Письмо 1

                Здравствуй, сын!

      Почему я решил написать тебе о своей жизни?  Потому что, по моим ощущениям, это интересно, и не только мне самому, когда Коля Чириков в детстве, отрочестве и даже в юности, и Коля Чириков в зрелые годы и ближе к старости – это два совершенно разных человека. Между ними глубокая пропасть (от слова пропАсть) переходящая в бездну (без дна). Даже тогда, когда кто-то из моих бывших однокашников предается воспоминаниям конкретно обо мне, скажем, в молодости студенческой, я понимаю, что тот «мальчик Коля» (это моё прозвище в институте) уже давно умер и родился новый Коля, в качестве многодетного отца и пожившего - повидавшего человека. Попробую тебе это показать.
     Если бы мне кто-нибудь сказал в тот вечер, когда я брёл по Измайловскому парку после школьного выпускного и думал о своей «самостоятельной взрослой жизни», что у меня будет шестеро детей и три жены, я бы послал его куда подальше, посмеявшись над этим бредом. Настолько облик этого «юноши бледного со взором горящим», труса дрожащего и нервного «маменького сынка» не соответствовал такому будущему…

    Ну, да обо всём по порядку…

    И так, по благословению отца Виктора из нашего храма и с поддержкой дорогих моему сердцу людей: учительницы моей – Галины Ивановны Барановой и тёти Вали Ипполитовой, двоюродной сестры моей мамы (Царствия им Небесного), двух главных людей в моей жизни, сильно, но как-то тихо и незаметно,  повлиявших на мою судьбу, я начинаю… 


 Дотронься легкой рукой до век моих, о, муза моя!
Дай мне силы пережить всё заново, плакать и смеяться,
Петь и кричать от боли…
Вспоминать, вспоминать, вспоминать…
Плохое и хорошее, счастливые дни, и дни скорби и несчастий,
Всё за что стыдно, и чем горжусь…
Всё хочу положить на бумагу. Почему? Не знаю…
Зачем? Мне неведомо…
Господи, благослови! Аминь.


    Родился я через три года после смерти в моей стране одного из самых кровавых диктаторов «всех времён и народов» - товарища Сталина.
    Сегодня я нередко слышу, «если бы не было Сталина, мы бы не построили всего того, что построили, не победили бы в войне». И я вспоминаю 26 миллионов погибших в войне (уж поистине великой по числу погибших) и даже, если 4 миллиона это неточная цифра погибших людей в результате сталинских репрессий, то всё равно это его (Сталина) преступление против собственного народа, и хочу спросить у сталинистов и у тебя: «А вы бы хотели стать просто кровавым пузырём под кровавым катком, прокатившемся по стране:  я могу, я – талантливый, меня нельзя… но пуккк – и нет тебя. Хотели бы? Я -нет.»
    При этом личного счёта к товарищу Сталину у меня нет: ни в родне у моего отца, ни в многочисленной родне моей матери (мой папа когда женился, он сказал что женился на двадцати тетушках - у моей бабушки со стороны мамы, бабы Лены, было шесть сестёр и братьев) не было репрессированных. И в Отечественной войне никто не погиб, раненные, естественно, были, а вот убиенных – нет.    
    И в день Великой Победы я заливаюсь слезами, поднимаюсь в атаку с винтовкой, с ненавистью к этим проклятым фашистам, без бронежилета, и зная только, что за мной моя Родина и если не я – то кто же?



                Война.
      Он поднялся с холодной земли. На востоке всходило солнце, прогоняя прочь ночную мглу. Он обернулся навстречу восходу. Едкий дым поднимался с пожарищ. Враг еще не был разбит. Но сил совсем не осталось.
     Он поднял оружие. Своей тяжестью оно приятно оттягивало руку. Крепко, как только мог, сжал он бесполезный кусок металла: последний патрон заклинило в стволе. Он стоял, ЧУТЬ покачиваясь, было так тихо, что он слышал свое дыхание, хриплое и прерывистое. Тонкий сверлящий звук резал мозг неясной, больной ноющей мыслью...
Поднялось солнце и, расправив свои лучи, ударило ему наотмашь в лицо. Он улыбнулся замученной улыбкой, собрал все силы... и шагнул вперед... Резко покачнулся, но удержал равновесие. Лёгкий ветерок зашевелил его волосы. Он поймал его натруженными лёгкими и долго стоял с полной грудью, не выпуская.
...Вдруг пахнуло весной, и первой любовью, и веткой вербы...
Девочка в белом фартуке. Бежит. Волосы вьются. Захлёстывают. Брызги. Солнце…
Белый голубь… Застыл в воздухе—...и камнем вниз с простреленной грудью.
Война... Серые шинели, бритые живые затылки. Четкий, до ужаса, до  бешенства, четкий ритм шагов по брусчатке. Мерное метрономное покачивание стволов - штыков, штыков - стволов... ШТЫКОВ... СТВОЛОВ...
Серое утро. Холодный коридор улицы. Испуганные глаза девочки. Платочек у губ. Слёз нет. Только ужас и надежда в глубине глаз.
Страшное, ревущее огромным органом пламя боя. Дым, смрад. Бегущие люди. Запах сырой земли. Запах сожженной земли. Кровь пополам с грязью. Металл, металл, металл - свистящий, разрывающий, калечащий.
Друг, сосед по парте, грудью как будто ударившись о стену, падает, рассекая жаркий воздух, с гримасой смерти на лице.
             Удар... Страшный, огромный, черный, как ночь... Пропасть...
Он поднял голову. Он высоко и гордо поднял голову. Он посмотрел в лицо врагу. Он спокойно и упрямо посмотрел ему в лицо... Ещё шаг сделал он по этой земле. Ещё шаг к чужому счастью, к чужой весне и капели. Громадный, нечеловеческий шаг...
Небо захлопнулось над ним. Сухая травинка упёрлась в щёку.
А трубы, захлебываясь от счастья, играли гимн новой весне, и мальчишка с пронзительным свистом выпускал в синее бездонное небо стаю белоснежных голубей.
Вот как-то так …
 

 Детство своё где-то с 4 лет я помню фрагментами. Меня удивляют ребята в шоу Галкина «Лучше всех». В три года парень ведёт себя как настоящий психолог, а другой  в свои четыре искренне расстраивается, что проиграл в шахматы Анатолию Карпову (я надеюсь, ты знаешь, кто это). Значит, много даётся этому поколению…
   А я, даже не помню себя до 3-х лет.  Вообще, говорят, должен был помереть, в год или до года, грубо говоря, изойти поносом, но выжил…
      Помню, что в Москве мы жили в центре, в коммунальной квартире, по иронии судьбы,  напротив Архитектурного института, в который я потом поступил. Почему-то совершенно не помню ощущения этой квартиры и многочисленных соседей.
     Но очень хорошо помню мой бредовый сон, который мне приснился во время тяжёлой болезни. Это был черно-белый мультфильм, который я смотрел, сидя в кинозале. Обычно во сне изображение туманно и размыто, а здесь оно было чёткое и резкое, как в настоящем кинотеатре. До сих пор помню, как на экране двигались большие танки по улице какого-то фантастического города, а когда они останавливались, то открывались многочисленные люки, и из них выползали змеи с клювастыми головами, одетыми в фашистские каски…      
     В нашей комнате у двери стоял сундук, на нем лежали какие-то вещи. Так вот, болел я, наверное, очень тяжело, потому что, где-то с месяц после болезни, мне чудилась на сундуке голова змея с клювом и в каске…
     Хорошо помню, как в первый раз шёл с папой в детский сад. Папа был в длинном кожаном пальто, которое я очень любил. Помню, идёт отец, широко шагая, и я сонный плетусь за ним еле-еле.   
     Говорят, судьбу человека можно предсказать по его первому столкновению с реальной жизнью.
    Когда мы с отцом впервые переступили порог детского сада, и мне дали шкафчик для переодевания (конечно, не помню, что на нем было нарисовано) ко мне подошёл мальчик, наверное, моего возраста, лет четырёх и, как мне сегодня кажется, не говоря ни слова, схватил меня за нос и начал его крутить. Насколько я помню в свои 62 года, мне было не больно, но очень любопытно: почему именно так встретила меня «реальная жизнь».
   « Ты чего, не мог дать ему сдачи?» - упрекал меня вечером отец. Я молчал и не знал, что сказать.
    Но, сегодня, по прошествии стольких лет, я могу с уверенностью сказать, что такую реакцию я унаследовал от своего отца, подполковника КГБ в отставке, контрразведчика, бывшего нелегала…
    Вот он сидит передо мной, весьма крепок в свои 92 года, и отвечает на мои вопросы.
- Пап, у тебя же было табельное оружие?
- Конечно, было. 
- И ты хоть раз выстрелил из него в человека? (мой отец не был на войне, иначе я бы не   
   спрашивал).
- Нет, ни разу.
 - А по лицу бил хоть раз?...
- Нууу, может, пару раз…
 
    И как ты думаешь, мог такой человек научить своего сына давать сдачи?  Яблоко от яблоньки…
    Ещё осталось ощущение «волшебного» «Детского мира», магазина, который был совсем рядом с нашим домом. Ох уж эти прилавки с оловянными солдатиками!!!
Я мог стоять возле них часами. И куда всё время спешат эти взрослые, ничего не понимают…
    А ещё рядом с папиной работой находился «сороковой» (№40) гастроном, где стояли автоматы по продаже соков. С тех пор мой любимый сок – томатный. Помню, подставляешь стакан под железную трубочку, опускаешь монетку 20 копеек, и из трубочки под напором льётся сок, образуя пенку в стакане. Но пить томатный сок без соли совершенно не вкусно. Поэтому наполненный стакан несёшь дальше, туда, где стоит стакан с водой, в котором плавает алюминиевая чайная ложка, а рядом – банка с крупной поваренной солью. Мокрой ложкой тыкаешь в соль, на ложку налипает ровно столько, сколько надо. И …мешаешь соль в стакане. Ложку – обратно в стакан с водой, а сам наслаждаешься любимым питьём.
    Процесс! Ритуал! Почти «чайная церемония». Не то что сегодня, наливаешь сок  уже готовый, солёный, из пакета… Но я богаче многих: пью сегодняшний из пакета, а вспоминаю, как в детстве, и это – с каждым глотком, прикинь, какое богатство?!

                Москва, ноябрь 2018 г.