Квазитехнология. гл 19. П-рана

Продолжение. Начало в  http://www.proza.ru/2020/04/01/1627

Звонить Мише не потребовалось, по правилу «перехода хода» на телефоне осталась только смска от него с сообщением о том, что он ждёт Милу в Сокольниках. Мила просто написала:
- Буду завтра в полдень. 
Ответом ей было короткое «ок».  Время прибытия Мила назначила по просьбе Вильяма. Летаргический сон Игоря  не оставлял ей иного выбора.  Игорь был в пассивных заложниках у Вильяма, Мила в активных. Приказ преступника – закон для заложника.  В желании Вильяма убежать в Мишин мир Миле чудилось нечто лживое. Он вполне мог заманивать Милу в ловушку, как когда-то заманил в неё Мишу, да и сам Миша мог быть ловушкой для Милы, этакой дьявольской многоходовочкой.
 
Впереди у Милы были целые сутки, чтобы попытаться  хоть как-то осмыслить абсурдность происходящего  и  найти хоть какие-то выходы.
- Вилли, разреши мне эту ночь поспать дома. Моя кровать занята, и я хочу взять с собой кое-какие вещи из личного архива.
- Конечно, Мила. Как я не могу исполнить твоего последнего желания в этом мире? – сказал Вильям, смачно обсасывая креветочный хвост.
- Ты – палач?
- Теперь уже не палач. Из меня вынули букву А, мой любимый домик с чертой -перекладинкой Теперь я – плач – вечный и скорбный. Весь мой мир закрывается. Столько веков, столько событий и всё теперь канет в Лету, в эту гадкую подземную реку, в которую стекло всё озеро.
- Ты же сам его осушил.
-  Я просто ускорил неизбежное. Теперь в эту воронку постепенно летят песчинки, камушки, воздушек… Скоро начнётся его нехватка. Люди начнут задыхаться. А с другой стороны все вещи станут золотыми, - Вильям вытер ладони салфеткой, потянулся рукой к зубочистке.
- И звёзды тоже озолотятся? Или этот процесс будет только на нашей планете?
- Звёзды? Мила, а что я знаю про звёзды? Ничего. Это же ваши плазменные части, источники вашего человеческого существования, ваша энергетическая подпитка. Нам, чертям туда вход запрещён. Самое большее нас пускают  вокруг орбиты полетать.  А про остальное – нам приходится показывать шоу. Нам недоступны звёзды и живые клетки. Они полнее, чем наш проективный мир. Мы же можем только владеть их проективной, символической частью.  Они – ботинки в нашем мире следов. Мир следов, мир теней – вот  наша вотчина. Вот эти следы мы и можем искажать. Всё в точности по Платону. Мы сидим в пещере, наблюдаем  и искажаем тени реального мира. И наша пещера – это трёхмерная плоскость - сфера. Сейчас мы в ней, а завтра… Завтра её оцифруют, озолотят, уберут лишнее, вывернут наизнанку и повесят яблоком на Древо Познания, искушая очередного юного звезданутого светоча.
- Э, Вилли, потише на поворотах. Да, мне не сто лет, я мало чего знаю. Но я умею чувствовать.

- Милочка, чувство – ничто, опыт – всё. Без моего многотысячелетнего опыта,  ты как крылья от бабочки. Крылья есть, а полёта нет. Для полёта бабочке всё же нужно тельце, то самое бывшее червячное. Пусть и червячно-гусеничное, но бабочке без него никуда не улететь. А бабочка крылышками бяк-бяк-бяк,бяк! А мы её голубушку шмяк-шмяк-шмяк, шмяк!
- Вилли , прерати. Мне не до шуток. Ты ведь только Россией командуешь, не всей планетой же. И над вами, чертями, видимо,  есть верховный главнокомандующий.
- Есть. Наш чертячий Бог  - это суперквазитехнология нашего мира – печатный денежный станок – ФРС. Это истинный архитектор мира. Финансовая суперфункция  - это то, что существует само по себе, без телесных носителей.  Ей не нужны крылья бабочки, она гусеница, которая живёт в мозгах людей, делая их рабами денег. Она богиня – этого мира. ПЭЧ лишь её производное.  Она – архитектор, ПЭЧ просто – прораб у неё на службе.  Когда-то она была привязана к золоту, но потом отвязалась от золотого сечения и обрела свободу.  Сладкую свободу! Это не бабочкина крылатая свобода. Это свобода гусеницы, умеющей залезть в любой мозг и жить в нём, служа своей главной матке, самой высшей квазитехнологии этого мира – денежному станку.

- Ты упомянул золотое сечение?
- Да. В противовес  функции ФРС, есть некая золотая гармоничная функция соответствия, сохранения баланса входа и выхода. Я понимаю, о чём ты думаешь  -  они закрыли вход и начали работать на выход. Они наполнили мир виртуальными деньгами без золотого содержания. Но вход открылся и теперь всё реальное золото  эквивалентом виртуальному возвращается в мир, так?
-  Да, так. Значит, гармоничная функция главнее, чем финансовая?
- Женщина, ты умнее дьявола! Сейчас начну скрежетать зубами.
- Ты говоришь – «они». Они – это кто? Верховные черти?
- Не знаю. Может быть, он и один. Верховный сказитель нашего мира.
- Верховный сказитель?
- Мила, любой сказитель – это исказитель. Всё дело в степени искажения и отклонения от гармоничной функции.  Свобода искажения – это священное право любого сказителя.
- Исказителя, если точнее сказать… Значит, верховный  сказитель – это исказитель. Искажение – это ложь . Это он, конечно он…
- Что ты задумала, Мила?
- А ты прочитай! Зайди в мой плазменный мозг, допроси моего стрелочника. Слабо?  И червякам денежным не ужиться во мне, ведь так? И я же не одна такая.
- Одна.
- Ты всё врёшь. Я не одна.  Вот даже Миша…
- Миша? Миша там. А ты здесь.
- Птица, крыса, лошадь и человек…
- Что ты бормочешь?
- Вспоминаю твою мясницкую. С рыбкой на крючке, с  бабочкой и гусеницей всё теперь понятно. Остались крылатые и млекопитающие.
- Птички червяков едят, Мила, не забывай! Мне забавно смотреть, как ты пытаешься переформатировать туманный символизм в « ясную  и понятную погоду».  А ведь символизм – это вечный туман, это кладезь сомнений и  генератор смыслов.
- Крыса. Крыса обитает в норах под землёй. Ты хочешь затащить меня к Мише под землю.

- О! Началось. Это то самое, из-за чего я отложил время перехода. Обычная бабская истерика. Мне лишнего огня не пережить.  Зачем мне оно там, на входе? Давай, Мила, воспламеняйся тут, перегорай, искрись и … Я знаю, завтра ты сама потащишь меня туда.  Ты прибежишь спозаранку с горящими очами и бьющимся сердцем. Я буду сопротивляться, хвататься за углы, верещать, тормозить, а ты будешь орать на меня, отрывать меня с насиженного места. Иди, Мила, а то я сейчас пущу слезу. Иди. Ты свободна.
- Я свободна?
- Да. Впрочем, как и всегда. У тебя есть право выбора. Мы выбираем, даже если и не выбираем. Как там говорил Сартр… Э, минуточку! Человек обречен на свободу… У человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет её, как может.
- Всё, Вилли, я ухожу!
- Да… И запомни - право на любовь мы завоюем кровью. Это тоже Сартр!
- Пошёл ты к чёрту, Вилли.
- Мне не надо идти, я в нём. Да, и, Мила, возьми эту коробочку с едой. Святым духом сыт не будешь. Мне ты нужна живой и здоровой.
 
Мила сжала губы, поняв, что Вилли не угомонится, последнее слово должно быть за ним.  День стремительно катился к закату и  сейчас, видимо, наступало время действия, а не болтовни. Какого действия точно Мила не знала. Но, во-первых, ей надо было попасть домой.
Гробовой лифт перенёс её бесшумно и плавно на землю. Никаких Мерседесов! Коробка с едой утонула в сумке. Мила уверенным шагом направилась в сторону ближайшей станции метро. Но так бывает в дурных снах, когда с каждым шагом из тебя словно бы уходит сила. Слабость как предвестник обморока накатила не внезапно. Она имела вид медленной приливной волны. Город сейчас напоминал море , которое тяжёлыми свинцовыми волнами накатывало на парапет восприятия. Даже  если закрыть глаза и уши, не убежать от гула вибрации, которая сотрясает всё тело мелкой противной дрожью.
Мила достала телефон из кармана сумки, набрала заветный номерок- якорёк.
- Алька, привет! Это опять я. Ты можешь сегодня ко мне придти.
- Во сколько?
- Примерно через час я буду дома.
- Хорошо. Тебе что-то надо принести?
- Ничего. Кроме самой себя.
- Хорошо. Постараюсь.
- Это очень важно.
- Приду. Не трясись, подруга.

После звонка Миле стало чуть полегче. Мир обрёл резкие грани, тени и полутона. Синим квадратом наверху обозначилось небо. В сером потоке людей, спускавшихся под землю, можно было различить отдельные лица. Жизнь продолжалась в своих обычных  потоках, невзирая на все пугалки от Вилли. В вагоне метро Мила даже поймала на себе заинтересованный мужской взгляд.  Мужчина, кажется, вышел за ней, но на эскалаторе она потеряла его из виду. Мания преследования – такое тоже могло случиться. В остальном вокруг люди как люди. Кто-то погружён в свои невесёлые мысли, кто-то улыбается чему-то сокровенному. Трудно поверить в то, что этому миру скоро придёт конец, и что продолжение его зависит от Милы, от её выбора. Это просто чушь. Она вернётся к себе домой, выспится. Завтра начнётся обычный день, в котором нет места Вилли и его фокусам. Правда, надо как-то зарабатывать деньги. Без денег, как жить? Дизайнеров всюду развелось немерено. Мир капитализма такой бестолковый. Или садись на кассу или на офисный стул, изображай деятельность. Словно мельница перемалывай в себе муку, на сдобные булочки для хозяйских ртов. Мука звучит почти как  мУка.  Все создают всякую  виртуальную чушь и перепродают её друг другу. Вот в Мишином мире, наверняка, дела более серьёзные. Он говорил, что там возможны тонкие детективные ходы и сюжеты. И, видимо, публика будет более культурная, чем  здесь и сейчас.

Мила поняла, как она безмерно устала от лошадиных лиц на экранах рекламных щитов, от всех этих моделей, певичек, блондинок в шоколаде и прочей нечисти, которая хвалится своими гардеробами, домами и эксплуатацией человека человеком.
Вот щёлкает замок, открывается вход в уютную норку-квартирку. Всё в ней по-новому. Но почему-то не лежит душа к новым дизайнерским формам, чудится в них что-то хищное и нечеловеческое. Настырно лезет в глаза чёрный цвет дерева и  черный хрусталь, обрамляющий зеркала. Готика в угольного цвета деталях, космос в галактических узорных разводах. После апартаментов Вилли квартирка кажется крошечной ячейкой, просто домик для куколки.  Туманно приходят  мысли о вампирах, которые пьют кровь как жизненную прану. Кровь -  это тёплый огонь. Солёный или сладкий? Просто  неугасимый огонь внутри тела. Тёплый, бьющийся в сердце толчками. Сейчас чужие новые предметы окружают Милу.  Хорошо, что остался уголок с бабушкиными вещами. Надо бы разобрать его.  В пакет сложены бумаги, отдельно деревянная  шкатулка с мелочами.

Из глаз Милы полились слёзы. В руки из стопки бумаг выпало старое фото родителей. Папа и мама,  оба молодые, стоят, взявшись за руки. После пожара тогда не осталось ничего. Мила была слишком мала, а бабушка не рассказывала. Огонь и кровь  - это целительная прана или  незаживающая рана? 
Руки бессмысленно тасовали стопку старых документов, сил вникать в их содержимое у Милы не было. Она уложила пакет в заплечную холщовую сумку. Содержимое деревянной шкатулки пересыпала в пластиковый контейнер, лишняя тяжесть сейчас ей была ни к чему. В ворохе крохотных безделушек её внимание привлекло берестяное колечко. Оно как раз по размеру  подходило на указательный палец. Нарисованный шрам на пальце ничуть не побледнел. Мила, кстати, уже и свыклась с этой отметиной. От Бога она или от чёрта, всё же она выделяет Милу из серого фона людей, тянущих лямку своего бытия.

Походы с бабушкой в лес Мила помнила смутно. Дошкольный возраст оставляет в памяти редкие кадры. Если их вспоминать и перекручивать в памяти, они могут обрасти новыми подробностями – исказиться, как сказал бы Вилли. Что искала бабушка в лесу? Вроде бы выходы. Она заходила в лес по одной тропинке, а выходила по другой, надеясь вернуться в тот мир, где не было пожара. Почему-то она была уверена, что пройдя через лес, можно выйти в иную реальность. Потом бабушке пришлось долго лечиться, пить гормональные таблетки, от которых она опухала, и глаза её теряли лихорадочный блеск, тускнели и гасли.
Шрам на пальце под берестяным колечком натянулся ниткой боли. Мила сняла колечко с пальца, спрятала в контейнер. Остальные бабушкины вещи  она трогать не стала. Холщовую сумку с «архивами» Мила отставила в сторону.

Тело запросило воды. Мила включила кран, наполняющий ванну, насыпала в неё хвойной соли. Попутно сварила чашечку кофе, распаковав коробку с едой от Вильяма. В коробке она нашла три вида колбасы, нарезанной тонкими пластиками (явно паковал с сарказмом), вспененные разрыхлителем две булки, имитирующие хлеб, и три вида пакетиков. Один с кетчупом, другой с горчицей, а третий с сырным соусом.  Соорудив бутерброд, Мила ушла с ним и с чашкой кофе на лоджию. Там в нефритовой норке она должна была расслабиться. Но не получалось.  В голову лезла реклама, которую зафиксировали глаза в метро, помимо её воли, ещё в голову лезли мысли о том, что она жертва чудовищных игр, просто разменная пешка в партии между неизвестными игроками, которые не видны всем другим пешкам  и возвышаются над ними, дурея от своей недосягаемости и вседозволенности.

Пить кофе с расстановкой не получилось, ванную она тоже приняла наспех. В теле трепетали неведомые пружины, рождая беспокойство,  или наоборот беспокойство  рождало сжатие пружин.  Обычно такое состояние гасят сигаретами или спиртным. И то и другое вызывало у Милы стойкое отвращение. Может быть, стоит куда-то выйти? В городе человек как зверь в клетке. Куда пойти? А главное, зачем?

В дверь позвонили. На пороге стояла любимая подруга. В фиолетовых лосинах, жгутовыми узорами переплетающими стройные ноги, и в спортивной короткой  курточке цвета мяты. Её светлые волосы были собраны в хвост, расширенные зрачки  охватили Милу «небесной эйфорией» особого взгляда.  Такую эйфорию носят в себе все влюблённые девушки. Синие круги у Альки под глазами были припудрены. 

продолжение в http://proza.ru/2020/06/09/1204