Платеро и я. Эхо

   Местность так одинока, что всегда кажется, что кто-то ещё на ней. Спускаясь с горных гряд, звероловы здесь ускоряют шаг и взбираются на насыпь, чтобы ещё дальше видеть. Говорят, что во время своих набегов здесь ночевал разбойник Парралес... Красная скала смотрит на восток, а наверху какая-то заблудившаяся коза стоит силуэтом на фоне жёлтой луны в вечерних сумерках. На лугу большая лужа, высыхающая только в августе, ловит лоскуты неба, жёлтого, зелёного, розового, почти слепая от камней, которыми откуда-то сверху мальчишки бросаются в лягушек или чтобы поднять воду в бушующем водовороте.

   Я остановил Платеро на повороте дороги рядом с рожковым деревом, закрывающим вход на луг, черный от сухих прополотых проплешин, и сложив у рта руки рупором, прокричал напротив скалы:

   - Платеро!

   Скала с сухим откликом, чуть скрашенным влиянием следующего водоёма, ответила:

   - Платеро!

   Платеро быстро повернул голову, выпрямив её и закрепив и задрожал в намерении вырваться.

   - Платеро! - вновь закричал я скале.

   Скала вновь ответила:

   - Платеро!

   Платеро посмотрел на меня, на скалу, и, завернув губу, и пустил в зенит бесконечно протяжный рёв.
Скала ответила ему мрачным и протяжным ревом, параллельно с ним с более раскатистым завершением.

   Платеро снова заревел - скала снова заревела.

   Тогда Платеро в грубом упрямом волненьи стал закрылся, словно непогожий день, начал раскачивать голову то к холке, то к земле, захотев разорвать уздечки, сбежать, оставить меня одного, пока я не стал влечь его тихими словами и мало-помалу его рёв смешивался с его же рёвом среди опунций...