. Потом один за одним в класс заходили    33 ученика. Каждый зашедший либо рисовал одного нового, либо одного, нарисованного ранее, стирал. Внимание, вопрос. Могло ли в конце оказаться ровно 7 зайцев?  Время пошло...»
       Мне сразу вспоминаются 33 богатыря из сказки Пушкина. С ними дядька Черномор...Каждый несет собственного   зайца за уши... А дальше? Рисую в тетради трех зверьков. И  богатыря.  В итоге  семь...  Первый стер, второй нарисовал... Опять три... Десять стерло... так быть не может... Десять нарисовали — тринадцать...Шесть стерли — стало как надо семь... Сколько человек осталось? 17... семь стерли, семь нарисовали... Двое стерли, один нарисовал...   Вроде, не сходится, но ведь могли стирать и рисовать в другом порядке...   Изображаю очередного зайца.
      Петька сидит как ни в чем не бывало, вальяжно поглядывая  то в одну  сторону, то в другую,  тетради не касается.  В глубине класса похихикивают.  Учитель ходит по рядам, заглядывая из-за спин.   
       «Что, охломоны... По нулям... Сероглазов, скажи им. » Сосед поднимается из-за парты, поправляет на переносице очки и  выдает:  «Если количество зайцев  на доске четное, то после каждого прошедшего оно станет нечетным  –  неважно, стерли,   или добавили. А если было нечетное, то станет наоборот четным... Поэтому, если прошло нечетное    число учеников, то количество зайцев обязано поменяться с нечетного на четное. А семь — тоже нечетное число... Значит, такого быть не может.» 
      «Сколько думал, Сероглазов? »
      «Минуту, наверное »- отвечает Петька...
       «Ну что толку тебе пятерку ставить »  - прокомментировал  учитель... «У тебя их и так полно... Ироды  - трудно сообразить что ли — простая  ведь задачка...»
      
       Мы вместе шли домой — оказалось, что Петька жил недалеко, за  пару   пятиэтажек  от меня. «Здорово ты это, с математикой» — польстил   я ему.  «Я так не могу. У  меня гуманитарный склад...»
—Делов-то... Мой   папа –  инженер.. — словно извиняясь,  сказал он.
—А где работает?
—Утонул.   Рыбачил и утонул... Я маленький был, не помню...
Не знаю, что сказать.


3

   Да –   композиция.  Единство времени — сутки. Три человека.  Хотя один и не совсем... Два землекопа и две трети... 2/3 землекопа кладут цветы из «О-Кея» на плиту с посредственными  стихами  и потом  разговаривают с любовником... Один  проводит время  за потрепанным компом и подозрительно для него  дорогой бутылкой французского коньяка и вспоминает покойного  друга...Где еще один?

           Пришла из библиотеки. Съела йогурт и бутерброд с колбасой. Выпила чашку чая без сахара. Вымыла посуду. Слушает Шуберта: «Аве Мария». В этот день она всегда слушает Шуберта и плачет. Только это... Под Шуберта особенно   хорошо плачется...

Ave Maria Mater Dei
Ora pro nobis peccatoribus
Ora, ora pro nobis
Ora, ora pro nobis peccatoribus
Nunc et in hora mortis
In hora mortis nostrae
In hora mortis, mortis nostrae
In hora mortis nostrae
Ave Maria

Славься Мария, матерь Божия
Молись за нас, грешников...
Сейчас, и в наш смертный час
В наш смертный час
В наш смертный час
Аве, Мария

      Хотя это уже не Шуберт. Молитва... 

4

— Петечка, ты ведро вынес?
—Извини, мама,  забыл.
—Вынеси пожалуйста...
—Но у меня сейчас Дима в гостях...
—Он подождет, пока вынесешь.
—Я лучше  пойду с ним — вызываюсь  я...
         
           В обществе петькинй мамы мне по временам становится...  приторно...   Словно обглотался желтой сахарной ваты в парке культуры и отдыха...     Мы накидываем куртки и спускаемся во двор.
    —А сама не может выкинуть разок?
     —Крыс боится. Раз увидела на помойке — чуть в обморок не упала. Грызуны чуму разносят. И бешенство...    
    —Что тебя покусают, она не боится? И взбесишься?
    —Но я мужчина. Мужчина должен... Он смелый. Защитник. Папы теперь нет — теперь я ее защитник. Она одна без меня не справится... Я вырасту и буду о ней в старости заботиться. Она все для меня делает. А от бешенства прививка есть... Даже если укусит, не помрешь. Правда, говорят, много уколов... 
     —И что   все делает? Моя тоже делает, но так не разговаривает...   А разве на твою маму прививка не действует? 
     —Она стирает, и гладит, и готовит... 
     —И с домашкой тебе помогает?
     —Нет, учусь я сам... Делов-то...   Ее и спрашивать бесполезно... У нее образование –   средняя школа. Проще в интернете найти.  Она меня родила, поэтому высшего образования   не получила...  Говорит — ты мужчина, должен быть умным, а я твоя мама и тебя люблю... 
             
       Наперегонки забегаем на четвертый этаж... В конце Петька отпихивает меня в сторону, я хватаю его за рукав... Слышен хруст... Куртка разошлась по шву. Мой друг меняется в лице.         

      —Черт, — говорю я. — Извини, я не хотел.
      —Петька реагирует странно. Он садится в угол лестничной клетки, закрывает голову руками...
      —Ты что?
      —Она так работает... Отказывает себе во всем, чтобы купить мне одежду... А я...
      —Да ты тут при чем — это я порвал... Я ей скажу.
      —Все равно я виноват — зачем бежал...
      
       Открывается дверь. 
       —Мальчики — что случилось?   
       —Извините — говорю я. Я куртку Пете порвал. Случайно. Давайте я отнесу домой, мама зашьет. У нас швейная машина есть. 
        —Она смотрит на петькину куртку. Примерно минуту.
        —Ничего страшного, Дима.  Все равно одежда уже старая, он из нее почти вырос. Я зашью сама, еще поносит...  Будь пожалуйста осторожнее в следующий раз. Хочешь чаю?
        —Спасибо, я лучше пойду — говорю я. —Извините.  До свидания. Я буду аккуратнее...
        —До свидания...
        За Петькой захлопывается дверь.
    
     Я начинаю спускаться по лестнице. И тогда сзади и сверху раздается крик. Бешеный получеловеческий крик, который прорывается сквозь стенки и двери и резонирует в лестничном проеме. 
      
        «Ты хочешь, чтобы я умерла! Я надрываюсь на двух работах — а ты! ты! Ты меня бросишь, и я умру... Ты этого хочешь?»
 
         Петькиного ответа я не слышу. Кубарем слетаю вниз по лестнице, выбегаю на улицу... На вольный воздух.   
          
         На следующий день он приходит с опухшим печальным лицом. Но причесан  безупречно. В гардеробе я осмотрел его куртку — шов почти как новый — если не знать, ничего не заметно...
 
        Он смотрит прямо в глаза.
        —Извини, Димка, но больше ко мне домой ты ходить не сможешь...
       —Понимаю... Твоя мама... Но мы друзья?
       —Да, друзья... Спасибо...
       —За что?
       —Что ты не спросил почему...

    Сейчас мне вспоминается режиссер Трюффо, с застенчивой улыбкой говорящий о «Жюле и Джиме»: «Дружбу так тяжело изображать»... Увы, мэтр прав. Для любви придумано столько штампов – для дружбы их чересчур мало. Дружба – это не свадебный торт, а разломанный пополам батон за тридцатку...      


        5.
 
       Я  поступил на филфак Университета Областного Значения по отделению романской филологии. Петька — на компьютеры, хотя они называлась то ли прикладной математикой, то ли информационными технологиями... Как говаривал старик Шекспир,  «роза   пахнет розой, Хоть розой  назови ее, хоть нет”...  “Неважная честь, чтоб из этаких роз...»   Он рано стал  подрабатывать и быстро пошел в гору по своей программистской стезе. На факультете о нем отзывались с уважением: «А, Петька – этот ботает… » , в котором уважении смешивалась легкая зависть и оттенок : «а ну его,  так вкалывать – и жизни ведь не увидишь». Я ничего не знал об его сентиментальной жизни; возможно, ее просто не было. Пару раз я видел его в компании веснушчатой рыжеволосой девицы из параллельной группы; на мой вопрос: «Что у тебя с  N? » он ответил : «Просто друзья… » Мне не казалось, что  N думала так же, но она через годик связалась с другим, и их дружба окончилась.    

        Когда Петр учился   на последнем курсе, у его прародительницы обнаружили рак груди. Операция, метастазы, еще одна... Мать   сгорела дотла за год – высохла, ужалась, выпали волосы от химии, стала   похожа на стоячий скелет, если могла подняться, и на лежачий, если нет...  Иногда кричала хриплым голосом, что не хочет умирать, что еще молодая;  за что ей –  чем она заслужила... Петька ходил по универу, похудевший,  узнаваемый разве по  безукоризненному пробору – и  урывками от подработок и уходом за мамой писал диплом... Окончил УОЗ  с отличием, ему   предлагали аспирантуру... Намекали на  туманную   возможность сделать кандидатскую в столице...    «Аспирантура – это гроши... Когда я буду проги писать?  На одно диетпитание знаешь,  сколько уходит» — говорил он. — «Потом, может быть...» Но «потом», как известно,  всегда бывает после...  Он устроился в местную контору, начал делать что-то по «нейронным сетям... » – из его объяснений я понимал немного...  «си плюс-плюс».. –  некий  «лисп»... «питон...»  Рассказывал профессиональный анекдотец:  «Как вам  мой питон? По правде говоря, больше на гусеницу смахивает..»   
      
6.

        На поминках его  матери я, к некоторому своему удивлению, встретил   живого утопленника...
        Народу собралось всего ничего — из знакомых, кроме меня и Петьки, присутствовала лишь   мамина начальница, сухая дама, помогавшая с хлопотами по похоронам — скорее, вероятно,  из чувства долга, чем из каких-либо других чувств... Ушла рано...  Кроме нее - кругленький человечек, постоянно потиравший   руки, словно его знобило. Что-то в его физиономии настораживало, но понял я лишь когда мне его представили:
 
       —Это мой отец...   Дима — друг со школы. Я тебе упоминал...
       —Очень приятно — сказал я, стараясь не показывать, насколько ошарашен.
  Человечек, видимо, заметил мое   затруднение и стал длинно и путано объяснять. 
        —Евгения связалась со мной... Со смертного, так сказать, одра... Пока болела… Во время  заболевания…  Мне жаль, что так получилось, но она уехала... Мы разошлись — люди расходятся… Кто там прав, кто виноват…  По разным причинам… Забрала ребенка и исчезла, мне не сказала ни куда, ни как... Я ее искал, разумеется, но…  У меня сейчас другая семья, две девочки от второго брака...

         Кстати — он нервно вытянул из кармана смартфон, демонстрируя обрюзгшую благоверную и двух дочек с нулевыми шансами на звание королев красоты – что одна, что другая...          

              После изрядного количества выпитых   рюмок, когда сухая дама уже ушла, надев шуршащий плащ, и взяв с вешалки зонтик — хотя дождя не было и он не предвиделся, а Петька, окончательно измотанный, задремал  в кресле, прикрыв  веками красные от бессонницы глаза, а  очками опухшие веки     –  отец   доверительно начал  шипеть   мне на ухо:

               —Она страшный человек была — Евгения...Ужасный… Хотя о покойниках нельзя так говорить, но…   Я тебе скажу, ни за что не женись на той, которая будет верна до гроба...  Если тебе так лапшу на уши вешают, прекрасно, без проблем, но если увидишь, что на самом деле будет   верна — беги, как от ... медведицы с приплодом... или бегемота.  Бегемот — очень опасное животное — это в мультфильмах бегемотики милые, а   в Африке от них ежегодно тысячи гибнут.   Ты еще молодой, не знаешь жизни — я тебе от чистого сердца... Тебя растопчут морально... Шага сделать не даст, потом задавит, когда оступишься... Чуть поскользнешься, все – пиши пропало. Второго шанса не будет… Как сапер… Без права на ошибку. Не поймет, не простит... 
             О покойниках нельзя так... Я молчу, конечно — она, можно сказать, святая... Блаженная...   Я в принципе ничего не имею против святых, но не стоит им семью заводить с нами, грешниками...  И детей им тоже иметь нельзя... Один Христос мог себе позволить святую мать, остальным   ни за что не сойдет с рук... И святого отца..
 
             Каким-то закоулком сознания мне хотелось отметить, что покойнице до святости с моей точки зрения все-таки изрядно не хватало доброты, но о мертвых... 
   
            Истощенный Петька спал на стуле, бессильно свесив правую руку. На столе подсыхала  наскоро закупленная  готовая закуска из супермаркета — буженина,  рыба...   ее слишком много на  троих. Бормотание папы становилось все более несвязным, он опустил голову на грудь... Заснул.
          Я  ушел, щелкнув за собой выходной дверью.

 
   7.            

        Защитив   диплом по «проклятым поэтам», я пошел  в аспирантуру и  всерьез   начал заниматься  писателями  периода Второй Империи. После смерти матери моего друга  мы  больше времени проводили  вместе;  я   рассказывал ему  о своих занятиях: про  Флобера и Гюго,  о том, как барон Осман рубил средневековый  Париж ятаганами   бульваров  и делал на месте  трущоб  рю де  Риволи и Плас д Этуаль, описывал  кафе Прокоп, где  Вольтер высасывал свои сорок чашек напитка  и купол Инвалидов, рассуждал  про  юных импрессионистов и старый добрый сифилис, от которого еще  не изобрели лучшего  лекарства,  чем  ядовитая   ртутная мазь...  С моей подачи Петька заинтересовался  национальным спортом  французов —  изящной словесностью:  он ознакомился не только со стандартным  набором Золя - Бальзак — Мопассан, но заглянул  и в  куда менее популярных в России Паскаля с Монтенем, оценил  безбашенного  де Сада,  моралистов и  составителей максим   Шамфора и Ларошфуко, полистал  вполне второстепенных, но случайно  обласканных  советской властью   Мериме, Арагона,  унылого  Ромена Роллана;  слегка  выходящих из моды  экзистенциалистов  — коротышку  Сартра и чахоточного Камю,  чуть более сегодняшних — Труайя, Дрюона, Турнье, Гари... Одолел треть «Стороны Сванна»,  сочинение   более почитаемого, нежели читаемого,  Пруста,  без особого интереса глянул на  адвоката однополой любви   Андре  Жида;  Селин ему определенно пришелся по вкусу... 
      Литература не была для Петьки страстью, он почитывал в свободное время, но в основном перебивался от одной авральной сдачи кода до следующей. Его суждения, тем не менее, отличались ясностью; порой он обращал мое внимание на ту или иную ошибку автора по части естественных наук или здравого смысла.    
         Иногда мы с ним строили не особо реальные на ближайшее время планы закатиться на пару недель в столицу галлов чтобы  потоптать подошвами кусок суши от Монмартра до Монпарнасса и от Площади Звезды  до Площади Бастилии  - кусок, столь прочно отпечатанный на мировой карте, особенно если сравнивать его с местом, занятым Энском...
            Но этим наполеоновским планам не суждено было сбыться: Петька внезапно женился.
          
            
        8.
 
      Я ничего про Нее не знал до самой свадьбы. Друг держал Саму в тайне, как лицемер скрывает от общества свой порок. На церемонии я припомнил, где встречал эту чуть сутулую спину, подслеповатые глаза и безблагодатные конечности — они работали в петькиной конторе секретаршей... Почему он выбрал ее? Что в ней нашел? Чем она его околдовала? Спрашивать:  «Ты что,  по залету? »  - казалось мне неприлично,  тем более, что столь  прискорбное обстоятельство   само  собой прояснилось  бы в ближайшее время... Но залета не было. Возможно,  просто  сказала, что беременна, и он поверил... Невозможность, абсурдность этого альянса бросалась в глаза почти всем, кроме разве что отпетых красноглазых сочинителей кода с петькиной работы, традиционно пренебрегавших  устаревшим  устройством головного мозга... Умный, работящий, идущий в гору парень  и сельская клуша, у которой ничего не было, кроме бронебойной уверенности в своем праве распоряжаться им как  стулом...

        Меня Она мгновенно, твердо и потаенно невзлюбила, в петькин дом ход мне стал  заказан; не то, что меня туда не пускали, но буквально не давали продохнуть. Сама постоянно крутилась рядом, подтаскивая  прокисшие   кексы из соседнего магазина  и  липкую газировку, пересказывая сплетни про Киркорова и Галкина;  мешаясь  во все.  У нее был редкий дар вмиг сводить   любую тему к чему-нибудь беспримесно пошлому.  Ее дискурс, пользуясь   фразой  классика,  был плоским как  энская мостовая и столь же замызган, но Петька   считал своим долгом терпеливо  выслушивать  откровения  супруги.
       Вскоре застать друга дома одного стало  просто  невозможно –    Она перевелась на полставки, оправдывая   корректировку   расписания  большим объемом работы по хозяйству. День-деньской копошилась, руководя перекладкой плитки в ванной; первая попытка ее не устроила, вторая тоже. С третьего захода  ей идеально  удалось совершенно  похабное сочетание ярко-розового  с блевотно-зеленым; отсутствие гармонии и связности оглушало посетителя   с порога — вокруг болтались цветные веревочки, лампа была украшена  пластмассовыми сердечками разных оттенков и двумя  картонными  лебедями  - еще одно  сердечко  образовывалось  их сплетенными  шеями. Зеркало застили семь флаконов с шампунем, построенных по росту.  На занавеске улыбались рыжие котики. Затраты на отделку помещения компенсировались качеством полотенец – это была жуткая дешевка, царапавшая руки.   Мыло перманентно  оставалось  нетронутым, сперва  я думал, что свежий кусок  случайно   положили  незадолго  до моего  прихода, и  лишь   пару раз   введя хозяйку дома в непредвиденные расходы по  замене я догадался, что  опция   была чисто декоративной:  пользоваться полагалось жидким,  во флакончике с другой стороны, на котором было надето что-то вроде   тряпичной матрешки.      


           Пару лет после его женитьбы я встречал друга по большей части наскоками — друг барахтался   в делах.  Молодожены приобрели на выезде из Энска большой участок, окружили его забором и развернули монументальное двухэтажное строительство. Петька объяснял мне про гараж, бассейн и площадку под шашлыки – похоже, это в чем-то его занимало. Окончательно ушедшая с работы Сама суетилась, путалась у рабочих под ногами и заставляла передвигать готовые уже перегородки в попытке  увеличить кухню за счет кладовки, не уменьшая площадь кладовки тоже.  Он перешел на аутсорсинг, удаленно ишача на наших американских друзей.  «Теперь я знаю, почему твоя компания называется micro-soft, “     сказала Биллу Гейтсу подруга в брачную ночь» - рассказывал он мне...   Платили по меркам провинции очень солидно, но деньги исчезали еще до своего появления...   

          
10

     Маша, кузина из Ольска, появилась в городе, когда я заканчивал аспирантуру. Я помнил ее девчонкой с соломенными косичками – за прошедшее с тех пор время она превратилась в мечтательную барышню с глазами цвета дамасской стали и безупречным овалом лица. Меня просили посодействовать ее поступлению, хотя повлиять на что-то я вряд ли мог – в общем и целом, взять над ней шефство. Родители поселили Мащу в частном секторе; она снимала комнату у благообразной и интеллигентной старушки Дарьи Тимофеевны, относившейся к ней словно к дочке.
         Кузина выросла   существом, спустившимся на нашу грешную Землю из параллельных миров – она говорила про суфийских мудрецов так, будто они жили в соседнем подъезде, а про Лукрецию Борджиа — словно та по ошибке отравила ее любимого кота. У нее от природы был развит  иммунитет к нормальной бытовой пошлости, в которой все мы изо дня в день вязнем; сырая повседневность к ней  почти  не приставала – так расплавленный сыр не липнет к новейшей   керамической сковороде, рекламируемой по телевизору. Гражданин, заведший   при ней обычную светскую беседу о том, кто с кем переспал  и кто где нализался  вдруг начинал  ощущать  себя  посетителем консерватории,  в кармане у которого  посреди  скрипичного  концерта  зазвенел  мобильник  —  пристального   взгляда ее дамасских глаз хватало, чтобы быстро заткнуть даже самого  прожженного  циника...       
        Такой стиль очень трудно выработать напрочно, для него нужна некоторая степень отрешенности, незаинтересованности — обычно врожденной. Искренняя, а не наигранная беззаботность по поводу того, что о тебе думают другие — редкий и двусмысленный  дар: хотя  его   владелец редко чувствует себя  несчастным, усыпляющее  самодовольство  «ценимого»  или «полезного» ему также  недоступно — он живет не здесь, он странник, эмигрант…            



11

      —А Она не пришла ? — спрашиваю у Петьки.
      —Теща в больницу попала, поехала туда...
      —Проходи, присоединяйся.  Мой друг, Петр Сероглазов...  Знакомься —  профессор Голубовский,  научный руководитель;   Елена Максимовна с кафедры,  Викентий Вячеславович, большой специалист по Рабле и  старофранцузскому,  Ириша...   родителей знаешь...
      Отмечаем защиту.  Пять лет библиотечной  каторги  позади, с утра я прошел через свои  два часа позора без единого черного шара – впереди  беззаботное  нищенское существование научного сотрудника... Моя мама хлопочет над пирожками с капустой и «Наполеоном», выкладывает салат.    
        Пользуясь моментом, уединяюсь с Петькой на кухне.
       — Как поездка?
        —Посредственно... — отвечает он 
        —Плас де Вож перестала быть квадратной?   Нотр-Дам  сгорел? Из Орсе свезли часы в ломбард и снова  перестроили под   вокзал? Сперли и сдали во вторсырье саркофаг  Императора?
     —Какое Орсе... Четыре часа   очереди на Эйфелеву башню... Два на кораблике по Сене, из коих очереди полчаса и полчаса ожидания – в окружении двухсот китайцев и мелкого дождя.  Потом галереи Лафайетт – модный маршрут парижского шоппинга...
     —Что ты там забыл?
     —Я?   А на следующий день поездка в Диснейленд. 
     —Но ведь Диснейленд в Калифорнии... Кажется, еще во Флориде.
      —И под Парижем имеется... Чтобы штатники не страдали ностальгией, посещая Европу...  Диснейленд Париж — почувствуй на себе магию...
     —Ощутил?
     —До самой печенки...  Павильон принцессы, страна фей, галерея Спящей красавицы... Катание на карусели в виде кофейных чашек... Это просто праздник какой-то!
      На другой день нам надо было есть круассаны. Обязательно на Елисейских полях... И мы заблудились в метро, потому что Она сказала, что это точно там, и Она знает, и вообще будет вести... как Сусанин поляков...   мы заехали куда-то к Дефансу, потом выбирались обратно... И пытались поймать такси, которое в Париже лишь по телефону...Но она лучше знала...  В конце концов мы съели круассаны на Елисейских полях — в какой-то кафешке с пластиковыми столиками – круассаны были вкусные, ничего не скажу –  и сделали в процессе 15 селфи и я сделал 18 Ее фоток с мобильника, и она не сходя с места загрузила их все  в «Одноклассников» и битый час отвечала на охи энских подружек...А потом мы пошли в Лувр: на вход стояла  очередь из пятисот китайцев... И я сказал — а может ну его к черту –  Лувр — полно ведь музеев – да хоть Родена, или Пикассо,  или в Пантеон махнем – или пошли глянем на дом Пруста — он тут неподалеку,   а Она сказала — а кто такой Пруст? – и разве Пикассо был в Париже — он ведь  итальянец –   ну как же, тут же «Мадонна» Рафаэля — и я сказал, что мадонна в Дрездене, а она сказала, что я неправ, и она точно знает.... И мы отстояли очередь из пятисот китайцев, а потом она долго выясняла у смотрителя-негра   как пройти к мадонне Рафаэля на том, что представлялось ей английским... После непонятливого негра мы устали, и вместо Рафаэля и Вермеера пошли пить кофе. И покупать открытки. И делать селфи на фоне фонтана...А вечером отправились в настоящий парижский ресторан...  И там тоже была очередь... Тоже настоящая… И она заказала красное к рыбе, ела ее с ножа, и пыталась засунуть салфетку за ворот, а официант смотрел на нас так, знаешь…  снисходительно... Не мне тебе объяснять, как звучит в   Европе слово «казак»... Это был незабываемый день... 
      А потом мы пошли снимать деньги в банкомат и оставили там банковскую карточку...       
    
       В прихожей раздается звонок.
      —Моя двоюродная сестра, Мария — говорю я ему. –  Знакомься. –  Петр... Извините, я вас оставлю, я сегодня как покойник на похоронах — без меня праздник – не праздник...

       Когда я через час заскакиваю на кухню поставить чайник, они все еще там. Обсуждают «Путешествие на край ночи».
    —Интересно, как он найдет сестренку в такой темноте? — говорит Петька
    —Ты крыса, Бардамю! — отвечает Маша.
  Оба хохочут.

     Сначала исчезает руководитель. «Большое вам спасибо» — говорит мама.   
    —Благодарите сына — это его работа...
    
       Потом Елена Максимовна и   Викентий Вячеславович.   Затем остальные...

         Петька и Маша уходят вместе....
               
12

        —Как тебе показался Петька?
        —Почему Петька? Петр.
        —Прозвище... Со школьных времен.  Из анекдотов про Чапаева... «Чапаев и пустота» читала?
        —Он симпатичный...
        —Смотри, он женат – говорю я.
        —Ну и что... Брак – это гнусность. По-хорошему его вообще не должно существовать... И он не любит жену. Говорит, что она бескультурна, что врет... У него были иллюзии, будто он сможет ее перевоспитать... Она поначалу хотела учиться. Делала вид... А потом выяснилось, что не может, не хочет... Она его просто использует.
         —Из всего этого к сожалению не следует, что он ее бросит, хотя все чистая правда... Почитай   блоги ученых дам — все они  предостерегают от связей с женатыми;  это не пустой звук, это опыт... Чем больше женщина мегера, тем легче мучимся мы   с ней...       
         —К чему мне твои блоги, он мне нравится – я в него влюблена... Не говори мне пошлятину!  Он мне пообещал, что ее бросит...Поклялся...
        — Петька??
         —Петр!
       Она комкает бумажную салфетку, порывисто встает, накидывает пальто и выбегает из «Старбукса». Я озадаченно смотрю на скомканную зеленую русалку логотипа.   Сказать, что я в легкой прострации, значит ничего не сказать. Это просто бомба. Неужели, друг наконец решился... Оплачиваю счет. Петька поклялся — это серьезно...  Поручили кузину... Допрыгался.

13

        Долго трясусь на маршрутке. Энск вытянут вдоль реки и представляет из себя скорее несколько поселков, разделенных зеленью. Леса уже облетели. Темнеет.  Еще маршрутка... Наконец я у цели.  Петька открывает.
       —Надо поговорить... Без свидетелей. Тет-а-тет. Она дома? 
       —Дома... Пошли ко мне в кабинет.
       Прикрыв дверь, он  жестом  показывает мне на диван, сам  садится в вертящееся кресло перед громадным монитором с логотипом «Эппла», берет в руки  цанговый карандаш и начинает задумчиво его  крутить. 
       —Маша мне сказала...
       Он смотрит, ничего не отвечая.
        —Уходи – продолжаю. — Бросай Ее – чем раньше, тем лучше... Ты губишь свою карьеру, свою жизнь — тебе надо ехать в Силиконовую Долину; в Москву с Питером на крайний случай, а не гнить здесь. У тебя божий дар, а ты растрачиваешь его впустую. Тебе нужен простор, общение с равными, решать с крутой командой крутые задачи, ездить по миру, а ты занимаешься рутиной чтобы сидеть в деревенском доме на краю Энска и выполнять глупые прихоти ничтожества...  Во что она превратила для тебя Париж... Во что она превращает твою жизнь... Это – моль.  Она все сгрызет, все испоганит... Беги пока не поздно... Маша — прекрасная, редкая женщина. Она тебя любит. Что тебе еще надо? У тебя даже нет детей...
        Петька продолжает крутить свой письменный прибор
        —Ты не понимаешь...
        —Чего я не понимаю?  — это очевидно, как дважды два — ты же математик... Бросай ее — и все —   зачем она тебе?
     — Мне — ни к чему...  Это я нужен Ей...
     —Ты? Ей нужны твои деньги!
     —Она меня любит...
     —Лиана-паразит тоже любит дерево, которое она душит, из которого высасывает соки. А когда оно обрушится, то перебирается на соседнее...Только и всего...
      —Я за Нее отвечаю.
      —Бред... Кто тебя назначал за нее ответственным?
      —Я сам себя назначил...
      —Кошмар... — говорю я. – Что ты несешь? Это какой-то бред умалишенного. Ты же поклялся Маше!
      —Да, поклялся... Но сейчас   не могу... Я приму решение...

     За дверью слышится тихий шорох. Прижимаю палец к губам. Медленно встаю и стараясь ступать неслышно начинаю двигаться к двери. Поздно. По коридору крадутся, катятся   мелкие, торопливые шаги...             

       «Черт с ним,» – думаю я.  – «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.»   
 
      — Соображай поскорее...
      — Не беспокойся...
               
    Надеваю куртку, шапку выхожу... Прохожу метров 15

        И сзади раздается крик. Бешеный получеловеческий крик, который прорывается сквозь стенки и двери и резонирует в квадрате обнесенного забором двора. 
      
        «Ты хочешь, чтобы я умерла! Ты меня бросишь, и я умру... Ты этого хочешь?»

      Мне становится не по себе... Второй раз то же самое…  Я приостанавливаюсь, потом резко выбегаю за ворота...  Такси... мне надо найти такси...

      14

     Самоубийство это было, или несчастный случай, никто не знает. Разогнавшись, могучий джип вылетел на полном ходу с моста; частично согнул ограждение, рухнул с высоты в реку...

           Мне хочется верить, что Петька был злой как черт, гнал, потерял управление на скользкой ноябрьской мостовой... Будь машина поменьше, ее отбросило бы обратно на проезжую часть, но для   тяжелой,  высокой, на больших колесах,  кость легла иначе. Мне хочется верить, что Петька понимал рискованность игры с судьбой в таком двусмысленном месте и, пожелай он уйти наверняка, не рискуя остаться инвалидом, выбрал бы что-нибудь понадежнее — стену, обрыв... Но, может быть, он задумал устроить двум  гнавшимся за ним фуриям – матери и жене — партию в русскую рулетку... Выброс адреналина?    Что толку теперь гадать...

       15

         Прошло время...    Этой весной появился в печати мой комментированный перевод «Эмалей и камей » Готье, а вскоре после этого  мне дали грант  на работу в Национальной библиотеке Франции. Я выехал в Париж солнечным майским днем. Маша проводила до поезда в Москву – она заканчивала   магистратуру... 
         Перед самым  отъездом из Парижа меня подстерегал  приятный сюрприз:  нежданно-негаданно выплатили деньги за пару лекций, которые попросила прочитать принимающая сторона;  в аэропорту   де Голля, ожидая самолета, я заглянул в «Дьюти фри» и   вышел оттуда с бутылкой  Hennessi VSOP ценой в две сотни евро... Французы почти  не пьют своих экспортных коньяков:   предпочитают  арманьяк, если уж захотелось крепкого. Но эта пафосная бутылка мне приглянулась... Возможно потому, что Петька скорее всего купил бы что-нибудь в этом роде, будь он на моем месте...   

    16

    Я завершаю  свой рассказ там, где его начал – за потертой  клавиатурой, напротив бутылки из «Дьюти фри»;  содержимого в ней заметно поубавилось... Единство места — город Энск; единство времени – день гибели протагониста... Прошло четыре года.  Герой лежит под могильной плитой на городском кладбище, одна героиня ест селедку «Золотая рыбка», вторая плачет, слушая Шуберта...  «Не затянется в сердце рана.  Мне так больно и мне так странно...    Ты ушел от меня так рано, Но я вечно буду любить...»   

       Мне скажут, что пора пятиактных трагедий давно закончилась, и даже пародий на пятиактные трагедии...  Что подобные характеры — любовь выше жизни, долг выше любви;  верные друзья и безутешные  любовники, матери-тираны  и предательницы-жены –  если и случались  во времена Расина,  то давным-давно перевелись... И что Шуберта двести лет как никто не слушает… 

          Что я могу сказать? Хотите верьте, хотите нет. 

              Jedem das seine.