Чашечка чая

Стоп. Нет, нет и ее раз нет. Успокойся. Не торопись. Спешка неуместна. Спешка противна. Без суеты, пожалуйста. Для начала выпьем чашечку чая и только после начнем. Да, сахар есть. Корица? Ну, должна быть. О, да ты гурман. Извини, но мускатного ореха нет. Что? Как ты сказал? Я такой пряности даже не слышала. Слушай, садись и пей уже, а то заварю тебе голый чай и все. Ну вот, я уже не хочу ничего рассказывать. Вдохновение растворилось. Нет, завтра в это же время оно не конденсируется. Нет, и послезавтра тоже. Так, отдай-ка сюда корицу, без нее обойдешься, ты мне уже надоедаешь. Сам зануда.

Я люблю думать о  разнообразных вещах. Вот сейчас я придумываю как доставить муку моему гостю. Я не могу решиться: какие страдания сильнее – физические или душевные?  Можно много дел натворить. Войны тому живое доказательство.

Я делаю глоток чая.

Я люблю думать о разнообразных вещах. Вот сейчас я думаю о том, что наша жизнь станет намного интересней, если случится какой-то катаклизм. Ни магазинов, ни бассейнов. Захотел поесть, а еды нет. Это так интересно! Конечно, если я вынуждена буду перебраться в метро, как написано в книгах про всякие глобальные катастрофы, то мне будет не так уж интересно, особенно во время переходов между станциями – абсолютная темнота – это тебе не черным по углю рисовать.

Я делаю глоток чая.

Я люблю думать о разнообразных вещах. Например, доктор говорит, что я не могу сконцентрироваться хотя бы на 20 минут на какой-то одной мысли. Говорит, что у меня редкий вид заболевания, но, я считаю, что это не так страшно, ведь намного неудобнее, если у тебя целыми днями болит второе ребро справа, нежели наличие  какой-то там паталогии в голове.

Извините, я не предложила вам чаю. Вы хотите чай? Я люблю чай.

У меня есть тростниковый бурый сахар, мне он очень нравится своим цветом. Люблю предметы, которые окрашены не в свой исконный цвет. Перемешать бы сейчас все цвета фруктов! Но это невозможно. Скучно. Скучно. Скучно.

– Одри, зачем ты это сделала? – спросил доктор
– А вы зачем это сделали? – ответила я
– Что? Спросил? – в тоне доктора чувствовалась комическая неуверенность
– Нет.
– Я сейчас ничего не делал.
– Нет.
– Нет, в смысле – да?
– Тогда я бы сказала «Да»
– А сейчас?
– Сейчас – нет.
– Поясни, Одри.
– Поясни, Одри, поясни, Одри – покривлялась я – Вечно одно и то же. Вам не надоело?
– Зачем ты это сделала?
– Я поливала цветы.
– Их поливают водой.
– Эти цветы – нет.
– Тебе придется все это убрать
– Если Чутики не полить, то они завянут.
– Это еще что? – в голосе доктора появилось раздражение.
– Чу – чувства, а «Тики» – это часть слова «Лютики». Когда они творят что–то странное, я им говорю: «Чудики мои, чумазики, ну вы и начудили».  У них есть способность к состраданию.
– Это из твоей утопии?
– Я же просила не называть так ее.
– Как скажешь. Но как ты ее зовешь сама?
– У нее нет названия. Дать имя – значит ограничить.
– Уваильда начиталась?
– Нет, Бредбери.
– Ладно, в общем, ты должна здесь все убрать.
– Листочки им необходимы.
– Не уверен, что им нужны листочки из книг, которые ты разбросала по всему полу.
– Они питаются обрывками знаний. Если ты хороший и добрый человек, то у тебя получится настроиться с ними на одну волну, и тогда можно будет поговорить с каждым из чутиков.
– Почему же я узнаю о них от тебя, а не от самих цветочков?
– Действительно, почему же? – сказала я с ухмылкой – вот незадача.
– Мне пора, Одри. Убери здесь все.




Вечно все меня не понимают, но это ничего – я привыкла. Однажды во время занятий я спросила у доктора: «почему все люди такие грубые?», а он мне ответил: «Сконцентрируйся, Одри. Мы говорим о книгах», Я очень расстроилась из-за того, что доктор не ответил на мой вопрос. Может, он тоже не умеет концентрироваться на одной теме? Мне жалко доктора, правда, жалко. Он никогда не задумывался над этим вопросом. Его не волнует, почему банан желтый. Такие, как он, считают, что задаваться подобными вопросами  – значит быть сумасшедшим. Тогда я спросила у доктора: «кто такой нормальный человек?». Доктор ответил, что нормальный человек – этот, кто танцует, только когда играет музыка, смеется, когда смешно всем, а плачет, если кто-то умер.
– А если умер плохой человек? – спросила я – тогда я тоже должна плакать по нему?
–  Сейчас мы говорим не об этом – ответил доктор
– Почему я не могу танцевать, когда у меня хорошее настроение, даже если не слышу музыки?
– Одри, хватит. Сейчас я слышу лишь скрипку, струнами которой являются мои  нервы.
– Ой, какая интересная метафора. А смычок что?
Доктор в конец разозлился. Его лицо стало словно прокаженным, появились морщины, которые обычно не видны. В Одри проснулся инстинкт самосохранения, и она решила сменить тему:
– Ладно, ладно, возвращаемся к нашему диалогу. Сосредоточьтесь, вы играете роль нудного доктора, а я – прекрасной девушки. Итак, вот моя следующая реплика. Того, кто ест шоколадку вместе с супом, вы тоже упечете сюда?
– Мы никого не упекаем, мы пытаемся помочь
– Нет, вы именно упекаете! На что похожа моя жизнь? На зеркале приклеен стикер, на котором написано «сахар», и я каждое утро должна как можно дольше говорить на тему сахара, но у меня не получается, и в этом причина моего заточения! Вы делаете какие-то глупые тесты, думаете, что помогаете мне. Ничего подобного! Да вы в жизни не поймете меня. Это ваша работа – лечить тех, кто считается изгоями общества.
– Одри, зачем ты мне грубишь? Откуда в тебе такая агрессия?
– Кто решил, что я больна?! Такой, как вы? Моя модель поведения не соответствует общепринятой, да? Да кто придумал эту чертову модель? Все субъективно. Если сумасшедшие все, то никто не сумасшедший. В таком обществе изгоем будет нормальный человек. Как вы этого не понимаете?
– Есть нормы поведения…
– Отлично! – перебила Одри – Эти нормы люди придумали. Они навязали нам их сквозь поколения. Почему я должна их соблюдать? Почему мне нельзя посреди парка залезть на дерево? Скажут, что девочке за такое поведение должно быть стыдно.

Доктор, вы не хотите чаю? Просто, если вы согласитесь, то я тут же встану, налью в чашечку этот благоухающий эфир и швырну в вашу сторону.

– Продолжай, Одри.
– Я люблю художников. Они одержимы, а значит необычны. Я люблю одержимых, люблю людей, которые в толпе могут остановиться и посмотреть на небо, люблю одиночек. Во всем этом есть романтика, вы меня понимаете, доктор?
– Всецело.
– Доктор?
– Да, Одри?
– Что именно вы поняли?
– Ну… что во всем этом есть романтика.

Все понятно. Он просто делал вид, что слушает. Сначала пытался пресечь мой эмоциональный всплеск, но, поняв, что у него это не выходит, начал соглашаться со мной во всем. Он ждал конца. Я все это уже проходила. Очень грустно, когда тебя не могут внимательно выслушать. Всем нам нужны хорошие слушатели, но никому не нужны рассказчики, вот в чем проблема. Каждый хочет говорить о себе, но не хочет слушать других. Чертов чай, ненавижу.

– А если я все-таки перестану крошить шоколад в суп, то вы меня выпустите и признаете здоровой?
– Одри, мы много раз говорили на эту тему, не в этом заключается твой недуг.
– Вы знали, мы всем созданным и придуманным в этом мире обязаны безумцам? Каждый гений – это безумец, потому что он отошел от нормального подхода к своему делу, взглянул на него под другим углом, недосягаемым для обычного человека. А вы, доктор, нормальный.
– И хорошо.
– Спросите у Эмили, почему она сейчас улыбается, сидя за соседним столом?
– У нее шизофрения.
– Браво, Зигмунд, а скажите мне еще вот что: видите ли вы кого-нибудь рядом с Эмили?
– Ну, хватит уже.
– Нет, не видите, доктор. А она видит. Его зовут Джон, и он – причина ее радости, а вы пытаетесь убить Джона. Вы в прямом смысле убиваете радость.
– Это патология, Одри.
– Ненавижу это слово. Эй, Джон, хочешь чашечку чая? Извините за проявление моей патологии, доктор. Она ужасна. Если я окажусь на улице, то, скорее всего, сразу же убью кого-нибудь своим ненавязчивым вопросом.
– Сегодня ты очень едкая девочка.
– Едка истина, а не я.

Днем начинается  групповая терапия. Мы садимся  в круг, а доктор задает вопрос одному из свидетелей какого–нибудь инцидента, который произошел накануне. Они случаются каждый день – здесь по–своему весело.
– Эмили, ты сегодня нарочно опрокинула стул. Зачем? – спросил доктор
– Джон хотел на него сесть, а я пару часов назад с ним поссорилась, поэтому и оттолкнула стул в сторону. – ответила Эмили
– Сколько раз мы разговаривали на эту тему? Джона не существует. Он есть лишь в твоей голове, ты должна игнорировать его, тогда он и исчезнет.
– Да, я так и собираюсь поступить, я обещала себе неделю с ним не разговаривать – пусть немножко пострадает.
– Нет, я не это имел в виду…
– А, ну понятно, почему он такой угрюмый  был сегодня днем. – перебила я доктора.
– Одри! Хватит стимулировать ее расстройство!
– Как я могу его стимулировать? Она уже на него обиделась – хуже не будет. Как там говорится? Время лечит, так?
– Тебе, я смотрю, даже оно не лечит. – вмешался Девид. У него острый психоз.
– Тебе что, успокоительного сегодня вкололи меньше обычного, паралитик хромой?
– А т–т–тебе что, не д–д–дали…
– Что заикаться начал, в зеркало себя увидел впервые что ли?
– Н-н–ну в–в–все…
– Довольно! – перебил доктор – Хватит на сегодня, по палатам все. Одри, мне это надоело, я приму меры. Ты разрушаешь и без того нарушенную психику других пациентов своими выходками.
– Извините, что обидела вас. Прошу прощения. Я жутко надоедливый пациент.
– Чего? Хм… – доктор слегка растерялся  – Приятно слышать.
– На самом деле, я это сказала, чтобы вас задобрить, потому что хочу предложить вам идею по поводу смычка для вашей скрипки нервов. А если вы будете в этот момент злой, тогда вы противно ответите «Хватит, Одри». У меня уже скоро к моему букету заболеваний добавится еще и шизофрения, потому что я, кажется, уже слышу голос, который неустанно твердит мне: «Хватит, Одри, Хватит, Одри».
– Хватит, Одри!
– Вот–вот, прямо таким тоном он и  говорит. У вас хорошо получается.
– Иди в свою палату, – доктор снова стал спокойным – я увеличу для тебя количество групповых терапий в неделю. И да, я знаю, что можно назвать смычком, но тебе не скажу.
– Нет, пожалуйста! Давайте не будем горячиться.  Чашечку чая? Я положу вам двойную порцию ромашки.
– Ой, смотри, – дверь. Что это значит?
– Дверь? Судя по вашей улыбке, ничего хорошего.
– Пора выйти.



Вот так я примерно отрываюсь в этой обители проклятых. Люблю подобные дебаты с доктором, это один из смыслов жить дальше. Жаль, что я тут самая нормальная, если так можно сказать, потому что из–за этого я еще и самая несчастная. Хочется, порой, сама не знаю чего. Пожить, что ли? Может быть, оно и к лучшему, что я толком и не вкусила полноценной жизни – лучше ползать, будучи черепахой, а не птицей. Надо бы доползти уже до воды. Там можно плавать. В детстве я мечтала встретить моего суженного, того, с кем я проведу свою оставшуюся жизнь. Ведь в основе лежит стремление кем–то заполнить свое одиночество. Я не грезила о большом доме, множестве детей, славе, нет, для меня счастьем являлась тихая уютная квартирка недалеко от природы, натянутое одеяло и тишина, которую нарушает лишь ночной дождь. Я не нуждалась в страсти – лишь в нежности и понимании. Я бы отказалась от безумной любви ради любви зрелой и осознанной. Самое ужасное, что я потеряла веру во все хорошее. Поэтому я решила создать свой собственный мир, и мне безразлично, что его не существует для других, он есть во мне – этого достаточно. Если меня попросят описать его, то, скорее всего, я не сделаю этого, и не потому что он столь сложен, просто только я ощущаю его таинство, которое невозможно описать словами. Единственное, во что я не утратила веру – это в существование подобных миров в воображении других людей, таких, как Эмили. Принято считать, что это ненормально. Может быть. Но порой этот мир – все, что осталось, поэтому нестерпимо хочется отречься от реальности и уйти туда, где ты можешь быть счастлив. Я так часто уходила в этот мир, что потеряла грань, которая помогала мне отличить вымысел от реальности. А потом меня привели сюда. Та–дам! Из Одри Великолепной, Одри Милосердной я стала пациентом №1190. Кому теперь нужен этот пациент? И главное – что будет дальше с человеком, чей номер – 1190?



                *** 

– Мне уже порядком надоели ее выходки, ваш метод лечения не действует, мистер Кларк, сегодня она снова подняла муть со дна реки, а вода и без того грязная.
– Понимаю, как вам трудно с ней нянчиться, Стивенс. С ней сложнее, чем с другими.
– Ее болезнь прогрессирует…
– Не надо меня наталкивать на это решение, она еще не дошла до точки невозврата. Сейчас не к чему такие радикальные меры.
– Из–за нее я стал раздражителен, даже выходя за пределы здания, во мне остается тяжелый осадок.
– В нашей профессии необходимо научиться его растворять…
– В чашечке алкоголя? – перебил Стивенс – Я настаиваю, мистер Кларк. Вы – главврач. Выпишите ей это, и дело с концом.
– Нет, она еще не безнадежна, шансы есть…
Стивенс злорадно ухмыльнулся и перенес одну ногу на другую.
– Знаете, Кларк,– Начал Стивенс, говоря тоном немного выше своего, – я ведь давно у вас работаю, через нашу больницу много пациентов прошло, но некоторые здесь так и остались из–за ваших, мягко сказать, не совсем законных методик. Неужели вы станете рисковать вашей репутацией, карьерой и многим другим ради одной израненной души. Выпишите галоперидол, скажем, 20 миллиграмм на килограмм.
– Будет передозировка!

Стивенс молчал. Доктор Кларк резко посмотрел на него стеклянным взглядом. Слегка помедлив, он сказал:
– Шантаж?

Два врача встретились взглядами, один из взглядов был старчески серьезным, другой – игривым
– Ну что за резкое слово, мистер Кларк, скорее это настоятельная просьба.

Настала долгая и напряженная пауза. Доктор Кларк встал из своего кресла и пошел к шкафу с документами, затем развернулся и пристально стал смотреть прямо в глаза Стивенсу. Это длилось почти 10 секунд – чудовищно долгое время для сложившегося положения.
Доктор Кларк первым нарушил роковое молчание:
– Черт, вы – сволочь, Стивенс.
– А вы – мой ангел.

Кларк развернулся обратно к шкафу, достал из него карточку Одри и вернулся обратно в свое кресло.

– Доктор Стивенс, пошли вон.
– Славно, славно. – ответил он – Я схожу нам за чаем, мне тут кто–то сказал, что ромашковый обладает успокаивающим эффектом. Удивительно, а я не знал, представляете?

Доктор Кларк бросил на Стивенса взгляд, полный ненависти и отчаяния, взял со стола медную статуэтку Фрейда и хотел уже бросить в Стивенса, но тот закрыл за собой дверь. Главврач разжал руку, которая от напряжения стала желтой – статуэтка шумно упала на пол. Кларк постепенно стал переходить из своего обыкновенного состояния в нестабильное. Старик сел в свою обыкновенную позу, но его глаза стали увлажняться, мимика изображала нестерпимое душевное страдание. Он вцепился двумя руками в свои седые волосы, причинив этим себе боль, затем перенес руки с волос ко рту, закрыв его обеими ладонями так, что стали видены только глаза, которые уже налились кровью вместе со слезами. Он взял ручку, но тут же швырнул ее в даль пространства кабинета.  Отрывисто дыша и свхлипывая носом, он шепотом, с интонацией отца, который больше не надеется увидеть свое дитя, произнес: «Одри, девочка моя...»  затем пододвинул к себе карточку и дописал в нее одно слово и несколько цифр. 

                Городская психиатрическая больница Калифорнии.
              Карта психологического освидетельствования №1190

Дата: 14. 05. 2021

Ф.И.О больного: Одри Ванесса Гилмор

Возраст: 18 лет

Диагноз: Острая поэтическая рассеянность

Психологический анамнез: Периодически прерывает диалог, чтобы предложить собеседнику чашку чая. Утверждает, что создала у себя в голове собственный мир, в котором и живет. Суицидальные наклонности (Позднее)

Препараты: Кавинтон (от 16.12.2020),  Ноотропил (от 16.12.2020,  Галоперидол (от 14.05.2021)

Галоперидол* (передозировка) Симптомы: выраженные экстрапирамидные нарушения, артериальная гипотензия, сонливость, заторможенность, в тяжелых случаях — коматозное состояние, угнетение дыхания, шок.

В этот момент на лист бумаги упала единственная слеза, которая, высохнув, станет едкой печатью на еще молодом листке жизни девочки. Безымянный мир вскоре рухнет, но мир реальный продолжит свое сомнительное существование, не заметив того, что горстка чутиков безвозвратно завяла.