Утреннее

            
   Прохожу  реабилитацию в  Ливадийском  санатории. В половине пятого  меня  будит сердитое  цоканье  дрозда. В  кустах  у  него гнездо,  на который   положила  глаз  кошка.  Сердитый  дрозд  шумит и утром, и вечером:  то  ли кошка  настырна,  то ли характер дурной.
     Предвкушаю радость от утренней прогулки.  По разнарядке врачей,  я  должен одолеть полтора километра  за половину часа.  Но я хожу  быстрее -  мелким, необременительным шажком, посматривая по сторонам.  Дорогу  обрамляет густая  зелень. Она  выплеснулась на края  дороги,  карабкается по крутым склонам,  оплетает решетки оград,  цепляется   за  балконы  на  фасадах   корпусов. В  парке   возвышается старая  подсыхающая гледичия  с редкой  зеленью;  рядом  -  акации в полном расцвете   сил. Ее сочная  молодая  зелень контрастирует с   плотной листвой  каштана, обвешанного,  как   новогодняя елка,   массой шипастых шариков. Картину  дополняет гортензия  возле старинного домика на  границе парка -    пышные  розовые  шары  кажутся  чем-то нереальным – вроде   экзотических  животных из подводного царства.
    Я  спускаюсь  по шоссе вниз,  на площадку перед  свитским корпусом.  Через дорогу перелетает белка;  за поворотом открывается  дуб -  огромная    лесная  вселенная  с немыслимой  геометрией  ветвей,  завитых  плющом.  Дуб возвышается над головой -  его ветви   толщиной   с матерое дерево. Они изогнуты тупыми и острыми углами, он скручены,  словно стальной  канат,  они прихотливо  изогнуты петлями,   словно карликовая  сосна в  японских  горшках.
    Это не тот дуб, который  украшает страницы  «Войны и мира»:  это именно дуб-вселенная,  исполненный  вековой  библейской мощи и бытийного величия.
   Море, расплавленное  до сверкающей  белизны, слепит глаза сквозь частокол  кипарисов. За мысом Мартьян  голубеет   плоский  череп  Аю-Дага, на котором прилипло, словно кипа,  круглое облачко.  Во дворике за  дачей   барона  Фредерикса    возвышается  торжественная колонна  секвойи.  Мамонтово дерево у  основания – в  три обхвата. Словно кий, поставленный  вертикально, он  поднимается на немыслимую высоту,  свесив   бивни -  ветви, увенчанные    шапками зеленых игл.  Над  его вершиной  -  неподвижное небо,  и более ничего. Кажется, ни время, ни ураганы  не способны  даже качнуть могучий ствол.  Но – увы  нам. В  парке  полно мертвых мамонтов…
    В  молодости жизнь кажется  бесконечной,  уходящей в  туманную даль… Раннее  утро напомнило о заблуждениях молодости.  С видовой  площадки перед свитским корпусом  открывается бесконечная,  растворяющая в дымке  панорама  моря и неба.  Сквозь разрывы облаков  на море падают   столбы  света;  море светится,  играет,   втягивая  зыбкую волну в световые колодцы;  там, вдали,   световые поляны    превращаются в  розовые  полосы, между которыми застыла,  словно  схваченная утренним морозцем,  огромная  гладь вод. Извилистые разводья,  светлые дорожки пролегли между   полями зеркального  стекла.   И мысль моя  извилиста в стремлении обойти  изначально грустную тональность  бытия   человека, только что пережившего очередной инфаркт…
                30 июня  2005.