Иван Премудрый Часть I Глава VI

Покуда Старик вразумлял царевича Гвидона, да не только вразумлял конечно, много о чем переговорено было, из баньки вернулись царица со Старухой.

Обе были чистые, напаренные–распаренные, румяные, ну прямо как новые. Царица так та вообще, аж светилась вся. Видать, двадцать дён не мыться, да ещё при этом в бочке по морю плавать, тот ещё сахар.

Царица называла Старуху Хозяюшкой, видать, неудобно было называть женщину, почти её ровесницу, Старухой. Они, женщины, ведь какие: если та, которая всего–то на три–четыре года старше меня и уже старуха тогда выходит, что и я скоро стану старухой, а может быть уже старуха, просто в глаза никто не говорит. А какая женщина, скажите на милость, добровольно посчитает и назовёт себя старухой? Правильно, никакая!

– Идите, парьтесь. – сказала Старуха. – Там вам всё приготовлено, а я покуда на стол соберу.

Мужчины отправились в баньку, париться, ну а женщины, женщины принялись хлопотать, на стол собирать, значит. Почему женщины? А потому что царица поначалу бросилась помогать Старухе, вернее, теперь уже Хозяюшке. Но не тут то было! Царица ты или ещё кто, плавала ли ты в бочке или не плавала, но ты гостья, а это перво–наперво. И ещё: хозяйство это Старухи и Хозяюшки в одном лице хозяйство, и другой женщине вход в него строго–настрого воспрещён! Хозяйством женским всегда управляла, управляет и будет управлять одна женщина и другой женщине там не место.

Говорят, наш мир стоит на трёх китах, врут! Мир стоит на ХОЗЯИНЕ! А дом «стоит» на ХОЗЯЙКЕ! Не будет Хозяйки, дома не будет, а не будет Хозяина – белого света не будет. Ну а кто из них главнее – поди, разберись. Да они и сами не знают, потому и спорят постоянно, кто в доме хозяин, например, и вообще, спорят…

Старуха мягко, но тем не менее так, что понять по другому, а тем более ослушаться, было невозможно, мол, ты отдохни пока, остановила Царицу и принялась собирать на стол.

Царица, делать нечего, присела на лавку, а Старуха принялась хлопотать. Справедливости ради стоит сказать, что хоть и была Старуха скандальной и ворчливой, но жадной не была, не водилась за ней такая «доблесть». Да и вообще, хозяйкой она была хорошей, правда хозяйкой исключительно по дому, скотиной, огородом и прочими вещами она заниматься не любила.

Поэтому хозяйство у них, по части живности, большим и не было. Были куры, да поросята, аж две штуки, и всё. Лошадь ещё была, но лошадь, она как бы на особицу стояла, пользы от неё в виде пищи никакой не было. Лошадь старика к морю возила и обратно, ну, или поехать куда надо было, в тот же город, тогда да, тогда лошадь, на поросятах не поедешь же!

А вот насчёт попить–поесть, ну там ещё, постирать что, Старуха наверное могла бы заткнуть за пояс любую другую деревенскую хозяйку. Старик у неё всегда был накормлен и одет был во всё чистое. А теперь представьте, каково было Старухе за Стариком следить при его рыбацком–то промысле? Почитай, да что там почитай, так оно и есть, каждый день Старику нужны были свежая рубашка и свежие штаны, чистые. Пусть они только для рыбной ловли и предназначены, неважно. Всё равно, как приедет Старик домой вечером Старуха велит ему всё с себя снимать, мыться–умываться, а потом чистую одёжку одевать.

Вот и пойми их, женщин этих. Та же Старуха столько лет ругает Старика и ворчит на него, наверное даже тогда когда спит, а следит за ним так что позавидуешь. Вообще–то Старуха ругала Старика не за что–то конкретно, а вообще, то ли за всё сразу и про запас, то ли просто так, поди, разберись.

Вот и сегодня, уж слишком необычно, Старуха вела себя как добрая, весёлая хозяйка и вовсе не скандальная.

***

Накрывая на стол Старуха рассказывала Царице о своём со Стариком жить–бытье. Поскольку из односельчан с ней никто не разговаривал, то о происходящем в деревне она мало что знала. Ну разве что рассказала о соседе ихнем, Емеле.

По словам Старухи Емеля этот был самым главным лентяем в мире, но зато мастером – золотые руки. Целыми днями он только и делал, что ничего не делал, а жил очень даже хорошо. Хозяйства у него никакого не было, так, куры по двору бегали и всё. Он даже огородом не занимался, обходился как–то.

А занимался Емеля  починкой телег, упряжи конской, короче, ремонтировал весь мудрёный, или немудрёный инвентарь, при помощи которого деревенские жители себе пропитание добывали. Бывало, сломает какой–нибудь раззява плуг, а починить, руки не оттуда растут. Куда идти? К Емеле! Привезёт он ему плуг, а тот посмотрит–посмотрит и скажет, мол, приходи через два дня, всё будет готово, в лучшем виде. И точно, через два дня приходит мужик, глядь, а плуг его, лучше нового. А бывало, часы–ходики сломаются, или самовар прохудится. Куда идти? Новые покупать, никаких денег не напасёшься. Вот все к Емеле и шли, в ножки кланялись, почини мол, Емелюшка. А тот никому не отказывал. Плату брал умеренную: когда деньгами, а когда харчами, ну или ещё чем, что ему надобно было, так и жил.

Был он до того умельцем, что даже печку свою переделал и теперь она ездила по деревне не хуже тройки вороных, ну разве что помедленнее. Он даже избу переделал : разломал одну стену и сделал ворота, как в амбаре. Надо ему куда поехать он ворота открывал, печка и выезжала. Емеля садился, вернее, ложился на печку, и поехали. Вот что удивляло деревенских жителей, как печка сама дорогу находила и всегда знала, куда Емеле ехать надо? Вот здесь мужики, да и не только мужики, затылки–то и чесали, и никак не могли понять, в чём здесь премудрость техническая заключается?

Оно и понятно, мужское население деревни занималось двумя видами трудовых занятий: меньшая часть ловила рыбу в Самом Синем море, а большая часть пахала пашню и выращивала хлеб. Да, были ещё двое, те охотой промышляли, правда злые языки говорили, что они разбойники самые настоящие, а охота, это так, для отвода глаз. Так вот, мужики никак не могли сообразить: как это так у Емели получается, что печь сама по деревне ездит? Самые смелые в своих предположениях, а по общедеревенскому мнению – пустобрёхи законченные выдвигали версию, что без волшебства здесь не обошлось. Но деревенские прекрасно знали, в деревне друг за дружкой догляд будь здоров какой, ничего не спрячешь, не укроешь, что Емеля дружбы с Бабой–Ягой не водил, а других волшебников в окрестностях отродясь не было.

Поэтому мнение насчёт Емели и его печки чудесной, в частности, было: у мужика руки золотые, чинит всё что ни принесёшь и как ни сломаешь, потому и печку свою тоже починил, вернее, переделал, вот она и ездит. Так что жил себе Емеля, не тужил и наверное, жизни радовался.

Единственное, за чем Емеля следил ревностно, так это за конкурентами. Оно ведь как бывает, сломает мужик что–нибудь и жалко ему денег–то, Емеле платить. Вот он и  начинает сам мастерить–ремонтировать то что сломал. Ведь не понимает, дурень, что только время зря теряет. Лучше чем–нибудь другим занялся, толку будет больше.

А Емеля, он как чувствует что ли, подъедет на своей печке, посмотрит как мужик имущество курочит и дальше поедет. И что удивительно, кстати, некоторые на это внимание обращали, да кто их слушать будет?!

Как Емеля посмотрит на такого умельца и на его занятия, у того, умельца этого, всё начинает из рук валиться. Если до этого хоть что–то получалось и теплилась надежда, что починит он железяку свою, чтоб ей, то после визита Емелиного что ни делает, только хуже становится. Помучается мужик, помучается, доломает имущество до такого состояния, что одна ему дорога – на помойку, да и пойдёт к Емеле, почини, мол.

А Емеля усмехнётся бывало, ляпнет что–нибудь этакое про руки, откуда они растут и в какую сторону вывернуты у мужика того и скажет, мол, приходи денька через два–три, и плату назначит. Придёт мужик в указанный срок, глядь, а оно, то что сначала само сломалось, а потом доламывать начал – лучше новенького, вот так–то!

***

Наверное всё это Старуха рассказывала Царице не потому, что сама уж очень интересовалась талантами Емелиными. Скорее всего ей, Старухе, просто–напросто хотелось поговорить. Судите сами, с утра–пораньше она конечно говорит, вернее, Старика ругает. Старик обычно молчит, поэтому разговора, как такового, не получается. Монолог получается. Потом, когда Старик к Самому Синему морю уезжает, Старуха одна остаётся и поговорить–то ей не с кем. Не будешь же с курями разговаривать? А вечером, когда Старик домой возвращается, опять поговорить можно, в смысле, Старика поругать. И опять Старик молчит, опять монолог.

А женщина, она так устроена, что поговорить для неё, ну и поругаться конечно, первое дело после того, как детей рожать. Сегодня же человек в доме новый, незнакомый, а это получше всякого праздника для женщины будет. Вот и разговаривала Старуха, вернее говорила, а Царица, так та всё больше молчала, иногда только слово в разговор вставляла.

За разговорами да  хлопотами по хозяйству и не заметили как мужчины из бани вернулись, напаренные все и чистые. Старик с царевичем вошли в избу шумно, это они так своё удовольствие от бани и веников показывали. Одеты  были в одинаковые рубашки и штаны и выглядели, ну прямо как отец с сыном, хоть и не были похожи друг на друга.

У Старухи все было готово, и она пригласила гостей, хоть и нежданных, но дорогих, к столу, хлеба–соли отведать, наверняка голодные же.

Расселись за столом. Старик было собрался налить царевичу бражки, да вспомнил, что тот не знает и не представляет себе что это такое. Его–то в бочку ещё совсем мальцом законопатили, не пил он тогда бражку–то. А покуда в бочке плавал и рос там, бражку тоже не пил, не было её в бочке.

Немного замявшись, Старик налил бражки Царице и Старухе, ну и себе конечно, а царевичу квасу налил.

– Ты не обижайся, царевич. – видя его удивление сказал Старик. – Хмельное это, а ты его ещё ни разу и не пробовал. Вещь вообще–то хорошая, но это если меру знать, а если не знать, то зло наипервейшее. Поэтому пей–ка лучше квас, он полезнее. А захочешь хмельного попробовать, сам себе наливай.
– Спасибо, хозяин. – Царица, несмотря на то что царица, встала и поклонилась Старику. – Спасибо тебе за заботу о сыночке моем. Некому о нём, кроме меня, позаботиться, одни мы с ним на свете остались.
– Матушка, – видать царевич и вправду не знал, что это за бражка такая, поэтому отнёсся к тому что его обнесли равнодушно. – ну зачем так грустно–то? На белом свете ещё добрые люди есть, значит не одни мы с тобой. Не кручинься ты так, не пропадём. – Вот вам и царевич! Вот что значит происхождение, никакие университории не требуются.
– Ну, гости дорогие. – Старик поднял кружку. – За ваше чудесное избавление и возвращение к людям. Будьте здоровы!

Все выпили, ну а после того как выпили, сами знаете что происходит , закусывать начали. Конечно словом «закусывать» назвать это сложно: закусывают когда сыты, закусывать, это значит, по чуть–чуть. А гости были голодны, да и Старик тоже был не прочь поесть как следует, поэтому все принялись есть, от души, так сказать.

Старуха же, как и любая другая хозяйка, ела мало, она всё больше за гостями следила: нравится ли угощение и хватает ли всего, может ещё подложить чего надо. Оно всегда так, случится быть в гостях, понаблюдайте за хозяйкой…

Когда люди едят, они в основном молчат. Это когда уже наедятся, тогда да, тогда начинаются разговоры о том, о сём. Бывает, что песни начинают петь, но это если бражки много выпили. Но сегодня у Старика со Старухой за столом песни вряд ли будут звучать, не до них, может быть когда–нибудь потом, видно будет.

***

Царство Салтаново конечно же было больше княжества Руслана, на то оно и царство. Располагалось оно на берегу Самого Синего моря, только на другом берегу, на противоположном. Хоть и были они, что царство Салтаново, что княжество Руслана, расположены на разных берегах, народ в них жил один и тот же. И внешне были похожи и на языке одном разговаривали, поди, разберись кто есть кто. Единственным отличием меж ними и было, что одних называли салтановичами, а других руслановичами, а больше никак и не отличить.

Царица, тогда ещё не царица, конечно родилась и выросла в том самом царстве, что за морем, в богатой семье. Ребёнок был в семье желанным, потому семья и была счастливой. Батюшка её боярином был важным, на государевой службе состоял. Уж чем он там при царе занимался, дома особо–то не знали, а сам он не рассказывал.

Бывало, как уйдёт во дворец, на службу царскую, так день нету, другой, а бывало что и неделями отсутствовал. Хорошо, если пришлёт кого предупредить, мол, не приду я домой ни сегодня, ни завтра, мол, служба царская того требует. Жена с дочкой привыкли к таким отлучкам, тем более он почти всегда предупреждал, поэтому не беспокоились. Зато сколько было радости, когда батюшка–боярин возвращался домой после службы царской – трудно представить и описать.

Но беда на то она и беда, что подлая и внезапная. Вот и в дом боярский нагрянула она нежданно, негаданно. Заболела боярыня и сильно заболела. Приглашали к ней и врачей иноземных, и бабок–знахарок, даже колдунью приглашали – всё без толку. Сильно болела боярыня, и что больше всего злило, никто не мог понять, чем.

Как не крути, а конец у всех один. Только кому–то отмерена жизнь долгая, пусть даже иногда и несчастливая, а другому короткая, и тоже, бывает что несчастливая, а бывает что и счастливая.

Вот и жене боярина была определена жизнь хоть и счастливая, но короткая. Умерла боярыня. Жалко конечно, очень жалко. Похоронили, поплакали. Но всю жизнь плакать–то не будешь, тогда уже и не жизнь это будет, а неизвестно что. Так что погоревал–погоревал боярин и привёл в дом другую жену, а дочке стало быть, мачеху.

Новая, вернее, молодая жена была женщина красивая и очень вредная, вернее, властная. Она сразу же начала в доме боярском  свои порядки устанавливать. Дворня, так та аж взвыла от таких порядков.

Новая хозяйка во все дела влезала и везде, даже казалось бы, даже там где упущений и нерадивости быть ну просто не может, находила их и наказывала всех без разбору. Казалось, что она всё это только и делала лишь для того, не чтобы наказать, а унизить дворового человека и неважно за что. Для неё был важен и желателен сам факт  и его процесс, потому  молодая боярыня всегда и присутствовала при наказании. Может она следила за тем, чтобы исполняющий наказание не ел свой хлеб даром, а может просто удовольствие получала глядя на то, как кого–то из слуг розгами по спине, да по заднице хлещут. Она даже человека специального на должность определила, наказания исполнять. Человек этот больше ничего и не делал, только провинившихся сёк, а место у конюшни, для наказаний определённое, ни дня не пустовало. Стоит сказать, что при покойной хозяйке такого и в помине не было.

И пожаловаться было некому, хозяин–боярин день–деньской на службе, да и вообще, не влезал он никогда в дела хозяйственные, потому как считал их сугубо женскими. Ну а дочка, боярышня, та ещё мала, какая от неё защита? Понятно, никакой. Вот молодая боярыня и «веселилась», правила в хозяйстве боярском почище какого–нибудь Кощея Бессмертного, страшного и беспощадного.

***

Но жизнь на то она и жизнь, что не стоит на месте, а бежит куда–то и конечно же меняется. Правда меняется она по разному: бывает что в лучшую сторону, а бывает что и наоборот. Так и в боярском доме, жизнь текла–бежала и изменилась, но в не лучшую сторону. Подросла девочка–боярышня, не век же ей сопливой девчонкой по двору бегать?! Подросла и стала красавицей писаной, ну просто загляденье. Вроде бы чего здесь плохого, радуйся родитель, что у тебя дочка такая красавица. Значит и внуки будут красивыми и здоровым. Боярин–то радовался, а вот жена его не очень, даже наоборот, совсем не радовалась.

Мало того, стала боярышня за дворовых людей заступаться. Бывало что прямо–таки розги у человека, наказания исполнявшего, из рук вырывала. Вот так вот и получалось: челядь в боярышне души не чаяла, и не за то что она их от незаслуженного наказания спасает, а за то что выросла боярышня девушкой мало того что красивой, так ещё и доброй. Наверное это и стало причиной ещё одного несчастья в семье боярина. Как–то боярыня потребовала от мужа, боярина, чтобы тот согнал со двора дочь свою, иначе она сама уйдёт, выбирай! И ладно если бы женскими хитростями своими пользовалась, ну там, лаской или ещё чем–то, у каждой женщины богатый арсенал хитростей таких присутствует. Так нет же, с порога и во весь голос, мол, или я, или она, представляете?!

Уж неизвестно, чем и как думал боярин, но дочку со двора свёл. Не сказать чтобы выгнал, такого не было. Боярин определил свою дочку во дворец царский. Уж неизвестно как должность та называлась и была ли должностью вообще, только стала боярышня жить во дворце и состоять при царице: помочь одеться, подать–принести что–нибудь, с поручением каким сбегать.

И получилось, вроде бы и не выгнал отец дочку из дома, а вроде бы и выгнал. Оно конечно во дворце царском народу больше, а значит и женихов больше, да и то что дочка боярская при самой царице состоит, честь великая. А с другой стороны, родительский дом он и есть родительский дом. И дело тут конечно же не в женихах, никуда они, женихи эти, не денутся, появятся как миленькие. Да и куда им деваться, если невеста мало того что богатая, так ещё и красивая, и характер у неё добрый. Правда люд придворный, те, что при дворце царском жили, и дворовый, что у боярина, языки–то всем не отрежешь, рты не заткнёшь, меж собой шептались, а иногда и в полный голос говорили, что дочку боярскую из родительского дома мачеха выжила. Говорили, что причиной тому послужило не то что боярышня была девушкой доброй и справедливой и всегда за дворню заступалась, а то что выросла и красавицей писаной стала.

Вот здесь как раз всё ясно и понятно. Дочка – красавица и с каждым днём становится всё краше и краше. А жена боярская, мачеха, хоть женщина тоже красивая, зато красота её с каждым днём становится всё меньше и меньше, ничего не поделаешь, возраст. Якобы только из–за этого, ну, чтобы не видеть каждый день молодую красавицу, красавица годами постарше и сжила её со двора. Какая же женщина потерпит возле себя другую женщину, более молодую и красивую, чем она сама? Ясно дело, никакая! Тем более что красавица эта ей падчерицей приходится. И что самое интересное, эта версия была больше всех других похожа на правду.

Надо сказать, что не все люди знатные такие злые, бессердечные и только красотой своей озабоченные. Во дворце царском дочку боярскую полюбили, и не важно было что жило там много женщин и почти все они были красавицами. Да и сама царица, тоже женщина и тоже красавица, а за красоту девичью дочку боярскую от себя не прогоняла и не изводила придирками разными. Более того, царица напрямую заявила мужу, царю Салтану, чтобы жены того боярина во дворце и духу не было, иначе она за себя не отвечает. Делать нечего, царь послушался. А куда ему было деваться ведь мужчина, он всегда женщину слушается и только для вида ерепенится. Взять того же боярина, послушался же, а царь чем хуже?

***

Так и жили: батюшка со своей женой, пока ещё молодой и красивой, а дочка его, во дворце царском, при дворе так сказать. Но вот здесь совсем всё непонятно получается. То ли злой рок какой на людей добрых и хороших сам по себе навалился, может быть дочка боярская, не смотря на доброту и красоту несчастья всем приносила, кто знает? А может быть жена боярская, та, которая вредная, мало того что людей дворовых мучила, так ещё и какими–то колдовскими чарами темными людей изводила. Люди разное говорили и говорят, а как оно на самом деле никто не знает.

Дело в том, что заболела царица, заболела сильно и страшно. И как в случае с боярыней, приглашали к ней и врачей и знахарей–знахарок и колдуний всех мастей – всё без толку. Одно хорошо, если это вообще можно назвать хорошим делом, недолго мучилась царица, умерла. Царь Салтан от горя чуть с ума не сошёл, уж очень он любил царицу, так любил, что только завидовать и остаётся. И вот, раз, и нету царицы, похоронили. Остался царь Салтан мало того, что вдовцом, так ещё и совершенно один.

Дело в том, что не было у них с женой деток, как–то не получалось, хотя в общем–то это дело всем известное и нехитрое. Другой бы царь видя такое дело согнал бы царицу со двора, а то и вообще отравил бы и женился на другой, наследник–то нужен – дело серьёзное. Но царь Салтан уж очень любил свою жену, царицу, да и она его любила. Опять же, были они ещё довольно–таки молодыми, так что детки у них могли бы, так сказать, получиться в любой из дней, вернее, ночей. А теперь жена умерла, а детишек они не завели: получается, что не успели, вот и один–одинёшенек теперь царь Салтан–то. Это лишь добавляло ему горя, которого и так хоть отбавляй. Были бы рядом детишки, глядишь, и не зачерствел бы душой царь Салтан, и обошлось бы всё, но как говорится, если нет, то нет совсем!

Не иначе как от горя пристрастился царь Салтан воевать. До этого таких увлечений у него и в помине не было. Если и воевал, то только если кто нападал на его царство, а так, ну чтобы самому на соседей нападать, да без причины, не было такого. А тут, не иначе как от горя, будто бес какой в царя Салтана вселился. Начал он соседей задирать, оскорблять, ну и так далее. Те конечно же на грубость грубостью отвечали, а в результате вот она, война, пожалуйста. А бывало что и вообще без оскорблений, просто нападал на соседей, и всё тут, воевать видите ли ему приспичило.

От таких «увлечений» хорошего было мало и в первую очередь царству Салтанову. Судите сами, царь постоянно в походах, постоянно воюет с кем–то, а царством бояре управляют. Оно давно известно, что если царством управляет не сам царь, а его бояре, считай что никто не управляет. Конечно же не все среди бояр царя Салтана были подлецами, ворами и откровенными дураками. Были среди бояр люди и честные, и умные. Но вот как наша жизнь устроена, а почему она так устроена мы наверное никогда не узнаем: чем темнее душа у человека, тем он более горлопанистее, так что ли? Умный человек, так тот всё больше молчит, наверное считает, мол, а что и зачем говорить, если и так всё видно? Видно же, что он и умный и честный, а царь, он тоже не дурак. А если не дурак, то обязательно заметит и должность соответствующую даст. На самом же деле вот оно, горе от ума, так и выглядит.

А тот, который, ну, дурак–дураком и ворюга, тот видимо понимает, что если по–честному то никогда ему к должности высокой не пробиться, поэтому и принимается искусстничать. Ладно если бы что путнее предложил или сделал, куда там! Начинает такой, в кавычках, слуга верный громче всех горлопанить: царя хвалить–нахваливать и других бояр грязью поливать с утра до ночи. Не всегда конечно, хоть это хорошо, такое срабатывает. Видит царь, что горлопан этот задумал и отправляет его куда подальше, как в прямом, так и в переносном смысле. А бывает что и не видит, тогда всё происходит с точностью до наоборот: те которые честные и умные оказываются в лучшем случае у себя дома, в опале, а бывает что и далеко–далеко, и не у себя дома.

Вот такая вот картина и у царя Салтана получилась. Конечно же надо понимать, горе у человека и ему безразлично, кто и чем в его царстве заниматься будет. Ему, царю, сейчас самое главное – развеяться, грусть–тоску унять, а когда она уймётся, тогда он порядок быстро наведёт.

***

Так что покуда царь Салтан войны воевал, да печаль свою разгонял, в царстве его полный бардак творился, хорошо,что хоть недолго. Надоело воевать царю Салтану, да к тому же пару раз по шапке получил, поражения потерпел. Что цари, что не цари, все, когда воюют побеждать любят. А если тебе по сопатке дают, кому же такое понравится? Вот и царю Салтану не понравилось, когда его войско пару раз разбили.

Отпала охота воевать у царя Салтана, напрочь отпала, вернулся он домой, в царство своё. Надо сказать, что порядок быстро навёл: дураков–казнокрадов на чистую воду вывел и отправил туда, да лучше и не представлять куда он их отправил, а на их места людей умных и честных определил.

В царстве царь Салтан порядок навёл, а вот в душе навести порядок всё не получалось и не получалось. Горечь потери притихла конечно, но зато горечь от одиночества утихать не собиралась. Она, горечь эта, с каждым днём становилась всё горше и горше, иной раз хоть волком вой. Жениться надо было царю Салтану, да к тому же год печальный уже миновал. Так что надумал он жениться, крепко надумал, только не знал на ком.