Свет маяка

СЕРЕГА
Серега, сколько себя помнил, жил в черноморском поселке самой северо-западной части Крыма.  И отец его, и дед, и прапрадед здесь жили… А все потому, что все как один, из поколения в поколение состояли на государственной службе: были смотрителями Тарханкутского маяка. Серега с малых лет мечтал, что когда-нибудь заменит отца на маяке. Туда он убегал при  любом удобном случае. Мать каждый раз ворчала, боясь, что он когда-нибудь себе голову расшибет на скрипучих  истертых ступенях расшатанной  лестницы из мореного дуба, начинавшейся от  щелястой, грубо сбитой двери  висевшей на старинных кованых петлях, также потемневших от времени. И здесь он представлял: вот разыграется шторм, а он ночью один  с площадки, где находятся яркие лампы с зеркальными отражателями, наблюдает в морской бинокль, не терпит ли где крушение корабль? Свет маяка  в самые аспидно-черные ночи был особенно заметен кораблям  на многие мили.  Увидев сквозь  мглу шторма проблески прожектора, подающего сигналы, на судах меняли курс.
Пока же, под наблюдением отца, он всего лишь осторожно протирает мягкой фланелью параболические зеркала.
Иногда от скуки вместо походов на маяк он залезал на плоскую крышу одного из складов, взявших в кольцо небольшую площадь оживленного в курортный период  черноморского рынка. Приезжие-отпускники валом валят в горячие деньки прожариться, накупаться на весь год, наесться сочных южных фруктов...
Среди торговых рядом парикмахерская Миши Костанаки. Серега раз в месяц приходил к нему стричься под «скобочку». Всегда обходительный с клиентурой Миша ловко орудовал и машинкой для стрижки, и сверкающими  ножницами  «Золинген». Но однажды после очередной стрижки грек забыл нанести пахучий одеколон на Серегину голову. Тот, не будь лопухом, без разрешения схватился за пульверизатор и сам полил себя одеколоном, за что и получил от цирюльника хороший подзатыльник.
Рядом с рынком, павильончик старого часовщика Гольдмана, неторопливого, вечно дремавшего под стук старых ходиков и будильников, будто у него в запасе целая, накопленная от разных часов вечность.
А в самом углу рынка мало заметная палатка с фанерной вывеской. На ней неровными буквами «Ремонт любой обуви». А на стекле оконца косо приклеенная бумажка «стучать по громче». На большом кривом гвозде привязанный бечевкой здоровенный молоток без рукоятки. Это, видимо, чтобы удобнее было «стучать по громче». Все дни напролет из этой обувной раздавался мерный стук сапожного молотка. За окном-витриной, несколько пригнувшись, с короткими обувными гвоздями во рту работает хозяин хозрасчетной мастерской с двухдневной седоватой щетиной на широком лице. Его зоркие маленькие глазки из-под козырька засаленной  кепочки, надвинутой до самых хмурых кустистых бровей,  буравят  рыночную толпу. За глаза сапожника прозвали Каблучком за то, что частенько, к месту и просто так, любил повторять нараспев «стук-стук, каблучок».
– Здорово, Родион Фомич!  - приветствовал его местный дворник, - мои сапоги «каши просят», - и для подтверждения слов постучал по голенищу сильно поношенного кирзача твердым, как березовый колышек, указательным пальцем.
– Опять каблучок съехал. Это мы мигом, это мы сей же час. Стук-стук и каблучок на место встал, - не разжимая губ, сквозь гвозди просипел Каблучок, едва взглянув на дворника, – скидывай давай, дружок, свой сапожок.
Пожилой дворник, кряхтя, послушно скинул обувь к самому верстаку, и в тесной каморке тут же разнесся портяночный дух.
Мастер нагнулся, при этом заскрипел протез на его левой ноге, и, ловко поддев дворницкую обувку старым облезлым деревянным костылем, придвинул к себе…
Все эти личности: и Костанаки, и Каблучок, и дворник, запрещавший пацанам лазать по крышам и гонявший их метлой, и даже тихий старик Гольдман, который вечно спал на ходу, казались Сереге какими-то не современными, старорежимными, а потому очень подозрительными. И он вел за ними наблюдение.
- Ну что, еще не  поджарился? – услышал Серега знакомый голос.
Под самой крышей на него снизу вверх взирал участковый Дронов. Сняв фуражку, он вытирал платком вспотевший лоб и ободок внутри фуражки.
– Никак нет! Все спокойно, товарищ участковый. Без  происшествий.
– Вот делать тебе нечего. Шел бы лучше купаться или к отцу на маяк, там все же интереснее будет. И прохладно, наверно, - с завистью проговорил милиционер, поправляя  на ремне съехавшую тяжелую кожаную кобуру…
Серегу и вправду разморило. Проголодавшись, он позволил оставить себе наблюдательный пункт и отправился домой, по пути заскочив в фельдшерский пункт к тете Насте. Мать просила купить пузырек йода и горчичники, которые можно было купить и в аптеке, но Сереге не терпелось узнать, как там Димка.   
ДИМКА
Каждое лето на каникулы из далекого башкирского совхоза  приезжал его закадычный друг Димка... Наступили лихие девяностые,все меньше работы было на Тарханкуне. Мир вокруг изменился... ,в одночасье все куда то побежали, теперь только и было слышно вокруг, "а,где достали, что привезли, по какой цене, за сколько толкнули, куда поехали".Люди жившие и работавшие спокойно стали носиться по стране со скоростью курьерского поезда. Из Киева, Симферополя в Москву нагрузившись сардельками, сосисками, салом медом на Киевский вокзал, быстренько распродав товар, прямиком на Черкизон за шмотками и нагруженные согнувшись  под тяжестью турецко - китайского барахла возвращались по своим городам и поселкам, что бы там "наварить"- продать по дороже и теперь вся эта чехарда стала называться бизнесом.   И Димкиного отца, крепкого и полного надежд, поманило на вольную целинную землю, где с нуля можно было начать «крестьянствовать»,подняться, как говорил он. Стал  работать на тракторе «Беларусь»: то навоз с ферм забирал, то комбикорм  по коровникам «раскидывал»…
 Совхоз немного,  помог с пиломатериалами, и вскоре еще один дом поднялся на новой целинной улице имени  Юрия Гагарина.  И школу в два этажа возвели рядом, не без помощи бывшего ученика Нуруллы Габитовича, ставшего  "авторитетом" в Уфе, имеющего собственную бензозаправку и большой двухэтажный магазин в райцентре, бывшего  когда то в классе двоечником и второгодником Радиком Хаметовым. И теперь,  только за угол заверни, не нужно бежать-торопиться… Выглядывает бело-кирпичнневое здание огромными, чисто вымытыми окнами из-за школьного яблоневого сада к ним во двор.
А директор, первый и пока единственный, Нурулла  Габитович  Калимулин, заслуженный учитель России, хоть и строгий, но его любят и уважают.  На линейке обведет всех ребят строгим  взглядом,  скажет что-то,  не повышая голоса, и даже самые отпетые хулиганы и болтуны замолкают. Во время занятий, заложив руки за спину, в темном деловом костюме и почему-то кроссовках, неспешно прохаживается по пустым коридорам, выборочно как бы невзначай заглядывает в кабинеты, осматривает «владения»… А когда сам уроки ведет, в классе всегда стоит мертвая тишина, и не потому что боялись ребята, просто интересно всегда было слушать и записывать.
Как-то летом школьникам организовали поездку в Петербург. Димка побывал  в Эрмитаже, Петергофе, посетил мемориальную квартиру Пушкина на Мойке, катался по Неве на речном трамвайчике. Столько впечатлений! И уезжать не хотелось… А на будущий год запланировали отправиться по тургеневским местам. Нурулла Габитович так и сказал: «Кто не знаком с творчеством Ивана Сергеевича Тургенева, тот не знает своей Родины, не владеет настоящим  русским  языком!»
 Потом как всегда наступила осень, подули степные ветры, зарядили дожди, вмиг облетела листва с яблонь в школьном саду... К зиме к отцовскому трактору прицепили спереди стальной нож-скребок. Стал отец после степных буранов расчищать дороги от снега. Иногда брал Димку к себе в кабину, приучал к технике, она парню в жизни всегда пригодится.
Недалеко от деревни протекала речушка Таналык. За ней – степи и небольшие перелески. Отдельно стоящим деревьям в бураны не выжить. Бывало, такие ветра с корнем вырывали  вековые дубы да сосны, а про дикие кусты шиповника и говорить нечего…
Были в степи и курганы.  Димка, глядя на них, представлял, что это возвышаются боевые шлемы древних, вросших в землю воинов. И если вдруг враги нападут, то застонет степь, посыплется земля с курганов, и поднимутся батыры с мечами, раздвигая в стороны могучими руками песок и камни, отряхиваясь от  многовековой пыли, звеня кольчугами, расправляя занемевшие плечи...
Тимур, новый Димкин товарищ,  семафорит, отчаянно размахивает руками, показывает на дорогу. Дома у Димки все уснули. Умаялись, почти дотемна сажали картошку. Кот Мика, подобрашка со школьного двора, тоже дрыхнет на табуретке, лишь подрагивает лапками во сне. Набегался за день, а впереди еще ночное дежурство – охота за мышами.  Он здорово  ориентируется в полной темноте. Результат его дежурства – утром аккуратно сложенные в ряд замученные мышата.
Димка спешно оделся, на кухне прихватил укрытый салфеткой ломоть ржаного хлеба, мать вечером испекла, в сенцах нашарил в потемках резиновые сапоги и тихонько выполз за дверь. На крыльце его тихонько дожидался Тимур с пустым мешком и лопатой.
- Ну что, не передумал? – заговорщически спросил ночной гость.
- Как видишь, - без всякого энтузиазма показал на свои сапоги Димка и с иронией подметил, - большой ты мешок отхватил!
- А золото, знаешь, какое тяжелое! В этих курганах, наверно, столько сокровищ! – размечтался Тимур. – Какой-нибудь хан зарыл, боясь набегов. А мы возьмем и найдем!
- И что делать с ними будем? – Димка до сих пор настроен секптически.
- Как что? Сдадим государству, и нам дадут двадцать пять процентов. И мы на  эти деньги всей школой все лето будем путешествовать. Где только захотим: и на Камчатку, и в Калининград… Во всех музеях побываем, и по Черному морю на большом белом лайнере, как в кино, прокатимся. Школе  купим спортинвентарь. Представляешь, как нас сразу все зауважают?
Димке хотелось спать, да и прохладно. Поежился, глядя на небо:
- Если дождь не пойдет.
Но упрямого Тимура, если что-то втемяшил себе, трудно отговорить.
- Тучи вон где, а мы вот здесь. Где твоя лопата?
- Да,вот она, - и Димка спустился с крыльца и в кустах отыскал заранее припрятанную с вечера лопату.
Ребята вышли за деревню, миновали по мосту речку, через вспаханное поле углубились  в  осинник, за которым наконец открывалась майская степь. Она еще не успела выгореть, и была расцвечена ярким и сочным разнотравьем. При лунном свете некоторые курганы напоминали своими формами гигантских кашалотов, а другие были похожи на зубчатые спины динозавров.
Время поджимало, и ребята направились к самому ближайшему, к южной стороне кургана, где земля должна была быть мягче.
- Давай копать здесь, - решительно предложил Тимур, воткнув с размаху штык лопаты в степной травяной ковер. И, поплевав на ладони, немедленно приступил к работе.
Димка, тоже чуть наклонив лопату на себя, взялся обеими руками за отполированную ладонями отца березовую рукоять и правой ногой нажал на стальное плечо лопаты.
 Около часа в сосредоточенном молчании подкапывали курган. Рыжие и зелено-мшистые валуны, принесенные сюда еще древними ледниками, равнодушно взирали на них. Пот катился градом. Первым не выдержал Димка.
- Баста, перекур! – на отцовский манер распорядился он и вытащил хлеб.
 Тимурка извлек из кармана штанов успевшие промокнуть в сером бумажном пакете соленые огурцы и два плавленых сырка. Несколько минут в сосредоточенном молчании хрустели душистыми, крепкого посола огурцами, а потом прилегли на остывающую   траву,  подложив под головы  снятые во время работы рубашки.
- Все же быть дождю, - глядя на небо, задумчиво, словно опасаясь нарушить тишину убежденно тихонько произнес Димка.
- А в Крыму степи совсем не такие, - вслух сказал он, и про себя стал припоминать красное море цветущих маков, среди них белые и фиолетовые ромашки, тянущиеся кверху стрелки душистой лаванды. А камни не рыжие, как здесь, а седые… Горы же – плоские и напоминают палубы огромных авианосцев, так и мерещится, что сейчас на них будут опускаться самолеты морской авиации. Летом, в самый зной, клочки сухой травы уносятся ветрами и образуют мягкие невесомые шары, больше напоминающие футбольный мяч, эти мячики перекатываются по всей степи, которая кажется бескрайней, но вдруг за обрывом открывается море, становится прохладней.
Тимурка неожиданно вскочил на ноги:
- Заболтались мы с тобой! Так мы сто лет копать будем.
И они  снова начали упорно вгрызаться в основание кургана…
Когда уже светало, у Тимура лопата обо что-то звякнула. Отбросив инструменты в стороны, мальчики принялись лихорадочно разгребать руками грунт. 
– Точно, есть! – воскликнул Тимур и, упираясь ногами, ухватившись за что-то,  пыхтя и сопя, вытащил продолговатый предмет цилиндрической формы.
Кладоискатели испустили победный клич и запрыгали вокруг находки. Успокоившись, принялись изучать предмет с разных сторон и быстро поняли, что выкопали всего лишь мятое проржавевшее ведро.  Тимурка с досады с размаху бросили его на землю, а  Димка с огорчения пнул старую железяку ногой. В ведре что-то загремело. Его перевернули и высыпали оттуда конские подковы, гвозди для ковки лошадей и еще много чего: разного скобяного хлама. Кроме того, с самого дна выпало несколько монет. Очистив их, обнаружили год выпуска 1925 год. Одна из них – серебряный полтинник с изображением кузнеца, бьющего молотом по наковальне.
– Вот тебе и накопали сокровищ, - проворчал  разочарованный Тимур.
Как назло под утро зарядил дождь, мелкий и нудный. Все вокруг заволокло дождевой дымкой. Лошади, пасшиеся за курганом, сразу промокли, их гладкие, расчесанные гривы превратились в мокрую шерсть, отчего они опустили отяжелевшие головы и очень грустно глядели по сторонам. Остро запахло степью, свежей землей.
Приятели, накрывшись  рубашками и захватив при этом медные деньги, серебряную полтину, с лопатами вприпрыжку пустились к осиновой  рощице.
- Копать надо глубже, - высказался Димка, - здесь без техники не обойтись. Нужен экскаватор, но нам его никто не даст… Вот окончим школу, выучимся на механизаторов… Тогда и докопаемся.
Лето пролетало незаметно. Только каникулы начались, а уже и август не за горами. Отец Димки перешел работать на комбайн. Домой он приходил поздно, когда Димка уже спал, быстро умывался, наскоро ужинал и, часто бывало, тут же за столом засыпал, уронив голову на пахнущие соляркой руки. Его будили, и он, так и не проснувшись, перебирался на кровать.
Утром вставал, обливался холодной водой, наскоро съедал кашу с маслом, обжигался горячим чаем, дуя на него, и снова убегал на свой комбайн. 
Димка привык, что все вокруг работают, а как иначе? Отец весь день на тракторе или комбайне. Мать – в совхозной амбулатории. Она с сестрой еще на родине в Симферополе выучилась  на фельдшера. Тетя Настя работала в Черноморском поселке, заведовала фельдшерским пунктом. Часто писала Димкиной маме и укоряла, что та уехала в какой-то дальний «медвежий угол».
30 августа отметили Димкин день рождения, но этот день все равно был грустным – послезавтра снова в школу. И никакие подарки не могли подсластить горечь от утраты летней свободы. Разве что велосипед «Каму», который отец обещал купить к зиме, ведь  у многих ребят уже есть велосипеды.
В этом году осень запаздывала. Димка сидел за партой  в крайнем ряду у самого окна и, конечно же, не слушал, о чем говорит учитель на уроке, и смотрел в окно. А Нурулла Габитович рассказывал о русских писателях, об их значении в объединении  народов, живущих на территории России.
– Эх, был бы у меня велик, днем и ночью не слезал бы с него. Когда еще папка купит… - сокрушался Димка, с завистью глядя на облака, которые будто задерживались над крышей школы, словно дразнили школьника, и проплывали дальше.
С Тимуркой их рассадили, чтоб не болтали не отвлекали друг друга. А разве с новой соседкой по парте, с этой занудой-отличницей Назгуль, разве поговоришь?
Неожиданно в дверях появилась уборщица Танзиля Ахтямовна в резиновых галошах. Она жила одна. Совсем недавно ее единственный сын Денис погиб в Афгане. В деревню привезли оцинкованный запаянный ящик с замазанным мелом, стеклянным окошком. Как ни пыталась она разглядеть сына,  но  в белом холодном окне отражалась лишь её воспаленные от горя и слез глаза. Поползли слухи, что в ящике вовсе не сын, а завернутые в тряпки земля да камни. Всего и вещей-то от солдата осталось, в конверте: комсомольский значок,  ефрейторские наручные часы с оторванным ремешком, расческа и военный билет.
Танзиля Ахтямовна подбежала к Нурулле Габитовичу и, приподнявшись на носочках, шепнула ему что-то на ухо. Тот вмиг потемнел лицом, положил указку на стол, нашел глазами Димку, сразу насторожившегося, попросил его собрать ранец и идти с ним. Ребята тут же зашушукались, все взгляды, встревоженные и злорадствующие, обратились в сторону Димки. Что же он такого натворил, что даже директор вынужден прервать урок и вести его куда-то? Неужели, окно разбил? А Димка, семеня по гулкому длинному коридору за директором, и сам терялся в догадках. Ничего в голову не приходило. Только под ложечкой нещадно  засосало, и душа ушла в пятки.
В кабинете директор посадил Димку на стул возле стола, прикрыл дверь и тут же кинулся к лежащей трубке.
- Школа, - еще раз представился он тому, кто ожидал его все это время на том конце провода, - Это точно? Жене сообщили? У меня его сын. Ясно. Рахмат.
Нурулла Габитович, еще больше помрачнев, аккуратно положил трубку на рычаги аппарата, мельком глянул  на Димку и отвернулся к окну:
- Видишь ли, Дмитрий, - начал он осторожно, отчего Димке и вовсе стало не по себе, а у Танзили Ахтямовны покатились по ее круглым щекам крупные слезы, -  ты уже большой. А в жизни взрослых бывает всякое: и радости, и горе… большое горе… Ты можешь сейчас идти домой.
- А четвертый урок? А контрольная?
- Мы тебя отпускаем, контрольная  подождет… Отец,  купил тебе велосипед…
«Вот это здорово! – подумал Димка, - но почему же никто не радуется?»
- … твой батя стоял у обочины, видимо, подыскивал попутку, - предположил директор, аккуратно подбирая слова, - знаешь, где ремонт грейдера идет?
Димка, сглотнув комок в горле, охотно кивнул. Да, в этом месте большие самосвалы, груженные доверху гравием, проносясь мимо, вечно поднимают пыль.
- …наверно, гравий, где-то на неровностях высыпался из кузова и попал под колеса спешащих машин. Надо же было такому случиться, - невпопад усмехнулся директор и сам же того устыдился, - один такой довольно крупный камень  вылетел из-под колеса с большой силой и ударил твоего отца в висок.
Димка ничего не понял:
- А велосипед?
Танзиля Ахтямовна вдруг разрыдалась. Ну не мог он понять, как это его отца, сильного и здорового, больше нет!
Калитка во двор распахнута. Во дворе, сверкая черным лаком и хромированными крыльями, его дожидался большой, взрослый, замечательный велосипед. Димка против воли стал рассматривать подарок. На изящно изогнутом руле закреплена настоящая велосипедная фара, от нее вниз шел проводок к жужжащей во время движения динамке. На руле, у самой коричневой ручки, установлен отражающий радостное солнце, задорный звонок. Как же в такой замечательный день может кто-то умереть, тем более его отец? Пока любовался, не замечал, как слезы сами катятся градом. В глазах защипало. Он бросился прочь от велика в дом и уже с порога ощутил запах валерьянки.
 Но беда, как известно, не приходит одна. Еще с молодых лет Димкина мама страдала от низкого уровня гемоглобина, но крымский воздух, южные фрукты, особенно виноград, делали свое полезное дело. Потому и в медицинское пошла, чтобы защищать себя от недуга. В Башкирии, вдали от целебного морского воздуха, в период долгих снежных уральских зим она была под постоянным наблюдением. Витамины и капельницы делали свое дело. Однако ж после такого горя мама себя запустила. Головокружения усилились. И коварная хроническая анемия за считанные недели дала о себе знать. И за полгода сгорела, как свеча. С тех пор Димкины дни стали однообразными и унылыми. Потому что остался один. И велосипед, о котором так мечтал и на котором так ни разу не прокатился, его не радовал. Он и забыл про него. И все боялся, что его отправят в детдом. Часто приходила соседка, она готовила и стирала. Он не помнил, сколько времени прошло, перестал следить за собой, в школу ходить перестал, пока в один из дней к нему не приехала его тетка. Тетка Настена.
- Ну и забрался же ты, Димка, в такую даль, - горько шутила тетя Настена, неприязненно оглядывая чужие стены, - чуть ли не северный полюс. Говорила твоим… Неужели у нас твоему отцу не нашлось бы работы? Нет же! Потянуло за романтикой и туманами. Сам остался в чужом краю, и жену с собой забрал, - села вдруг и запричитала...
А Димке и без нее на душе пусто и тоскливо. Но все равно при ней стало как-то легче дышать. Уж очень она походила на его маму.
На следующий день тетка Настена с Нуруллой Габитовичем поехали в РОНО. На правах близкого родства она решила оформлять опекунство над Димкой. На документы и продажу дома совхозу ушло три недели. Отпуск тетки Настены близился к концу. Пора  было трогаться…
В последний день перед отъездом забежал после школы Тимурка. Он протянул маленький блестящий кубыз. Тогда Димка в ответ подарил другу карманный фонарик.
- Чтобы ночью сокровища сподручнее искать было, – пошутил он, - а если найдешь, не забудь про меня – сообщи.
В Уфе на вокзале они сели в старый плацкартный вагон, напились горячего чаю из подстаканников, застелили влажными простынями свои места на нижних полках и заснули самым крепким сном, какой только и бывает в поездах дальнего следования.

КАБЛУК
В отдельно стоящем домике медпункта под старой акацией с крошечной прихожей  и такой же фельдшерской приемной тихо и душно. За стеной тарахтит старый холодильник «ЗИЛ» с лекарствами. На столе заведующей пунктом шелестит вентилятор. Резиновыми лопастями безуспешно пытается  разогнать  застоявшийся нагретый воздух с тяжелыми лекарственными запахами.
– Здрасьте, тетя Настя! – выпалил Сергей на пороге. Мамка наказала купить йоду и горчичники.
 Женщина в белом халате, сидевшая у открытого окна с раскрытой  потрепанной книгой, слегка вздрогнула. Потом выдала ему и йод, и горчичники.  Не дожидаясь его расспросов о Димке, сама поведала, что его папа теперь работает на комбайне, и кто ж его отпустит в такие горячие деньки, сам понимаешь. Так что жди своего друга теперь на будущий  год.
Под окнами медпункта кто- то прошел, глухо застучав на скрипящих ступеньках деревянного крыльца то ли палкой, то ли костылем. Сергей выглянул. Ой, это ж подозрительный «каблучок» Родион Фомич. Не хотелось с ним сталкиваться, и Серега спрятался в перевязочной
– С почтеньицем, Настасья Степановна, - сладкоголосо проворковал в дверях Родион Фомич.
Фельдшер кивнула головой в знак приветствия.
- Вот, понимаешь,  поистерлась моя култышка. И ноги-то вроде нет с колена, а пальцы так и ноют. Сделай что-нибудь, медицина, сил моих нет, словно кто по большому пальцу  ножом водит. Все привыкнуть не могу, уж сколь лет минуло, как отхватили мою ноженьку таежные лекари под Магаданом. 
- Под Магаданом? – удивилась тетка Настена.
- Ага, работал в леспромхозе… Под трелевщик угодил.
– Ну, отстегивайте свой ходунок – посмотрю, - махнула рукой та.
Сапожник с трудом уселся на стул, задрал синюю потертую брючину, отстегнул ремешки, удерживающие протез на голени, и, приговаривая «стук-стук каблучок», снял с обрубка ноги довольно примитивную конструкцию.
 – Вам пора менять протез, дорогой товарищ, - резюмировала после осмотра тетка Настена, - это все у вас давно устарело. Сейчас делают легкие, современные. Вот и культю натерли. Пора менять внутреннюю подкладку. Дам вам пока мазь, на ночь будете наносить на чистую кожу. И таблеточки пропьете, - и протянула коробочку диклофенака.
–  Спасибо тебе, миленькая моя. Дай бог тебе здоровьица – все кланялся Каблучок, пока не вышел. А в комнате остался сапожний дух: клея, дегтя да махрятины.
Как только затихли неровные шаги сапожника за окном, Сергей вышел из укрытия и отправился за ним следом.
Каблучок, поскрипывая и постукивая, конечно же недалеко ушел. Двигался он в сторону своего «скворечника», как сам называл. Это была лачужка, ветхо сколоченная, на задворках поселка. В один момент Каблучка вдруг след простыл. В какую дверь или проходной двор тот незаметно и ловко нырнул,  Серега так и не понял. «Эх, и ловкий черт, будто медуза скользкая, в щель просочился и затаился». И решил дождаться  его возле хижины.
Возле дома Каблука разросся старый тополь с толстенными, торчавшими в разные стороны ветвями. При большом желании спрятать в его темно-зеленой кроне можно было даже большой бабушкин сундук. Серега ловко взобрался по толстым веткам и прилег на  самой широкой. Отсюда видно все, как на ладони: и саму улицу, и дом сапожника. И можно было даже увидеть через окно его комнатку.
К тополю подошел незнакомый высокий мужик в светлой тенниске. Он прислонился к дереву и закурил. Легкий голубой дымок  тут же достиг Сережиного носа.
Время шло, а хромой все не появлялся, и мужчина не покидал своего места.
Наконец вдалеке показался сапожник. В авоське он нес буханку хлеба, банку килек в томате и бутылку водки. Незнакомец в тенниске тут же бросил себе под ноги очередную сигарету, подождал, пока Каблучок поравняется с ним и легонько окликнул из-за дерева.
- Ну, здорово живешь, Фомич!
Каблучок обернулся.
- Ну что уставился? – оскалился гость, - Не узнаешь старых дружков?
А ведь ловко ты тогда с лесосеки драпанул.
– Твою медь, - растерялся хромой, - Штырь, сколько лет… А ты как в этих краях-то очутился? Я уж и забыл про все…
 – Да я вот не позабыл тебя, Фомич, - весело перебил его Штырь, - Это ж ты «приколол» беглого старателя с приисковым золотишком? А ведь тот почти замерз в тайге и выбрался на звук твоего трактора, отогреться у тебя хотел. Последняя ты его надежда была. Быстро ты тогда слинял от нас. И «телегу» начальству накатал, мол, так и так, отпустите по срочному делу: проведать стариков-родителев, совсем они плохи. А ведь срок тебе, любезный, до сих пор светит, где бы ни прятался: и за убийство, и за «рыжевье» с государственного прииска.
– Ты-то откуда все пронюхал, дьявол шустрый, - удивился Каблучок, - ты ж в это время на другом конце вырубки сосны валил. Я же с другого бока на трелевщике  шуровал. 
– А  что я за тобой давненько приглядывал, невдомек тебе было. Мысли у тебя тогда пошли другие, и я почуял их.  Смекай, друг, зачем мне пришлось тебя такого шустрого по всем краям и областям рыскать. Да вот нашел все же. – и рассмеялся от удовольствия.
– Не будь падлой! – потемнел лицом Каблучок.
- И ты не будь! Поделись, и разойдемся, как в море корабли. А я пока у тебя перекантуюсь. И постерегу заодно, чтобы снова не убег. Эх, Фомич, - мечтательно протянул Штырь и даже приобнял Каблучка, - и какую я житуху себе устрою! Отсыплю долю надежным людям и  «в дальний путь на долгие года». Я, брат, жизни понюхал. Первая моя ходка была еще по малолетке. Ларек галантерейный в Саратове, на родине моей, взяли. Вторая – там же, кассу речного пароходства тронули. После гулять, дураки, ударились в городских ресторанах, - и показал исколотые татуировками пальцы рук, – и упекли меня в далекие самые мордовские лагеря, отсюда не видать. А потом куда пойти, куда податься после лагерного курорта? На работу не устроиться.  Кореш один помог, бригаду сколачивал в Сибири лес валить. Поработали  и поняли, что кишка тонка, техники-то никакой. И пошли все той же бригадой в леспромхоз на казенные харчи. Ну, а дальше ты все знаешь, вместе ведь вкалывали.
 – Видно не отделаться от тебя, штырь, - с горечью признал  Каблучок, отстраняясь от непрошенного гостя, - только, мил друг, я свои богатства в доме не держу. Поживешь  пока у меня. Участковому скажу, что родственник приехал. Документы у тебя в порядке?
– Все в ажуре, - и для убедительности хлопнул себя ладонью по брючному карману.
– Вот и славно. Устроишься на работу. В поселке мастерские по ремонту всякой техники имеются.
– Ты видно, Фомич, не понял меня, - разозлился Штырь, - я не работать сюда приехал! Не крути со мной, фартовый, - предупредил он с шипением.
– Сейчас подобраться к тайнику невозможно, - стал объяснять Каблучок, - там народ крутится, работы там затеяли. Погодить придется. А пока пойдем ко мне в хатку выпьем за встречу, - и повел гостя в дом.
Серега кулем свалился с тополя. Занемевшая за время наблюдения нога при ходьбе теперь будто в яму бездонную проваливалась. Преодолевая острую боль, кое-как доскакал до глухого забора из кривых занозистых  горбылей. Все эти заборы и лазы-перелазы в них известны большинству ребят поселка. Отыскав среди приколоченных досок нужную, он слегка поддел ее и отвел рукой в сторону, чтобы протиснуться в образовавшуюся щель.
 Двор, как и домишко Каблучка, тоже находился в запустении. Лишь в дальнем от калитки углу, ощетинившись острыми шипами, раскинул резные пыльные листья куст крыжовника. А за домом в сухой земле сидел неизвестно как здесь оказавшийся  шиповник. Напротив, в стене дома, прорезано оконце с одной створкой и треснувшим стеклом. Сергей тихонько двумя пальцами потянул давно некрашеную раму к себе, и забубосили оттуда голоса:
 – Ну ты, Фомич, и забрался в берлогу, ничего не скажешь, - осматривался гость за столом, - Просто нора какая-то.
 – Это, конечно не отель в Ялте, но я довольный, – подливал ему хозяин, - нора не нора, а крыша над головой кое-какая имеется. И печка против холодов есть, - важничал Каблук, - опять же домик с номером, и прописочка есть. Все бумажки законные и справочки на месте. Нет начальства надо мной, органы ко мне без претензий, и мне спокойно.
– Да ты жучила потому что, - просто объяснил Штырь, после стакана залпом зацепив вилкой кильку и положив ее на кусок хлеба.
Каблучка после пары стопок разморило,  повело вдруг на воспоминания:
- Когда на звук трактора тот парень вышел, я сразу просек, что беглый он. Больно запуганный до крайности. Замерз, пока по тайге бродил. Попросился в кабине обогреться, я и пустил его, только постерег, чтоб в окно не глазел, чтоб лесорубы чужака не высмотрели. Он на полу и отлеживался цельный день. Печка у меня хорошо грела, ну и сник помаленьку, потянуло в сон, отогрелся. А в забытьи бушлатик с рубахой и распахнул. А там поясок широкий из суровой ткани  вокруг обмотан. И видно, что  тяжелый – дышать во сне спокойно не давал, - Каблучок замолчал, пожевал зубами нижнюю губу, занюхал коркой хлеба выпитую из чайной чашки водку, покряхтел, устраивая удобнее под столом скрипучий протез, и продолжил, – как вот, значит, и смекнул я, что не просто так этот парень утек. И прихватил на себе приисковое золото… Здесь меня аж затрясло! – почти исповедовался Каблук, -  прямо жарко стало, но не от печки, а от мыслей всяких, что в башку хором полезли… Вытащил я тогда из-под ног напильник круглый, здоровый такой… Для всякой случайной надобности на полу трактора валялся… Ну и вставил этому сонному в самое сердце до ребер спины… А он даже не охнул, только сразу весь обмяк как-то и затрепыхался ножками… И сразу поясок сорвал, на крючочках маленьких пришитых  держался...  Ох, легче рассказывать, чем все это заново вспоминать. Думаешь, легко мне было? – вздыхал и сокрушался Каблук, тоже ведь пьяная совесть, - Так с убитым  до темноты и ездил. Лесорубы пошабашили, пошли  к себе в вагончики умываться да ужинать. А я у трактора тогда остался. Поднял  крышку на моторе, включил переноску, копаюсь, значит, будто мотор забарахлил. Никто на меня внимания не обратил, частенько ведь такое случалось. Все ушли, тихо вокруг, только ветер гудит  между сосен, значит, скоро метель будет, это уж я твердо знал. Выволок его за ворот бушлата и потащил в тайгу, подальше от порубок. И худой он вроде, а тяжелый! Сам обливаюсь от страху: вот как оживет да наскочит на меня.
- Какой ты пугливый, однако ж, Фомич. Сроду не подумал бы.
- А ты попробуй по лесу пройтись, да еще зимой, с покойником. Я погляжу на тебя! Долго тащил, и все казалось, что делянка-то рядом… Скатил его в какой-то овраг, деревом поваленным придавил для верности, чтоб  не убежал, значит, - горько усмехнулся, - как сам выбрался из оврага, не помню уже. Метель назло началась. Ну, думаю, все! За грехи не выбраться. И кричать страшно. Кто услышит, да спросит: ты что это, Родион, по тайге в метель шастаешь?.. Пошел я напропалую, кусты, не кусты, все сквозь лез, через поваленные деревья, елки колючие, сучья торчком… И левой ногой напоролся на толстый торчащий из-под снега сук. Меня, как кипятком ошпарило, или горячим утюгом по ноге снизу до колена провели. Штанина, где сук прошелся. сразу мокрой стала, и что-то горячее в валенок потекло. Прислонился к дереву, отдышаться не могу, думаю  про себя: «Будь ты трижды проклято, золото поганое!» Вот на что оно мне, ежели грех на себя взять, а потом еще и подохнуть,  из-за этого? И равнодушие какое-то наступило. Но сообразил, что идти надо. И не поверишь, вышел аккурат,  к тому месту, где трактор мой стоял. Привалился к гусенице,  а сам плачу от радости, что из лап смерти выбрался. Ведь она почти меня придушила. Тут и голоса раздались: хватились меня мужики после ужина  искать, вышли с фонарями.
Принесли в вагон, сняли с меня валенки, распороли ватные штаны, присохшие к ране. Что делать? Больнички нет. Где она, а где мы? Забинтовали мужики, как сумели, а тут не бинтовать надо, а рану промыть сначала, уколы сделать. Да кто ж знал. И на том  спасибо, что донесли… Метель разыгралась в те дни не на шутку, никак не выбраться, дня четыре все ревело за окнами. А как утихать стало, завели гусеничный трактор и повезли меня с распухшей твердой ногой до ближайшей деревни. Кое-как добрались к вечеру. В деревеньке этой медпункт. И фельдшер старый, руки у него уже трясутся: сделал положенные уколы, позвонил по телефону, чтоб забрали меня уже с гангреной. Меня еще больше лихорадить стало, все пить хотелось. Утром приехали за мной, в райбольнице хирург тут же и сказал, чтоб несли в операционную ампутировать выше колена, а я уперся рогом, мол, не дам резать. Тогда он сказал, что снимает с себя ответственность, значит, и переводит в Новосибирск, пусть там со мной возятся.
 – Да, дела, - протянул Штырь, - ты, когда на обед потопал, я в кабинку к тебе и заглянул, погреться хотел, а там пассажир у тебя, вроде как безбилетник  прячется. И смекнул, что здесь не все гладко. Стал за тобой издалече наблюдать, как ты цельный день крутишься на  трелевщике: то сюда его поставишь, то отгонишь  на дальний край вырубки. А уж когда в моторе остался копаться после смены, я уж тем более догадался, что  неспроста ты возишься. Не успел я тогда догнать тебя с песочком рыжим, хотел  кипеш  поднять, попугать тебя малость, да ты потом в беспамятстве лежал с ногой своей.  Притих я тогда, понял,  не мое еще время. А весной нас на другой участок перебросили, пока устраивались на новом месте и технику перегоняли, след твой простыл.
- В областной больнице мне часть ноженьки все же оттяпали,продолжил Родион. Правда, коленный сустав сохранили, очень я благодарен своему врачу.
- Там я и напал на твой след,  - щелкнул ногтем по пустому стакану Штырь, -  в справочной больницы ответили мне, что выписали тебя давно.
- Твой лечащий врач рекомендовал тебе ехать на море, желательно в Крым. И письмо даже написал доктору благодарственное из этих мест. На мое счастье конверт с обратным адреском у него в столе и завалялся. Я представился твоим братом.
- Хорош брательник, - усмехнулся невольно Каблук, - а мне с тех пор пакости разные снятся, плохо сплю, понимаешь. И с богатством моим… то есть нашим все равно открыто богатым не станешь. А вот инвалидом никому ненужным – запросто.
– Не дрейфь, Фомич, еще погуляем, - приободрил дружка тот, выдохнув пьяный угар. 
– Ну, будя! – нехорошо посмотрел на него Каблук, - спать давай укладываться, я устал сегодня.
В доме погасили свет, и только теперь Серега. Все это время затаившись от страха, скованный, словно бочка обручем, заметил, что уже вечер. Он был напуган и одновременно счастлив своей «находкой». Так и распирало от желания поведать тайну кому-нибудь близкому. Эх, Димки тут нет!  С ним бы выследили этих и накрыли. И все улики против них. И нас бы тогда наградили на торжественно линейке перед всей пионерской дружиной. И Дронов,вручил бы по почетной грамоте каждому. А еще часы с гравировкой «Смелым школьникам от  милиции за  выполнение  специального задания».
  Серега по дороге совсем уж размечтался, а дома дожидалась мать:
– Где носишься весь день, как угорелый. Лучше бы в школу заглянул, учеба на носу, а ты все прохлаждаешься. Вон и участковый тебя на рынке заприметил,  околачиваешься там, по крышам бегаешь! По дому хоть бы помог. Иди воды принеси.
И Серега нехотя, захватив пустые ведра, поплелся к колонке.

Наступила осень, сентябрь зашелестел листьями. Времени для слежки  не хватало. Сергей разрывался между учебой и папиным  маяком.
Но однажды после школы все же сделал большой крюк, на улицу, где проживал Каблук. В окне знакомого домишки горел свет. Вот и окно, и опять открыто. Сергей проник во двор все тем же способом и осторожно заглянул в комнату. Сапожник, оттопырив губу, что-то колдовал с ножовкой и напильником над  привинченными  к кухонному столу тисками. Вокруг стола на полу разбросаны обрезки труб. Неужели решил воду бурить у себя на участке…?
- И когда же пойдем? Я который месяц тут ошиваюсь, а ты все завтраками меня кормишь, - стал заводиться Штырь от нетерпения, - долго еще париться в твоей  конуре? К новогодним  праздникам  время скачет, а я, будто якорь, на грунте лежу. Меня, может, великие дела ждут. Я, может, в Ялте номер люкс с видом на море хочу снять. – А, ты здесь ремонт развел, сделали дело, и разбежались.
- Не скули, время не пришло. – На кухне глянь, потолок провалился совсем, вот хочу подпорку поставить. Ты спалиться хочешь? Песочек не возьмем, а сами засыплемся. В тех местах работы ведут, народ шастает. Лишь бы хорошая погода была: весна, а лучше лето. Будет тебе, мил человек, и  белка,  будет и свисток, - отрезал Каблук.

СНОВА ВМЕСТЕ
Ноябрь подходил к концу, на улицах и во дворах морской ветер закручивал легкий мусор в воронки смерча, хлопал калитками и форточками. Погода такая: что из дома совсем неохота выходить. В школе тоже скучно, уроков больше стали задавать. Отец почти все время на маяке. В сезон штормов и долгих ночей мощные лампы маяка должны  светить непрерывно.
На рынке тоже тишина, лишь в углу две закутанные в шерстяные кофты и прозрачные дождевики тетки продают в трехлитровых банках семечки подсолнечника.
Серые облака, низко висевшие  весь день над поселком, постепенно гонимые  ветром,  уходили куда-то в море и там исчезали далеко вдали. Короток декабрьский  день в Крыму.
В один из таких дней Димка с тетей Настей и выгрузились из вагона в Симферополе.
Подхватив чемоданы, пройдя через полукруглую арку белокаменного вокзала,  оказались на площади. К ним тут же подъехала с пятнами ржавчины на дверцах,в клубах черного дыма, какая то иномарка
 с листком бумаги на ветровом стекле с надписью "такси". Таксист в  черной кепке,  опустив боковое стекло, басом спросил:
– Куда ехать?
Узнав, что путь неблизкий, на самый запад Крыма, до Тарханкутского  полуострова, лишь присвистнул и сдвинул при этом кепку на самый нос:
 – Ну,  хозяйка, - на переднем зубе у таксиста блеснула золотая коронка, – меньше чем за три штуки  не повезу.
- Рвачи – они  всюду рвачи, за рубль удавитесь, - возмутилась тетя Настя, говоря о водителе на всякий случай в третьем лице, -- ждут не дождутся лета, когда  шальные деньги в их карманы рекой потекут.
- В такое время дураков «по югам» разъезжать нема. Обратно пассажиров вряд ли найду. Придется впустую гонять свою машину. Я не в таксопарке работаю, машина моя, хочу везу, хочу стою, понимать надо.
– Живоглоты! Хоть лопни и тресни, а по счетчику везти ни в какую! – возмущалась еще одна пассажирка.
Таксист. Хмыкнув, уехал. А Димке было решительно все равно. Очень уж он устал «путешествовать».
В автобусных кассах приобрели билеты по госцене. Перед отправлением решили перекусить в небольшом стеклянном буфетном павильончике. В целях экономии здесь не включали свет, и потому в зале стоял полумрак. Стулья также отсутствовали, несколько высоких столов с круглыми мраморными столешницами, вот и весь немудрящий интерьер этого общепитовского заведения. Димка занял место у окна и сразу стал вытирать ладонью вспотевшее холодное стекло, чтобы ненароком не прозевать автобус. Тетя Настя поднесла на гремевшем алюминиевом подносе две тарелки с ароматными пельменями и два стакана черного приторного чая. В глубине зала за таким же столом высокий  худощавый  мужчина в сером демисезонном пальто задумчиво вертел в руке граненый стакан с коньячного цвета напитком. Димка вспомнил, где мог видеть его… И тихонечко дотронулся до рукава тети Насти, глазами показав на посетителя холодного и грязноватого пристанционного буфета.
- Кажется, это артист, теть Насть? 
Тетя Настя довольно равнодушно отнеслась к его восторгу:
- Ну и что? Такие же люди. Тоже имеют право зайти, куда им хочется, и выпить сто грамм, чтоб согреться. Может, на гастроли приехал.
 Известный эстрадный артист между тем  глянул на циферблат наручных часов,  допил залпом,  слегка поморщился и, развернул конфету «Ласточку». Он взял стоявший рядом  модный, страшно дефицитный плоский черный чемодан - дипломат и наконец покинул так неподходящий ему убогий придорожный буфет, отправившись в сторону железнодорожного вокзала. Тут же, Димка рассмотрел через мутное толстое стекло, возле будочки остановился глазастый автобус.
Димка разглядел сквозь мутное от испарений  толстое  стекло, что недалеко от  будочки кассы, где они недавно покупали билеты, остановился  глазастый оранжевый с белыми полосками автобус «ЛАЗ-695». Наспех допили чай и кинулись к открытой передней дверце автобуса, где уже столпился народ.
– Ну, наконец-то, - заняв места, вздохнула тетя Настя, -  а ты не горюй, Дима. На будущий год  обязательно съездим и навестим мамку с папкой… Вот ведь как все получилось нескладно, да разве в жизни угадаешь, где соломку постелить?
Димку будто ударили. Не хотелось лишних напоминаний, самому от собственных дум всю дорогу было тяжело. Весь нахохлился, подобрался, закусил нижнюю губу, и чтобы не разреветься, при всех в салоне автобуса отвернулся к окну считать столбы с натянутыми между ними проводами. Много раз пытался представить будущее житье, и каждый раз такая тоска к горлу с чем-то острым подкатывала! Тетка Настя, конечно, хорошая, но, ясное дело, никто не заменит настоящих родителей.
Шофер через громкоговоритель сообщил, что вместо положенных по расписанию двух часов ехать придется несколько дольше, так как дорога сегодня с наледью. На прозрачной перегородке, отделяющей салон от кабины шофера, на витом шнуре, раскачиваясь в такт движению, висел вымпел с набитым изображением Керчи и календарем 1976 года. Кто-то из пассажиров добавил, что за границей покрышки есть с шипами – по любой дороге  проходят,  и цепи на колесо надевать не надо.
Плавно  на мягких рессорах  шел автобус по непростой дороге. Казалось, все ближе  конец пути, но вдруг недалеко от поселка  «Новоозерное» ремень генератора лопнул. Пассажиры  вышли из  автобуса. Димка сразу подбежал к открытому моторному отсеку.
– А, что будет без ремня?
– Погоди, малец,  не до тебя сейчас, - крутил в руках водитель измочаленный кусок ремня, - ну, что будет, без гидроусилителя руля с места эдакую махину не сдвинешь. Слесаря проглядели старый ремень. Или налево спихнули. Эх, была бы легковая… И аккумулятор слабоват, без подзаряда не дотянем. Правда, есть здесь недалеко  дом отдыха. Там один мой знакомый трудится на таком же «ЛАЗе». Я тоже как-то  выручил его на трассе. Схожу. Должок пусть возвращает, ремешком разживемся, - и недолго думая, тормознул проезжавший мимо «москвич».
Тетя Настя в ожидании разложила на чемодане съестное. И горячий чай в термосе оказался  кстати, Димка на ветру совсем закоченел.
Через полчаса появился водитель, победно потрясая ремнем:
- Сняли прям с автобуса, - рассказывал Димке, как своему, водитель.
Пассажиры с облегчением заняли прежние места. И еще через некоторое время автобус прибыл на конечную. Давно забытая Димкой площадь поселка Черноморское возле небольшого, окрашенного в голубой цвет павильона с кассой внутри.
 – Ну вот, теперь мы снова дома. Добрались наконец, - всхлипнула  измученная дорогой тетя Настя. 
Вот и улица, такая же почти забытая, малознакомая. Вот в глубине сада и беленый известкой дом со старой крышей с потрескавшимся и почерневшим кое-где шифером. Зато очень знакомо, до боли в сердце, калитка радостно поет несмазанными петлями. Тетя Настя по-свойски подняла наброшенную на рейку забора петлю и запустила оробевшего племянника во двор вперед себя, как вдруг позади услышал радостный вопль:
- Димка!
Димка обернулся. Его окликнул Серега…

Никаких трудностей  с оформлением в поселковую школу не возникло. Наоборот, класс встретил его хорошо, особенно Серега. Потом  он записался на факультативные занятия по изучению компьютеров.
Новогодние  каникулы пролетели как всегда  быстро, словно их и не было вовсе. Снега тоже не было, хотя иногда  неожиданно  налетал снеговой заряд, выстреливал по поселку, ударялся со всей силой в одинокий маяк, но вместе с холодным ветром быстро уносился  обратно в море. И во второй половине дня, сменив румб,  становился легким и ласковым, суровые мохнатые тучи  разбегались, наступала тишина, начинало светить солнце... Весной пришли дожди. И так они надоели Димке с Серегой, что они перестали обращать на них внимания. Дружба их возобновилась с новой силой, сидели за одной партой. И, конечно, Серега тут же поделился с другом своей тайной о «контрабандистах».
- Только смотри – ни слова никому. Особенно Витьке Василенко, - кивнул он через плечо на заднюю парту, за которой сидел их одноклассник, - такой трепач, что язык не просто без костей, а, кажется, еще смазан машинным маслом.
Димкиному восторгу не было предела:
- Вот это удачно, что приехал! – потирал он руки, - Выследим и разоблачим. Только следить надо попеременно, чтоб не примелькаться.
Хоть что-то отвлечет от того, о чем каждый день думал, о тех, кого нет уже, кого навечно оставил в далеких башкирских степях...
Отцвели розовой пеной абрикосовые деревья в садах. Димка, катаясь как-то на велике в удаленном месте бухты, где неутомимое море пропилило насквозь обломки древних  меловых гор, образовав причудливой формы гроты и пещеры, а в них на мелководье  резвилась рыбешка,  неожиданно увидел бредущего  по мокрому  берегу Каблучка. Он с трудом, пыхтя и отдуваясь, словно кит, вытаскивал свою деревянную ногу из вязкого песка.
Димка укрылся, спрятав велосипед за грудой грубо обтесанных и почти потерявших первоначальную  форму  серых  кирпичей из ракушечника. Костыль  Фомича проскрипел мимо  и скрылся за каменной грядой,  откуда доносились  звуки работы  ацетиленовой горелки. Димка знал, что там работают газорезчики. Иногда для нужд слесарных мастерских они со стоящих на вечном якоре бывших рыбачьих суденышек вырезали куски металла. Но что понадобилось здесь Каблучку? А Каблучок, кое-как забравшись на большой камень, напротив шипящих горелок, устало уселся на нем и, прикрыв рукой глаза от солнца, с интересом стал наблюдать за чужой работой.
 Так он просидел, пока рабочие не ушли  совсем, закончив смену. Тогда  Фомич довольно шустро спустился,  покинув свой каменный трон. Он остановился у самого среза воды, еще раз огляделся по сторонам, прислушался и заковылял дальше.
В соседней такой же бухточке поднималась прямо из моря небольшая скала, за тысячелетия насквозь проточенная соленой водой и превратившаяся в арку. Волны свободно плескались под ее сводом, арочные столбы-опоры заросли у основания  темными  водорослями. В этой арке навечно застрял  катерок с  возвышающейся над  деревянной палубой ходовой рубкой. Катер был почти незаметен, он давно уже стал частью и моря, и арки, которая накрепко заперла его, сдавив и одновременно поддерживая   грубыми каменными  столбами. Так и заснул здесь, тихо покачиваясь с носа на корму в такт бьющим волнам. С одной стороны к его ржавому борту привален широкий плоский камень, но море, вечный строитель, придвинуло его вплотную, создав тем самым почти идеальный природный трап. Фомич вскарабкался на этот трап, поминутно отдуваясь  и балансируя одной рукой, и поднялся на палубу. Миновал рубку с оторванной клинкетной  дверью и проследовал на корму. Там он откинул крышку люка на палубе и, чертыхаясь с большим трудом, протиснулся в черное отверстие горловины, предварительно вытащив из кармана пиджака старый электрический фонарик.
Его долго не было. Димка даже стал волноваться за него, теряясь в догадках, какого лешего инвалиду понадобилось на заброшенном катере. 
Наконец в люке показалась его кепка, сам Каблук с большим трудом приподнялся,  ухватившись руками за выступающие  бортики проема, подтянулся, перевалился и тут же растянулся, улегшись на спину.
Димка не стал дожидаться, когда отдышится Каблучок,  и, схватив  велосипед, во весь опор помчался разыскивать Серого. А как нашел, так сразу рассказал. Но Сереге, поднаторевшему в сыскных делах,  тоже было чем в тот день похвастать.
- Все сходится. Я их опять подслушал под окном. Эти с самого утра начали латься, мол, если Каблук сегодня не откроет тайник и не покажет место, то Штырь этот  гвоздями прибьет его к стенке и башку разобьет сапожным  молотком. Тогда Каблук с перепугу и пообещал принести ему образец «песочка». 
- То есть не сегодня, завтра, пойдут они на катер, а завтра их и след простыл.
- Нужен план, - стал лихорадочно соображать Серега…

Каблук вернулся мрачный, уставший.
«Снова, что ли, грех на душу взять? – глянул он с тоской на лениво перебирающего струны  гитарки пьяного Штыря, - а потом устроиться сторожем на пилораме в какой-нибудь глухомани, где меня никто не найдет? Подальше от этих мест в каких-нибудь Карельских лесах да болотах…
- Чего уставился? – почувствовал на себе его нехороший взгляд Штырь, будто догадался о его мыслях.
- Смотри, парень, допоешься! Ты лучше бы окурки свои с пола подобрал, ишь раскидал! Ты не в хлеву, пусть жилище, где тебя приютили, и  простое, чай не хоромы  барские, но все же…
- Может, тебе еще и шнурки погладить? Тоже мне…
- Давай поднимайся, щас по стакану для согрева  вмажем и почапаем за товаром. Работнички, как раз убрались, наш теперь фарт наступил.
Штырь сразу перестал бренчать, радостно вскочил:
– Ну, Фомич, я уж думал, кинуть меня собрался, - потер руками, - но ты  кремень!
Сапожник, молча плеснул  мутного,  отдающего сивухой самогона в грязноватые  стаканы. Опрокинули и зажевали  хлебом. Потом Каблучок взял валявшийся в самом углу  моток крепкой веревки, прихватил туристический топорик с обрезиненным топорищем и вышел во двор, а вслед за ним и засуетившийся Штырь.
«Сыщики», сидевшие до этого в колючих кустах, еле дыша, выбрались и кинулись к велосипедам и понеслись на них к уже известному месту.
Поселковая дорога шла  все время в гору. По сторонам  убегали к морю зеленые степи. Усиливающийся ветер дул в спину велосипедистам и будто увеличивал скорость. До берега добрались,  не обратив  внимания, что погода над поселком уже начала меняться. А когда  спрятали велики в одной из расщелин, поняли – быть  шторму.  Волны, вспучиваясь у берега, лопались, словно большие мыльные пузыри. Вся береговая коса была полна прозрачными медузами, длинными нитками водорослей грязно-зеленого цвета, насквозь просоленными выбеленными и обкатанными  соленой водой  мелкими обломками деревьев.
Серега с видом опытного морского волка  глянул  на фиолетовый обморок неба и небрежно коротко бросил, как его отец:
– Ураганище  надвигается. Редко в такую пору случается.
Димке, отвыкшему в башкирских степях, от моря было не по себе. Фиолетовые тучи все сгущались, словно кто-то невидимый там на небе не жалел фиолетовой туши  и вылил целый пузырек в самую гущу низких облаков.
– Не боись, - почувствовал его страх Серега, сплюнув для авторитетности, - главное, чтобы «эти» не испугались, а то придется опять их пасти.
Димка для вида пожал плечами, дескать, мне-то что! А сам то и дело поглядывал на тучи. И пока не залило все вокруг, стали  пробираться через низкий туннель,  соединяющий соседнюю бухту, словно  комнату в коммуналке, с соседней. А там, переваливаясь с носа на корму, качался меж двух опор таинственный,  гремящий  пустым     нутром, бывший  водолазный бот. 
Каблук, пока добирались, все охал и отдувался в усы, то и дело поглядывал на напарника. Тот первым залез на трап, когда Каблук все еще полз по заливаемому скользкому камню.
– Иди, иди, укажу дорожку, до золота недолго осталось, - кричал ему вдогонку.
Штырь послушно прошмыгнул боком мимо рубки.  И следом за ним сапожник, чтобы отвернуть предварительно хорошо  промазанные  солидолом барашки на горловине трюмного люка.
– На вот фонарь возьми, - стал наставлять Штыря Каблук, еле отдышавшись, - и там у задней стеночки, ближе к корме, будет ящичек железный, приваренный к борту. На высоте от пола около метра. Ящичек отомкнешь, в нем мешок резиновый, шнурком перевязанный, понял?
Штырь нехотя полез вниз. Долго его не было. Бот все больше раскачивался, еле удерживаясь на своем  зыбком пьедестале. Зажатые борта страшно скрипели, словно от дикой боли и несправедливости конца своего трудового пути…
Мокрая голова показалась над палубой. Штырь отбросил в сторону тяжелый мешок, не дающий вцепиться в низкий бортик люка. Мешок в свете фонаря грузно  плашмя шлепнулся большой серой камбалой. И вдруг только что равнодушный и бесполезный со своей ногой Каблук, молниеносно ухватившись за  увесистую стальную крышку,  со всей силой опустил ее на голову Штыря. Тот сразу обмяк, сжимавшие выступ  пальцы ослабли, А Каблук для верности еще и треснул его тяжелым костылем и с грохотом бросил  крышку в  пазы. Тут же, не мешкая,  закрутил  все  задрайки. 
Из трюма донесся слабый стон… Но, может, это ветер под аркой подал свой голос. Из задраенного наглухо люка послышались всплески, но, может, это просто вода во время качки бота перетекала…
 Единственный обладатель огромного состояния простой советский сапожник с большим трудом поднял тяжелый резиновый мешок и, легко балансируя, не хуже просмоленного, просоленного моряка,  упираясь костылем в прогнившие доски палубы, заковылял обратно. У ходовой рубки он повернулся и боком начал осторожно пробираться  по узкому проходу между бортом и палубной надстройкой. Высокий, почти черного цвета язык штормовой волны вдруг ударил в нос катера. Каблук, потеряв   равновесие, оступился, и  его протез попал в дыру с острыми стальными  зазубринами. Он что есть мочи попытался выдернуть деревянную ногу,  но она все  больше увязала в этих «акульих зубах». Размахнувшись, он забросил мешок на берег за  большой  камень.  А следующая волна огромных размеров с грохотом орудийного выстрела снова обрушилась на палубу, накрыв собой и катер. Когда она отхлынула, уступая место другой набегающей, между корявых столбов арки не было ни катера, ни тем более Каблучка.
- Что это такое? – испуганно пролепетал Димка, выбравшись с другом из укрытия.
Серега не сразу ответил.
- Тут мелководье резко обрывается, - мрачно констатировал он, - прямо от берега начинаются глубины, метров до двадцати. Видимо, катер волной сорвало, обшивка не выдержала  удара.
 - Ну да, вон борта какие изъеденные, - согласился печально Димка.
Серега первым решился подойти к валуну и подобрать мешок...
 Промокшие до нитки ребята добрались до Сережиного дома. А, дом его на самой окраине поселка, ближе всех к разбушевавшемуся морю и к мигающему яркими белыми  всполохами маяку.