Московский триптих

ПОСЛЕ ТОГО КАК

    Я не пишу ничего уже лет сто. Вернее, не так, конечно. Книгу своей жизни я пишу каждый день с утра до ночи, до того сонного забытья в темноте, которое заканчивается обычно в 6 - 8 утра. 
   Вот уже несколько лет я не вожу пером по бумаге и не касаюсь кнопок компьютера пальцами, чтобы нарисовать словами, связанными в предложения, реальную или нереальную картинку какого-либо жизненного эпизода или просто зафиксировать, поймать за хвостик, как мышку, пробегающую мимо мысль.
   Я больше не хочу ничего таким образом фиксировать. Я не хочу прикалывать булавками засушенных людей, словно бабочек, кузнечиков или жуков, размещать на листе бумаги между строк интерьеры или пейзажи, как листья гербария. Я больше не хочу создавать красивый мертвенный порядок, исключающий  живую жизнь.
   Много лет назад, когда я была маленькой, мне почему-то объяснили, что можно жить только после того, как... проплывешь кролем на животе и на спине столько-то метров, прочитаешь столько-то страниц, решишь столько-то примеров...
    Сначала мне это объясняли. А потом я стала сама  себе это объяснять. Напишу, решу, нарисую, сыграю, прочитаю, пробегу. А потом буду жить. Но это все не кончалось и не кончалось, и жизнь, та жизнь, которая должна была наступить потом, после того, как что-то сделаешь, эта жизнь всё отодвигалась куда-то.
   А потом это перестало быть важно. Важнее было пробежать, проплыть, проехать, прочитать, перерешать. Это постепенно стало намного проще, чем жить, а жить становилось все сложнее. Жизнь все больше наполнялась страхами, она всегда была неожиданна, непонятна и непривычна.
   Может быть, просто я не очень смелый человек?  Какой я человек? Этого я не знаю. Когда-то я считала себя человеком хорошим.  Потом, когда это оказалось не совсем так, я думала, что могу сделать что-то хорошее. «Умеете давать благие деяния вашим детям, будучи злы…» Но и это оказалось по-другому.
    Можно ли научить человека быть добрым? Нужно ли? И как это сделать? Нужно ли и можно ли научить любить, общаться, жить вместе?
    Теперь  мне кажется, что я никогда не умела ни жить, ни любить по-настоящему.               
    … после того как я написала это сидя в продувном дворе дома в  переулке на спортивной площадке с коричнево-черным искусственным покрытием на скамейке рядом с которой валялись ношеные черные кожаные сандалии и пластиковые шлепанцы в зеленом полиэтиленовом пакете  на газоне черный школьный мешок видно имевший отношение к этому содержимому картонки прихваченные по дороге мне не понадобились  все уместилось на одном этом листе А-4 с двух сторон парень и другой с ним подтягивавшийся на турнике девочка с собачкой на самокате стучавшаяся в окно первого этажа оказалось что всех их можно нет уже нельзя приколоть к этому тексту потому что уже после того как прошло…

                И началась жизнь.



ЧТОБЫ ЕХАЛИ МАШИНЫ

    Вот так получше. Немного. Их теперь видно больше, машин, беззвучно скользящих по проспекту в обе стороны за окном пиццерии. Стоило только чуть-чуть подвинуть один из цветков, занимающих весь подоконник, цветок с красноватыми листьями в массивном оранжево-красноватом горшке. Горшке такого-же цвета, как изнанка листьев на просвет окна. С лицевой стороны они бугристо-зеленые.
    Собственно, я так и думала: если чуть-чуть подвинуть этот цветок, машины станет видно лучше. Так и вышло. А вот куртку я накину. В этой маленькой пиццерии все время открывают дверь ради свежего воздуха. Из двери тянет, а весна в этом году холодная.
    Если подвинуться в угол мягкого диванчика, конечно, тянуть не будет, но тогда и машин не будет видно, даже если убрать с подоконника все горшки с цветами.
    А пиццу недосолили. И сыру маловато — как украли. Естественно, украли, только не тот жалкий сыр, который в ней есть, а тот, которого в ней нет. Я все собираюсь сделать пиццу дома,  это ведь несложно?
    Машины, конечно, было бы лучше видно с соседнего диванчика, но там расположилась посетительница, кстати, тоже в накинутой куртке, и не собирается уходить.
    Вот так все-таки лучше — если посолить и поперчить. Сразу мне как-то не хотелось это делать, всему свое время. А пицца уже подстыла — она ведь совсем тоненькая. Следующую порцию (она порезана на четвертушки) едим без соли и перца. Предыдущую я пересолила и переперчила. Я сегодня все пересаливаю.
    Решение все-таки заглянуть сюда за меня принял дождь. Когда кто-нибудь или что-нибудь принимает за тебя решения, это очень упрощает жизнь. Правда, только иногда и на первый взгляд.
    А взгляд на проезжающие машины -  он всегда только первый, второй может быть только на то место, откуда машина только что уехала, или куда уже приехала следующая, на которую ты смотришь в первый раз. И еще первый раз, и еще, и еще...
    Посетительница ушла, а на ее место сел мужчина с младшим школьником. Младший школьник пошел помыть руки, а папа или дедушка перенес приборы на освободившийся столик. Проехал троллейбус. Что за запись они крутят? Может быть, грузинскую эстраду, - хозяйка грузинка. Хотя слышится и английский, и французский. Сейчас французский.
    А до этого я задумалась, что люблю больше: ехать самой на машине или смотреть на проезжающие машины вот так, через окно. Именно через окно. Одно я могу сказать определенно, - я не люблю ехать в машине пассажиром. Я люблю ее вести, хорошо ли, плохо ли это у меня получается. Когда я еду в машине пассажиром, меня часто начинает мутить в разной степени, от легкого дискомфорта до нехватки воздуха и выворачивания кишок.
    Пицца совсем остыла. Когда ты ведешь машину, у тебя тоже на все, мимо чего ты едешь, один взгляд — первый. Второго не может быть, твоя машина и ты в ней уже это проехали, это нельзя переживать и об этом не надо думать. Вот почему я люблю водить машину. Здесь все просто: есть только настоящее и будущее, а прошлое остается за твоей спиной естественно, само собой, без твоего участия и малейшего усилия с твоей стороны…    
   Ушел мужчина с мальчиком, и я все-таки пересела на их место. Мне было  просто необходимо оказаться за соседним столиком. И я пересела туда с остатками пиццы.
     Бэмс! Машин не стало видно вообще. Только неподвижно стоящие на стоянке, и то они все оказались закрыты листьями цветов. Вот что значит не ценить своего счастья и глупо завидовать  кому-то!
    Но я уже не буду пересаживаться на лучшее место, хотя знаю, где оно. Оно, это самое лучшее место в плане обзора, на жестком стуле за столом, стоящим подальше от окна между тем и этим. А может быть, лучшим местом было мое прежнее.
    Это не важно. У меня осталось пять минут, и то надо успеть, как говорится, «помыть руки». Да, действительно, с жесткого стула обзор оказался самым лучшим, это я подсмотрела, проходя мимо. Но я уже покидала маленькое кафе с тонкой пиццей и цветами в горшках на подоконнике.
    Уже на выходе меня словно пронзила одна мысль.  Наверное, если выразить словами все мои неосознанные желания, одно из них будет звучать так: « Я хочу, чтобы ехали машины».
    Все равно, какие: легковушки, грузовики, ржавые жигули или новенькие иномарки, многотонные трайлеры и двухместные мерседесы, трактора и феррари, автобусы и троллейбусы.
    Все равно, куда: в соседний магазин, на соседнюю улицу, в соседнюю страну или на край света.
    Просто машины. И просто ехали. Просто я так хочу.

P.S.  А потом я нашла трактор. Большой пластмассовый игрушечный трактор. Я нашла его в коробке для газет, куда его бросили, потому что он не ехал. У него искривилась передняя ось. Ось я выпрямила, и трактор снова стал ездить. Я придумаю, что с ним делать дальше.



СТОЯ В КАФЕ

                Посвящается Кулинарии Ресторана «Прага»         
               
    Никого не удивишь написанным стоя. Писатель Алексей Толстой, говорят, писал за конторкой, а за столом дорабатывал. Да не он один.
     Впрочем, Александр Пушкин, говорят, писал, лежа в кровати с утра.
В кафе хорошо то, что можно поточить затупившийся простой карандаш над пустой пластиковой тарелкой, еще не выброшенной в контейнер для мусора. В его щель она пойдет потом, вместе с карандашными опилками от точилки. Точилку надо беречь, и  поэтому, сделав свое дело, она ныряет обратно во внутренний карман рюкзака. Еще пригодится.
    Это я поточила карандаш, затупившийся со вчерашнего дня. Вчера я писала в кафе сидя. То было настоящее кафе, а это, собственно, не кафе, а кулинария. Гораздо чаще, чем перекусить по дороге, сюда, в кулинарию при знаменитом ресторане, приезжают за фирменными тортами.   
   Я была здесь позавчера.  Пройдя насквозь всю длинную пешеходную улицу, решила все-таки заглянуть. И не пожалела, хотя в тот раз шла уже долго, и ноги устали. Но стоять оказалось легко, облокотившись на круглый столик.
   Позавчера было тепло и солнечно. «Насквозь» - это про сегодня. Все время, пока я уже не прошла, а проехала эту улицу на самокате, в лицо дул холодный ветер, стремящийся продуть насквозь мою кожаную куртку,  но он не остановил меня.   
    Ну вот, опять затупился карандаш, а тарелку забрали, предложив убрать ее. Тоже мне, ресторан! Отказаться было неловко, да и предложение застало врасплох.
    Когда-то в этой кулинарии зимними вечерами, после моей музыкальной школы, мы ели пирожные вместе с мамой. Все было другим: и пирожные, и стены, и двери.  И  люди тогда казались другими.  Вот столики были  такими  же, круглыми, как фирменный торт, вкус которого с тех пор мало изменился. Все-таки держат марку.
    На продавщиц  я  тогда не обращала  внимания.  А сейчас  понимаю, что без них, особенно без одной из них, эта кулинария не оставалась бы одним из немногих мест, где могут не только накормить, но и обогреть. Душой. Вот. Пришлось поточить карандаш на тетрадку, а опилки с нее стряхнуть в мусорный контейнер. Но и так ничего.  Поточила в последний раз, решив уйти, когда затупится.
   Наверное, на обратном пути ветер будет дуть в спину, моя большая, широкая куртка превратится в парус.
   Здесь сейчас совсем мало народа.  Сначала было больше, и за моим столиком с другой стороны разместилась женщина с тортом и кофе с пахлавой, стандартный набор, такой же, как мой. Напоминанием о ней остался выпуклый кругляш пролитого из ее чашки кофе: когда она отошла, я случайно толкнула столик. Вернувшись, она ничего не сказала. Может, не заметила.
    Проходя или останавливаясь где-то, мы оставляем разные следы. Капелька кофе -  ее след и на столе, и в моей памяти.   
    Затупился карандаш. Я собиралась уйти, когда он затупится. Кроме того, устал третий палец правой руки. Ощущение давнее и странно-знакомое. Похожее ощущение было от чернильной ручки в первом классе. Но там еще мозольный бугорок, на котором лежала ручка, делался фиолетовым или синим от чернил. Надо было его отмывать,  а он не отмывался.
    Забавно, что нельзя сказать «встала и пошла». Во-первых, не встала, потому что уже стою, а, во-вторых, не пошла, а поехала. Что забыла
дописать, допишу потом, память — как рюкзак за спиной. Напоследок надо поточить карандаш на тетрадку, чтобы аккуратно сбросить опилки в мусорный контейнер, а потом сдуть с тетрадки остатки грифеля. Вот так: «Фффффу!».

    P.S.  На обратном пути ветер  действительно дул в спину.