Понять, простить, забыть? эссе

Александр Зельцер

Рассказ вагонного попутчика.

В купе несущегося по равнине поезда нас было двое. Попутчик оказался человеком приятным. После чая разговор как-то незаметно сошел на «вечную» тему - прощать ли обиды, кому и в каких случаях. И вот что он рассказал:
«Мой отец - классный специалист - был репрессирован с группой руководителей крупного завода. После него остался дневник, где он описал процедуру исключения из партии (это было формальной процедурой, когда вопрос об аресте уже предрешен, и парткому сей факт известен). У нас коммунисты не могут быть преступниками!
Отец с горечью описал типичную для тех лет процедуру «подготовки» коммунистов перед собранием. Его давнишний знакомый (вместе работали всю войну) по заданию партбюро торопливо бегал от одного партийца к другом с наказами, как выступать активнее и что говорить: «Пожестче, без размазывания, без соплей!» Альтернативы в таких случаях, как правило, не было. Люди в те годы боялись за себя и своих близких, да и червячок подозрения шевелился: а вдруг и на самом деле этот товарищ - «вражина», ведь сколько таких случаев описано в газетах! У нас органы не ошибаются!

Так вот, все прошло по «трафарету» - отца моего исключили из партии со стандартными обвинениями, потом на суде впаяли предельный срок, из лагеря он чудом вышел в знаковом 1956-м после XX съезда, вернулся к прежней работе, и рядом оказался тот самый «организатор» исключения. Я не знаю, как они встретились и что сказали друг другу. Скорее всего сделали вид, что ничего не случилось. И правда - это ведь такая мелочь для всего повидавших 50-летних мужиков!

Они работали вместе, часто встречались по службе, даже поддерживали друг друга («ведь мы же земляки»). Знакомый пережил отца лет на 15. Это был, действительно, большой специалист, много сделавший на благо двух заводов, для Победы. А когда он умер, на гражданскую панихиду пришли руководители завода, города, парткома.
Мне также позволили постоять в почетном карауле. Я все понимал - и что этот человек ничего не мог сделать для отца на собрании - только навредил бы себе, и что над ним также «висел меч» и т.д. Но все же какая-то обида за отца, какое-то неуправляемое рассудком чувство мешало искренне пожелать усопшему вечно покоя. Я поделился чувствами с приятелем. «Да брось ты, - просто сказал он, - они давно друг друга простили».

***
Из воспоминаний Нелли Валентиновны Русаковой («Мы из XX века. Воспоминания жителей Череповецкого края о политических репрессиях Выпуск 1» (Череповец. ИД «Порт-Апрель», 2016, С. 188).

«После второго (окончательного) возвращения отца домой к нам пришел старик, который перед смертью просил отца простить его. Он стал на колени (сестра и мама видели это) и повинился в том, что его принудили донести на ветврача Русакова. В противном случае угрожали, что семью его сошлют, а самого - расстреляют. Отец тогда попросил маму принести бутылку водки, закуску и оставить их вдвоем. Конечно, умный, повидавший всякого, папа простил того старика: человеку выпало жить в непростое время, и это время им властно управляло. Но все же, думаю, каждая личность отклоняется в свою сторону, исходя из многих собственных качеств, воспитания, полученного в детстве, и обстоятельств жизни».

***
Из воспоминаний Галины Евгеньевны Овчинниковой («Мы из XX века. Воспоминания жителей Череповецкого края о политических репрессиях Выпуск 1» (Череповец. ИД «Порт-Апрель», 2016, С. 50).

«В 1956 году дело отца пересмотрели. Повторно допрошенные свидетели, обвинявшие его в 1937 году, характеризовали его только с положительной стороны, а свидетель N заявила, что она Е.Я Овчинникова вообще не знала. Зная теперь ситуацию 1937 года, не хочется обвинять этих несчастных людей в лжесвидетельстве».

***
Из воспоминаний Василия Николаевича Парменова («Мы из XX века. Воспоминания жителей Череповецкого края о политических репрессиях Выпуск 1» (Череповец. ИД «Порт-Апрель», 2016, С. 264).

«В Вологде, в ФСБ, позднее я ознакомился с делом отца, которое читал в присутствии подполковника. Прочитал доносы, узнал фамилии тех, кто его оговорил. «Что, - спросил меня подполковник, - мстить будешь?» «Кому мстить? – отвечаю, - они уж давно подохли. А их дети такие же, как и я, за что им мстить?»
Читая доносы, я обратил внимание, как подозрительно гладко они написаны, а ведь писали их малограмотные мужики! «Не удивляйся, - сказали мне, - их писали под диктовку следователя». Один из тех, кто дал ложные показания на отца, показал, как его заставили это сделать: «Пиши на него, а не то заставим его на тебя писать».

P.S. Сложно говорить на такую тему даже по прошествии 70-80 лет. В СМИ к памятным датам раздаются стандартные призывы к гражданскому примирению. Мне же кажется, что правильным было бы для нашего общества примириться с инакомыслием, если оно без экстремизма, но при этом не забывать и не замалчивать трагические страницы нашей истории.