Я халявщик

                Посвящаю  памяти Афанасия Лазаревича Коптелова
Печально и обидно. Но это так. Ладно бы можно было что то ис-править как в случае с Леней Голубковым. Он натрепался с чужих слов в экраны доверчивым гражданам и пошел дальше играть в театрах, а я уже не могу так сделать. Во-первых, я не артист, во-вторых, не трепался на всю страну, а только в небольшом зале перед коллегами и очень давно. Но все равно на закате надо виниться. Они ведь тогда меня приняли за кого-то другого, хотя и знали довольно хорошо.
Ведь уверен, что мои извинения никто не прочтет, никто не оце-нит, а в глазах своих внуков я опущусь вниз. Но нечто непреодо-лимое тянет повиниться. А может ничего не тянет. Просто больно хороший прием я в то время изобрел и охота его озвучить, по-скольку теперь уж воспользоваться им не смогу в силу объектив-ных причин – стал стар и немощен. А кому-нибудь вдруг приго-дится.
Моя жизнь наладилась в материальном плане к тридцати годам, когда я уже  имел жену и дочку и даже квартиру в двухэтажном коттедже под Новосибирском в деревне Барышево. Научный ин-ститут, рожденный из МТС (машинно-тракторная станция) ус-пешно развивался, росли кадры. В их числе был и я, одним из пер-вых защитивший кандидатскую, и сразу получивший зарплату в 300 рублей, против 130. Мы успели пережить хрущевские време-на, поиспортив желудки мякиной вместо хлеба, пополняя мясной рацион охотой на зайцев и тетеревов, которых в ту пору в округе было полно. Теперь на тетеревином токовище стоит институт микробиологии – детище холодной войны. Успели сделать и не-которые успехи в науке и политике. Благодаря мудрому парторгу, который затащил в партию группу работяг с нашего эксперимен-тального завода, мы(4-5 молодых ученых) получили квоту (типа хлебной карточки) для получения партбилета. Дороги открыва-лись широкие и ясные – успевай твори, тем более, что директор Борис Васильевич Павлов, партизан, разведчик, демократ по при-званию, поддерживал и направлял нас всячески.
В ту пору в нашей деревне жил выдающийся человек, которого партия лелеяла, содержала и охраняла. Имя ему Афонасий Лаза-ревич Коптелов, человек, который всю свою долгую жизнь посвя-тил изучению и описанию деяний В.И.Ленина. Это теперь по прошествии многих лет мне понятно, что о вожде можно писать как угодно, лишь бы в соответствии с линией партии совпадало. Изучив любимого мной С.Довлатова и поняв как варится каша, я стал соображать, почему наш земляк уже тогда жил припеваючи, не бегая каждый день на работу.
Он жил на крутом берегу речушки Ини в приличном домике с садом, окруженный заботой верной жены и было ему тогда уже далеко за шестьдесят. Выезжал на закрепленной легковушке в город только для получения наград, гонораров и в обкомовскую больницу. А так все время трудился, завершая главный труд – трилогию «Возгорится пламя» про деяния (злодеяния) великого вождя всех народов и весей. Во всей нашей большой деревне было всего три телефона – у нас в приемной Всесоюзного института, в сельсовете и у Афонасия Лазаревича.
Иногда в институте появлялась его жена с разными мелкими просьбами, касающимися быта, а так наши дела не пересекались, и тема науки у него даже в отдаленных планах отсутствовала. Лично я и не подозревал, что вскоре придется на деле доказывать свою коммунистическую сущность, свое отношение к вождям и партии. Сейчас могу открыто говорить, что членство в партии мне нужно было для карьеры и вскоре я в этом реально убедился. Два молодых кандидата претендовали на должность завлаба и выбрали меня коммуниста, так что партбилет впервые мне принес дополнительно приличную сумму к зарплате и потом ни раз выручал в спорных вопросах. Мы все научились на партийных занятиях демагогии и словоблудству, нам ставили зачеты, но наши знания в теориях и историях коммунизма были примерно на одном уровне на протяжении десятилетий. Сколько времени ухлопано на все это жутко вспомнить, но приходилось ради себя, своей семьи все терпеть. Да честно сказать и не терпеть, а пассивно участвовать. Только единицы прозревали и начинали бороться, но среди таких нас не было. Даниель и Синявский шли в тюрьмы, а мы карабкались по служебной лестнице, добиваясь званий и должностей, опираясь на благосклонность партии.
Прошлое моей семьи, если бы я хоть немного уклонился от линии ее, могло послужить поводом к преследованию, поэтому прихо-дилось в этой стае держаться ближе к авангарду, но не в первых рядах, откуда выдергивали в парторги, инструктора и т.п. Сейчас что угодно можно говорить, но оправдать трусость нечем.
Тем временем наш писатель закончил трилогию как раз на кануне 100-летия со дня рождения ВИЛа (Владимир Ильич Ленин) и успел отхватить ленинскую премию. Такое событие не могло пройти незамеченным, но до нас долетели только отголоски мероприятий. Иду я утром на работу мимо клуба и вижу объявление, что в пятницу (завтра) состоится творческая встреча с лауреатом ленинской премии. Обычно осенью в пятницу мы отправлялись на рыбалку или охоту, но в эту ничего не планировалось и я для себя решил, что пожалуй стоит сходить на эту встречу, показать дочери живого классика. Лично я любил в ту пору только А.П.Чехова да Ильфа с Петровым. Потом прибавились Ремарк, Хемингуэй, а в последнее время влюблен в Довлатова. С такими мыслями прихожу в лабораторию и нахожу на столе записку: «В.В., вас просил зайти Ваган Семенович, я ушла на ВЦ, Рая». Рая – это наша лаборантка, казачка, красавица, стройная как лань, но с резким бескомпромиссным характером. В лаборатории она была хозяйкой и имела авторитет, который мне был на руку – со всеми мелочами перлись к ней, а не ко мне. ВЦ располагался в бывшей МТСовской конюшне и всякий научный сотрудник, чтобы написать в статье «закономерность получена с помощью ЭВМ» бежал туда, проверяя действительно ли дважды два это точно четыре или приблизительно.
В ту пору будущий прфессор Мкртумян Ваган Семенович (свет-лой памяти), израненный и искалеченный на фронте возглавлял нашу партийную организацию и сидел он в другом здании. Мне лень было надевать только что снятый плащ и идти под дождем к нему. Решил, что перед обедом и зайду. Только стал вникать в распечатку с ЭВМ, как заходит Раиса Петухова (сегодня доктор наук как и ее муж Николай, а тогда рядовые инженеры, завидо-вавшие мне за кандидатскую, а учились мы в институте вместе). Взглянув на нее, я сразу понял нестандартность ситуации. Она ехидно улыбалась и спросила:
– Ты читал книги Коптелова?
– Мне что делать нечего, – отвечаю и начинаю волноваться, – а что случилось?
– Тебя заждался Ваган, он все и объяснит, и не советую тянуть!
С этими словами она гордо удалилась. Иду к Вагану Семеновичу и не догадываюсь связать прочитанное объявление с книгами Коптелова и партийной организацией. Он мне быстро все объяс-нил.
– Вам В.В. поручено выступить на читательской конференции, посвященной выходу трилогии Коптелова А.Л., присуждению ему премии…
– Почему мне, – перебиваю его, – у меня на носу доклад в Москве и вообще на эти темы я не специалист выступать...
– Ваша кандидатура согласована в обкоме, в свою очередь пере-бивает он, – мероприятие очень ответственное, будут из обкома, райкома, от союза писателей и другие, так что не будем терять времени. Идите готовьте доклад минут на 15!
Спорить было бесполезно. На последок спрашиваю.
– У вас хоть есть эта злополучная трилогия, ведь наверняка ее в библиотеке нет еще.
– К сожалению, я не успел приобрести, но мы сейчас позвоним его жене и попросим на время, а вы пошлите кого-нибудь к ней.
Так мы и поступили. К вечеру я имел три увесистых тома в пре-красном переплете на приличной бумаге, не то, что покупали за макулатуру там всяких Достоевских или Куприных. В распоря-жении моем оставались сутки, что вполне достаточно для нор-мальной работы над докладом, но нормально это тогда, когда ин-терес есть, а тут сплошное насилие. Настроение испортилось по двум причинам. Во-первых, не удалось отвертеться от этого «по-четного» задания, во-вторых, физически не могу себя заставить хотя бы бегло прочитать выдающийся труд, оцененный высшей наградой страны. Как будто заело или заклинило. Мозг начинает помимо моей воли (так случалось уже не раз) искать выход и бу-дит меня в три часа ночи с готовым сценарием действий. Вскаки-ваю и через десять минут имею тезисы оригинальнейшего докла-да, как я полагал и как через несколько часов подтвердилось пол-ностью. Я стал на несколько лет лучшим другом семьи писателя, он рекомендовал меня для публикаций в «Сибирских Огнях», где был членом редколлегии, я в научных кругах представлял крыло ученых с писательским уклоном, но так в серьез ничего и не написал, а теперь довольствуюсь подобными опусами. Но вернемся к теме.
Мне очень хотелось разобраться в истории нашей многострадаль-ной родины, понять место и роль моих предков в ней и, наконец, привить своей подрастающей дочери черты, за которые можно не бояться, что их в очередной раз надо перекраивать, как было со мной. Ведь до 10-12 лет я каждый день просыпался с мыслью: «Как здорово, что я родился в СССР, а не в Америке где линчуют негров!» Первый ушат холодной воды на меня вылил Драйзер, доказывая в своем романе, что там почтальоны ездят на собствен-ных машинах. Потом пошло и поехало. Мать Сталина иначе как сатрапом не называла, но всегда оговаривалась: «ты не вздумай это где-нибудь ляпнуть». Незадолго до описываемых событий во мне сложилось твердое убеждение, что коммунисты во главе со Сталиным, пренебрегли заветы Ильича, потому то так и живем и пора что-нибудь изменять, иначе плохо будет. Но одно дело ду-мать, а другое вершить. Ленин для меня был гением, хотя ни од-ной его статьи я не удосужился прочесть до сих пор и теперь уж точно никогда не прочту. Но и тут меня поджидал удар. Попав в ряды «строителей коммунизма» должен был нести какую-то пар-тийную нагрузку и оказался в народном контроле. Нас стали учить как ловить жуликов и расхитителей социалистической соб-ственности. Для народных контролеров издали брошюрку, где ВИЛ призывал к бдительности, и меня ошарашила его записка другому пламенному революционеру – Дзержинскому Ф.Э. По-сле осмысления ее в моей душе поселилась постоянная тревога за моих детей и внуков, которая не исчезает никак. Почему? А пото-му, что история развивается по спирали. Мы имеем сейчас, когда уже коммунистов справедливо отодвинули на задворки, систему, у руля которой опять представитель той самой конторы, где вер-шилась кровавая гнусность.
Так что же такое написал ВАЛ Дзержинскому? А вот что: «Фе-ликс Эдмундович! Золотой запас республики иссяк. Золото оста-лось только у церковников. Организуйте несколько показатель-ных процессов и реквизируйте ценности». Воспроизвожу по па-мяти, может что то и перепутал, но за смысл ручаюсь. Не больше, не меньше. Сколько безвинных душ было загублено? Сколько церквей порушено и поругано? Видите ли, у них иссяк запас, не помогли картины и ценности, собиравшиеся веками, которые они пустили с молотка, не помогли реквизиты у аристократов, а власть вожделенная уходила из рук. И сколько еще миллионов жизней загублено было потом ради сохранения этой кровавой власти.
Какой вывод я тогда сделал? Уйти с головой в науку и пытаться своей работой помогать самой обездоленной части – крестьянству и честно следовал этому пути и не разу не терзался вопросом «уехать – не уехать», когда приоткрыли занавес. Сейчас бы уехал, но уже никто не приглашает. Поэтому ни грамма меня тогда не мучила совесть, что халтурю, халявничаю. Было чуть неловко перед коллегами, ведь они все принимали за чистую монету, хотя, наверняка, некоторые догадывались, поскольку болтовня у костра на рыбалках и охотах обычно была откровенной.
Итак, утром в пятницу сажусь в лаборатории за стол, открываю на обум Лазаря томик лауреата и натыкаюсь на описание картины спора ВИЛа с Каутским, где то в эмиграции, где то на квартире. Вдруг мой мозг настораживается на описании того, как собесед-ник Ленина нервно достает папироску, мнет ее длинными худыми пальцами и закуривает. Что необычного в этой картине? В ту пору почти все курили, но Ленин был пассивным курильщиком, как бы сейчас сказали, и никого не гнал от себя за зловоние. Я мысленно представил эту картину и весело рассмеялся. Удача сразу пришла ко мне благодаря этому эпизоду. Сценарий доклада полностью совпал с ночными тезисами. Захлопнув книжку, пошел по другим лабораториям потрепаться, покурить, услышать или рассказать пару анекдотов.
К концу рабочего дня меня разыскал Ваган Семенович и удосто-верился, что все будет хорошо. Огорчились мы оба только из-за отсутствия текста доклада, но тут же нашли выход. Он должен был организовать запись его с помощью лаборантки, а я потом взялся отредактировать. Ближе к назначенному сроку торжества мне стало казаться, что мою авантюру разоблачат и с позором заклеймят с вытекающими последствиями. Но времени для изменения сценария уже не было, не было и желания. Авантюры вещь рискованная, но и захватывающая. Для какого то типа людей они становятся образом жизни с дикими взлетами и катастрофическими падениями. Слава Богу, к ним я отношусь частично.
Меня, как докладчика сажают в президиум, где привычно и удоб-но разместились разные функционеры. Юбиляр расположился справа от председателя собрания, ближе ко мне. Спектакль начал-ся. Что говорили, сколько и о чем – пролетело мимо меня, даже не царапнув память. Я же прокручивал про себя первые предложе-ния, а дальше сплошная импровизация, качество которой зависело от вдохновение. Отчего оно зависит до сих пор не знаю, но  меня обычно захватывало, и получал я приличный кайф от всего этого. Как будет на сей раз?
Наконец, слышу, что мне предоставляют слово. Беру все три тома и иду к трибуне. Достаю из кармана чистую бумажку – пусть ду-мают, что это тезисы – и открываю рот для озвучивания первого предложения и вдруг слышу детский голосок из зала.
– Это мой папа!
Зал рассмеялся, президиум тоже. Председательствующий Ваган (так мы его уважительно звали за спиной) вдруг говорит: «А тебе, Марина, слово не давали!».
Опять смех и одобрительный шум. Смотрю на юбиляра – ему этот каламбур вроде нравится, да  и всем как-то стало приятно и просторно.
Наконец можно говорить и мне. Три первых предложения в памя-ти, но вдруг мой мозг через язык выдает следующее:
– Я не будучи поэтом… – Мгновенно пролетает сцена из Чехова, когда один придурок от нечего делать сочинил на даче поэму и т.д., – и писателем…, –продолжаю я в замешательстве. А из зала.
– Это мы знаем!
– Прошу соблюдать тишину, – привстает Ваган.
– Так вот я начинающий исследователь, овладевший некоторыми методами анализа и синтеза (из заготовленного) поражен одним обстоятельством...
В зале и президиуме появилась настороженность. Чем это я таким поражен. Большинство ведь прекрасно понимало фальшь всего происходящего. Труднее всего было тем, кто уже тогда знал истинную цену нашему вождю.
– Я не профессионал, чтобы оценивать художественность этого произведения, не историк, который может выяснить точности и неточности его. Я простой читатель и честно должен сказать нра-вится мне книга или нет. И если вы меня спросите почему она мне понравилась или не понравилась, я не смогу ответить. Я, повторяюсь, не профессионал. Но прежде чем сказать эти слова, давайте вместе представим хотя бы один эпизод из этой трилогии. А их тысячи.
Так вот, если мы откроем страницу … первого тома, то нам пред-ставится картина беседы В.И. с тогдашним его сподвижником Каутским. Конечно, как я понимаю, это не историческая хронология, а плод фантазии автора. Какой-нибудь критик может здесь найти и несоответствие и передергивание, и изъяны  художественности картины беседы и что угодно. Я же здесь нашел такое, что меня действительно поразило. Что значит написать, что собеседник разминая папироску решил закурить? Какую нагрузку для всей сцены беседы несет этот факт! Да никакой. И автор перед дилеммой. Либо выбросить эту деталь из текста, либо найти подтверждение тому, что Каутский курил и курил именно папиросы. Поскольку в книге Каутский курит, то автор это достоверно знает. Я могу только догадываться, что пришлось Афонасию Лазаревичу проделать, чтобы удостовериться в этом факте, который в принципе, для идеи трилогии не имеет никакого значения. Мы рассматриваем художественное произведение, а не документальную повесть о вожде. Но в этой теме у пишущего столько ответственности и чернового труда, что только можно удивляться и восхищаться проделанным.
Пусть сам А.Л. нам расскажет как он выяснял почему Каутский не берег своего здоровья. Лично у меня три варианта поиска.
Первый, маловероятный. Звонок родственникам революционера с просьбой уточнить этот факт. Если они даже живы, то могут и не помнить подобного и придется доуточнять.
Второй. Где-то найти опубликованное свидетельство и сослаться на него, но ведь это художественное произведение и тут не принято список литературы прилагать.
Третий. Найти фотографии, где бы человек был изображен с па-пироской. Но революционеры не очень любили фотографиро-ваться.
Четвертый, самый верный. Закопаться в архивах и уповать на уда-чу, что не через год наткнешься на достоверный источник.
А ведь таких сцен, повторяю в трилогии сотни. Поэтому как ис-следователь я не могу не оценить эту работу на отлично. И в на-ших измерениях она «тянет» на три докторских и звание академика, что впрочем лауреатство перекрывает все это. Спасибо.
– Краткость сестра таланта, – произнес Ваган Семенович и обра-тился к юбиляру по поводу его планов на текущий момент. Юби-ляр сидел довольный как кот, съевший сметану по разрешению и даже не выходя к трибуне сказал: «Докладчик призвал меня рас-крыть секрет. А секрета нет. Труд писателя тяжелая работа и если она вознаграждается, то выше прыгать некуда. Спасибо и вам».
Я уложился в четыре минуты и заработал неплохие аплодисмен-ты. Заметим, как ловко я выкрутился из вопроса пения дифирам-бов вождю. Я их спел автору и не за художественность, а за труд исследователя, что действительно присутствовало. Растроганный автор тут же с дарственной надписью отдал мне все три тома и в последствии присылал мне всякие знаки внимания. Но потом мы переехали в ВАСХНИЛ – городок. А уже работая в Москве я уз-нал о его кончине.
Согласно Довлатову С.Д. таких ленинианцев у партии было не-сколько, но с ними я не имел чести быть знакомым и не могу их сравнивать с нашим земляком.
Одно жалко, что тысячи и тысячи гектар березовых и других рощ пустили на все эти произведения, где суть лжива, характеры, от-бросив все детали, палачей, действия кровавы, последствия ужа-сающие и не проходящие.
Но себя я считаю не причастным ко всему этому даже после того, что совершил однажды, а вскоре повторил в том же ключе.
Надвигался апрель семидесятого года. Страна напряженно рабо-тала над очередной пятилеткой и готовилась к новым свершениям в честь векового юбилея вождя. На кого обратили взгляд при подготовке торжеств в нашем славном коллективе? Конечно на меня – специалиста – ленинианца. Ведь наши функционеры партия были уверены, что трехтомник стал моей настольной книгой.
Отказываться не было смысла. Была правда одна закавыка. В обя-зательном порядке для согласования в райкоме требовались тези-сы доклада. А я их и на более серьезные темы никогда не писал. Ну, думаю, на сей раз чего-нибудь напишу и забыл про задание, поскольку в конце марта мы так здорово ловили судаков на Об-ском море, что моя жена не знала кому еще их сунуть. Все соседи на месяц перешли на рыбную диету.
В ту пору уже секретарем парторганизации был Петр Григорьевич Кулебакин (тоже светлой памяти), заядлый рыбак и охотник. Это был очень сильный физически и очень порядочный человек. Он  после рыбалки выполнял роль водочного курьера между сельпо у трассы «Новосибирс-Ордынск» и нашей машиной. И никто его за это не осуждал и не критиковал. Мог бы я, поскольку вечно сидел за рулем в силу больной печенки, но считал такие послерыбацкие попойки хорошим способом сплачивать коллектив. За неделю до торжеств он мне напомнил о тезисах и на оставшиеся дни до выходных испортил настроение, поскольку сюжета я еще не придумал. И еще одна неприятность «свалилась» на голову – мне не дали юбилейной медали. В институте в ту пору было сто с лишним, квота была – 80. Я из абориген и мне не дали. Правда, потом, заглаживая вину дали орден. Вечером в воскресенье пришла идея и в понедельник, договорившись с парторгом, что сам завезу в райком тезисы, отправился в город. В магазине «Мелодия» покупаю две пластинки с пламенными речами вождя, озвученные его соб-ственным картавым голосом и иду в райком, где в заклеенном конверте оставляю следующие тезисы: «Товарищи! Мы много раз говорили о Ленине, а вот в канун его юбилея предлагаю послу-шать его живой голос!» Пластинки прилагаются». Заклеенный конверт оставил в орготделе, полагая, что никто их смотреть не будет. Так и получилось. Зато на торжественном вечере из стерео динамиков мой коллектив в течение десяти минут слушал галиматью про кооперативы и еще про что то. Потом концерт, где звучало «Ленин ты наш рулевой…», потом фильм, потом пьянка, но не коллективная а лабораторная. Все мне завидовали за этот трюк с пластинками, а старшие товарищи благодарили за оригинальный подход к выполнению партийного задания.
Много позже я хотел проделать такой же трюк с длиннющей ре-чью Брежнева Л.И., но меня вовремя остановили. Кстати, Леонида Ильича Брежнева я выделяю из всей этой когорты и уважаю и имею доказательства почему он его достоин.
– Ну, так что, тезка-внучек, халявщик я? Или может быть всего ловкач?
Но если бы поручил Бог жизнь начинать заново, то уж точно ни-когда бы не стал трубадуром этой эпохи, где кучка проходимцев и прохвостов во главе с Лениным обыграла всех умных и дураков и превратила Россию в 20 веке в зону бедствия. А в 21-м – в зону сплошного пьянства, криминала и невиданных размеров разбоя и воровства. Россияне! Что же с нами будет, если мы не опомнимся!?
Москва, август 2004г, палата 537 2-ой клинической больницы.