Девяностый. Начало

Девяностый год. Ветер перемен дует из всех щелей. Я работаю в детском саду, в самой ясельной группе. И запрещаю проветривание при детях:  у меня самой четырехлетний ребенок в соседней группе. И тогда дети перестают простужаться, и все двадцать (по списку) младенцев собираются каждый день. Кроватей и стульчиков не хватает (не все ходили – двенадцать детей приходит обычно, остальные хворают). Руководство сада докупает мебель, папы собирают кроватки. В игровой комнате, не рассчитанной на два десятка малышей, не хватает места. Я половину детей пускаю на ковер с игрушками, а второй десяток сидит и слушает сказку. Через полчаса – смена караула: те, кто играл, садятся слушать новую сказку, а сидельцы отправляются к игрушкам. В группе воспитатели меняются очень часто: кому хочется возиться с младенцами, которые не умеют одеваться и самостоятельно пользоваться горшком? Уходя на повышение  в  старшие группы, тетеньки забирали все украшения, созданные их руками – картинки, игрушки, и помещение очень похоже на больничную палату. Голые стены, выкрашенные масляной краской без единой картиночки.  Собираю родителей, объясняю им проблему: зарплата у меня не самая большая, а их дети проводят в саду много времени. Давайте же украсим раздевалку и игровую комнату. Родители приносят фломастеры, краски, раскраски, календари, старые пластинки, деревянные доски. Папы-умельцы приносят фанерные кубы для игр. Рисуем буратин, собачек, цветы, вешаем пластинки с приклеенными картинками – оригинально получается. В нашей больничной палате становится красиво и уютно. В спальне по-прежнему кровати стоят вплотную друг к другу, но проветриваю помещения только без детей, не позволяю открывать форточки, когда дети спят, в туалете  садятся теплые после сна на горшки и одеваются в игровой комнате.
Смотрю планы работы развития детей. Двухлетний ребенок должен показать нос, рот, глаза куклы. Милые мои родственники! Это годовалый ребенок может. И я провожу собственные занятия. Мы с детьми на занятиях нараспев поем гласные буквы и потом сочетаем их с согласными. Это вам, взрослым людям легко. А дети, только повторяя друг за другом,  быстро учатся. И начинают говорить более внятно. Родители удивляются: как вы понимаете их немецкий язык? Понимаю, однако. Это вам с одним младенцем сложно сладить, а когда их два десятка, быстро научишься понимать,  и они тебя тоже. Методистка пришла, сказала, что я нарушаю методику воспитания. Ну, нарушаю… В отпуск? Легко!
Апрель месяц. Едем в деревню. Тепло, красиво, птички поют.  Дед привез нас и уехал. Мы с сыном остались одни в бабушкином доме. Утром тепло кончилось, просто совсем. Предпасхальная неделя началась. Ветер воет, печь пришлось затопить. Покопалась в огороде, обед готовлю на "буржуйке".Радио рассказывает о театральном репертуаре. Это где-то очень далеко - за сто километров, в областном центре.  Отхожу к столу и вдруг труба, которая идет к русской печи,  падает. И огонь начинает прямо в потолок шарашить. Я бросаюсь его тушить, кочергой выгребаю угли в старый таз и выношу во двор. Довариваю суп на газовой плите. Зову соседа поправить трубу. Пришел дед Лелик.
- Пришибло бы тебя, если бы к столу не отошла.
На место трубу поставил, головой покачал: – Справляетесь?
- Обедать с нами?
- Да отобедал уже.
За окном моросит, ветер. Утомилась я что-то. Ребенка посадила за стол рисовать (краски, альбом взяли в отпуск), а сама упала в кровать и – как же в деревне сладко спится после обеда!
Неужели такие страшные сны могут сниться? Трезвонит звонок, крики.
– Пожар, горим! – вскакиваю и смотрю в садовое окно. А там полыхает до неба! Неужели это с моего огорода, из таза с углем искра полетела? Я же залила угли!
Впрыгиваю в джинсы и сапоги, одеваю сына за минуту (в пионерском детстве у нас был пионервожатый, который учил нас одеваться, пока горит спичка), накачиваю два ведра воды и бегу тушить пожар! Горит в тридцати метрах от моего дома – соседский сарай с сеном. Соседи суетятся, таскают ведрами воду. И только одна бабушка спокойно стоит с иконой у дороги напротив пожара и молится. Ветер дует поперек деревни – с луга на огороды. Оставляю сына рядом с ней, велю никуда от бабушки не отходить и  выплескиваю воду в костер – каплю на огромный, громадный огонь. Пожарную машину  вызвали. Едет уже. Я бегаю домой за водой – качаю и качаю. Другие люди таскают воду из колодца недалеко от пожара. Машина едет. Доехала до грунтовки – места, где кончились бетонные плиты, и увязла в грязи – весна же! Сливают воду, кое-как вытаскивают трактором пожарку. Она подъехала к пожару, но без воды! Выкачивают воду из колодца и…   Вода сливается из крана, который забыли закрыть, когда сливали у моста. В колодце вода кончилась. С трудом доезжает до мелового ставка на лугу, набирает воду и, наконец, заливает пожар. На месте сарая – огромное угольное кострище, которое еще дымится. Проливают стену  соседского дома. Но я-то рядом живу. И заборы деревянные. Я беспокоюсь и продолжаю бегать с ведром, заливая и заливая дымящиеся островки. До самого вечера бегаю. Потом пошел дождик, мы поужинали. Укладываю сынишку спать. Он тоже умаялся и засыпает моментально. Я затапливаю "голландку" в дальней комнате – холодно, сыро. Сижу и смотрю в печурку на огонь. Какой он добрый, красивый и хороший, когда прирученный и какой страшный, когда вырывается из-под контроля. У соседки ума палата: это ж надо было додуматься – подпалить траву и уйти в огород грядки копать! Накопала, однако! Целый сарай сгорел, а могла вся деревня, если бы ветер поменялся.
Спать пора. Наверное, придется поменять работу. Как бы я ни любила детишек, но зарплата маловата, не прокормить ребенка. А чем я хочу заниматься? Может, в газете работать? Может быть. Кафку почитать на ночь? Нет уж, лучше «Рабыню Изауру». Волшебная книжка – прочитаешь абзац и засыпаешь. Совершенное снотворное без побочных эффектов.
Мне снится сон, что я начинаю выпускать газету. Вещий, однако, сон приснился. Но это уже другая история.