Уходящий в будущее

Будущее! Интереснейший из романов!
Книга, что мне не дано прочитать!
Край, прикрытый прослойкой туманов!
Храм, чья постройка едва начата!
               Валерий Брюсов «Будущее»


* * *

Поезд подошёл к перрону на первый путь… Заскрипели, запели металлом тормоза и вагоны стали. Оживилась жизнь служащих вокзала, застучали молоточком по колёсным парам обходчики, заговорили по громкоговорителю дежурный и путевые работники. Протерев поручни, наружу к вагонам высыпали сначала проводники, потом редкие приезжие и страдающие бессонницей путники. Подал билет проводнику, вошёл в плацкартный вагон, душный с десятками спящих, сопящих и храпящих пассажиров. Взял за рубль влажную постель и стал стелиться. Место на верхней полке, а где же? Отныне на многие годы, эта вторая полка, будет непременным местом при моём путешествии. Мне везло, обязательно в купе, где я ехал и спал на нижней полке, заходила женщина и голосом, не терпящем возражения молвила: «Молодой человек, конечно, уступит мне внизу, вам легко прыгать…», — и я, почти без слов, поднимался наверх. Если бабушка, то сам «бог велел» уступать место. И так на годы и годы - мне везло на бабушек… С ними интересно и за долгую дорогу наслушаешься историй, только задай вопрос и говор разный, большей частью простой деревенский, с примесью характерных слов, для их местности,  польётся потоком неудержимым. Где ещё чаще, как ни в дороге происходит множество знакомств и даже мимолетные романы. Что только не случается в дороге, когда ты молод, а дорога дальняя, а соседями не только бабушки, а пышущие здоровьем и молодостью девушки, они искоса на тебя поглядывают, неприступно ведут себя, вводя в азарт неопытного юношу…
 
Где-то загудело, с шумом захлопнулся тамбур, вагон дёрнулся, поезд тронулся и, покачиваясь, стал настукивать колёсами свой бег. Я взгромоздился на свою полку, поглядел в окно, ночь тёмная таяла, начинался серый рассвет и день, изображением на чёрно-белой фотографии, постепенно проступал очертаниями предметов, деревьев, домов. Вагон покачивало.
 
Поезд увозил меня от родного дома, от родителей, от школьных друзей, от всего того, с чем сроднился, свыкся за свои семнадцать лет. Всё дальше и дальше… Под стук колёс, поезд отдалял меня от привычного, до боли знакомого, от вёсен и зорь детства, от птиц под окном, от пахучей черёмухи в нашем саду, от весёлого гомона детворы весенними вечерами…  Удалял, рвал пуповину, чтобы уже никогда не жить мне под  кровом родительским. Происходило умирание одного и рождение нового, ещё неведомого, пугающего своей неизвестностью и радующего новизной. Нас часто посещают эмоции и чувства пар противоположностей, тревога с одной стороны и радость с другой. Объяснить сложно это, но подобное будет встречаться у меня одновременно, на первый взгляд, как бы исключающие друг друга понятия, однако они мирно уживались во мне, не воюя между собой.

Стучали колёса, поезд с упорной настойчивостью, забирал меня в будущее… Будущее!? Оно следует из  прошлого через миг настоящего. Настоящее катило меня в будущее, оно всегда ступень к будущему, всего мгновение, названное этим словом, в котором мы в эту секунду находимся… Миг пролетел! И вот уже мы в будущем по отношению к секунде назад и, одновременно, в настоящем, а ещё через миг эта секунда будет прошлым… Значит настоящее неуловимо, лишено смысла, ибо нельзя продолжить настоящее ни на мгновение. Настоящего по сути дела нет, это момент перехода от прошлого к будущему… Жизнь – словно река, постоянно текущая в будущее. А мы в лодке на этой реке. Будущего нельзя избежать, его нельзя отнять, но если настоящее неизменяемо, как следствие прошлого, то будущее может подчиняться человеческой воле и будущее можно подчинять и строить по своей мечте и мысли. Оно пластично, подвластно лепке! В будущее многие идут, не задумываясь, спонтанно, они зависят от прошлого. Те же, кто знает законы развития, касающиеся человека и человечества в целом, могут будущее свое планировать и строить в согласии с этими законами. Планированное будущее направляет течение жизни по воле человека, всякое планирование будущего полезно, если оно сознательно. Никто не строит дом, не обдумав предварительно какой будет, не начертив хотя бы мысленно его план. Будущее, лишенное плана, делает человека жертвою случайных течений и отдает его во власть стихий, а порою хаоса. Человек или управляет своей судьбой или судьба управляют им. И решающим фактором в этом является мысль и воля.
«Будущее не придет само, если не примем мер» *

Наши мысли, равно, как и дела, никуда не деваются, а точно записываются в нашу информационную оболочку, в ауру. Этот процесс значителен тем, что дает человеку возможность сознательно закладывать мыслью причины в настоящем, которые породят следствия нужные нам в будущем. Интересно, не правда ли? И здесь нет ничего сложного, всё просто и ясно.
Мой поезд будущего увозил меня в него... Стучали колёса на стыках рельс, монотонно и однообразно…

* * *

Нас, только что окончивших школу – ждало будущее. Не надо думать, что я уже тогда знал, что такое будущее и, как к нему лучше подготовиться. Тогда я был одним из многих, которые плыли по жизни, не задумываясь над многими вопросами этой жизни. Конечно что-то цеплялось за разум, какой-то вопрос повисал надо мною, на какой-то простенький имел ответ, но на большинство не ведал… А ведь ключи к ответам, если напрячь свой разум можно было найти. В любом возрасте… Можно! И… нужно! Ответственно понятие будущего, всё в нём… Оно манит нас выполнением своих возможностей, исполнением той мечты, которая живёт в каждом из нас и тревожит ожиданиями…

Выпускные экзамены закончились, прошёл выпускной вечер, получен аттестат об окончании средней школы. Мы и радостные, и грустные, и встревоженные нашим дальнейшим приключением по жизни. Кто-то плакал, прощаясь со школьной жизнью, беззаботной под кровом дома своего, кто-то ликовал и был рад оставить школьные стены. У меня же всего было полно, и радости, и грусти, и безмерной жалости прощания с друзьями, и беспокойства за немощных родителей.
Славный школьный отрезок времени пройден, даже не отрезок, а какая-то целая эпоха в моей жизни. Я прожил эту эпоху не нудной жизнью зубрилы и примерным отношением к тому, что связано с уроками, выполнением их от корки до корки. В школьной поре должно быть всё! Чтобы в любом своём возрасте можно с благодарностью вспомнить и пятёрки и двойки, которые подзадоривают, подстёгивают тебя для исправления. Любил искренность во всём, самое главное, раскаяние в поступках, не отвечающим моим требованиям к самому себе, давая себе возможность для анализа и исправления. Всего у меня было предостаточно, но основные точки отсчёта, видимо, были на нужном месте, это помогало вовремя возвращаться с «боковых» ответвлений моей жизни, не совсем примерного поведения, на направление главной моей дороги, на правильность… 

Пару лет назад, как бы случайно, попало на глаза объявление о наборе абитуриентов на первый курс томского политехнического института, до сих пор не знаю, откуда оно взялось в нашем краю… Но случайностей не бывает, всё имеет первопричину. Поверим знаменитому психоаналитику, что случайность - это закономерность.** Томск я знал по рассказам Мамы, она родом была из Томской губернии, какого-то уезда, что недалеко от самого города, и после девятого класса я посетил с ознакомительной поездкой этот город, полюбил его. В нём жили мои тётушки и дяди, а рядом всего часа три от него автобусом, в другом городке Юрге, жили мои родные сёстры. Эти причины и определили моё движение в этом направлении, хотя многие товарищи устремились поступать в дальневосточные институты и училища. Два года вынашивал желание быть студентом института, меня особенно привлекало, что основан он был в конце прошлого столетия, видимо историчность заведения играло важную роль, на принятие окончательного решения. О конкретном факультете мне не думалось и естественно о специальности… Какая понравиться, туда и решил  подать документы.
Тогда я не размышлял о каких-то философских понятиях и не мог оперировать серьёзными категориями, я лежал в душном вагоне, хотелось пить, хотелось выйти из этого движения и вернуться к своим, в родной дом. Обнять, сильно обнять своих стариков, которые, я знал, сидят и не спят, о чём-то думают, не говорят, вздыхают, а Мама украдкой смахивает краем платка, непрошенную слезу. Только сейчас, оторвавшись от них, из глубины меня поднялось осознание того, как я их люблю! Что-то нелёгкое давило на меня, что это? Должно быть то, что впервые произошло расставание на неопределённое время, возможно на долгое, понимание в невозможности остаться и взять их с собой.
Стучали колёса на стыках рельс, монотонно и однообразно… Лежал и смотрел на просыпающийся день и всё дальше удалялся от дома, родного края, хотя ещё недавно был в той стихии, характерной для нашей жизни в посёлке…

* * *

Был конец июня...  Я уезжал в самую пору сенокосной поры. Днём работал, косил! …
Перед отъездом надо было, хотя бы немногим, помочь Отцу. Он стал часто болеть, коня уже не было, но корову держали, ей кормилице, и косили сено. Покос на мари мы закончили, остались полегче, на увале. По старой дороге на Крутой, сразу за горой, там была небольшая полянка нашего покоса, для заготовки сена, по словам Отца, «на осень», пока нет подвоза по зимнику основного сена, а здесь вполовину ближе и сено из разнотравья, лёгкое и, видимо, по мнению скотинушки, весьма употребляемое.
Покос есть покос, солнце жарит, пот течёт, пауты вокруг барражируют. Зазеваешься, тут тебе жалом в спину. Жалили так, что укус казался иглой раскалённой, а вокруг птицы пели в противоположность кровопийцам, заливались на разные голоса. Каждый занимался своим делом, я косил, гнус кровушку пил, птицы услаждали пространство своим пением.  Погода стояла прекрасная! В далёкой и глубокой вышине плыли облака, вечные странники, всегда куда-то спешащие… Собирались мелкие в более крупные, меняя очертания и формы и скрывались в синеве горизонта. В перерывах между прокосами отдыхал, лежал, и как в детстве, смотрел на них и тревога дальней поездки, то стихала, глядя на это бесконечно синее небо, обретая спокойствие и уверенность, что всё будет хорошо, то где-то смутно поднималась тревожность. Так, меняя друг друга, жили во мне эти вечные спутники человека – надежда и тревога, радость и грусть…

Что-то звало куда-то... О-о-о!, этот вечный зов внутри, всё куда-то надо, с малых лет так! Вечно человек недоволен тем, что есть… Ему подавай другое. Всегда удивляли и поражали альпинисты, стремящиеся выше и выше… Что это? Вечное стремление покорять, узнавать новое? Куда стремились? Или возможность потешить своё самолюбие? Дорогая цена бывает этим утешениям. Сколько могил разбросано этих, без сомнения, отважных людей. А потоки новых покорителей не иссякают… Вечный зов толкает их осваивать новые и новые вершины. Честь и хвала им!
Одинок не был, недалеко работали соседи, с ними девушка с параллельного класса. Поработав, я подошёл к ней, разговорились... Разговор наш коснулся школьной поры, которая осталась позади, что поселила в нас грустное тоскующее чувство расставания с ней. Её тоже тревожило будущее, какое оно? Во многом настроения наши были схожи, но по-своему, где-то в чём-то расходились. Одно мы знали точно – надо ехать поступать в институт, каждый в свой. Необходимость высшего образования не оспаривалось. Значит надо ехать и покорять свою вершину.
Медленно заканчивался день… Солнце, подвластное времени и своей орбите подбежало к закату. Окрасились в алый цвет верхушки деревьев, тени заметно удлинились, притихли пауты. Краски дня стали тускнеть. Соседей уже не было, домой отправились. И мне пора, на велосипед и домой, собираться в дорогу. И всё-таки что-то внутри желало, чтобы день длился, как можно дольше. Но час отъезда приближался, с ним росла в равной порции тревога и нежелание окунуться в новизну нового пути и впечатлений.

Дома в этот вечер говорили мало, Отец помалкивал, а Мама изредка давала наставления, которые я должен был всенепременно исполнять. Кивал головой... Исполню! Сила слова Матери! Отец временами вставлял своё слово, сухое, предостерегательное. Не улыбался, не шутил, как обычно, годы всё больше гнули его, когда-то горделивую голову.
Лёг спать на полу, было душно в доме и, возможно волнение предстоящей поездки и вообще покидание на неизвестное время своего дома впервые, сказались на моё состояние… Дышать было трудно, почему-то не мог вздохнуть полной грудью, набрать достаточно воздуха… Дышалось прерывисто, поверхностно. Уснуть долго не мог... Отдыхать оставалось часа три, потом вокзал, поезд, дорога. Думал, вспоминал, представлял, каково будет там, а где там и не знал конкретно... По сути, лихорадочно блуждал мыслишками по тропинкам своего детства, отрочества и вот уже наступившего юношества. Неужели закончилось детство? Когда?..
 
Давно ли гонял бурундуков юнцом на Крутом, играл во всевозможные игры, ходил на рыбалку с Отцом, ставил запруды. Ведь не наигрался, не надышался ещё воздухом детства, а уже надо было в отрочество шагать, а там и юность не за горами... Остановись время! Не лети по степи галопом, погоди... Дай насладиться красками детства, ароматами отрочества и звуками юношества! Не так быстро... Как будто недавно переехали сюда в посёлок, новые друзья, новые игры... Каких только не придумывали, чтобы забавить себя, с криками, задором, с вечным соперничеством друг с другом, кто лучше. Не был лучшим, или совсем редко им был. У нас были бравые великолепные пацаны такие, как Валера Сливкин, для нас Пончик. Кто-то, ещё до моего приезда, назвал его так, им и остался в нашей памяти. Ушёл, покинул этот мир в свои восемнадцать лет этот красивый стройный юноша, как! мы тосковали и плакали. Навалилась невесть откуда, свалила, высушила до основания болезнь, когда-то сильное мускулистое тело, тело атлета. С него можно было Давида*** лепить самому Микеланджело... Что могло так подкосить и уничтожить молодую цветущую жизнь? Все любили его. В моей памяти так и остался быстрым, лёгким на помощь, как сейчас помню, схватив меня в охапку, посадил на велосипед и с поломанными руками в мгновение ока доставил в больницу, а потом домой. А сколько километров отмахали вместе на лыжах, летом на велосипедах и всё вместе... Где ты сейчас, по каким небесным далям шагаешь, по каким орбитам людских судеб крутишь велосипед? Думы... Думы... Вот и усни попробуй…

 Провалился в сон внезапно, как всегда неожиданно для себя, не ожидая совсем его прихода… Уснул без сновидений и два часа пролетели мгновением… Разбудила Мама, приходил до сознания и долго не мог понять зачем разбудили, ведь только уснул. Когда понял зачем разбудили – внутри ёкнуло… Отец приподнялся и сел на кровати, ожидал прощания. Молчали… Было грустно… Каждый думал о своём. Слов, характеризующих теперешнее состояние каждого, в семье не принято было говорить. Сентиментальность не разводили в семье. Всё строго и чинно... Наскоро перекусил и перед дорогой все посидели – такой обычай. Попрощался сухо, ещё не осознавая в полной мере, что из дома уезжаю надолго. Мама перекрестила, благословила, прочитала шёпотом молитвенное правило и вышла на улицу проводить, Отец так и остался сидеть на кровати, недомогал…   
 
* * *

Шёл по ночному посёлку, светили звёзды. Изредка побрёхивали собаки, встревоженные шумом шагов прохожего. Сновали на запад и восток поезда, преимущественно грузовые, слышались их гудки позывные. Бегали по рельсам, посвистывая, маневровые паровозики, пыхтели паром и выпускали дым, формировали составы. Там шла своя трудовая ночная жизнь. Посёлок спал. Большей частью в домах был погашен свет, но пройдёт немного времени и хозяйки потянутся к своим бурёнкам, чтобы подоить и выгнать к зовущему рожком пастуху, а помощник его будет хлестать воздух бичом, издавая хлёсткий похожий на выстрел звук. А пока посёлок спал… Я шёл…
В здании вокзала было гулко и пусто, пара будущих пассажиров ждала своего поезда. Я взял без труда билет и окинул старый добрый зал ожидания. Всё было просто, где-то убого, но привычно, для живущего в посёлке и помнящего ранее этот вокзал. Вспомнилось, как живя на Крутом, приходилось бывать с Отцом здесь. Буфет ли манил перекусом, в нём всегда были превкусные булочки, или были другие причины… Сейчас здесь многое по-другому, а раньше, как зайдешь в зал ожидания - в углу стоял, накрытый белым чехлом, бак с питьевой водой с краном, такой большой словно выварка для белья и кружка алюминиевая на цепи. По периметру - сиденья из прессованной фанеры, а напротив дверь в служебные кабинеты и железнодорожную милицию.  Три печи, топящиеся дровами, обитые жестью и покрашены чёрной краской, одна в помещении, где кассы, а две в зале ожидания, круглые, необычной формы и горячие в зимнее время. Мы грелись возле них с Отцом.

На стене, как зайдёшь, справа, висело большое полотно, где изображены были портреты русских писателей, на другом таком же холсте – русские композиторы. С этих самых полотен и началось моё знакомство с миром удивительным, полным звуков, красок и чувств, миром, какой называется литература. Уж как, но постарался художник довольно прилично изобразить портреты корифеев и гениев земли русской. Весело и озорно посмеивался с портрета Александр Сергеевич, словно приветствуя меня: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!». Одиноко глядели на зрителя карие глаза Лермонтова: «Выхожу один я на дорогу…». Всё видящий и подмечающий поглядывал, сквозь пенсне, Чехов: «В человеке всё должно быть прекрасно…». Болезненные глаза Некрасова словно вопрошали: «А кому на Руси жить хорошо?». Гоголь Николай Васильевич с тоской и болью прозревал летящую страну-тройку, в будущее, сквозь пелену времени «…Русь, куда ж несешься ты?». И особенно меня привлекал взгляд Льва Толстого, завораживал, пронзал сквозь мохнатые брови. Куда б я не повернулся, и на каком бы месте не стоял, везде преследовал этот взгляд, вопрошая: «В чём твоя вера?» Конечно, его вопрос я потом отгадал, когда хорошо узнал его творчество и труды философские. Глядели также на зрителя Салтыков-Щедрин и Тургенев Иван Сергеевич. Тогда, ещё не умеющий читать, я уже знал, как выглядят те, что стали для России красой и гордостью, выразителями и певцами судьбы её.

Рядом висели копии живописных работ Перова «Охотники на привале», «Рыболов». Внимателен и сосредоточен взгляд рыболова, он нацелен на добычу, на улов. И ему веришь, такой точно поймает его, будет удачной его рыбалка. Эти копии были сделаны на довольно высоком уровне для подобного заведения или моё детское воображение так неизгладимо врезалось в память, что многое среднего пошиба казалось, сделано мастерски. Кто знает, но память зацепила крепко эти моменты.
Вот здесь, на другой стенке висела работа, вернее копия известной работы Фёдора Васильева «Оттепель» и она меня всегда влекла какой-то магнетической силой к себе... Что в ней было особенного?, но пристёгивала мой взгляд, и я с трудом отвлекался на покрикивание Отца, торопящего меня. Даже копия хорошо передала атмосферу картины живописца, который бросил на холст речушку, раннюю весну, вновь выпавший снег и путь санный неведомых конных путников, следы которых запечатлелись на нём. На этом пути стоит старый человек и держит ребёнка, ребёнок показывает рукою куда-то в даль... И вот этот жест рукой мне всегда не давал покоя, куда, в какие края указывала рука, что там? На птиц, выискивающих на дороге корм, оброненный проезжающим обозом, или ещё куда? Мне казалось, что дальше, далеко показывает она и мне хотелось знать, куда, и быть там. А там светлел краешек неба, начинался край мечты и детского воображения.

—Пап, а куда мальчик показывает рукой, — мне почему-то казалось, что изображён обязательно мальчик.
— Да на дорогу показывает, — как всегда в спешке отвечает Отец. Он не любил над чем-то, что не входило в круг его обязанностей, интересов долго останавливать своё внимание. Я не соглашался, не мог ребёнок показывать на дорогу, это было бы просто слишком.

Рядом стоит, видимо дедушка, с котомкой, сгорбленный, и годами, и нуждой. Невдалеке вросший в землю старый дом, топится печь и поверх всего небо в серых тяжёлых тучах. Свинцово тяжело надвигаются они на зрителя и, естественно старика и ребёнка. Я не знаю, что художник вкладывал в смысл этой работы, я передаю свои воспоминания и максимально точно пытаюсь нарисовать свои чувства при виде её. Следы санных путей на снегу убегали в пространство, в сизую мглу и терялись в ней. Вот тот путь, который притягивал моё внимание и детское воображение. Путь, который показывал ребёнок на картине и мне виделся за этими тучами был моим, а рядом, по-моему разумению, стоял мой Отец и дорога в неизвестную сторону была моей дорогой. Пусть она терялась с неизвестности, в мути и серости, во мгле, но это пока, пока. Потом он, мой путь, будет пролегать под солнцем, под вечным голубым небом, лёгким, свободным... Так думалось, так хотелось думать!
Я сел в зале, до прихода поезда оставалось ещё время. Опять мыслями убежал к своим старичкам, милым, родным, вечно пахнущим трудовым потом, всегда чем-то занятым, охающим, ахающим с ладонями рук, где годами, десятилетиями набивались мозоли и которые всегда смотрели на меня сочувственно, понимающе. Качали головами на быстрые непродуманные мои заключения, мнения, основанные только лишь на моих семнадцати годах, на моём максимализме. Как часто, не выслушав, возражал, думал по-своему, судил мгновенно то, в чём ещё не имел никакого понятия. А поди ж ты – мнил себя знатоком.

Думал ли я, как трудно было провожать меня родителям, последнего в свою жизнь, в свою судьбу, какая она? Думал!, но в полной ли мере? Конечно, нет! А мои родные думали и ох, как! переживали, знали, сколько всего неожиданного подстерегало, ждало меня в моём будущем, на моём пути. Тревожились…
Грустно, нестерпимо грустно было покидать привычное, вросшее в тебя каждым звуком, каждым рассветом, каждым первым лучом света. И пусть не каждый первый луч восходящего солнца был встречен мною на заре, но он был моим, здесь, в этой местности… Скоро сегодняшний первый осветит оставленный дом, вывалившуюся из конуры собаку, гремящую цепями и отряхивающую шерсть, блеснёт по стёклам окон и выхватит из серости утра двух стариков. Был уверен, что они не спали, не разговаривали, сидели и думали свою думу… Каждый свою, но в общем эти думы были похожими и касались одного: «Как же так быстро жизнь - то пролетела? Когда же это случилось?..»

* * *

Сквозь пелену и зыбкость проступающего рассвета, можно было увидеть, как сидели два старичка напротив друг друга, сгорбленные, поникшие. Мама со сложившими перед собой на животе руками и Отец, согнувшись, подперев ладонями голову, локтями упираясь на колени…
Катилась по морщинистой щеке слеза, сама катилась, непроизвольно… Слёз не было и в дни тяжёлых бедствий, в тяжкие дни не слёзы надо было лить и показывать жизни слабость, а смирение и движение дальше, слёзы же  только размягчали и делали уязвимыми в перипетиях жизни. А здесь, откуда-то брались, катились… Плакалось…
— Ну, вот дед, проводили последнего в жизнь... А теперь что?.. — проговорила Мама, сказала так, словно обращалась к Отцу, а по сути, к самой себе. Хотелось ещё что-то сказать, да не смогла, внутри стоял ком, сдавливало... Все эти годы они варились в кругу своих детей, выпуская одних во взрослость и появляя на свет новых, вся жизнь ушла на детей, на добывание самого необходимого для них, забывая себя, без остатка сил отдавали они на выполнение родительского подвига… Да!.. Родительского подвига!
Загорался новый день, солнце просилось к восходу, а вдали шумел поезд на стыках рельс, уходящий в будущее…

-------------------------------------------
* Строки из стихотворения В.Маяковского
** Речь идёт о Зигмунде Фрейде
***  Давид — мраморная статуя работы Микеланджело, впервые представленная флорентийской публике на площади Синьории 8 сентября 1504 года.