И дал Бог людям

Рабочий день как обычно кончился сразу после сирены и рабочие в одинаковых серых куртках потянулись к КПП, изредка переговариваясь и лениво передвигая ноги к выходу. На КПП сидел седой рабочий в синей форме с желтой полоской па предплечье, он с безразличным видом брал протягиваемые ему идентификационные заводские карточки и менял их на гражданские. Рабочие стройной толпой потянулись от выхода к темной пещере метро. Серый людской поток медленно исчезал в голубоватом полумраке станции.
К остановке плавно подъехал зеленоватый поезд-метро и с шипением открыл двери. Люди начали втекать в вагоны, изредка толкаясь. Вагон остановился, и бесцветный голос объявил на весь вагон: «Станция Р-238 стоянка 30 секунд».
Из подземелья станции вышло несколько рабочих и побрело по улицам в разные стороны. Двое шагали вместе и переговаривались, нарушая тишину узкой улицы.
- Да нет же, - говорил рабочий помоложе с голубыми глазами и еще не потухшим взором, -  Мы с начала времен живем в раю. Посуди сам – у нас есть все, что нужно человеку для жизни: еда, работа, жилье и бордель два раза в месяц. Что еще может быть нужно здравомыслящему человеку?
- Сдается мне ты не прав, Томми, есть в жизни кое-что еще. Не всегда люди жили в этих бетонных коробках. Дед рассказывал мне, что были времена, когда люди жили где хотели, делали что хотели и небо было голубым и красивым. Не шли кислотные дожди, женщины жили с мужчинами, они могли проводить сколько угодно времени вместе…
- Но зачем все это? Человек не может контролировать свои желания. Он потеряет дом, он не сможет обращаться с женщиной. А кислотные дожди? Ведь без них не будет разлагаться мусор… Джон, это бред, твой дед был старый маразматик. Ему выдавали слишком малую дозу интерпода и он выжил из ума.
Джон, седой мужчина, с серыми, умными глазами и непривычно прямой осанкой, посмотрел на парня, вздохнул и продолжил:
-  Я думаю, что все же, все может быть по-другому, мир изменится… Хотя, кто может его изменить? Но людям нужны перемены!
- Зачем? Мне, к примеру, и так хорошо. Хочется поговорить – я с тобой поговорю… А послезавтра мне выдадут первый талон в бордель… Интересно, что там?
- Ничего особенного... Просто несколько несчастных женщин…
- Разве они несчастны? Это же их работа! И что такого должен делать человек, чтобы быть несчастным?
- Они не знают, что они несчастны – их с детства приучили, что их тело – собственность Нации. Тебя ведь тоже учили, что все то, что ты умеешь служит только Нации, что человек должен думать прежде всего о благополучии Нации и тогда Бог даст ему все – еду, жилье, женщин…
- Да, но ведь это правильно! Зачем мне все эти железяки, которые я делаю на заводе? Куда я их дену? Моей комнаты точно бы не хватило.
- Ты бы не работал на заводе… Ты бы работал где хотел.
- Например, в метро?
- Сомневаюсь, что тебе бы понравилось работать в метро.
Они подошли к дому на перекрестке. Дом этот был обычной бетонной коробкой с ровными рядами тусклых окон, кое-где в них не было стекол, а из одного окна торчала какая-то железная труба.
- Ладно, Томми, я уже дома. Завтра на заводе встретимся. Завтра я докажу тебе, что было синее небо!
-  Ха! Джон, ты совсем заработался, старый трудяга! Завтра праздник Нации!
- Знаешь, Томми, не люблю я эти праздники. Весь день торчишь с транспарантами на заводской площади, а если еще дождь пойдет, так потом кожа неделю чешется…
- Ну как знаешь, только не забудь – те кто не празднуют обязаны работать до второго гудка!
- Лучше еще немного поработать, чем чесаться целую неделю! Ладно, пойду, а то пропущу трансляцию радио Нации для пожилых рабочих, не дадут восьмой паек…
- Счастливо тебе, Джон, и пусть Бог тебе даст… - Томми пожал жилистую руку старого работяги.
- Бог забыл про нас!
И Джон вошел в тусклый подъезд бетонной коробки. Томми постоял, посмотрел ему вслед и побрел дальше домой, он жил еще в квартале отсюда. Молодых рабочих обычно селили там, где придется, и, обычно, жилища их были в отдалении от станций метро, так что просыпаться с утра приходилось почти на час раньше, чтобы успеть на утренний поезд. Томми шел и думал над словами старого работяги, ему не давала покоя мысль, что все когда-то могло быть не так, он все не мог представить себе как люди могли делать что хотят, как выглядело синее небо, как люди не сходили с ума от присутствия женщин, и такой свободы. Наверняка тогда были переполнены все дома для умалишенных, хотя где эти дома, говорят они далеко за стеной города, чтобы психи не навредили благонадежным гражданам.
А что все-таки будет в воскресенье в борделе? Томми никогда не видел женщин. В детстве, в интернате, когда его учили тому, почему так устроен мир, во дворе интерната, огороженном бетонной стеной, им часто разрешали поиграть в “колонию на Луне”, правда никто из ребят не знал что это такое, и самые любопытные во всю старались сбежать из под бдительного ока наблюдателя. Как-то раз они вдвоем с другом, - интересно, где он теперь, - залезли на дерево у стены, и увидели что там точно такой же интернат, только ребята там бегали почему-то не в штанах а каких-то тряпках до колен, и волосы у них были длинные. Дерево было высокое, листва со стороны другого интерната была не густой, и один из тех ребят в тряпках их заметил. Он подбежал к стене, и стал разглядывать Томми с другом. У него были большие голубые глаза и длинные светлые волосы, очень светлые, наверное желтые, как солнце.
- А что вы там делаете? - спросил ребенок, нежным голоском.
- Тихо ты, мы от воспитателя прячемся! - цыкнул Томми.
- А вы те мальчишки из соседнего интерната, да? - спросило белокурое создание, чуть склонив голову, - А как вас зовут?
- Да уйди ты! Нас же увидят!
- Не бойтесь, наша воспитательница сегодня все время бегает в туалет, ее еще долго не будет. А я никому не скажу. Правда-правда!
- Ну и сгинь! А почему это вы все в тряпках? У вас что, штанов ни у кого нет?
- Это не тряпки, это юбки! Какие же вы глупые! А как вас зовут? Вы мне так и не сказали!
- Том, а это мой друг – Алекс.
- А меня Джули, я никогда раньше не разговаривала с мальчишками, какие вы забавные. - И голубоглазое чудо улыбнулось. Томми чуть не свалился с дерева.
- Прекрати улыбаться! Это действует мне на нервы! Так ты что – девчонка? А почему вас не держат взаперти? Вы же можете покусать кого-нибудь!
- Хи-хи! Какой смешной! Ты совсем ничего не понимаешь в женщинах! – и она гордо вскинула свою белокурую головку, не удержалась, и залилась звонким заливистым смехом. Томми опять чуть не свалился с дерева.
- Прекрати!
- Том! Том! Воспитатель идет, сейчас будет перекличка! Пошли быстрей! - дернул Тома за рукав его друг.
- Пока!! Приходите еще! Я буду ждать вас! - Джули замахала ручкой, и опять прыснула со смеху.
Том, уже слезая с дерева, обернулся, и поймал внимательный грустный взгляд больших голубых глаз.
- Пока! - сказала тихо девочка, - Я буду очень ждать тебя!
Вот и все что знал Том о женщинах, а о синем небе он знал и того меньше. Как же не хотелось завтра торчать на площади с транспарантами, зато работать на час меньше. Так он добрался до своего дома. Поднялся по темной грязной лестнице, у которой кто-то давно стащил перила на пятый этаж. Его встретил зеленый огонек автоматического замка, он приложил большой палец к огоньку, дверь пискнула и открылась. Это было единственное приспособление, которое везде и всегда работало. Автоматический замок сам запирал квартиру на ночь и не выпускал до самого утра. Однажды Томми, выполняя сверхнормативный заказ, вместе со всей сменой задержался. Он приехал на ночном поезде, усталый еле дотащил себя до дома, а замок все никак не хотел пускать его внутрь. Пришлось всю ночь просидеть под дверью.
Сегодня в квартиру он попал без проблем, зеленый огонек мигнул, и впустил его внутрь. Обстановка в квартире была такая же как и во всех стандартных квартирах: кровать, радиоприемник, вмонтированный в стену, небольшой холодильник, маленький стол, для одного человека, рядом с ним стул и дверь в ванную. Ванная была снабжена только душевой кабиной, раковиной, крючком для полотенца и унитазом. На одной лестничной клетке помещалось шесть таких квартир.
Он снял с рабочую куртку и пошел в душ. В душе Томми терзали воспоминания из детства, он все вспоминал ту девочку. Он вышел из душа, вытираясь полотенцем, которого едва хватало накрыть голову, и включил радио.
- Абонент подключен, - прошелестело радио бесцветным голосом. – Сегодня мы расскажем вам о том, как правильно вести себя на демонстрации…
Том сел на кровать, закрыл глаза. Ему очень не хотелось завтра на демонстрацию. Ему хотелось в бордель, было безумно интересно, что же там. Но это после того как послезавтра выдадут талон, а завтра, в пятницу, на демонстрацию. Опять слушать эту проповедь. И снова та девочка появилась перед глазами. Большие голубые глаза и слова напоследок. Эти видения стали посещать его пару лет назад, после очередного разговор с Джоном. Тогда Джон наговорил ему про одиночество, про то, что человек не должен быть один, что человек должен свободно общаться, что это необходимо всякому нормальному человеку. Тогда Том по привычке начал спорить, что, мол, в Суде лучше знают, что и когда нужно человеку. А позже, дома, он вспомнил тот случай из детства, и с тех пор эти голубые глаза часто всплывали перед ним, когда он оставался один. Кажется, Джон называл это тоской, одиночеством. Надо с ним об этом обязательно поговорить. Он вздохнул, встал и подошел к холодильнику.
-..рекомендуется на демонстрации приходить в плащ-палатках, вследствие большой вероятности дождей. Запрещается разговаривать на демонстрации… - шелестело радио.
Том вздрогнул при слове  запрещается. Интересно, почему людям запрещается разговаривать во время работы, на демонстрациях, в метро? Неужели Суд не знает что людям от этого одиноко? Наверное знает, наверное так лучше. Может быть если бы он никогда не разговаривал с Джоном его не посещали бы такие мысли, воспоминания. Нет, оно того не стоит, Джон слишком многому его научил. Он столько рассказывал про то, что было раньше. Он даже один раз рассказывал про свою бабушку. Ему тогда было всего  три года, они с отцом приехали к бабушке в гости. Интересно, почему им разрешали ходить куда попало? Бабушка очень обрадовалась, она подошла к маленькому Джону и потрепала его за щеку, приговаривая: «Какой смышленый мальчишка». И улыбнулась. Она угостила их яблочным пирогом. Яблоки это такие большие сочные шарики, которые растут прямо на улице, люди собирают их и едят. Бабушка дала ему одно. Он сидел на стульчике, грыз яблоко и слушал, как отец рассказывал бабушке про то, что творится в городе. Бабушка жила очень далеко, в деревне. Наверное, это очень отдаленный район для стариков.
- Нелли,- говорил отец бабушке, - ты даже не представляешь, что сейчас творится. Всем казалось, что хуже уже некуда. Но нет, после всех этих бед началась борьба среди людей. Кто-то решил воспользоваться разрухой, чтобы взять власть в свои руки. Оказывается, так легко взять под контроль слабых, напуганных, нищих людей. Нелли, мы поживем немного у тебя? Я надеюсь, скоро в город введут войска и в городе станет спокойней. Тогда мы с сыном вернемся.
Бабушка не возражала, но на следующий день в деревню вошли солдаты. Они увели куда-то отца. Бабушка плакала, обняв ребенка, и шептала:
- Ничего, все образуется.
И из свинцово-серого неба снова пошел дождь.
- …на этом мы заканчиваем передачу. Просьба всем абонентам: выключить приемники, – прошелестело радио и, щелкнув, замолкло.
Том сидел на кровати и пытался представить себе бабушку Джона, но у него это никак не выходило. Проглотив остатки пайка, он встал и выключил радио. Нужно было спать, ведь завтра нужно успеть на поезд метро. Том лег под тонкое одеяло из синтетической шерсти, такие выдавали каждый год, повертелся немного, и, успокоившись, наконец, заснул. Ему снились голубые глаза той девочки, они блестели, и в них можно было утонуть. И он начал падать в них. Он летел, летел и тут он понял, что он летит в голубом небе. Ясном небе, маленькие облачка пролетали мимо. Как же это было красиво, он взглянул вниз и увидел там лес. Раньше он никогда не видел лес, но теперь понял что это действительно лес. Он был зеленый и большой, Том спустился пониже и полетел над лесом. Он все не кончался, вдруг Том оказался над огромной поляной заросшей цветами. Цветы весело шумели и болтали на разных языках: кто на бело-ромашковом, кто на желто-лютиковом, кто на голубо-васильковом, кто на воздушном языке непонятно как затесавшихся сюда одуванчиков. Том летел над необычным полем так низко, что узор запахов щекотал ему ноздри. Он никогда не видел ничего этого. И не мог увидеть, кислотные дожди стерли это с лица Земли почти век назад, но Тому снился рай, то место где ему не суждено было оказаться живым. Тот рай, о котором говорили на проповедях-митингах. Тот рай, в который не верили сами проповедники, они верили только во власть. Но Том ничего этого не знал, он летел над поляной, а под ним резвились животные. Большие дикие кошки прыгали вокруг зайцев, переворачивали их на спины и щекотали им животы лапами. Внезапно видение пропало. Том стоял на краю огромной площади, вымощенной камнем, а на другом ее конце стоял кто-то другой, видно было только силуэт, и, смутно, светлые волосы. Вдруг над силуэтом нависла тень и скрыла его, Том остался один. По площади поползли тени. Маленькие и большие, они переплетались, и там, где они пересекались, они становились гуще. Темнота стала скрывать площадь, тени заполоняли собой все, они наползали на Тома, они начали скрывать его ноги. Все выше и выше. Он очутился в кромешной тьме, только чувствовалось движение теней. И он пошел вперед, через площадь. Он шел, спотыкаясь о камни мостовой, в кромешной тьме. И движение пропало. Он остался один. Совсем. В пустоте. Вокруг не было никого и ничего. Тому стало страшно, ему захотелось обратно на поляну, к зверям, которые никогда не могли играть вместе. Но пустота не пропадала. Точней ничего не появлялось в пустоте. Она проникала в саму суть, разъедала изнутри, она не шевелилась. Все тело Тома растворилось в пустоте, остался только его разум, внемлющий ей, пустоте. И в пустоте возник звук, ужасный звук, звук нарастал, становился все громче, звук рвал его на части, напряжение нарастало, и вдруг все взорвалось. Том проснулся.
Дребезжал встроенный в радио будильник, 6 утра, пора на завод. Том сел на кровати, и заметил, что у него трясутся руки. Он все еще не мог забыть сон, жуткое ощущение пустоты растекалось по его телу. Том оглянулся, в комнате все было по-прежнему, тот же стол, стул и холодильник. Только он сам стал другим, в нем поселилось ощущение пустоты. И ему отчаянно захотелось ее чем-то заполнить. Том встал, нужно было идти на завод, за неявку могли лишить на неделю пайка. Том вошел в ванную, открыл кран, и плеснул себе в лицо ледяной водой. Противное ощущение слегка отступило, так что можно было заняться обычными приготовлениями. Он умылся, надел форму и вышел из квартиры. За его спиной пискнул зеленый огонек автоматического замка.
Он вышел на улицу, из тесных бетонных коробок выходили рабочие и тянулись в сторону ближайшей станции метро. Среди людей Тому было не так страшно, ему даже показалось, что он сумел побороть это чувство, но стоило только о нем задуматься, как пустота снова хлестнула его сознание. Том затравленно оглянулся, но никому до него не было дела. Все так же шли к метро, опоздать было нельзя, за это решали премии, в виде пайка. Тут Том вспомнил, кто ему поможет – Джон! До дома Джона оставалось всего полквартала, Джону не все равно, он поймет, он поможет. В крайнем случае, он просто будет рядом. Том даже прибавил шагу, и пустота обиженно отступила.
Джон вышел из подъезда как раз, когда Том подходил к его дому. Он заметил нервный блеск в глазах своего молодого друга. Ну вот, его старые бредни таки довели парня до депрессии. Нужно как-то его успокоить, наверное, он вчера слишком много наговорил ему про синее небо, да про обиженных женщин. Том догнал его, и сходу начал:
- Джон, я вчера. То есть сегодня, мне приснился такой сон. Страшный сон, сначала мне приснилась…хм… девушка, с голубыми глазами, потом синее небо, и еще много чего, а потом вдруг все исчезло, и осталась только пустота. Она впиталась в меня. Я проснулся, а пустота не исчезла! Она осталась внутри меня, Джон, мне страшно. Она пытает меня, откуда-то изнутри. Что мне делать?
Джон слушал его и ничего не понимал. Он то думал у парня депрессия, а тут. Какой-то странный кошмар. Ему самому сны уже давно не снятся. И кошмары, конечно, тоже. Но ведь сон на то и сон – проснешься и все, будто ничего  и не было. Все осталось там, в мире снов. Пустота. Послушать парня так она живая, эта пустота.
- Томми, не бери в голову, это просто сон. Все уже прошло, ну приснился кошмар, и все. Ты проснулся, здесь кошмарам не место.
- Джон, ты не понимаешь, она действительно живая, я ее чувствую. Это не просто кошмар, - надежда Тома на быстрое избавление таяла на глазах, Джон не  смог помочь. Джон даже не понимал, о чем он говорит, что же теперь делать? Нужно что-то делать, пустота сосала из него соки, с каждой минутой он ощущал ее все больше и больше. Том попытался представить пустоту в клетке, как большого зверя. Он закрыл клетку на ключ и выкинул его куда подальше. Помогло, пустота снова отступила, теперь ее даже не было слышно.
- Том, да ладно тебе. Ты лучше представь, как завтра пойдешь в бордель. Ты ж так туда рвался!
- Ты же говорил что там нет ничего интересного?
- Ну, это может мне не интересно, а тебе в самый раз.
- Наверное.
Они дошли до метро, и влились в людскую реку, равномерно втекающую в разинутую пасть станции. В метро разговаривать было запрещено. И Том просто стоял в толпе рабочих, и слушал размеренные звуки подземного поезда. Пустота спряталась, затаилась на время. Обычный бесцветный голос объявил: «Станция Завод №15 стоянка 60 секунд». Рабочие потянулись к выходу из метро.
На КПП как обычно поменяли гражданскую карточку на заводскую, с нулевым уровнем доступа. С такой карточкой пускали только в рабочий цех, и в уборную.
В цеху все разошлись по своим местам. Прогремел гудок. Рабочий день начался.
Цех – это огромное помещение, где гудели десятки станков, по цеху прохаживались контроллеры, которые должны были следить за тем, чтобы все работали, не разговаривали и не допускали брака. Кроме столярного цеха, плавильного цеха и еще нескольких цехов металлопереработки образующих большой надземный корпус под землю уходили десятки этажей, куда рабочим с нулевым уровнем доступа хода не было. Для чего изготавливались детали, никто из рабочих не знал, да многие и знать не хотели. Им было достаточного того, что за работу им выдают неплохой паек. В каждый цех вел отдельный вход, со своим собственным КПП, цехи были соединены между собой, но, опять таки, рабочим переходить из одного в другой было запрещено. Рабочие работали 9 часов, от одного длинного гудка до другого, рабочий день дважды прерывался короткими гудками на 20 минут. После длинного гудка, обычно, рабочим уже не было ни до чего дела, лишь бы добраться до спасительной кровати, проглотить скудный паек и уснуть. В дни демонстраций, которые, как объясняли, проходили для поднятия рабочего духа, и для того, чтобы люди не забывали Слово Господне, после второго гудка рабочие, не желавшие идти на демонстрации, оставались работать дальше, до третьего гудка, который давали еще через 2 часа. Правда, второй гудок в дни демонстраций подавали на час раньше, но все равно, желающих остаться обычно было не много.
Вот и сегодня, после второго гудка большинство рабочих организованно потянулось к выходу, только несколько рабочих, из тех, кто помоложе да покрепче, и тех, кто постарше да пожилистей, и который при этом терпеть не могли длинных речей Вестников Господних остались у станков. Некоторые уходившие рабочие оглянулись и пожали плечами, остальным до оставшихся не было никакого дела. Том тоже оглянулся, поискал глазами Джона, который работал близко к выходу: старый трудяга упорно работал возле визжащего и шумящего станка. Работа требовала постоянного внимания – Джон вырезал в маленьких металлических деталях отверстия сложной формы.
Том прошел КПП, сдал карточку и вышел на улицу, где рабочих уже ждали темно-зеленые грузовики, над кузовом которых был натянут темно-зеленый брезент. Рабочие вяло влезли в грузовики и те стройной колонной покатились по улице до площади, которая называлась «Площадь Суда», ехать до нее было минут десять. В грузовиках пахло потом и, почему-то, резиной. В каждом было по две скамейки, на которых тесно сидели люди. Все десять минут нещадно трясло, и люди ехали молча. Тому тоже не с кем было разговаривать, да и не особо-то хотелось. Он так устал за день, что даже забыл про ту пустоту, которая только и ждала удобного момента, чтобы снова наброситься.
На площади их всех  высадили, они по привычке построились. То есть образовали несколько кучек, между которыми можно было пройти. И в эти проходы тут же устремились контроллеры. На демонстрациях разговаривать тоже было запрещено.
Площадь была не очень большой, так что на ней тесными кучками кое-как умещались десять тысяч рабочих. От такого количества людей дышать на площади было нечем, так же как и на заводе. С двух сторон площади были дороги, по которым подвозили рабочих, с одной стороны дорога к ближайшей станции метро, а четвертая сторона была обозначена большим помостом под пологом. На помосте стоял человек. Издали он казался маленьким и незначительным, но все знали, что это Вестник Господень, и что его придется слушать ближайшие два часа. Кажется, беспокоило это только Тома. А еще Тома беспокоило, что мог пойти дождь, обычный дождь. Но после такого дождя, да еще, если стоять в рабочей куртке посреди площади, кожа чешется, а иногда и облазит. Том приготовился слушать, но тут ему вспомнились, как некстати, голубые глаза. Том попытался отогнать ненужное видение, но ничего не получилось, глаза смотрели прямо в душу, и улыбались. Они так улыбались, что у Тома защемило сердце, и пустота снова вырвалась на свободу. Она начала рвать и метать, она была очень зла за день, проведенный в клетке. Она застила Тому глаза, он слышал только пустоту. Пустота рвала и метала, но внезапно Том понял, что она вовсе не хочет его уничтожить. Она безуспешно пытается ему что-то сказать. Но что? Пустота затихла. Она слушала мысли Тома, а он слушал ее. Но как услышать пустоту?
А в это время вся площадь слушала Вестника Господня. Вестник был человеком уже не молодым. Он знал, зачем его сюда послали. Он всю жизнь учился доносить до людей то, что ему говорили до них нужно доносить. В детстве, в интернате, он был очень послушным, но очень смышленым ребенком. Не умным, только лишь смышленым. Но умней его в интернате не было, пожалуй, ни одного ребенка. Поэтому, когда в интернат пришли несколько серьезных мужчин, и нескольких детей вызвали в кабинет воспитателя, среди них оказался и он. Их попросили рассказать воспитателю, как устроен наш мир. Вестник хорошо слушал то, что рассказывал им воспитатель. После того как все дети рассказали, один из мужчин подошел к маленькому Вестнику, взял его за руку и увел. Вестник привык верить взрослым, поэтому, когда мужчина посадил его в машину и долго куда-то вез, он не испугался. Там ему показали его нового воспитателя. Новый воспитатель занимался только с пятью детьми, все его очень внимательно слушали. Когда они подросли, их стали учить рассказывать. Их учили рассказывать все то, что им самим рассказывали каждый день несколько лет. Их учили многие. И, в конце концов, они овладели этим искусством. Теперь Вестник рассказывал неразумным рабочим то, что его вчера просил прочитать Наставник. Рабочие слушали, и Вестник этому был очень рад. Он искренне верил, что творит добро. А Наставник искренне верил, что его Вестник сможет рассказать десяти тысячам рабочих про то, что они должны знать, и ни словом больше.