Нарцисс Араратской Долины. Глава 35

Заходил в гости я к Тиграну всегда где-то в семь вечера; без предварительных звонков, с вопросом, - «Не занят ли он? Может ли он уделить мне немного времени?». Никакой британского этикета тогда, надо сказать, у нас не было. Заходил я не очень часто, но и не очень редко. Примерно, раз в неделю. Обычно меня ещё угощали чашечкой горячего какао, - это был такой вот западно-армянский, или «ахпарский» вечерний напиток. Занят же Тигран был постоянно и, при этом, мог вести непринуждённую светскую беседу, под мелодии грампластинок, которые у него постоянно  ставились и переворачивались, чтобы услаждать слух хозяина и гостей. Предпочтение отдавалось зарубежной эстраде и рок-н-роллу, и в этом Тигран не сильно заморачивался, и не старался быть излишне культурным. Рисовал же он, сидя за маленьким столиком, чуть ли не у себя на коленях, свои графики, при помощи пера и туши. Тигран уходил, таким образом, в свой романтичный мир, где царствовал некий Покой и Грёзы, которых ему так не хватало в суетливом и бурливом Ереване. Идеалом для моего друга был немецкий художник Альбрехт Дюрер, которого он просто обожал, и считал величайшим мастером. Художников же, которые «не умели» рисовать, и подолгу трудиться над картиной, - Тигран не считал настоящими художниками; и тут я был с ним не согласен, потому что мне нравились все эти импрессионисты и фовисты, которые не сидели годами над своими полотнами; и не мучились по поводу правильной перспективы, и не старались угодить плебейским вкусам зажравшихся буржуа; как тот же несчастный Ван-Гог, который, при жизни, не смог ничего продать; и если бы не родной брат, который снабжал его красками, то, вряд ли, Мир узнал бы этого безумного голландца, от полотен которого исходил Дух Свободы и, одновременно, страстной Тоски по невозможности постичь цель человеческого бытия…

                Разговаривать с моим другом было сплошное удовольствие. За всё время наших взаимоотношений, ни разу не возникло, - ни напряжения, ни обид, ни каких-то там непонятностей. Вполне возможно, что причинами тому были - моя неопытная розовая юность, и учтивая воспитанность Тиграна. Ведь, я мог чего-то там ляпнуть, не подумав, или сказать что-то не очень умное; и другой бы, на его месте, стал меня критиковать, и показывать своё умственное превосходство; чего никогда не делал этот скромный художник, умевший себя сдерживать, несмотря на свой, порой, буйный темперамент…

Тигран не был какой-то там вялой и холодной рыбой, и, поэтому, к нему тянулись яркие и неординарные женщины, которые прекрасно чувствуют настоящую мужскую природу. Вспоминаю одну из них, которую звали Ануш, и с которой мы, одно время, работали в мультцехе. Я был посвящён в их, не очень длинную, романтическую связь, внезапно оборвавшуюся, по непонятным для меня причинам. Ануш была довольно высокая и красивая женщина, лет тридцати с небольшим; худощавая и немного нервная; постоянно курившая и, поэтому, её голос звучал с приятной хрипотцой. Она коротко стриглась, и не особо выпячивала свои женские достоинства; и не носила юбок и платьев, и явно слегка презирала мужчин, и являла собой очень эмансипированную армянку. Ануш не служила примером типичной армянской женщины; она явно, в своём умственном развитии, перешла тот рубикон, который отделяет типичных женщин от типичных мужчин. Вероятно поэтому, она, внутри себя, сильно страдала, и была довольно замкнута, и не участвовала в каких-то там мультцеховских весельях или бабьих сплетнях. В ней было что-то такое хипповое, и она, явно выросла на европейских ценностях, и откровенно презирала всю эту советскую культуру, считая это плебейством и русским варварством. Странно, что она так полюбила Тиграна, в котором это варварство тоже присутствовало, и который даже как-то гордился своим казачеством, и не очень пытался соответствовать ереванским нормам. Ануш мне тоже очень нравилась, но я её сильно стеснялся и даже побаивался. Я для неё был простой умный мальчик, в очках, и который тихо сидит и слушает, о чём взрослые люди разговаривают. К тому же, она была, на мой юный взгляд, очень сексапильна; и в ней чувствовалась какая-то трагическая страсть и, вероятно, желание доминировать над мужчиной. Ануш была явной феминисткой, и не скрывала своего негативного отношения к семейным ценностям и местному ереванскому мачизму и сексизму; возможно, живи она где-нибудь на Западе, она стала бы ярой и открытой лесбиянкой.  Опять же, это моё предположение, на котором я бы не стал настаивать, ибо сексуальная жизнь – это очень сложная и тёмная область, куда не стоит слишком глубоко заглядывать. Мой друг не смог долго находиться в одной лодке с этой женщиной, которая оказалась для него чересчур разумной и странной. Таким женщинам, как Ануш, тяжело жилось в нашем добром СССР, где игры между противоположными полами были настолько жёстко консервативны, что, неудивительно, что это Империя так быстро распалась. Я сам, тоже, не совсем соответствовал нормам советской морали и тоже, в глубине своей души, презирал все эти фильмы про советскую любовь, и про мелкое мещанское счастье, к которому должен стремиться простой советский человек, незамутнённый буржуазной похотью…

                Как и всякий нормальный молодой человек c хорошим здоровьем, Тигран отслужил в рядах Советской Армии. Про тяжкую службу нашей отчизне, он мне красочно рассказывал, гордо показывая свой дембельский альбом. Я, признаться, с лёгким ужасом слушал эти страшные истории из простой солдатской жизни, в которую мне, не пришлось попасть, по причине, как я уже писал ранее, высокой близорукости мои честных голубых глаз. Тигран отбывал свой двухлетний срок, где-то в полупустыне, под азербайджанским городом Ленкорань. Будь он сынком какого-нибудь профессора или начальника, его, возможно, послали бы куда-нибудь в менее «тёплое место», где нравы сержантов не такие свирепые и кровожадные. Можно сказать, что мой друг побывал в чистилище, если не в самом аду. Хотя, и там он сумел подружиться с другими такими же молодыми людьми; и он вернулся домой глубоким пацифистом, и миролюбивым интернационалистом. Мой друг там общался с людьми совершенно разных национальностей, которых у нас, в СССР, было много; и не все народы эти любили советскую власть, тайно мечтая о независимости от мозолистой пяты русского Ивана. Видимо в виду этой некой затаённой обиды, молодые представители малых народов частенько выясняли между собой отношения, в довольно грубой форме. Тигран же,  мудро старался не участвовать в этих разборках и драках; он умел разговаривать и с дикими кавказцами, и с азербайджанцами, и с прибалтами, и с культурными ленинградцами и москвичами. Вполне возможно, что армия сделала его настоящим мужчиной! Поступи он после школы в хороший вуз, с военной кафедрой, и жизнь у него сложилась бы намного легче и безоблачней; он не был бы таким демократичным и снисходительным. Вступил бы в компартию, стал бы послушным винтиком в советской системе. Такое бы, конечно же, не могло произойти, потому что в нём жил мятежный дух, который ищет бури, и тихая сытая обывательская жизнь совершенно не смогла бы удовлетворить его высшее Я. Именно поэтому, Тигран и стал свободным художником, который никому не должен кланяться, и лебезить перед начальством, и который на всю жизнь запомнил солдатскую мудрость, - «Кто в армии служил, - тот в цирке не смеётся!»

                Конечно же, у моего друга наблюдались и недостатки. Иконой он не был, и в нём, скажем честно, наблюдались разного рода отклонения от советской нормы. Тут я не имею в виду психические отклонения и комплексы; которые, возможно, у него присутствовали, как и у меня, но в гораздо более скромных пропорциях, по отношению к средней человеческой индивидуальности. Буйным психопатом или многоликим шизофреником Тигран явно не был; к врачам психиатрам он не обращался; с духами умерших и с демонами Порога – он не общался;  никаких лечебных шариков и колёс не употреблял. Он имел пристрастие к алкогольным напиткам, как я уже писал; и, кроме того, он курил. Дымящаяся сигаретка постоянно у него торчала  между зубов, и он иногда даже подпаливал кончики своих каштановых усов. Но, что самое печальное, - Тигран был явным германофилом, и этого не скрывал! Он чрезмерно восхищался германским народом и его культурными достижениями, что явно свидетельствовало о том, что в прошлой жизни, его «Я» жило в средневековом теле какого-нибудь бюргера или бюргерши. Признаюсь, моё «Я» тоже испытывало пиетет перед немецкой культурой, и считало немцев великим народом. Нам с ним, нравился мистичный звук немецких слов, и вся это готическая каллиграфия, и, конечно же, сама немецкая литература, в которой не наблюдалось ни английского юмора, ни французской лёгкости, ни русской красивости. Живи мы в более страшные сталинские времена, нас бы, неминуемо, пустили в расход, как шпионов и тайных агентов фашисткой Германии.  Рихарда Вагнера мы особо не слушали, потому что, он был скучноват; но Бах и Бетховен, конечно же, нас приводили в восторг. Кроме того, нам нравился писатель-сказочник Гофман, и все эти бесчисленные философы, которые постоянно размышляли о метафизическом смысле бытия; и о чувственных априорных субстанциях данных нам в ограниченных ощущениях. Честно скажу, что Канта я тогда не смог осилить, несмотря на все свои старания, ввиду ограниченности моих умственных способностей, вероятно, отягощённых славянскими генами. А так, куда не глянь, везде в мировой культуре торчали немецкие уши; и бедным немцам просто не повезло, что у них не было прямого выхода к океану, и им постоянно вставляли палки в колёса британские масоны…

  Тигран тоже, как и германцы, имел чрезмерно сентиментальный и романтичный характер; что, на мой взгляд, явно свидетельствовало, что с ним что-то было не в порядке; и некий трагизм и одиночество, всё-таки, в нём были; и, может быть, поэтому я, будучи тоже в душе отшельником, с ним любил общаться, и разговаривать на интересующие меня темы. Конечно же, мы не углублялись в то, во что нельзя было углубляться в те пуританские времена, когда на некоторые темы нельзя было даже подумать, а не то, что произнести вслух. Я, конечно же, не спрашивал о его любовных похождениях, и не лез в те области, в которых даже и мудрецу разобраться непросто; но, всё равно, для тех советских времён, мы общались довольно открыто, и без фиг в кармане. Впоследствии, у меня были друзья, с которыми я тоже мог отдохнуть душой, и не фильтровать свои мысли. И что самое удивительное, таких друзей у меня было не так уж и мало, и среди них даже были женщины; что явно свидетельствовало о том, что не всё так печально и безнадёжно в отношениях между полами. И я даже понял, что с женщиной можно быть ещё более открытым; хотя тут могут возникнуть некие опасности слишком далеко зайти, и утратить чувство контроля над своими низменными желаниями. Про это ещё писал Лев Толстой в своих автобиографических откровениях, в которых описывал свои стыдливые тайны; хотя, конечно же, даже гениальный граф не мог себе позволить открыться полностью перед читателем. Быть совершенно открытыми могут быть только полные идиоты, которые находятся уже при жизни в «Царстве Небесном»; художник же находится на границе, отделяющей видимый мир и невидимый; откуда и черпает свои вдохновения, если он честен перед самим собой. А если он лжив, как большинство людей, то он такой же простой обыватель, и зваться художником он уже не может. Возможно, именно общение с Тиграном, так дурно отразилось на моей впечатлительной психике, и я тоже стал свободным художником; и ушёл от социума в свободное плавание, и поплыл туда, откуда вернуться в нормальный мир с его нормированным рабочим днём уже не представляется возможным.

                Тигран не был единственным ребёнком у своих родителей. Может быть, поэтому, его и не избаловали, как это обычно бывает с детьми-одиночками. В их семье росла его младшая сестра, Элен. Она была моложе его на целых 13 лет. Элен больше внешне походила на армянку, чем её брат; и фотография с её красивым улыбающимся юным личиком, даже, как-то украсила обложку журнала «Армения сегодня», который издавался на разных языках, и предназначался для рекламы победившего в Армении развитого социализма. Надо сказать, что сестрёнка моего друга мне нравилась; у неё был обаятельный взрывной темперамент, и в этом она больше походила на своего отца, чем на свою спокойную и рассудительную русскую маму; и она, явно, не чувствовала себя какой-то ущербной и закомплексованной; и никакого задумчивого трагизма и ереванской хандры в ней не наблюдалось. Жизнелюбивая девочка, которой совсем недавно исполнилось 16 лет, и у которой всё впереди; и не надо ни о чём жалеть, и Мир кажется таким ярким и цветным, и исполненным сладких обещаний. И которую, все любят и балуют; и никто, особо, не обижает. Старший брат, судя по всему, ни в чём её не ограничивал, и не довлел, и не воспитывал, и не тиранил; как это частенько бывает во многих семьях. Как известно, люди сами не свободные, вряд ли могут позволить кому-то быть свободными рядом с ними. Тигран, конечно же, являлся авторитетом для своей сестры; хотя она и любила над ним подшучивать, что я иногда мог наблюдать…

                Мама Тиграна и Элен работала в той же типографии, где мне посчастливилось быть курьером; но в отличие от меня, залётного разгильдяя, она там проработала чуть ли не тридцать лет. Тётя Нина набирала гранки в наборном цеху, - в этой типографии издавали и русскоязычные книжки. По-армянски она тоже, как и я, не очень хорошо говорила, что было характерно для многих русских жён; им было, конечно же, психологически не очень комфортно; и поэтому, со временем, местные русские становились немного сдержанными и отстранёнными, как бы замыкались в себе, - в своих печальных переживаниях и думах.  Некое одиночество и меланхолия часто являлись  спутниками русских женщин, которые, как и моя мама, уехали в разные там национальные республики, выйдя замуж за инородцев. Это была непростая судьба!  Про героизм советских русских женщин можно складывать саги и легенды, и они взваливали на свои хрупкие плечи такие тяжести, которые ни одна немка или француженка, никогда бы не стали на себя взваливать. Русские женщины находились в авангарде Советской Власти.  О сколько страданий они претерпели, находясь вдали от своей холодной малолюбящей исторической Родины; где найти нормального и малопьющего мужика всегда было сложно: и, таким вот образом, русский генофонд уходил в другие народы, на окраины СССР, заметно улучшая и облагораживая их; этой сильной, варварской, пассионарной славянской кровью…

                Дети же от таких браков получались красивые, умные и немного загадочные. Мощная славянская кровь освежала древний армянский генофонд, хотя и, немного разрыхляла патриархальные устои. Такие «метисы», испытывали, конечно же, некий психологический дискомфорт, и даже некое чувство стыда, за свою нечистокровность, за свою неполноценность. Такие дети не могли полностью быть  как-бы «своими»; и от этой внутренней раздвоенности, которую ребёнку невозможно понять; внутри их душ происходил тяжёлый выбор – кем себя считать, и к какому народу себя причислить. Самому себе часто задавались, разного рода, сложные вопросы, на которые дети-метисы не могли найти ответа; да и взрослые не смогли бы на эти вопросы честно ответить; ведь советское общество являло собой, довольно, лживый пример интернационализма, таковым не являясь. Это для меня болезненная тема, над которой можно много размышлять и медитировать, уже находясь вне того времени.  То же самое наблюдалось и в России. Особенно с детьми, рождёнными от браков между евреями и русскими. Каковой была моя кузина Юля, и которая всячески пыталась быть «своей», и не испытывала никакой гордости по поводу своих еврейских корней. СССР являл собой, конечно же, плавильным  котлом, в котором грани между народами должны были со временем раствориться и исчезнуть. Возможно, что просуществуй эта Империя хотя бы 500 лет, то все народы, её населявшие, стали бы, на самом деле и воистину, единым целым. Признаюсь, мне бы это всё понравилось. А язык, на котором эти люди Будущего между собой разговаривали, можно было бы изобрести, и  не обязательно это был бы русский язык. Возможно, надо было бы скрестить между собой эстонский, армянский и немецкий; оставив, конечно же, нецензурный русский мат, без которого, такую Импер