На Рубеже

Григорий Бондаренко
На рубеже

Я буду воспевать всем существом в поэте
Шестую часть Земли с названьем кратким Русь
Сергей Есенин
В светлом  поднебесном мире
Под названьем кратким  Русь,
Я к её, заветной лире
Снова с  радостью вернусь.

Словно к огоньку свободы
Собирает русских  нас.
«Эх, пошли гнилые годы,
«Эх, коварен смутный час!

Не слыхать нормальных песен -
Мир обсосанных идей…
Говорят, «Шансон» полезен
Стал для  маленьких детей?» ...

Подрастают наши детки
  Для просмотра шансонье:
«Воровайки»-шансоньетки
Жидовина Дэблюдье.

И просмотра «Баклажана»,
Озорного петуха,
Мальчика «Банананана»,
Что ещё за чепуха!?
 
И «бульварного» Гордона*,
И стилиста Колбасье,
И поющего Гавнова**,
И жида Педерастье…

И пошла в миру потеха:
  «Что такое слово честь?»
 Где же мир для человека?
 «Где-то ложь, а где-то лесть»…

Дай нам, Бог,
на всё терпенья:
Несгибаемый  народ
Окаянные явленья
В одночасье пресечёт:

И коварство  жидовина,
И заморыша  напа`сть,
Буйного Михо грузина
Опостылевшую власть.

Гордон* — киевский телеведущий, главный редактор газеты «Бульвар» ** Гавнов - метафора исполнителя авторской песни Егора Летова. 

И  заморской, сучьей силе
Неподвластна наша Русь.
Её светлоокой лире,
Как иконе поклонюсь.

Что и не осталась  в прошлом
Давних «окаянных  дней»*,
С благодатью силы божьей
Шла среди своих людей:

И далёкий, несказанный
В этом  мире на века
Нам сияет благодарно   
Свет родного огонька:

«Если кликнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»,
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте Родину мою!» **

*«Окаянные дни» – повесть Ивана Бунина.   **Строфа Сергея Есенина.


Есть в нашем народе  близкая  сердцу русского человека  тайна. «Непостижимая тайная сила», - писал гениальный Гоголь. Близкая  и далекая,  как бездонная синь необозримого прозрачного  неба. Чистая, как озёрная гладь глубокого Байкала.   Серебристая, как  -   быстрого   Деркула, (что течёт у границы России с окраиной) на Юго-востоке Малороссии. Светлая грусть-печаль  по давно ушедшей, безоглядно  утраченной, но не забытой    крепкой памятью сердца дохристианской  родине, которая изначально называлась святая Русь.
«Языческая», -  говорят теперь православные. А я — православный скажу, ведическая,   святая  матушка Русь, как было принято величать её нашими далёкими  предками,  велико мудрыми волхвами, ведавшими  в законах земного бытия,   небесного мироздания,   таинстве науки любомудрии, (что в переводе на греческий язык  значит философия).
 У них ведь,   помимо языка, была  родная русская речь, рукописи-веды, различные письмена, иероглифы (у братьев айнов, живущих на берегах Охотского моря). «Крючьевое письмо» -  песенная грамота   для обучения азам русскому духовному  пению, не имеющему аналогов в мире, и, неподдающемуся никакой иной, нотной грамоте. Только —  крючьям, особым знакам,  изображенным  на берёсте, пергаменте или  в воздухе  пальцами   руки  запевалы, да и то только  в минуты «распевки». А дальше уж певчие сами поют, как Бог на душу положит, (на то и духовное пение, пение к Богу…)
Передающееся из уст в уста устное народное творчество, чтоб крепчала у подростка памятливость, как тогда говорили, развивалось его образное мышление. Становился образованным человеком, с образа`ми в голове, о чем поёт, думает или говорит, а не пустобрёхом блаженным, капризным от того, что в голове пусто,  блажь,  блаженный человек. Но не благой, дарующий благо или благодарный. «Блажени нищие духом», - любят повторять эту ведическую поговорку православные священники, поощряя кротость, смирение послушание своих чад … 
Ну, разумеется, блажени. Какой же еще можно искать смысл у блаженного, кроме того, что он пустобрёх? Разве что причислить его к таинственным пророкам, как Василия Блаженного во времена Ивана Грозного, когда  «язычество»   было давно-давно истреблено, как идолопоклонство на Руси.
Волхвы же  поклонялись не идолам, а солнцу —  святаму небеснаму духу —   началу всему живому на Земле. Источнику  благ: света, тепла, силы, здравия,  еды, радости…Богу  Ра  вначале -  вседержителю  небесного коловрата иль    солнцеворота —«животворящяго креста», вращающегося «по ходу солнца». Да богине Радунице,  радующей    очи красивой  радугой,  грибным  дождём.
 «Вначале было солнце», - говорили волхвы,   полагая, что солнце, как и луна, вращается вокруг  земного диска. Пока, не убедились,  «заглянув» за горизонт, плавая на  ладьях и стругах по морям и океанам, что  Земля имеет  форму шара.   Что сама вращается вокруг своей оси, делая за сутки оборот под небесным светилом, а в течение года  оборот по солнечной орбите    вокруг лучезарного источника жизни.  И, что    нет  никакого «конца света»,  «края мира», что за горизонтом живут     такие же  люди-чело веки, только чела у них бывают  иного, нежели у словен  цвета:  жёлтого, красного али чёрнаго. Что за Чудским озером воинствуют  чудные люди гярманцы несловенского  происхождения,  не желающие  говорить  по-русски. Немыми прозвали гярманца русичи.  «Даст ист дас? – спрашивают те  с язвительной насмешкой в очах, указывая на  пышные бороды русских богатырей . – Рус бэр, (медведь), найн-найн».  И покачивают  своими головами в  шлемах с рогами.
В общем, добрососедские отношения с «немчурой»  долго не удавалось наладить русичам. Пока на Чудском озере у Вороньего камня немецкие рыцари не потерпели поражение во время атакующего контрудара  витязей,  согнавших «чудь» в громадную кучу, чтоб те проломили лёд  под тяжестью  своих доспехов и лошадей, и  пошли ко дну, бултыхаясь на  знамёнах с  масонскими орденами-крестами Тевтонского, Трамплиерского, Госпитальерского сообществ…
 «Святый, Боже, Святый бессмертнай, помилуй  их души грешныя, горделивыя, - перекрестившись по старинке на солнце, (впору подтопившее лёд),  пустил скупую слезу витязь.
Издревле русичи  отличались доброжелательным отношением к своим соседям,   порядочностью, разумной искренностью, уживчивостью с ними, считаясь с   обычаями, нравами, религиозными взглядами соседей. «Сосед, он ближе солнца», - говорили волхвы. – Но и себя  в обиду не давай. Доверяй, но проверяй. Приветствуй соседа издали, поднимая правую руку, показывая, что нет в ней меча. А вблизи пожми ему руку  до самого локтя, прощупывая, нет ли в рукаве ножа али кинжала…»
Доверчивость, она, конечно, сила   благородная.   Не помни зла,  не держи камня за пазухой. Но  будь  внимателен к инородцу, али безродью какому. «Своя рубаха, она, как говорится, ближе к телу»…
  Потому-то  с разумной волей  русичи  дошли среди чужеземцев аж до Аляски… 
 По старинке же, хоть и приняли Христианство, да долго ещё поклонялись  вседержителю небесного коловрата, (теперь уж царю небеснаму  Яриле, на смену богу Ра, пришедшему).  Да яго дщери — милосерднай Ладице», рождённой от непорочной девы Марии.  Молились   «единаму   Богу  во трех лица`х: Яриле, Ладице, богородице Марии,   затаившей своё свято детонько  в овечьем хлеву града Сосница от жидовина лукаваго, царя хазарского Кащея бессмертнаго. «Спаси и сохрани  детонько»,- молила   Ярилу  Святая  дева  Мария…
«Святый, Боже, Святый милосерднай, да святится милость Твоя, яко же на небесех, так и на земли. Свет наш насущный даждь нам днесь. И огради нас силаю животворящего креста Тваго от всякого зла:  лютай ненависти    жидовина лукаваго,   набега хазар неразумных,  печенегов и половцев поганах. Избави от  погани с Юга, от  татарвы и аварцев с Востока,  от чуди немой и язвительной с Запада, от мордвы и норвегов с Севера. От  заброда-нелюдя,  медведя-шатуна, волка-подранка,     змеи на болоте,   пожара леснога…   
Обереги и ты нас,   милосердныя   Ладице  от хвори чахоташнай  и заразы чумной,  греха горлобесия и  блудолюбия,  змеинай ревности,   сглаза и порчи,  хлада и глада,  падучей и слепоты.   
Да святится милость твоя единай Боже во трех лиц`ах: Яриле, Ладице и Мария. Да  приде царствие Твое. Да буде воля Твоя, яко же на небесех, так и на земли...»
 Так, или  иначе,  древние русичи  поклонялись «единаму царю небеснаму».   Хороводя на лесной поляне, степном бугре, или берегу реки у открытого огня от горящих вырублей валежника в свободном многоголосом пении к Богу они  ближе узнавали    друг друга, прислушиваясь друг к другу, прикасаясь   голосами. И, пригубивши зелена вина «Солнцедара», настойного на степных и  лесных травах,  на сладкой ягоде, частице солнечнай. «Пригубивши небо»,  причащались к Святаму духу  в  дни светлых  праздников Святой Троицы, Рождества Ладицы, рождества Марии, Всевышнего Ярилы и в  другие, праздничные дни. Выходили на солнечную поляну мерятся силами богатыри в «медвежьей схватке», обмениваясь  кулачными ударами до первой крови. «Какого ж ещё рожна?» Каратэ отдыхает…
На празднование рождества Святой Ладицы (под Новый год) украшали ёли восьмиконечными русскими звёздочками, расписными матрёшками, игрушками из  рисованной белой, красной или голубой глины, крашеными лентами из берёзового и липового  лыка, медовыми пряниками,   леденцами…  Дарили детям сладости, игрушки дед Мороз и  Снегурочка, ряженые  в красочные убранства.   
Прикладывались  и к чаше хмельного травяного напитка, вскипевшего в мгновение ока в медном котле, куда с костра клали бронзовыми щипцами калёный речной булыжник. «Святый Боже, Святый крепкай, Святый бессмертнай,  помилуй нас». И Бог миловал словен или словян,   владеющих  словом  откровения,  которое «вначале  разумного дела на Земле».
От чего же  не стало ныне  светлых праздников у «славян»? Ведь по вразумлению  велико мудрых волхвов светлые или святые праздники сближают, роднят людей, умиротворяют их, укрепляют   доверие  друг к другу, любовь, радость.
Многие   пожилые люди  помнят ведь   с «застойных» времён  ещё те народные   гуляния «на природе», когда выезжали  коллективы заводов,  шахт, совхозов, совхоз артелей… Когда играли в «ручейки»,  взявшись за руки, а под  приподнятыми руками  пробегали  женихи и невесты, выбирая свою половинку…
Дети  играли   в «жу-жу»,  «я платочек ношу…»  У  ног кого положил платочек, с тем и остался, вытеснив из круга «третьего лишнего», который уходил с  платочком дальше по кругу.
У взрослых  бег «разводящего» по кругу за «третьим лишним» с плёткой в руке, пока убегающий не занимал своё место под солнцем возле  избранницы иль избранника …
Но, видимо,  эти «игрища» православным не нужны.  Не вписываются они в     строгие церковные обряды попов толсто пузых , заросших бородами и космами, вплетёнными в косы, в  черных византийские скуфейках, в подрясниках, подтянутых ремнями, и,  ряженых в расшитые позолотой рясы, с карнавками на груди для сбора подати «во славу Божию»…
Не стало праздников ещё и от того, что по-новому их учредили  большевики. Тот же  иудейский  Первомай  языческий превратили в международный День солидарности трудящихся, которых бедных обработали с 17-го года,  по сей день, как могли …
Постулат «правь, и славь» (компартию Ленина), впору подходил и владыкам церкви, обработавших своих чад на исповедях и причастиях к «святаму духу» так, что в России в самый канун октябрьского переворота возникла организованная преступность. И «с Богом» святые отцы  пошли за коммунистами, вместо того, чтобы предать их псов революции анафеме,  кровожадных «шариковых» без ума,  совести и чести. Комиссаров-палачей в чёрных кожаных тужурках с «Лениным в башке», (по  Маяковскому), и   наганом в руке, («длин стволом»  до колен), убивающим  наповал попавших под руку сограждан, лишь за то, что  те не  большевики. Не такие мерзавцы эпохи  иудейской славы,   носителей   лжи, произвола, беззакония, уничтожения памяти о предках, об исконно русской культуре,  уровне  образного и логического мышления, многообразия их  речей, письменностей,  пения, музыкального творчества…
 Владыки  церковные были тоже  не прочь стереть с лица земли  ведическую культуру Руси, чтоб перенести свои литургии  в храмы,  запретив солнцепоклонникам  поклоняться « идолам» в лесах и  степях,  на берегах рек. Огнём и мечом  истребили «язычество». Предали казням    ведьмаков и ведьм, ведавших в законах бытия, отрубая им  головы,  сжигая   заживо на кострах, топя «неверных» в реках,      прокалывая  животы мечами в руках распространителей православия, верных дружинников киевского князя Владимира, «Красно солнышко»…
 Потому и   через тысячу лет введения Христианства на Руси, верные ленинцы, носители, «общечеловеческих коммунистических ценностей», созидатели «светлого будущего  всему человечеству» установили  свои  празднования. Тот же День 8-го марта, международный женский праздник (вместо бабьего лета) по предложению женщин революции    в честь  какой-то безумной иудейки, отрезавшей по религиозным соображениям своему суженому голову…. И тот же международный праздник трудящихся 1-го мая, когда иудеи-язычники устраивают сексуальные оргии. «Кого кто сгрёб…», как говорится. И, конечно же, «Да здравствует 7-е ноября!» С этого дня  в17-ом стали  рушить храмы,  выкрадывать  и вывозить за границу   ценнейшие фолианты из церковных, музейных, библиотечных хранилищ.  У большинства  коммунистов, как выяснилось, не было  ничего святого. 
Какой же нужен  злой,   бесовский-пребесовский дух, чтоб всё   ведическое наследие Руси безумно уничтожить!
Русские  владели ведь и цифровыми знаками,  вели летосчисление по солнечному календарю,  писали, порой,  тайнописью свои послания,  берестяные грамоты  друг к другу. Владели игрой на  волосяных, струнных, духовых, клавишных, ударных музыкальных инструментах. Да мало, что  было такого, чего мы  о них теперь не знаем…
Как-то довелось мне в одной из  Народных  московских библиотек, которую взяли под охрану в лихие девяностые «баркашовцы» - соратники «РНЕ», «Русское национальное единство» во главе с Александром Баркашовым,   прочитать послание девицы  своему возлюбленному из Новгорода девятого века. Она «послала ему берёсту»: «Неужели ты, скрывшись от глаз людских, не мог навестить меня? Бог не простит тебя за твоё малодушие и мою худость…»
Какой слог! Какая глубина  мысли и чувства.
И какой громадный пробел образовался в истории ведической культуры Руси. Исчезли из  архивов не только берестяные грамоты,  веды, летописи,  сказания,  даже сказки…. Вся  дохристианская  Русь канула в лету, в «трубу памяти», по выражению  Джорджа Орруэла, английского писателя антиутописта, написавшего в начале прошлого столетия пророческий роман «Год 84-й», о «скотном дворе» в СССР. Где пропали   ценнейшие   письменные источники, канули, что царские червонцы  в кулуары «бобчинских-добчинских», (из комедии Гоголя «Ревизор»). Что вареники в брюхо пузатого  Пацюка. Что  украденная чёртом луна в  трубу над хатой Солохи в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»…
Об этом странном и страшном, жутком  времени  великой  смуты  в   истории Руси   писал так Сергей Есенин:
«Позабыв людское горе,
Сплю на вырублях сучья,
Я молюсь на алы зори,
Причащаюсь у ручья…»

Смута
Эх, предсказанное  время,
От «крутых» пошло голов:
Прожидовленное племя -
Стук копыт да стук рогов.

Революция, славяне,
Как сто лет тому назад.
Там евреи,   здесь армяне –
Вездесущий «паханат».

Преисподняя, и только,
И спокоен, будь, как грязь:
Новой, интернет помойкой
Крутизна  везде  прошлась.

«Вот те чудо экслюзивчик,
Вот хитов крутых пучок!»
Заходи  к нам на «квартирник»,
Новогодний пятачок!»

«С настроением  в цвете синем»
 Заглянул на Новый год
В этот их «квартирник сви`ний»
Озадаченный народ.

- Что за выступленья чуди?
Ай, да безобразна  чудь!
- Аль  заморская вся люди?
Есть там русский кто-нибудь?

- Ишь, «стоит в пустой квартире»
Такой важный жидовин
«В этом непонятном мире»
- А в углу заброд-грузин.

Бегают блудливы глазки,
Галстук запихнул  в роток.
- Ай,  Ми`хо, ай да проказник,
Ай, заморский колобок!

Да и ваш,  чего лукавить?
«Нэзалэжный» господин.
Возле Ленина был Сталин,
А  теперь такой  грузин

Возле пана «Зеленавра»,
(Он пиарщик ещё тот),
Вызывали консультанта?
 Вот  вам и явился чёрт.

Черт, как чёрт. Его  победа – 
Артистическая власть.
Глядь, опять блохастый Пэдро
Петушится воевать:
 
«Я нэ здамся вам бэз бою,
Троллям, клята кацапня!
Швыдко зажэну вийною,
Аж, до самого Крэмля!»

Вот так чудо-«экслюзивчик» –
Всё в порядке,  «всё пучком»…
А ты погляди «квартирник»,
Хрюша с синим пяточком.

Погляди и на  рекламу,
На заманчивый «кэшбэк»,
И на Волочкову даму
Заглядись, как человек.

На прикольную собачку,
Что сигает   кувырком,
На счастливую Собчачку
В катафалке с женихом.

На любовь у них до гроба,
(Попка задрана торчком),
Осчастливят, видно, оба
Мир загадочным грехом.

«И - на всё, о чём мечталось
И на это, и на то!…» -
Раскорячилось, задралось
В  славном «шоу-жопито».

И проходит год за годом,
Жизнь, как слякоть,
Власть, как грязь,
Как реклама для народа -
Непременная напасть.

Мир  ковров, диванов, кресел,
Кузовов, колёс, машин,
Мир гробов не так уж тесен,
И не вырытых могил.

Где на кладбище Хованском
Шёл расстрел «за упокой»
Братвой среднеазиатской,
И кавказскою братвой.

Мир быка, козла, барана,
Боевого петуха –
Киевского колывана,
Что же вам таить греха?

Раз по всей стране «великой»,
Распаляя злобы дух,
Проскакал блохастый, дикий
Пэдро колыван, петух.

Но и  в том, «спивучом» мире
  (Среди блох людских страстей)*,
  Я с наклонностями к  лире
  Спрашивал иных людей:

«Отчего же вы молчали,
Когда пели «петухи»?
Бравые «быки» мычали,
А «козёл» читал стихи…
 
Видно, так вам было надо,
Видно, бойня неспроста.
Вишь, украинское стадо
Довели до бесовства»…

*«Любители песенных блох», - метафора Сергея Есенина

Эх, неслыханное время:
Уж полезло на рожон
И бандеровское племя,
Да с родных на нас сторон.

Засланные «дэмо крады»
Шибко «славных» процедур,
Всё летят от них снаряды
Из стволов крутых «бандур».

«Слава вiльнiй Украiнi
В цёму вогныщу вiйны,
Хай щчастыть нашiй людынi
Будьмо, любi братаны!»

«Братаны» с большой дороги,
«Нэзалэжный» битый мир,
Воровитый и убогий –
«Гости» брошенных квартир.

Получил  сполна  «откаты»
Колыван,  хитёр  бобёр.
Его бравые солдаты
Снова обрели «котёл».

В «жилах » их возник глубокий,
Леденящий «жилу»  страх,
Приуныли бандерлоги,
Славно ползают в ногах.

«Люды руськи, мы нэвыннi!
Простi  люды бэз выны…
Тико нэ щчастыть людынi,
Та нэ быйтэ ж, братаны!»

«Я сдурею без баяна,
Слышь, бандеровская гнусь,
Съешь убитого барана,
Ба, яка тут славна Русь?

Может, и дойдёт, однако,
Что возник    тут всем «котёл»
«Простым» людям, быковатым
Из глухих карпатских сёл.

И за всё вас ждут   «награды»,
За все смертные грехи
Наши русские «откаты»  –
На вертеле шашлыки…

В этом непонятном мире,
Дай Бог, ещё раз вернусь
Я к заветной русской  лире,
Неподвластная ты Русь…

Пам`ятка «правосека»

Люби друзи, мы повынни
Воюваты в украини,
Бо свята ця наша Русь,
Дэ живу я та учусь.
Що моя краина краща,
Що нэма у нас лэдащих,
Роботящи поцаны,
И готови до вийны…

Мы ни в чёму нэ повынни,
Тико на Донбаси свыни:
Нэ хотять робыть на нас,
Провчымо гыдкый Донбас!
Кожен з нас, як рабовласнык
Замурдуе тых нэщасных,
Зныщэ лютых ворогив,
Гэй, на клятых москалив!
Будэм ризать, як  свынэй,
Гэя, люби, гэя, гэй!...

  Есть  «украинском» народе  и романтика какого-то национализма, (что невозможно понять),  и вечная песнь о любви, (про кохання), покачивание на руках или в колыске, (колыхання), и есть  широко  налаженная, до международного масштаба сфера снабжения свежими идеями, взятыми у других народов для своих людей… («Зирок», чы поп-зирок рэкламного та шоу-бизнэсу) на небосклоне  «витчызнянои,  (точнишэ,   батькивськои  поэзии в «созвездии Козлотур»). Так выразился  о «созвездии» поэт из Абхазии Фазиль Искандер, полагая, что юмор спасёт мир. Если над словом, конечно, добросовестно трудится. А не словоблудить, как некоторые юмористы и политологи, пытаясь чужое выдать за своё, чтоб «ход истории повернуть в лучшую сторону». А общественное мнение в нужном для   воротил мирового господства религиозном русле: буддийском, мусульманском, христианском католическом,  православном, а то и автокефальном украинском…
  «Жить стало легче, жить стало веселей», - шутил как-то на одном из концертов харизматический вождь страны «советов» Иосиф Сталин, бывший духовный странник из церковной семинарии. «Усатый тараканище», - осмелился пошутить в его адрес  детский поэт Корней Чуковский.

Русский рубеж или размышления над палитрой содеянного
Сегодня на палитре содеянного бывшими коммунистами, перемахнувшими в лихие девяностые в либералы и «демокрады», поубавили  чуток охристой, по-американски яркой расцветки в Москве, зато   добавили красного по-коммунистически победного окраса. 
 В Киеве же в эту палитру б. коммунисты, перемахнувшие в антикоммунистов и  национал патриотов,   добавили коричневого, профашистски-бандеровского цвета с серовато кладбищенским оттенком мирового сионизма, и  кровавым отливом антитеррористической операции в Донбассе.
Киев иудейский, как и Москва поджидовленная   в плену космополитических иллюзий  финансового,  религиозного,  нравственно-проповедческого, историко- философского,  политологического, культурно-просветительского, искусствоведческого , окололитературно-песнотворческого,   рекламно- кинопрокатного,  креотивно-экслюзивного,  жидовиновирусного и прочего  обновления традиционной жизни  (руського словьянства)… Пожалуй, это единственно верное  выражение украинских националистов в адрес (руського народу).
Уважаемые соотечественники, братья словени,  люди русские, владеющие словом, к вам обращался  в своё время поэт  Николай Некрасов: «Сейте разумное, доброе, вечное!» Обращаюсь  и я грешный, убогий скиталец со своими запоздалыми,(по причине цензурных рогаток), размышлениями  к   достойным гражданам  России, Белоруссии, Сербии, Малороссии,(ныне  окраине-Руси)…  К  вам, небезучастным к происходящему в этом мире, ответственным не только за боеспособность могущественной России, сдерживающей американскую агрессию,  спасающей мир от банд международного терроризма, (наёмников США), заботящихся не только об  экономической мощи родной державы, но и   достойном наследие русской культуры. В первую очередь   песенного творчества, значение которого трудно переоценить в становлении мира на Земле, в сохранении  народных традиций, в патриотическом воспитании детей и молодёжи.
«С чего начинается Родина?  С той песни, что пела нам мать. С того, что в любых испытаниях у нас никому не отнять…»  Была  такая песня в послевоенные годы, которую  превосходно исполнил Марк Бернес. Его современник, поэт Анна Ахматова  в годы  Великой Отечественной войны писала такие вдохновенные строки: «Нам не страшно под пулями мёртвыми лечь, и не страшно остаться без крова. Но мы сохраним тебя русская речь, великое Русское Слово».
Они,   талантливые  поэты «советской» России: Есенин, Блок, Ахматова, Цветаева, Гумилёв, Хлебников, Рубцов,  Рождественский, Высоцкий, Вознесенский, Добронравов, Тальков, Мельников.… Сохранили.
А мы сохраним-ли? С какой, ныне прозвучавшей новой песни в эфире, начинается   Родина? Какую из них могла бы спеть с радостью любящая мать своим детям? Они ведь, как губки впитывают всё разумное иль неразумное, что исходит от «этих взрослых».  И сравнивают с тем, что было когда-то близко и дорого нам, детям  социализма,   брежневского «застоя»,  как   говорят некоторые «прогрессисты». А я, не прогрессит скажу, не «застоя», а эпохи«брежневской передышки», благодати божией  в сравнении  с тем, что было  во времена хрущёвской «оттепели»,   сталинского  «классицизма», когда под рогатки русофобской цензуры попали  стихи  расстрелянного Гумилёва,   затравленной Ахматовой,   убитой Цветаевой,   убитого Есенина,( уже известно кем и за что. Его убил, как и Цветаеву, свою супругу, «нкавэдэшник» Сергей Эфрон (по приказу сталинского правительства). Остались посмертные записки Эфронта.  И  ныне  убитых Талькова,  Рубцова,  Мельникова,   художника Васильева, о ком знают  лишь понаслышке, как и о неповторимой его былинной, ведической, я бы сказал, живописи…
В эпоху так называемого «застоя»  мы слушали песни,  как с космополитическим  уклоном: «Мы дети галактики, но самое главное мы дети твои, дорогая Земля!»,   так и  с лирико-философским, романтическим  уклоном  «деревенской литературы», как  говорят  космополиты о поэзии Есенина и Рубцова… «Отговорила роща золотая», «Словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне…» Или у Рубцова: «В горнице моей светло, матушка возьмёт ведро…», «Тихая моя родина… здесь моя мать похоронена…»
Мы слушали     «Времена года»  Чайковского,  вальсы  Глинки,      Листа,  ноктюрны Шопэна, симфонии Моцарта – в общем, всё разумное и вечное, что было и есть  на  Планете...
А сегодня   слушаем блатные бирюльки от «Шансона», где со времён песни «Постой паровоз, не стучите колёса... Не жди меня мама… какого-то сына…» ничего и нет… 
Разве что «Белая лебедь»… Которую  тоже ведь написал   литератор-профессионал, пожелавший остаться в неизвестности, чтоб не смущать своим авторством свободного художника угрюмого «зэка» в камере, где ничего путного  в поэзии получиться  не может у  отлучённого от  солнечного света,  звёздного  неба над головой и   свободного общения с образованными людьми …
       «Таганка! Я твой бессменный арестант, погибли юность и талант в твоих стенах!…»
        И ничего  с этим не поделаешь. Ты хоть собери  все литературные находки известных и неизвестных авторов для    приблатнённой твоей «песенки-плесенки»,  хоть «запахни весной» на свободе, или «трубой» на пароходе. А всё-не то… Чего-то  не хватает. То ли  «масла» в голове у непрошенного «соавтра», вернее лжеавтора, погрязшего  в смертном грехе воровстве-плагиате. То ли  в самом деле, как ни крути, не лепится, мягко говоря, к оригиналу    набор твоих несвязных, надуманных   текстов…
     И «пароход-пароход, набирай свой ход…». Видать, «запахло ароматом» весьма застарелого «капитана». Ты в каком веке живёшь, «пароходник»?
А на самом деле  - это  аромат давно ушедшей любви в песне «Незабытый причал»:  «Где  давным-давно отчалил рано теплоход, где судьбы твоей начало набирало  ход…»  «И зачем теперь то море - незабытый сон… Если ты с судьбой  был в споре, словно   Робинзон…»
«Капля моря!  Капля моря!  А на море корабли! Капля горя! Капля горя! В море солнца и любви!» А на самом  деле это «Колыбельная»

Свет лазури
На волне.
Спи, малышка,
Мы – в челне.
Сказка моря:
 Робинзон,
Капля горя,
Сон…
Спи, услада
Для души
Среди океана
Лжи…
Где и оказался, словно Диоген в бочке, наш  современник, мой земляк  из Луганского края поэт Степан  Подкова …
«Не трожьте музыку руками!» - предупреждал поэт Андрей Вознесенский.
Песни  в эфире  какие-то    одинаковые,  будто  из одного источника радости. «Единственная моя! … Светом озарённая…» «Кто это? – недоумевают дети. – Может,  Лабода? Может, Пугачёва…?»
«И зачем мне заря? Звёзды падают в моря…?», - поёт Филипп Киркоров. А не жарко ли?  «И зачем мне море, если парус где-то…»
И вот уж Киркоров поёт   в дуэте с Басковым: «Нам сегодня не до сна! Боремся мы за любовь…кота. А, может, козла? Иль пьяного ёжика  к голодному волку…
С экранов телевизоров уже  веет  «ароматом» какой-то псины. От рекламных пауз  лишь раздражение, как   от  вымученных надуманных песен,  от  недодуманных фильмов-боевиков на американский манер, вызывающих  агрессию. И, вызывающие  смех  детективы-«дефективы»,  похожие  на пародии  на зарубежные детективы. Видать, нелегко  «творцам»-сценаристам да режиссёрам думать своей головой на плечах. Проще  поносить чужую,  наворовав что-то да у кого-то. Только на чужом-то ведь… далеко не уедешь.
И вот, «как здрасьте»,  на новогоднем «квартирнике» звучит, «забойная» песня на слова  Сергея Есенина из цикла «Москва кабацкая»: «Я московский озорной гуляка!»   Зачем же на празднике ожидания новогоднего счастья демонстрировать в таком  неприглядном свете есенинскую поэзию?  Поэт-бунтарь писал ту  песню на блатной мотив в знак протеста тоталитарному режиму,  сталинскому коблу. «Прокатилась дурная слава, что похабник я и скандалист…» Или: « Сняв штаны, бежать за комсомолом…»
У Есенина песни   от  чистого сердца. А не от желания блеснуть красным словцом,  услышанным где-то да  от кого-то.  Нынешние же авторы, вернее лжеавторы  «плесенок» всевозможных рвутся в эфир именно по этой причине: от  непреодолимого желания  блеснуть нечистым словом,  и сбить «бабла».  Вот  и получается какой-то  словесный анонизм, «дрочь» неистовая в ариях леших!
В стране  царит  тотальный плагиат. Его уже  успели окрестить  «тотальным диктантом», «тотальным футболом»,   «тотальной распродажей»… В тотальную ерунду, в мусор  словесный   превращают  эфир,  где не только тьма стилистических, но  орфографических ошибок,  слов паразитов типа: «вот так-то, как-то так, или  просто»…
От неспособности связать самостоятельно двух слов в поэтическом звучании  «мусорные творцы» лезут построчно по чужим текстам. У них «Океан лжи»  превращается в «Океан Эльзы», «Неторопливая весна» в «недолюбленную», «Танец бабочки» в «Самбо белого мотылька» или в «блюз пьяного ёжика»…
Плагиаторы-стихообсосцы  наносят в первую очередь непоправимый ущерб творческим традициям.   Приблатняясь,   «затачиваются» под крутых песнотворцев. «Заточка»  –  коварнейшее орудие убийства. Иногда «заточкой» или «зубилом» зэки в шутку называют  физиономию «мокрушника». «Мокрушник» в литературе страшнее   террориста. Он  наносит огромный вред  сознанию детей  и молодёжи.  Плохие песни, как и ненужные рекламы –  те же  теракты… Против чего и выступил Влад Листьев. Снимите шляпы, господа.
      Дети же остаются  в растущем недоумении от коротких, как у Буратино мыслей  сочинителей рекламных пауз,  кинобоевиков, «плесенок».  Образное мышление   стремится к нулевой отметке. Рациональное  перевалило  в зону иррационального.
«Пуф! Пуф!» - выпятив губки   дудочкой, имитирует  выстрелы из пистолета  подросток-шалун на сидении маршрутного такси, ошалело вращая выпуклыми по-киркоровски глазками-шариками. Видать, недосмотрел  боевик  из-за  рекламной паузы, угасла его   эмоция, мотивирующая   восприятие фильма, а в маршрутке   вспламенилась …
Старики в шоке от «киношной да эстрадной   попсятины». Молодёжь  в угаре от «Принцессы Дури». Порой,  пытаются выбраться из  песенного тупика на рэповской волне, на  костылях ритмичной музыки в стиле «дык-дык». Чтоб  хоть как-то скрасить  убожество однообразных текстов, «обогащённых» словами «просто»,  или просто украденными…. И всё, как в том старом анекдоте про «дык-дышного коня».
     На улицу хоть не выходи без наушников-глушителей с пластиковой дугой на  голове. «Акапулько, ай, я-я-яй!» - «Ай, Самара городок!» Ах, как круто  народный артист России, «композитор» Крутой сплагиатировал  мелодию  старинной песни…
А вот и: «Мама Люба давай, давай, давай»!… На самом  деле – это из рассказа механика рефрижераторных поездов Егора Каравашкина в цикле «На дорогах державы» «Давай! Давай!», - вскрикивала Жанка за дверью кубрика. «Баба-то, видать, темпераментна», - с дрожью в коленях подумал Гудков. – Надо бы  добавить  «стимулятору…»
 «Вот и дошли до ручки  песнотворцы», - смеются старики.
Так, некогда   говорили  зодчие, когда стиралась в старину стамеска, или сбивался молоток до ручки … В старину  металл ценили. В музыке хорошо бы то же ценить толковый «металл», джаз, классику, народные мелодии такие, как в песнях, «Полюшко-поле»,  «Калинка», «Барыня», «Валенки»…
Но только  не «попсню».

«Летят скворцы»
«Летят скворцы», - поётся в известной песенке на «Любэ» . На самом деле - это    «летят шабашники»  в  «махолётной  заметке»   по мотивам художника Саврасова «Грачи прилетели» неизвестным поэтом-шабашником   Подковой. Он же   механик реф. поездов. Вот его оригинальный текст.
Средняя полоса России – непонятная полоса. Много здесь уголков уютных и красивых  для приезжего люда. Много ручейков  с  серебреными  родниками, как на картине  Васнецова «Алёнушка», с  ивушками на лебедином озере, как в симфонии Чайковского. С рыжими лисичками, бурыми медведями, как в  лесу  у художника Шишкина.
Много  в Средней полосе России и вокзалов больших и малых: на станциях с паровым, а на полустанках в теплушках с печным отоплением.
Бывало, проедешь за одну командировку по железной  дороге от Белого моря до Русского,(Чёрного), от Балтии до Тихого океана…
Велика земля матушка людьми душевными, замечательными. Кого только не встретишь на полотнах дорог. Бывают люди, что демоны  на полотне Врубеля. Бывают и странницы, как  на картинах Васнецова.
Каждый человек достоин  описания. Будь то дворник с киевского майдана, убирающий хлам  оранжевой революции. Будь то президент «незалежной», выступающий при свете рамп на жовто-блакытной эстраде. Или бомж в утеплённой  палатке такого же цвета, пришедший  поесть, согреться возле буржуйки, выпить и уснуть.
У каждого   своя головная боль: бродяге  бездомному ищи потом  ночлежку после революции,  президенту отчитывайся перед американским коллегой о проделанной работе, а дворнику  убирай за ними.
У каждого своя  судьба,  своя дорога к счастью,   загадка былого, и свой талисман счастливого будущего. Вещица, там какая: брошка, к примеру,  в сумочке  для дамских принадлежностей. У мужика  «кастетик» в кармане,  финка   за голенищем сапога, иль другой какой источник радости.
И у каждого человека и свой уголок утешения: озерцо там лебединое,   опушка леса или  берег реки… 
Поговоришь так  по душам с ним, выпив по бутылочке «красненького», и  ему хорошо, и тебе приятно.
А, порой, выглянешь из окна  реф. секции: вагоны, вагоны, и ни души… Тоска, хоть волком вой. И в такие минуты вдруг понимаешь, что все мы на Земле, в сущности, странники…
Грачи прилетели
Ранней весной прилетают в наши северные края грачи. Чёрные красавцы с фиолетовым отливом,    вестники тепла, урожая. Вьют   гнёзда на кронах  белых берёз. «Грачи прилетели,– говорят мужики, выпив по стопке, и, закусив яблоком «Антоновкой» с солью. - Весной запахло…»
А на вокзалах в эту пору появляются шабашники. С  рюкзаками и   баулами, с чемоданами и  мешками.  К ним подойдет сержант из линейной милиции, глянет на груду упакованного, будто  спрессованного в тюки барахла, да потребует документы.
Разный попадается в этих  краях народ.  И все хотят заработать денег. Какой    же русский, или нерусский не любит их быстро   заработать?
Всё летят-летят куда-то…  Навстречу удачам и неудачам, на встречу с хитроумными хозяевами, которые любят услышать нужное для них слово…
Летят шабашники... на стройку домов или ремонт коровников,  на посадку зерна или картофеля, с вещами летят иль без вещей, как птицы; а вдали почти всегда виднеется среди берёз купол полуразрушенный старенькой церкви…
Непонятная полоса, Средняя полоса России.
«Яблоки на снегу»?
«Яблоки на снегу – розовое на белом, что же мне с вами делать?» -  задаётся таким лирическим вопросом поэт Яблоков. Он же Андрей Деменьтьев, бывший главный редактор журнала «Юность».
На  самом  деле это зарисовка, как и «Грачи прилетели» того же   Степана Подковы  с названием «Голуби на снегу» Вот такой текст у него:
«Шабашник  Василий Порожский  под Новый год решил голубей наловить на закуску. Поздним декабрьским вечером  взял  мешок, фонарик, лестницу,   поставил  её с балкона общежития, прислонив  к краю крыши,  и полез через  световое окно на чердак.
Сонных голубей  Василий   брал   легко. «Гули-лули», - приговаривал Порожский, отрывая птицам головы. - Зажрались птички мира». Раньше голуби аж до радуги долетали, а вы только зерно жрёте и серите» И бросал     обезглавленных  птиц в мешок.
Когда  дело было сделано,  с полным мешком  стал возвращаться. Стал Василий на лестницу, повернувшись к крыше  лицом, а лестница вдруг отошла от неё, и Василий упал  на мёрзлый снег, и разбился, свернув себе  шею.
Утром его отвезли в морг. Вскоре похоронили и помянули. А голуби, высыпавшись из мешка, с взъерошенными, окровавленными перьями, так и остались лежать на снегу…»
Вот такая была  история   в 84-ом  в посёлке Кочетовка  Тамбовской области.
А какая была предыстория песни «Яблоки на снегу» от поэта и редактора «Юности» А. Дементьева, запустившего в эфир на два десятка  лет  украденную идею для непонятной «песни-помойки», он так и не  рассказал…
Дементьева вскоре увели из  «Юности». «Никогда-никогда не завидуйте людям…», - читал «Яблоков»   на телевидении  свои «нравственные» проповеди  перед  кончиной...
Вот такая она  эта   своя - не своя «правда» Дементьева, которому в лихие  девяностые  мэр Москвы  Лужков приказал не печатать стихи в «Юности». Пусть, мол, молодые авторы печатаются   за свой счёт.  Да к тому же прекратили финансирование  журнала, чтоб  «Юность» не выходила  месяцами, чтоб поверившие в «свободу слова» поэты,  приехавшие в Москву   со всего Союза, разъехались ни с чем.  И чтобы  их, неопубликованными стихами пользовались    «свои  люди» из шоу бизнеса: «газмановы» и «земфиры», «крутые»,  и «шевчуки»,  «макаревичи» и  прочие «смакаревичи»,  «бочинские-добчинские» - носители «общечеловеческих ценностей»,   они же протеже Лужкова. Да и сам тот    «эгоист власти»  был не прочь обсосать чужое, большим был любителем литературных подделок. Приврать любил покойник,  хорошо покушать, и поспать с проститутками…

«Купола»
«Москва – звонят колокола! Москва – златые купола!» - кувыркаясь  по сцене в лихом сальто мортале, поёт Олег Газманов.
 А по сути – это купола из «махолётных заметок о былом»  опять же Степана Подковы. Заметка «Вначале» будущего шабашника, который в «застойные времена», будучи студентом исторического факультета,  пытался  писать умные вещи, чтоб перевернуть мир, поставить его «на ноги», на место тот украденной мир истории России оболганной и отлучённой от правдивой информации. Из-за недостатка   информации  Подкова  пытался восстановить хотя бы  в своём воображении тоже  начало  октябрьского переворота, и последовавший за ним бандитский, варварский расстрел страстотерпца Николая второго.  И вот, что  у Подковы получилось:
.    Вначале
Взвод – император на прицеле
Надменных век,
И только серые шинели -
Двадцатый век…

В стихах, как видно, не удалось. Смутно  представлялось ему то «начало». Оно-то вовсе и не «начало», а самый, что ни на есть, конец, «делу венец» много десятилетнему предреволюционному, тщательно  готовящемуся, по-масонски круто  переворотному делу. «Геволюция, о котогой,  мечтали большевики, свегшилась! Её гежисёгом стала Пегвая миговая война, поздгавляю вас, товагищи!» - пгоизнес «великий»  кагтавый…
И, как же хотелось Подкове отмстить ему, кровавому мерзавцу, пусть даже на том свете.  Привлечь и всё их мировое, жидо масонское правительство к ответу за содеянное в России.  Устыдить и нынешних жидов да поджидовников, внутренних американцев, предателей и трусов. Тех же попов, посодействовавших в организации преступного мира, поскольку  владели  и владеют информацией, полученной на исповедях от прихожан, и делились, и делятся ею, (не бесплатно, разумеется) с бандитами, как раньше с большевиками. Не зря, же,  великий пархатый Ульянов-Бланк  сказал, что пусть  идут за нами со своими акафестами,  кононами, «хегугвами». Это всё же надёжнее, нежели  за цагём батюшкой, которого тгусливо  пгедали. «Всюду трусость, обман, предательство» - сокрушался Николай второй.
Правда, были среди священников и «отказники», которые принародно отвергли  власть большевиков: «Сгинь, нечистая!», - сказали, не смотря на то, что поплатились за свой отказ жизнями,  длительными сроками заключений в концлагерях. Как  священник из Белоруссии, поэт и писатель отец Дмитрий Дудко, о котором речь пойдет чуть  позже.
 Пробовал Степан  писать об  октябре и  прозу, как  автор  «Окаянных дней» Иван Бунин. 
Москва – звон колоколов. Серебрится октябрьским снегом древний, державный седой Кремль,   купола Покровского собора, булыжная мостовая  на Красной площади,  серебрятся гривы   лошадей, казачьи папахи, будёновки и  шинели красногвардейцев, кокарды офицеров, бескозырки матросов. Октябрь – Россия под прицелом. Идут, идут солдаты,  матросы, офицеры… И только серые шинели,    кожаные чёрные тужурки, и белый-белый снег…»
И зачем, спрашивается,  Газманов подставил ещё  «ваше сердце офицеры», (почему-то одно на всех) под прицел    какого-то врага…
Может, то был снайпер из группы «Иерихон», когда в октябре 93-го  они слетались из Израиля в Россию, и, словно стервятники,   усевшись на московских крышах, вели выборочно прицельный огонь  по офицерам милиции, демонстрантам и …детям!

Считалочка снайпера
 «Раз-два-три, раз-два-три, раз!» -
Выстрелил девочке в глаз
Меткий стрелок Соломон,
Снайпер с горы Иерихон…    
Снизу же снайперам помогли  в  точном камне метании «бомбистки»-иудейки, этакие «старушки шапоклячки», бросавшие через  металлические заборы на головы восставшим пакеты с булыжниками, чтоб сеять страх, панику в толпе,    и дезорганизовать, таким образом,   уличные протесты…
Так пусть же «купола», (как ныне величают офицеров ФСБ), займутся этим «делом бомбисток», если  старуха так долго  живёт в Москве …
 А, заодно,  займутся  делом плагиаторов:  песенников и политологов,   загадивших эфир мишурой полуправд от недосказанных по малодушию  мыслей, взятых у  неизвестных авторов, произведения которых до сих пор не  выходят  в свет. Молодых тогда ещё авторов, поверивших в свободу слова, а сегодня подающих своё «гу-гу»   протеста в интернете, словно  сычи на болоте …
За украину уже и говорить не хочется. Это такая дыра в той же галузи писэного дила, что сам чёрт ногу сломит. Там Поплавськый один чего стоил. Хоть и не так лихо скакал по сцене, как супермэн Газманов, зато  пел  долго и  тошнотворно.
«Тату! Мамо! Вы мого дытынства свит!» Читай «Свет из раннего детства, который ещё проходит сквозь шторы прожитых лет…»
В Москве из этой степановой зарисовки из раннего детства содеяли   ещё  один гимн глупости, (видимо, по указанию того же Лужкова), гимн  горбачёвской перестройке «Свет, утренний свет. Штор больше нет, и никогда не будет…»
А  это всего лишь «Утро Аннушки». «Сегодня летнее солнышко звонко разбудило нас. Доброе утро, Аннушка!»
И «Папа День», (Андрей), и «Небо матери»,(Марии), «выше которого не было  ничего на свете. Её голубые глаза, русые волосы, нежные, словно шёлковые руки, а платье из капрона василькового цвета…»
«Вышчэ нэба, мыла моя!», - поёт спивак Вакарчук из «Океане Эльзы», (читай    «Океана лжи»)…
 «Вышчэ нэба» могут быть только звёзды.  Или болячки в голове обезьяны.
Это такая «Эльза» сидит на берегу океана,  смотрит   на горизонт в ожидании корабля с бананами, и вдруг вскакивает, бегая по песку на своих кривых и волосатых, хлопает себя лапами по  бедрам и голове, и даже запоёт: «Дiвчiнка-русалочка!»…
Нельзя красть. Свет чы «свiтло»  подлинных произведений украсть невозможно. Ни одного  «лучика», если хотите.  Ни  одной «капельки» ни взять из первоисточника, ни вставить в него. Ибо  источник  - свыше.
 Это всё равно, что  в подлинник «Повесть временных лет» Нестора летописца насовывать      каких-нибудь  укрiв чы  гэттiв из украинского гетто, что на восточной окраине Речи Посполитой.  И пробовать красть, красть, и  красть  историю  Киевской  и Донской Руси…
 А так  и делают   учэнi.  Не зря же говорят, ураденная история украины-Руси. Вчэни у «галузи  свитлого мынулого»    лихо, будто ловкачи-портные выкраивают и шьют из пёстрых лоскутов  истории России, Польши,  даже древнейшей Трипольской культуры  новое историческое платьице-вышиванку для риднои нэнькы. Шьют и нашивают   пёстрые узоры  лжи на то «платьице».   У них  русские стрельцы превращаются в  «українськых сiчовыкiв». Русский писатель Николай Гоголь - в Мыколу Гоголя, украинського российсько-мовного пысьмэнныка… Якый напысав вэлыкого твира «Ганса Кюхэльгартэна» про нимэцького вивчара, (пастуха овец), що пидкорыв вивэць грою на сопильци, (игрой на сопилке). И прывчыв их до спокийнои йжi, (еды). «Вивци, мои вивци, хто ж вас будэ красты, колы мэнэ посадять…» - спивав Ганс, праправнук найдривнишых у свити укрив.
По мнению  академика Мыколы Малахуты  проукры  жили  в Триполье, (то есть  Трипольская культура – это и есть «украинська»). «То булы»…  «чернявые, спокойные, миролюбивые, люди, построившие шесть тысяч лет назад первое в мире государство «свободных хлеборобов…» Оно назвалось  государством  Кра. И, видимо, Кра ещё государство «вольных каменщиков», ( масонского сообщества) поскольку проукры строили «громадные города  на площади  500-га …»
Ссылаясь на исследования  археолога и поэта  Мозолевского, академик выдвинул гипотезу о происхождении древнейших в мире  трипильцив нэ словьянського, а  индоевропэйського походжэння, (индурцив, як ствэрджував  вчэный  Бэбэк,(правда  раньше об индурцах написал поэт Искандер в том же «Созвездии Козлотур»). Индурци и «оказали, по мнению Малахуты,  чувствительное влияние от Балкан до Шумера...»
Видимо, Малахута прошёлся по раскопкам поселений Трипольской культуры, радуясь «великому множеству удивительной разрисованной керамики, изобилию амфор, малёванным детским игрушкам. Такой чистый золотой век был, где всё текло молоком и мёдом!» – по Малахуте.
Самое ж  удивительное состоит в том, что по «гипотезе выдающегося учёного Хвойки, чернявые  подарили миру «великое диво» – Бога-матир, (глиняную статуэтку  с младенцем на руках!…). «Каково, а?!» – радуется  Малахута в своей вступительной статье к книге Подковы «Дикое поле», изданной в 2003-ем году у «Кныжковому свити». - Ось вам и укры! И всё от  них,  от чорнявых: и города, и Бога-матерь, и Христос от укры, зачавшои бэз гриха! 
А   «такие мелодичные слова, как майданецкие и тальянка...» - « Воны полюблялы  танцювать на майданах пид тальянку», - сказав профессор Мозолевский. «Ба як?! –  малохольно воскликнул  Малахута, вспомнив слова  Есенина: «Будь же ты вовек благословенна, что пришла расцвесть и умереть!» – «От же ж усэ воно  з Трипилля! Вид  людыны роботящои,  яка будувала  вэлыки будивли. «Будьмо»! – казалы хлопци чубасти. «Будьмо!» – казав Будда Мыкола Конопатьскый з Полтавы…
 И чорнявый Гоголь  був  полтавськым гуру, якый вчывся танцюваты польку у своеи матусi. Бо мы  нэ россияны,  мы ляхы, хохлы, румунци-индурци, яки побудувалы вэлыку дэржаву Кра, Польщчу та Румунию! Будьмо!
И вот уже, двести с лишним лет, как поскрипывает телега украинского гимна на польский образчик: «Щэ нэ згниела польска!»  Слушай: «Щчэ нэ вмэрла украино…» Как будто  она должна  умереть…
Правда, при Кучме  добавили: «Шчэ нэ вмэрла україны нi слава, нi воля!…»
Жизнь учит писать новые песни о главном, а (старi гiмна) по новой.
«В искусстве обмануть нельзя, - сказал Максим Горький. – Можно обмануть себя, можно обмануть народ. Даже самого Господа Бога»…  Бывали, мол,  и такие случаи, шутил бывалый Пешков… «Но в искусстве обмануть нельзя»…
Эта прописная истина, (казалось бы, горькая для украинцив с их  тягой  к Европе), к украине, похоже,  не имеет никакого отношения.  Там  всё можно. Там   понятие логика   отсутствует. Впрочем, как и  сами категории: «понятие», «суждение»,  «умозаключение»   Ложь в украине не подлежит  обсуждению,  тем более осуждению. У кожного спиввитчызныка  своя дэмократычна логiка, (не обременённая оковами здравомыслия).  Своя правда,  с поглядом у  майбутне,(будущее), що мае буты колысь…. И, конечно же,  свой взгляд у мынулэ, (былое),  дивное историческое прошлое, которое попка национальнои гиднисти выбирает по своему усмотрению. Хоча воно и польскэ, и румунськэ, и кацапськэ, руськэ… та хай будэ нашэ, хохляцькэ…
Людыну в украини приучили ко лжи, как Ганс Кюхельгартэн  вивець до спокийнои iжi…
Алэ ж украинэць повынэн бэрэгты   выбранэ мынулэ. Никому  «у суровий повази до правды», (як  каже вчэный  Шаповал), -  нэ  виддасть на розподил  ридну  краину та мову, бо вона у нас едына! Дэржавна! И будь ты хоч «козак», вид слова козэл, чы, може, казак вид слова казаты, (за что ж так наказал казаков Бог?),  чы  можэ, хозак с Хозарьського когонату, чы просто дурэнь индурського походжэння з Коростэня,  алэ ж  за ридну мову пэрэгрэзы уси  кисткы позурив, (пальцев)  клятого москаля!
  «Кожному свое!» - надруковано на воротях Освэнциму. Украинцю украинськэ! Владу  Зэлэнському!  Кращим людям з «правого сектору»  миста  у Ради! Кожна патриотычна  людына повынна ганьбыть, ганьбыть и ганьбыть   москаля! Слава украини! Гэроям слава!»
Такой же  «нравственный принцип» и в соблюдении «Кодекса чести украинского националиста». Когда надо поднять авторитет украинця на мижнародному рiвнi,  трэба ганьбыть,  ганьбыть и  ганьбыть москаля,  выгукуваючы на митингу:  «риж свэнэй!» (А колы поблызу нэма мэнтив, узяты  каминцяя, та кынуты  у москальску пыку…)
Такой же метод защиты их государственных интересов.
Когда от вил правосудия изворачивется сам президент  Ющчэнко, бо хлопци потяглы газу дуже багато, и дило «Труба»… Трэба   негайно видчыпыты клятых слидчих...
- Иснуе загроза российського шовинизму! – заявил  на радио «Проминь» президент Ющчэнко . – Иснують зрадныкы з Крыму та   Донбасу, украинофобы, якых финансують Путин с Медведевым!
- Ба як? – нашорошуе людына вуха.
- Бэрэжить сэбэ, украинци, –  нашорошуе  людыну с бикбордив депутат «Тягнэбык».
- Мы вэлыка нация. Мы нэ таки, як уси! - нашорошуе сам Ющчэнко  на своих бикбордах…
- Мы нэ словьянського, мы индурського походжэння! - видгукуеця на радио «Проминь» учэный Бэбек. – Алэ ж  дыки кацапы з Уралу, та Сыбиру намагаюця  нас зныщыты ! Бэрэжить сэбэ украинци! Рятутэся украинофобив!
- Ба, як?! – нашорошуеця  людына, щэ бильш лякаючысь, и гнивно дывлячысь, на Россию
И «Дило труба» вжэ никого нэ цикавыть, (не интересует). Ющчэнко подякував, (облагодарил) Бэбэка та «Тягнэбыка», що видчыпылы  клятого «хвоста», та наклав на «Дiло труба» вето…
Такой же метод убеждения, (жидовский, я бы сказал), продемонстрировала украинская делегация  на переговорах в Минске.
Когда «молниеносная» война Порошенко на Донбассе зашла в Иловайский и Дебальцевский котлы,  от украинской делегации поступило предложение  обменять всех пленных карателей с батальонов «Айдар» и «Донбас» на  бомжей с  Левобережной украины. «Усих на усих»…
Такой же  метод ведения переговоров  в «нормандском формате». «Вы нам розказуйтэ про особыстый статус  Донбасу, про амнистию политвьязнив, а мы вам збудуемо  концлагеря, та кинчэмо цю балясаныну…
О каком же мирном урегулировании можно с ними вести речь? Если для того, чтобы   «сганьбыть» русских подбили  малоазийский «Боинг» с пассажирами…
И до сих пор «усю выну», за содеяное  валят на «нэлюдив  з России»
Алэ ж кожна   «дэмократычна людына» в украини заслуговуе  «пошаны»,  вроде бы, уважения.   И «Гэроям слава!», И «Edem saih»! И   всмотритесь  в их лица: «Зелень», «Порох», «Яцэнь» – это же лагерники! Мир спасёт от них только красота наказания!  Бо  пошанують воны нас, кацапив дыких...
 Вопрос о русском словенстве поднимал в «годы гласности»  и полу запрещённый, замечательный исполнитель своих песен Егор Летов.«Нас пора кончать! Нам пора кончать! Давайте вместе кончим?» 
Наверно, мы кончим, закончим с ними, украми. Мы ведь дикие, словьяне, далеко ли нам до греха? ...
«Вам!»
Долой укро-фашистская зараза,
Свободу мирным жителям Донбасса!

Украинский блюз

Люблю я музыку. Несбыточную песню
Слагаю  под   гитарный перезвон:
«И, почему бы вам с Россией вместе
Не строить ваш слов`янськый мирный дом?

И почему б не жить на  белом свете
В краю  таком привольном и родном,
Где за окном так «серебрист и светел
Широкий  месяц, что над голубым прудом…»*

*Метафоры Сергея Есенина


Степанова Русь
(Стихи и проза разных лет)

Баллада о змеях В заповеднике…
Вот в каком, забыл…
Владимир Высоцкий
Как созвали змей
Подколодных
На совет зверей
Земноводных.

Мол, не плохо бы
Год от года
Перестроить быт
На колодах.

«Вам тут жить во зле
Не пристало.
На другой земле
Благ не мало...»

Поднялась змея:
«К нам не лезьте.
У вас есть земля –
Всяк на месте!»

Звери встали с мест:
«У, зараза!
Утвержденье зверств
По указу.

Расплодилось вас,
Род проклятый,
Оглашай указ,
Ротокляпый!»

Мол, живут в ручьях
Наркоманы
На гнилых корнях –
На курганы!

Вон из леса их,
Из болота.
Каждый третий псих
И сволота!

И медведь рычал:
«Худо дело, -
И рубил с плеча, -
Околела?

Дальше жить нельзя,
Чую, братцы,
Просто так, скользя,
Пресмыкаться.

Безголосых всех
На болоте
Искушает грех,
Быть охоте!

Перестроим жись
Под  оркестры,
Раз за змей взялись
На окрестах.

И пошла молва,
Как холера,
Мол, змеиная там
Есть проблема.

С каждым годом злей
Подколодный,
Их грядущий змей
Вездеходный.

С виду тих да зол
Без сомнения,
"Из немого, мол,
Поколения…”*

Вам широкий жест,
Пресмыкайтесь,
Как в могилу крест,
И покайтесь…

* Метафора  публициста Андрея Битова
Дикое поле
Дикое поле - край с обширной территорией южнорусских степей от Верхней Оки до Нижнего Дона, от Левобережья Днепра.…  А дальше, как историки рассудят
Край, где ты родился и вырос с многоцветьем широкой Провальской степи, с горьковатым полынным,  и ароматным запахом чабреца и ромашки, где серебристый ковыль колышется волнами  на седых половецких и скифских курганах, летят одуванчики на ветру, а в небе поет жаворонок ….
 Каким он был в те давние первобытные времена  этот край с его глубокими оврагами и крутыми  скалами, речными балками и голубыми прудами, где растут изумрудные ивы над водой и бархатный камыш; а вода была чистая-чистая, как не задымленное прозрачное первозданное небо, и кружили в небе коршуны…
Кто жил с незапамятных времён на  просторах этого края? Кто взял его в былых сражениях: скифы, хазары, половцы… Кому принадлежало Дикое поле? Одному Богу известно.
Известно, что на   территории Дикого поля в период «военной демократии»,  как и «великого переселения народов»  4-6-е века нашей эры  образовался Хазарский каганат. Государство воинствующих иудеев, подчинивших себе ведических хазар, чтоб чинить набеги на процветающую Киевскую Русь.
Но после разгрома каганата дружинами киевского князя Олега, эта территория   обезлюдила. Из высоких зарослей камыша и ковыли выбегал на дорогу и недобитый изворотливый иудей, и, бежавший из плена турок или татарин, калмык, иль  другой, какой «киммериец»,  степняк-кочевник.  А то и беглый каторжник из Сибири,  крепостной, избавившийся от помещичьей неволи. Новобранец, скрывшийся от рекрутского набора в царскую армию, предпочитая палочной дисциплине  Николая первого Донскую казачью вольницу атамана Платова, а немецкому шпицрутену - справедливость казачьей нагайки…
 Да кто только ни бегал в Дико поле. Те же укры-гетты, из  гетто на восточной окраины Речи Посполитой.
Дикое поле становилось вольницей, (с Дона выдачи не было), родиной Донских казаков, собиравшихся на  свой казачий круг  народовластия, (подобно  Новгородскому вечу в средневековой Руси)…
 Вольные люди строили добротные хутора из дуба, берёзы,  акации, камня дикаря,  камня мергеля.  Строили   станицы,    города Новочеркасск, Каменск, Краснодон, (красные донья рудников, видимо, марганцовых),  Луганск, Таганрог, Ростов на Дону. Образовывалось Великое войско Донское, защищавшее  Россию от  басурман с Юга. Шло  становление Донской Руси с центром в  Ростове на Дону.
Дикое поле стало  один из развитых промышленных,  научных  и культурных центров России. Из этого края вышли знаменитые соотечественники: известный рудознатец-шахтостроитель Григорий Капустин,  великий лингвист, автор  толкового русского словаря Владимир Даль, всемирно известные   писатели Всеволод Гаршин, Антон Чехов, Михаил Шолохов…
Донской край славен  народными казачьими песнями, исполненными в классических  русских традициях   о казачьей доле, волюшке-воле,  любви к родине. Дикое поле становилось   центром  возрождения пост советской  культуры Руси.
 Но каким  стало  Дико поле на рубеже второго тысячелетия у нас на Донбассе, не снилось такое ни одному древнему роду, ни племени. Идет война за зону влияния на   Россию матушку, натравливание русских людей друг на друга. Эту  войну затевали задолго до Порошенко и Трампа, пользуясь невежеством холопов-укрiв, обитавших на восточной окраине  Польши,   молвивших на языке-суржике: помеси польской, русской, угорской, венгерской, еврейской, румынской, и прочей украiнскої мовы…
 Навязывание цiеї  мовы руському народу и стало одной из главных причин недовольства  на  Донбассе национальной   политикой укрiв, в основе которой    и была   заложена ця «мова-мына» замедленного действия, (як початок видроджэння украинської   гiднiстi) проты руського народу…
Известно, что   термин украина впервые встречается лишь во времена гетмана Ивана Мазепы. Поляк по происхождению, Мазепа вёл против русских предательскую войну, опираясь на укрiв, швэдiв,   на  обманутих антимаскальской пропагандой козацькых атаманiв, (во главе   «украинськых сiчовiкiв» вместо русских стрельцов)…
Понятно, почему такое восхищение украинским прошлым выказало нэзалжнэ правительство.  Ах, как пели,  ах, маршировали!  Кравчуку подносили каравай. И каждый вечер показывали по телевизору гопак. «Аb раtriеrе!» - к предкам, лат., читай - к никогда не существовавшим украм, если не нелепым, то смехотворным.
За такую «независимость» дружно  проголосовали  военнослужащие  по приказу  генералов-поджидовников. Проголосовали  заключённые за тюремную пайку,  проголосовали нищие студенты от страха потерять места в общежитиях и лишиться стипендий.  Проголосовали, разумеется,  укры из  Закарпатья и Прикарпатья. И те же гетты, неизвестно какого происхождения: толи угорского, толи еврейского,  румынского,  польского, турецкого или   немецкого,   родители которых родились на той окраине  в  военное время… Не зря же немецким офицерам нравились западэнськи жинкы`,  та  их  писни`. «Панэ, полковныку, мий сынёокый!» 
К тому же «натянули» подсчет голосов, подтасовав его в свою пользу, поскольку никто не контролировал подсчёт тех голосов   в украини. 
Освободившись от всякой ответственности, и здравого смысла, «самостiйнi» люды   безоглядно кинулись в  воровство и взяточничество. Вывезли из заводов и фабрик  дорогостоящее оборудование, цветные металлы в Европу и Прибалтику, вырубили леса в Карпатах, отправляя его  на экспорт у Европу. Из Донбасса  вывезли даже чугунные болванки. Лишили трудящихся  зарплат, выплачивая   за труд им  овощами, мукой или мясными  костями…. А то и вовсе  ничем не оплачивали  месяцами. Кто-то из министров  соц обеспечения съел пособия для детей. Что же ещё им было нужно? А войну, чтоб списать и списывать (уси  грихы) на боевые действия…
«Есть такая страна!», - заявил народный изменник, издавший один из своих первых указав, как ни странно, если не характерно о свободе гомосексуализма.
Под впечатлением этого буйного праздника «свободы», и я решил писать о былом. Но не как о чём-то прекрасном. Ведь это «нечто» для некоторых в их прошлом иллюзия,   глупое, тупое упрямство, которое плохо, очень плохо может кончиться…
Да и не там ли вы уже сейчас, во временах Мазепы? В том, что украинци докатились до уровня  каких-то радикальных «презерватистов» никто уже из здравомыслящих людей  не сомневается. Опомнитесь, гетты, или как там вас, укры? Никакая    окраина не мыслима без России:  украина не страна, а так, передаточная шестерня в огромном много десятилетнем механизме разрушения словенского мира. Политика продажных раскольников, у которых ни отечества, ни ума,  ни чести, ни совести. И религии скоро не станет, в чём  убеждаемся с каждым днём,  наблюдая за гонениями украинской власти на Русскую православную церковь. 
Эпоха українства подошла к своему позорному (кiнцю). Настала «эра»  иуд-отщепенцев.   «Эра»   грозит и России. Поэтому победа над иудами неизбежна, она не за горами. После беды наступает по беда. И побеждённых преступников привлекают к  суду,  к народному трибуналу, (желательно на лобном месте по Крэщатыку, наказ от Христа Спасителя…) За преступление – наказание, и баста! Это есть Русь, она была и будет…»*

*Украдено для кавалера ордена Гроба Господня: «Россия была, есть, и будет… надо полагать, есть, следуя логическому продолжению  ельцинского высказывания- подделки… 

Обращение к жителям украины
Не факт, что в Киевской Руси  жили укры. Известно из  сохранившихся  письменных источников и материалов  археологических исследований, что в Киеве жили русские и говорили русской речью. Она сформировалась задолго  до Кирилла и Мефодия, болгарских просветителей, якобы основателей церковно славянского языка. В  «язык» же вошли наиболее благозвучные слова для православных молитв, (по мнению киевских монахов).  Те   кропотливо подбирали  «благозвучие»  из  словенских  речей и наречий.  Но почему   так  малопонятны были, и остаются  до сих пор русскому народу  подобранные монахами слова? Не потому ли,  что шла путаница  в  речи  «славян»? Та же молва, или  речь  обрела уже иное понятие, понятие слуха в народе, чуть ли не клеветы. На`говоры - речитативы те же обрели  такой же  негативный, прямо противоположный смысл, наветов каких-то… Смысл  слова навет тоже не совсем ясен.
Зато позитивный смысл обрёл эпитет блаженный, не имеющий духа,  безнадёжно больной человек.
 А вот равные по духу люди, то есть равнодушные, стали какими-то бездушными… Настоящие – стоящие на твёрдых нравственных  принципах,  всё больше обретают  временной смысл настоящего, нынешнего времени… Потому  как, что ни «на», то вот те на? Ни принципов,  ни духа …
Чтобы ни врал мне телеящик,
Каких бы ни плодил клевет,
Антисемитов настоящих
В России не было, и нет…
Писал неизвестный поэт,  печатавшийся в «годы гласности»   в газете «Завтра».
Своё губительное действо на русскую речь оказал при коммунистах и   «новояз», (по Орруэлу). Чего стоят все эти  «интервенты, Коминтерн, интернационалы первый и второй, интернаты, интернет...
 Вернёмся, однако, к истории «нэнькы ».  С какой  радостью    иуды-националисты, то бишь, ещё недавно интернационалисты, обрели от Иосифа Сталина земли Слобожанщины, Черниговщины, Донбасса. А затем и Крым от  Никиты Хрущова  В Крыму же иуды  планируют второй Вермонт для беженцев  с Голанских высот…
Не факт, разумеется, что  (у Крыму)  жили  укры, а не тавры или скифы,(те же  русичи).
Хотя кое-чего об  украх известно, упоминается о них в  древнерусских письменных источниках.  Мне довелось как-то прочесть один из них, сохранившихся в Народной библиотеке города Почаева. В нём сообщалось, что на улицах Киева в девятом веке  стали появляться странные люди в лохмотьях, похожие на обезьян:  узколобые, с нависшими густыми рыжими бровями на  глупо хлопающие очи.  Они  называли себя украми. Они ни слова не могли и не желали молвить по-русски. А только ходили по улицам и пели чего-то, помахивая головами, дергаясь в такт какой-то им одним понятной мелодии. И не умели и не хотели  работать,  а только меняли свои лохмотья на куски хлеба, да тем и жили. Когда лохмотьев у них не стало, повадились бегать к  трактиру богатого купца Петра Кузьмича Пороховодова, и выть возле  его порога, как собаки от голода: «Выйды, любый, выйды-выйды, дужэ полюбляю, дружэ!»  Путёвый хозяин трактира их даже б не напоил клюквенным морсом, чтоб не передрались, если чего не поделят, и прогнал бы. А Пороховодов устраивал им благотворительные вечера в трактире,  пел под балалайку свои «эксклюзивные» песенки:»Тю-тю-тю-тю-тю, ты моя красножопая обезьянка!…»
В общем, был осуждён людьми за скотоложство, и Пороховодову на лобном месте по Крещатику отрубали его дурную голову с волосистыми, как у кабана ушами. Люди облегчённо вздохнули, что вывели, наконец, ту заразу  из города, да не тут-то было. Обезьяны подняли такой бунт в знак протеста за расправу над трактирщиком, что перевернули  мясные лавки в городе, укатили в Днепр бочки с вином, и подожгли на Андреевском спуске деревянную часовню. У вас, мол, религия непутёвая. Католическая церковь даже педофилию позволяет, а вы Кузьмичу голову отрубали за макако филию…
В общем, дело  тёмное, а Кузьмича не стало.
Всё это, разумеется, далеко   не факт. Никакого Кузьмича с такими наклонностями, чтоб любить обезьян в те времена в помине не было. Люди были набожные. И, если на пороге трактира, порой,  и  появлялся человек на четвереньках, то всё равно, то был человек, а не обезьяна, и не позарился бы ни на какую обезьяну или кобылу…
Так вот. Засидевшись допоздна за чтением этого фолианта,  я маленько вздремнул, и снилось  мне, что  вхожу  я в белокаменную церковь, а там, в полумраке при свете лучин восходит по ступеням высокой деревянной лестницы  к церковному куполу Юля  Тимошенко.  Одета    в белое ажурное  платье. На голове   золотая корона. Под носом у Юли чёрные, как у Гитлера усы.  Восходит она гордо, поднимая спереди платье белое рукой,  чтоб не споткнуться о  ступеньку. Взирающие на неё прихожане взволнованно перешёптываются: «Люцефер, Люцефер, сам Люцефер воплотился в эту кобылицу…»   А певчие на клиросе мелодично запевают: «Поднимайся не спеша, Юля-Юличка, душа. Сердечко-малинка,  Юличка-картинка!…»
Во, какая  ерунда была мне во сне! Никакая Юля не Люцефер, (бред сивой кобылы),  обыкновенная    воровка на доверии из Днепропетровского хаббата Ю.Григорян армянского происхождения. Ей доверяют, она ворует. Она опять ворует (уже после тюрьмы),   ей же опять доверяют. У неё талант обезьяны – это такая  степень совершенства хаббатника, восходящего по ступеням карьерной лестнице к  высотам мирового негодяйства.
 Так вот. Эта обезьяна, а может и кобыла  по степени совершенства,  впрягалась, было, в телегу украинской жизни на пару с дырявчатым мерином Ющом Голобородым из Хорунжевки, и телега перевернулась, задрав дышла фашизма. Нам её поднимать   и поднимать. Раньше нам  помогали «Великий беженец» и экономист  Янович, и телега худо-бедно после первого переворота в 2004-ом пошла, поскрипывая на осях братской помощи из России. Прошла мировой кризис. И нате: не успели отойти от одной обезьяньей революции, как началась вторая с  танками и пушками,  самолётами и ракетами.
Дай обезьяне гранату или самолёт с бомбами…
Вот, потому  «беженец» и рванул подальше от того  «обезьяньего питомника», что серый волк, я бы сказал,     по лесам и степям украины, скрываясь за высоким  забором чьей-то дачи на песчаной косе тихого Дона. Удил себе   рыбку  из ледяной проруби. «Ловись рыбка, мала да велика. Эх, надо было мне того «Ющча» сразу за жабры брать, когда  он  российского газу заглотил из транзитной трубы… Да, что теперь после драки кулаками махать … Печаль мне,  печаль! Ох,  надо мною смеются. Юля лиса  аж взвизгивает: «Мэрзны-мэрзны, вовчий хвист!…»
К чему теперь я  эту сказку  рассказываю? Выборы президента украины давно  прошли, от болло…тировались три лидера-кандидата-«демокрада»: Юля, Педя и Володя. Всех их  объединяло и объединяет  в такой «дэмо…крадии» не страх перед грозящей расплатой за содеянное на Донбассе, не беда, нависшая над презренными украми, а всё та же выгода...
 Когда выгодно выдвинуть  свою кандидатуру на президента, то невыгодно не выдвинуть, оставаясь лишь «шоколадным королём», «воровкой на доверии» иль артистом-юмористом, выросшем в болоте плагиата,  (присвоив чужие идеи и литературные находки) для своей постыдной цели - разжигания ненависти к правительству Януковича и русским в Донбассе…
Когда невыгодно стало писать  сатиру на   правительство у Ради, поскольку «слуги народа» сами лихие пиарщики и плагиаторы ещё те, (как  и «покорный слуга» российского народа философ Проханов), то выгодно  её  не писать…
Тем более невыгодно  писать  стихи, поскольку  они сразу попадают  на «обработку»,     пэрэклад на ридну мову для украинськои  эстраднои мафии…
Интересный факт, подмеченный  Александром Пушкиным,  путешествовавшим по Малороссии. Он писал в своих «путевых заметках по Малороссии»  об удивительной изобретательности изворотливых иудеев на волне обновления  малороссийской жизни по польскому образчику.   Когда к  именам и прозвищам  стали прибавлять суффиксы «цкий»  и «ский». Например: Солоха – Солоцких, Исаак – Исаковский, Косой – Косецкий…
Вот и закосили  новые еврейские пiд стародавних укрiв… Впрочем, как и русские поджидовники  закосили под ляхов   хохлов и румунцив. Мол, мы не русские, а вэлыкi укры, ляхы, хохлы, румунци-индурци! Не ровня вы нам, дыки кацапы з Уралу та Сыбиру! Мы люды з Индурии, з  Польщчi!
Польша же являлась, как и  является одним из   центров масонского движения в Европе. Во времена Екатерины второй, когда Войско польское воинствующей Речи посполитой было разгромлено Русской армией,  произошёл  окончательный её передел. И часть, ранее захваченных Польшей  малороссийских земель, вновь отошёл в её состав, но уже  с четырьмя миллионами  геттов…
Екатерина  схватилась за голову. Что делать? Давай строчить запретные указы, чтобы  геттов не селили в  городах, чтобы  не предоставляли им  служебные должности, работу в школах, аптеках, питейных заведениях, чтоб русские не вступали с ними в гражданские браки.
Но как запретить попке (нацiональноi гiднiстi) изгаляться? Ему подавай  вэлыку дэржаву по имени Кра,  дэржавну  мову, наче б-то  водограй.  Не тихий ручеёк-суржик польско-русской речи, а  водограй, якый шумыть, на вэсь свит, що  водопад Виктория.  Подавай      найдривнишу у свити цивильну исторыю, яка  подобаеця попцi.  Не ту, что  на самом деле, а кращу, як у полякив чы  амэрыканцив…
Но попка не потерпит, щобы  насмихалыся над памьятью о  (тий же славнiй пэрэмозi у Конотопської бытвi украинськых ciчовыкiв  поруч с браттямы крымськымы татарамы над руськым вийськом…) В той  битве под Конотопом на русских с тыла напала нежданно-негаданно татарская конница,  и пришлось отступать, пробиваясь из окружения…
«То була вэлыка пэрэмога, славна сторинка в истории  нашои краины!», - подытожил вчэный Шаповал на радио «Проминь».  Гэтьман Богуславський» аж до Польщчi зъїздыв святкувать « пэрэмогу»...
Да его чего-то там   поляки на кол  посадили…
Предателей, как видно,      не жаловали во все времена...
Так начиналась  «слава українi»: с ополячивания   с «попки национальнои гiднiстi». «Попкой», видимо, и кончат. Ибо  нет в том  «украино мовном мире» никакой правды, кроме правды любви к своему сородичу. Одна только и осталась у них правда,  правда любви к ближнему, к сородичу… Как индурское начало  соприкосновения с жизнью, и последняя её точка на земле, которая зовётся у нас  Святая Русь.


Отражение О. Дмитрию Дудко*
Старик подумал о прошлом,
Коснувшись рукой ветки клёна,
И капли дождя упали
На линию жизни ладони.
Он шел по крутому склону
На грани жизни и смерти
Священник, поэт, отказник
От «светлого коммунизма»,
Восставших «рабов голодных»,
И «заклеймённых проклятьем»…

Он вспомнил  о ближних, узниках,
Ни в чём неповинных мучениках
В застенках былого «Гулага» -
 «Коммунах» кровавого Сталина,
Матёрого пса революции,
Соратника сатаны…

А были ль ещё соратники?
Да много их, киле грудых
Ястребов сионизма,
Застрельщиков словоблудия,
Такого же блудного слова,
Что при «великом пархатом»
Ульянове-Бланке, (Ленине).
И тот же «пятнистый ставрополец»
С бесовским клеймом на челе,
С его судьбоносным решением
Ввести народ в заблуждение
«Программою продовольственной»,
Убогим «сухим законом»…
За ним шёл «Великий уралец»
Танцующий кавалер
(Ордена «Гроба Господня»),
Под звуки родимой «Калинки»
На удивление чуди,
Когда наших братьев, сербов
Летели бомбить бесы-янки…
И бес «ярыжка Макарыч»
С улыбкою косоротой,
С его шептунами-чинушами,
Доносчиками на москалей...

Старик  всё думал о прошлом,
Звучал одинокий колокол,
И тихо мерцали дождинки
В открытой  его руке …**

**О Дмитрий Дудко – белорусский священник-отказник, предавший анафеме Советскую власть, за что был, подвергнут пыткам  в  концлагере на Соловках. Пройдя  круги соловецкого ада,  выжил, благодаря богатырскому здоровью и вере во Христа Спасителя.  Мысленно писал в камере пыток, бывших монастырских кельях, молитвы, стихи и рассказы, известные во всём мире, (да не в России), и до конца дней своих верой и правдой служил Богу и Русскому Отечеству.
*Ярыжками называли доносчиков в Киевской Руси. Имеется в виду зачинатель  доносчиков на москалей в «незалежной» б. работник идеологического фронта, экс президент Леонид Кравчук.

Апофеоз Гражданской войны
Растление былой державы
За-ради иудейской славы,
Надменный памятник идей
На  изобилии смертей.

Хвала библейскому народу!
И вечный жид обрёл свободу.
А русский человек, что  вол,
Им погоняют лгун и вор.

В стране расстрелянного слова,
В краю холопов и  бомжей
Строка Есенина, Талькова
– Клич отлетевших журавлей.

И снова «светлые дороги».
Живи, как тот медведь в берлоге.
Храни кладбищенский покой,
Где каждый под своей плитой...


 
Ход истории
Октябрь – Россия под прицелом,
Под сапогами  снег
Солдат, матросов, офицеров,
И щурится товарищ Ленин,
 Ваш человек.
Иосиф Сталин и Лев Троцкий,
Такой же, как    Ильич,
И Коганович, и Петровский,
И большевик москвич Воровский,
С окраины  «москвич»...
И всё содеяно, как надо,
« Освободили»  нас
От Калымы до Петрограда,
От Воркуты до Ашхабада
Рабочий класс.
А «бывших» тех, «врагов народа»,
  «Злых  москалей»,
(Им, верно не нужна «свобода»?),
 «Свобода» приняла у входа»*
Концлагерей.
«Белогвардейских офицеров
Вкатать под снег!»
Ни Бога, ни царя, ни веры,
«Прочь мракобесия, химеры,
 Ильич на всех!»
Соединились крепче Штаты,
(Они за нас),
И щурил дядя Сэм куда-то
Свой дальнозоркий, хамоватый,
Бесовский  глаз.
Довольно одержимых в мире
Чужой мошной
От украины до Каира,
От грузии и до  Алжира,
И вечный бой.
И «москаляку на гиляку!
Визьмэм Крэмля!
Мы за Бандэру! Мы в атаку,
Забьемо, як оту собаку -
На  москаля!»
Из века в век идут солдаты -
Вовлечены.
И щурится молодцеватый,
Такой же мудро плутоватый
Козёл войны.
Ай, дядя Сэм, ай, да проныра!
Ай,  дикобраз.
Свертел на свой «вертел» полмира,
Горел Донбасс, в огне Пальмира.
«Вертел я  вас!»
Ликует бесова элита,
И  пацаны,
И у воров всё шито-крыто:
Мир у разбитого корыта
В огне войны…

*метафора Александра Пушкина

Так говорил Заратустра
Братья мои, поднимайте ваши сердца всё выше и выше. Но не забывайте про ноги! Выше, как лихие танцоры вздымайте ноги свои. А ещё лучше стойте на голове.
Фридрих Ницше
Когда луна-блудница
Глотает мглу,
Холодный свет струится
В гнездо к орлу,
А средь косматых ветел,
Сквозь сон земли
Мерцают в лунном свете
Глаза змеи,
Идёт из подземелья
К вершинам гор
Сам демон вдохновения,
Седой танцор
Озарена пещера -
 Гнездо орла,
В душе царит химера,
И мудрость зла.
«Ты затаил лукавого
  На склоне лет
Свет истины и славы
Холодный свет.
С вершины на вершину
Свой путь стреми,
Но в грозную годину
Ты смысл земли.
 Разбей скрижали! Черти,
Волнует вновь
Грядущий танец смерти
Больную кровь.
Орёл над головою,
Змея у ног:
Ты жил своей бедою,
И умер Бог»…

«Правильный»
Ходит дурачок по Земле,
Ходит и поёт о себе:
«Ах, какой же правильный я,
Ах, сошла с ума вся Земля…»

Преходящее
Отражения вселенной
В изречениях «светил»,
И холодный свет могил
Сквозь века и разрушенья…

Пророчества Времена «предсказителей» прошли,
Настало время спасителей
О. Дмитрий Дудко

В нашей жизни сбылись
три пророчества:
Голод, холод и одиночества,
И ещё одно предсказание -
Поголовное вымирание.
А пророчили сколько лет
Коммунизм, которого нет...

Зов
Зов предков солнечно-крестовых:
«Спаси «соратников Христовых»
В этой окраине-Руси
Хохлов спаси!»

Восстали  браття-бандерлоги
В стране неслыханно убогих,
Ворами засланных вождей
Против людей.

Ни правды, ни добра к народу,
Лишь «Колыван» обрёл свободу,
Лихой майдан, как чемодан,
Вождь-колыван.

И украина в поберушках
На заработках-побегушках
В чужих краях, и на бобах
И в бобылях,

Они вернутся виновато
С позорным именем «хохлатый»
Хорёк ты там или герой,
Езжай домой.

А  дома  «славные» дороги:
Идут герои-бандерлоги
Войной на «клятых москалей»
В стране бомжей.

«Идэмо швыдко, та накрыем
З амэрыканськымы грошима
Накрыемо  лышэ за раз
Гыдкый Донбас!

И, как же  дубиноголовых,
Таких  соратников"Христовых",
Спасти рабов  чужой  мошны
В огне войны…


Звезда
Светит - не сгорает
Вечная звезда.
Как беду познают,
Веруют тогда.

Весть о вечном будущем,
Что звезда в зените,
А вы в ветхом рубище
Долю поищите…

Гребень усталости
«Я устал от сияния звёзд»*,
От сиянья своей звезды.
В этом городе горя и слёз
«Я устал целовать кресты…»

*Подделка Б. Гребенщикова

«Судьбы затрещина»
Что такое судьбы затрещина?
У Подковы «Копыто судьбы»,
Но прошлась по судьбе
«матвиенщина»,
Попка песенной пустоты…

Подделка  И. Матвиенко.

Рекламный жук
 Караочен и силён
 В лирике и прозе:
 В плагиате искушён,
 Словно жук в навозе.
 «Я силён в кроссе…» 

 О таких вот «ассах»
 Писал Юрий Власов,
 Русский витязь слова.
 Может, пишет снова
 Про всё их  хозяйство
 В «мире негодяйства»*.

* «Мировое негодяйство» - название статьи  Юрия Власова, экс чемпиона мира в тяжёлой атлетике.

Уеду
Написал Степан Подкова
Для души два верных слова,
Что уедет он в Россию…
Там она, его стихия,
Там края великие,
И напевы тихие,
И поэзия Рубцова,
И полотна Васнецова...
***
"Мне там нравилось с молоду:
Небо синее-синее.
Отпущу себе бороду,
И уеду в Россию..."

"Я уеду жить в Лондон!" -
Лепс поёт, уже с понтом.
Мол, в Москву и не вернусь:
Здесь не ласковая Русь...

Пузыри
В каждой луже свои пузыри
Надуваются важно: «Смотри!
Пузыри мы довольно крутые,
И не лопаемся такие».
Ай, надулись, видно, не зря:
Наступает век пузыря...
 
«Голосу Америки»
 Подаю свой голос
 Я за пиво «Колос».
 Но решили «за бугром»,
 Что подам его потом.

 «Это наш здесь «Голос»,
 А у вас лишь колос»…
Эка «козлотура»*
 А – литература. 
 
Сказать бы весомее
 Для вашего «Голоса».
 Дюже б по латыни.
 Да что толку ныне? 

Ваша нива «гласности»
 В полной безопасности.
Ваш, на ниве жнущий -
 Демократ крадущий…

* Метафора  Искандера. 

Диалог с дьяволом

-Слышишь голос с поднебесья?
Пропустил бы граммов двести
В эту праздничную ночь.
Я хочу тебе помочь,
Раб с бомжественной судьбою,
Наливай же, шут с тобою!
И отныне поутру
Будет твоему нутру
Граммов сто, а то и двести
Каждый раз на этом месте.
Но не больше, есть предел!
И пиши, пиши, коль смел,
Развивай наш шоу-бизнес.
А не то, пиит,  ты скиснешь.
Ты без нас ведь кто? Никто!
Всё про это, да про то
Пишешь, чего сам не знаешь.
Жизнь, она, сам понимаешь,
Так коварна, быстротечна.
Намекнёшь и ты о вечном
Звёздной ночью иль с утра
Стылою улыбкой рта.
Да не лезь  ты  в ту бутылку!
Жди, пока отвертят пробку,
Слышишь, она не твоя!
Ты, пиит, не зли меня,
Бесишь всё свою ты глотку.

- А «синяк» я, со мной «синька»,
Моя, как бы половинка.
С ней влачу по жизни ношу.
«Синяка» – зло, но пить не брошу.
Разве только под крестом,
Да и то будет, потом.
А пока, при этой жизни
Пей, залейся, и  не кисни!

- Ишь, счастливый, как никто,
Забирай своё пальто,
Кепку тоже не забудь,
И ступай куда-нибудь:
На перрон иль на вокзал,
Где тебя ещё не взял
На заметку «жгучий глаз»,
И вздремнёшь там в самый раз.
Там, под лунным серпицом
Спи, пиит, в груди с винцом…

Раскол
Раскололся мир на части,
Вот такие, брат, напасти:
Часть пошла от духа зла
Да от старого козла,
Что с копытами любви
И рогами во цвету,
И задул козёл в «ду-ду»,
И, сказав: «Благослови!»,
Упирался за бугром
В дерево рогатым лбом.
Мол, судьба его вела
В забугорные дела.
Мол, его здесь чаша
С духовною кашей.
Деловой козлище,
Денег взял он тыщи,
Будут, без сомнения,
Ещё выступления.
 «Бла-бла-бла»
Да «бла-бла-бла» -
Философия козла.
Превращает в блеянья
Божие творения,
В козлиные слюни-
Прохановы нюни:
Мол, нельзя объединить
Необъединимое,
От того душа моя
Такая ранимая...

Раз подножка, два подножка,
И втулились в землю рожки –
Фу, какая срамота,
Презентация не та…
Вот такие, брат, дела:
Отработали козла,
Мудреца пархатого,
Козла-плагиатора…

Реплутация
 Глупость, ханжество, лукавство,
 Проба показного хамства,
 Проба лживого пера,
 И признание двора
 Всей твоей лукавой силы
 Соплеменника, собрата
 Из болота плагиата
 Средь роскошного убранства
 Теневого воротилы
 Мирового негодяйства…

Так!
 «Так-так! - казала пыка-щэрба, *
 Оцэ воно, оцэ що трэба,
Оця пiдковка вже моя,
 Бо то усэ було чихня:
 Отi волошкы, отi макы,
 Тюльпаны – цэ усэ до сракы,
 Лышэ пiдковка, начэ вогнык,
 Мое вiкно у ту Европу,
Так-так…»

*Ущербная от  омолаживания и выпивки в сауне физиономия экс президента  Ющенко.

Сэрдэнько*
 Выйды, сэрдэнько, бачыш, чэкаю?
 На майданi за тэбэ стою.
Розцiлую тэбэ в вуста я,
 По вiснi тобi запою.
 
 Хай щастыть тобi сэрдэнько влады
 Начэ вышонькi у шоколадi.
 Хай обрящэ влада свiй змiст,
 Можэ дiдько** якыйсь тэбэ зъiсть…

*Малиновое сердечко -  символ демократических преобразований  Ю. Тимошенко. Дiдько**, - укр. - чёрт.

Вiдлуння
Мiсяць в хмарi, в нэбi мряка,
Зорi дэ нэ дэ…
По кущах пробiг собака,
Пар iдэ.

Люды сплять, майдан змовкае,
Дэ нэ дэ дымыть.
На людыну вжэ чэкае
Гыбла  мыть…
.
«Помаранчовый» захiд
Последний луч блеснул на горизонте,
 На «помаранчовый» майдан в который раз
Выходят «любi друзi», как на фронте:
  «Чыхаемо на вас!»

Напутствие Ангела-хранителя

Для начала наберись терпения,
И ступай по миру, ради Бога.
Но не стой подолгу у порога:
Ты в миру не обретёшь спасения.

Не пиши того, что не напишешь.
Только то пиши, что ты услышишь
От Христа спасителя, от Бога.
От лукавого же не пиши ни слога.

Не поддайся страсти и раздору:
Не убий, и не убитым будешь.
Только так ты этот мир полюбишь,
Обретёшь надёжную опору.

В Успенском соборе
Ты устал жить от города к городу:
Так, наверное,  суждено.
И твою раскудрявую бороду
Сединою  покрыло давно.

Как-то раз у иконы Владимирской
Тебе  долго стоять довелось:
Аккуратно старушки молились,
Благозвучное пенье лилось.

Над поклонами девица статная
Улыбалась, желания плоть.
«Радуйся, благодатная,
С тобою Господь…»

А когда завершилось их пение,
То спросила тебя она:
«Видно, дедушка, молишь прощения?
Нагрешила твоя борода…»

Засмеялись старушки и нищие,
Даже ангелы на алтаре.
Такова уж воля Всевышнего,
Чтоб в твои тридцать три постареть.

Ай, ты молодость безоглядная,
Борода, что судьбы ломоть.
«Радуйся, благодатная,
С тобою Господь»…


Сказка Борису Сербиновичу

Сделал сказку в жизни былью,
Воплотив свои мечты,
Чтобы жизнь сполна любили,
Чтобы дети, как цветы
Выросли ему на радость.
Сколько жизни той осталось…

Вот она – усадьба в Горках,
Эта сказка, как всегда.
Здесь прошли на долгих стройках
Его лучшие  года.

Здесь мечта и Дон Кихота -
Дульсинея красоты,
Мельница резной работы –
Всё к свершению мечты.

Здесь взрастила «Дульсинея»
Цветники возле пруда.
Вспоминает, без сомненья,
Свои лучшие года.

Здесь был скульптор из Петровска,
Весь из творческих идей:
Велика его сноровка
Делать белых лебедей.

Здесь бурил крутой колодец
Неизвестной глубины
Независимый эстонец,
Младший брат со стороны.

И творил стихи Подкова,
Богатырские стихи -
На распутье витязь слова
Пас баранов у реки.

Эх, сказать, да не солгать бы:
К этой сказке на века
Приложилась на усадьбе
И Всевышнего рука.

Дай же, Бог, и лет вам много,
Пусть сбывается мечта,
Здесь Петровская дорога
Начинается с креста…

В дороге
Эх, дорога!  Какая же сила великая заключена в ней:
забвения в мечтах, приливы творческих сил,
незабвенная сила любви, и не обойтись мне без неё,
как парусу без ветра. Ведь там, где-то за горой
или холмами в степи живут незнакомые мне,
но вероятно, близкие по духу люди,
каких мечтал  встретить, читая русских классиков.
«Русь! Русь!
Вижу тебя из моего чудного прекрасного
далёко…
Какая же непостижимая тайная сила влечёт к тебе…
Как там, у Николая Васильевича … несущаяся по всей
длине и ширине твоей, от моря до моря, песня…»

С таким благородным порывом романтического восторга собирается в дорогу  и сегодня мой земляк из Луганского края Степан Прокопьевич Подкова. Уж заметно подмятый временем, пообтёртый на  колдобинах  житейских передряг,  исколесивший на товарняке почти  весь бывший Союз, (работая механиком рефрижераторных поездов), написавший короткие рассказы  о пройденных им дорогах, чуть ли на всём, обозримом простыми смертными пространстве этой громаднейшей части Евразии.
С детских лет   Подкова  любит путешествовать. Мальцом семилетним мечтал  уехать далеко-далеко, куда-то за горизонт в степи, куда паровоз возил вагоны с углем из шахты  его родного, пригородного посёлка.
Из всех дорог, доступных ему на Земле,  Степан в зрелые годы  выбрал одну - дорогу в Россию. Она явилась ему в юности во сне: золотыми куполами соборов и церквей  (с галками на крестах, как писал Пушкин в «Евгении Онегине»),  грачиными гнёздами на  берёзах, как на картине Саврасова. Постоялыми дворами и роскошными каретами,  запряженными гнедыми и вороными, (птица тройка, как у Гоголя).  Мощёными булыжником улицами, кованными и литыми оградами городских парков, прелестными  сударынями в атласных ажурных платьях  с белоснежными зонтиками в руках, и  веерами у нежных лиц;  грациозными сударями во фраках и цилиндрах, в белых перчатках и   с тростями ручной работы из слоновой кости. Мужественными генералами с орденами и  лампасами, отважными гусарами в киверах и эполетах,  лихими казаками  с лампасами и медалями, белокаменными палатами, величественными памятниками императорам и полководцам, великолепием   дворцов и площадей…
Россия… Она явилась     Степану Прокопьевичу в зрелые годы блистательными творениями художников и композиторов, поэтов и писателей Серебреного века. И в своём творчестве неуклонно  следовал великим русским традициям,  читая, и, перечитывая Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Достоевского Толстого и Чехова , Блока и Есенина, Шукшина и Распутина,  Рубцова и Мельникова… И свой «Русский крест» поэта-скитальца  достойно  пронёс по    жизни.
Человек дорог,   новый,   я бы сказал, скиталец,  некогда примечательный неформал на улицах Каменного брода, (Подкова родом из Камброда, старого района Луганска),    улицах Малой и Большой Вергунки,  городов Старобельска и Новопскова, Славяносербска и Дебальцево… Да мало ли где ещё можно было встретить его, участливо беседовавшего с демократически настроенным гражданином или просто прохожим с наклонностью странника...
И всегда Подкова мне нравился какой-то своей неказистой судьбой, короткими рассказами о пережитом,  искренними выступлениями  на концертах и митингах,  демонстрациях и баррикадах. И вроде, трибун, борец, покоритель дамских сердец в подворотнях неформального мира, «рыцарь с открытым забралом».  Я бы сказал, «витязь на распутье» с пристальным взором серых очей с голубой поволокой, в которых, как бы читаются два вечных вопроса: что делать, и кто виноват. С сабельным росчерком   бровей, с  бородою  с проседью, с подкрученными по-казачьи  усами  под сплюснутым  носом с красными прожилками.  Всегда  предлагавший называть себя просто Степа, он вызывал ассоциации  с писателем СГ Петровым, Скитальцем, автором повести ««Огарки» и автобиографической трилогии «Дом Черновых», «Кандалы», «Этапы»… Потому что такой же строитель-каменщик, отделочник-альфрейщик, мастер потолочных дел. Да мало ли кто ещё по освоенным им специальностям. А в душе поэт. С одной стороны лирик. Посудите сами:


Она явилась на реке,
Плыла в предутреннем тумане
С открытой лилией в руке
Русалка на катамаране.

Горит вечерняя звезда,
Роняя свет цветным узором.
Русалка жизни иногда
Всплывёт, качаясь у заборов...
Вряд ли это перепевы… И, может быть, не самые лучшие строфы из его, уже увидевшей свет книжки.

Песнь о дельфине
Хлынут волны, воет ветер.
Снова к берегу дельфина
Манит, снова его одолела
По людской игре тоска:
«Нет ни капли здесь людского…»
Море в тягость ему стало,
И увидели дельфина
Люди на вершинах скал.
«Оторвался он от стаи», –
Полтавчанка нам сказала.
 «Просто выплыл порыбачить, –
Киевлянин отвечал.- Порыбачит
Возле пирса, и обратно уплывет…
«Он ударился о скалы! – крикнул
Мальчик из Тамбова. – Посмотрите!
Посмотрите! Чёрным плавником кружит!
Рядом девочка стояла, родилась она у моря.
«Ему просто скучно стало», – она бросила дельфину
Красный мячик возле скал…

А с другой стороны  Подкова, вроде, безропотный,   смиренный молитвенник, солнцепоклонник-солнцеед,  «воспитавший  живота сваво солнечнай силаю». Бывало,  поутру под сосной у пруда станет, что Дед Мороз  под животворящаю  силаю, раздевшись до пояса, и помолится Яриле,   Ладушке,  Святой Богородице Марии,  ублажая их,  святых  помочь ему средствами на жизнь: «Свет наш насущнай даждь нам днесь…»
Верит Степан Прокопьевич  и во  Христа Спасителя, поскольку Христианская  церковь всё же централизовала  Русь,  объединила русское словенство на защиту отечества от  татаро монгольского ига.  Вот только не сплотили православные  по известной причине словен на защиту от  большевистского ига. Как   не сплотили  на защиту от   жидо масонского укрофашизма  с его сатанинской «незалежнистю»,  доведшей православную Русь до раскола в лице второго владыки Русской православной церкви Филорета киевского, после Алексия московского.
Знакомы мы со Степаном, можно сказать, стихийно: то ли по плохой погоде, то ли по хорошему настроению обоих. Встречались редко, спонтанно и невзначай. Бывало, встретит меня  в  Луганске, и, как бы в продолжение прежнего  разговора о политике, скажет: «Ну, что, коммуняки опять прокололись? Читал в «Чёрном квадрате» секретную горбачёвскую инструкцию о льготах работникам госаппарата, попавшим под сокращения? Её из сейфа партийного босса извлекла поэт Наталия Заярная, (снимите шляпы, господа...) Льготы такие, что  конь    станет   миллионером. Им, коммунякам предоставили  все возможные права и льготы. Бесплатный проезд в городском транспорте сроком на два года. Бесплатные путёвки в санатории и на курорты с проездом туда и обратно по железной дороге. Бесплатно предоставили  по две квартиры  в любых городах Союза, (на выбор – хочешь одну в одном городе, другую в другом). Сохранились за ними, тунеядцами среднемесячные зарплаты в течение двух лет. Предоставили   пункты снабжения  дефицитными  продуктами питания, промышленными товарами. Расширили   клеркам  хитроумным  сферу свободного    плагиата,  чтоб развивали  своё   «новое мы`шление»  для  выступлений  на радио и телевидении. Мол,  «новые русские»  на  мировом уровне…
 А главное,  предоставили  этим  «дэмо»… громадные кредиты в госбанках! И это в то время, когда большинство  граждан Союза не могут получить  даже  своих сбережений! И  не получат. Поскольку надо же создавать условия для обогащения  представителям  столь «голубых кровей»…
Да  всех  их собак-коммуняк этой  перестройки-перебузовки - в один вольер вместе  с  «пятнистым»! И с «намордниками», чтоб не  гавкали!
Ишь,  «пятнистый», натравил пёс весь  мир против русских. Лупанул сапёрными лопатками  грузин по хребтам во время молебна на площади в Тбилиси. Погонял танками латышей по Рижскому взморью. Сосчитал ребра омоновскими дубинками ташкенским студентам на митинге…
А зачем? Да, затем, чтоб русских ненавидели! Вон уже  Сталина в грузии поднимают на щит. А в украини -  Бандеру …
И говорил, говорил, сопровождая свои рубленные, короткие фразы размашистым жестом  жилистой   руки:
-  А что теперь? А теперь – они украинские,    эстонские,   грузинские неонацисты…Они же   эмигранты.
Ишь, дссиденты» хреновы! Дают копоти за бугор. Валюта  им уже понадобилась, пошла волна экономической эмиграции.
 Воротятся ещё половить рыбку в мутной воде. То ли ещё будет…
  А мы   тут,  во внутренней эмиграции сидим на картошке и семечках. И туда-сюда со своими рюкзаками и тележками…
 А нас  ещё убивать, резать будут… Но потом мы их!
«Что делать, русские?» - поднимали  в «Чёрном квадрате» русский вопрос, вопрос о русском словянстве луганские неформалы, когда  «перебузовка» обернулась   неприглядной стороной украинского национализма с прорывом нацизма на манер албанского в Сербии.
Подкова ж писал  новые  опусы о крысах. Бывало, читал их мне.

Крысинина

В подвале старого  дома жила была крыса. Она обшарила  все уголки подвала, знала, где  хранилась  мука,  соль, сахар, стиральный порошок, и откуда течёт вода. Крыса знала все входы и выходы,  и  знала  цену этой  крысиной жизни:
«Я старая больная крыса.
Живу в большом многоэтажном доме.
Что у них там, наверху, не знаю. Знаю, что не стало
Костей на помойке. Я, стало быть, на дне...
Наши грызуны  уходят.  Нашли  подвал в кафе кооперативном.
 Меня зовут. Да куда мне больной и старой? Там музыка.
Пусть уж молодёжь веселится. Я, стало быть,  здесь  доживу.
Остальные   отнеслись к факту довольно сознательно. Выбрав потемнее ночь,     перешли в подвал нового кооперативного здания...

В это  время, когда активно шла волна экономической эмиграции, Подкова знал, что многие бегут,   увозя из  Союза. из  Союза миллионы денег и ценности. Он писал   опусы   о таких ещё  крысах:

Элита
В подвале гастронома живут крысы.
Они узнали все входы и выходы,
И думают, что самые умные:
Они ожирели до огромных размеров.
«А ловушки –  для мышей», – говорят крысы.
И, если в подвале появляется кот правосудия,
То уходит с мышью в зубах…
Ведь крысы неприкосновенны,
Как священные  коровы…
Когда в 89-ом начались забастовки шахтёров, Степан спросил, перепрыгнув у стены луганского обкома партии  через  красные ленточки (заграждений горняков от прохожих),    у бастующих активистов стачкома, получивших   мзду за послушание, и,  созерцавших у бочки с квасом телевизор, предоставленный мэром города: «Какие ваши политические требования?» – ««Экстремист», – шутили  горняки. -  А никакие. Мы добиваемся своего – зарплаты да «тормозков с колбасой»   для  работы в лавах» - «Страшно далеки вы от народа», - вспомнив высказывание вождя мирового пролетариата в адрес декабристов, шутил Подкова. - «Тоже мне «декабристы»…
А через год  шахтёры стучали касками об асфальт у горисполкома. Тогда   один из горняков в Краснодоне  на глазах   «демокрада»  В. Тихонова, (депутата Верховной рады) облил себя бензином, и поджег, став, таким образом, живым факелом, как  напоминание   о предстоящей войне с укрофашистами  …

«Чернобыльцы»
За красными ленточками заграждений бастовали в сквере у здания горисполкома и «чернобыльцы», требуя от правительства  достойной пенсии, как ликвидаторы последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
«Я спасаль мир от радиация. Не успель пожить, как надо, а  уже  дядья, правда, детка?- с улыбкой спросил рядом сидевшую  в «Мэрседесе» уличную красотку розовощёкий гражданин сомнительного участия в ликвидации последствий  той аварии.
А вот депутат Верховной Рады О`лэх Ляжко`, поприсутствовавший у них в палаточном городке, договорился с такими «чернобыльцами»  и выстарал им,  (за вознограждение, разумеется), требуемую  пенсию…

«Звезда»
Помню, на День молодёжи Подкова выступил в городском парке. Знакомая танцовщица Эмилия, (исполнившая в 89-ом «Танец бабочки» по мотивам степановой басни), предложила  ему микрофон. Степан прочёл   новое к празднику:
День молодёжи в Ворошиловграде,
Ждём перемен в обманутой стране,
А Ваше рыло всё ещё во граде:
Клим Ворошилов  там же, на коне....
И вдруг микрофон отключил инструктор горкома комсомола. А можно было   не отключать: слушали ведь в основном старики и дети. Молодёжь в тот день собрали на стадионе лицезреть американскую поп-звезду. Не знала она, что поклонники её ждут  в Луганске на стадионе, а то б звезда и  прилетела...
Танцовщицу же с работы попросили…


У памятника Ворошилову
Если где-то на Земле ещё останется тоталитаризм, то это у нас в Луганске.
Степан Подкова
Боевой, товарищ Ворошилов,
Прямодушный, честный и простой.
В монументе-глыбе вечно живы
С гордо вознесенной головой.

Всадник Вы лихой, стрелок луганский,
По душе Вам был крутой галоп.
На Отечественной, (как и на Гражданской),
Вы не знали  танковых дорог.

В дни московских съездов и летучек,
Зная ход событий наперёд,
Членов бывших фракционных кучек
Оттеснили,  забежав вперёд.

Фоторепортёры Вас снимали
Рядом с «величайшим» из вождей
С саблей из булатной звонкой стали,
С неизменной выправкой своей.

А потом, сменив коня и саблю,
На уютный министерский стол,
Росчерком пера казачью братию
Гнали  за  сибирский частокол.

Мчались дни и годы проходили,
Процветали старые дела.
Глыбу эту, как Петру для Вас отлили:
Партия ведёт, как и вела.

В монументе сером вечно живы,
Жить да жить, аж вышибло слезу:
Прямо душный всадник Ворошилов,
Как бельмо уже застрял в   глазу.



В лабиринтах «нового мышления»
(Из похождений луганского неформала)

Считается, что политика – удел избранных. На самом  деле  политика –   это всего лишь ярлык на общественном сознании. Как и ярлык на получение благ,  части народного достояния  «слугам народа», якобы избранным   всеобщим  голосованием…
На самом   деле «слуги» избраны в высоких воровских  кругах, как подходящие  мальчики    на побегушках с более-менее   харизматической физиономией…
Степан Подкова

В гостях у неформалов
У нас в гостях был майор Приходько, и унёс две пишущие машинки.

Рабочий о человеке
Человек по Шекспиру – это целый мир, по Сталину – винтик. По Горбачёву, стало быть, – фактор. А ты – гегемон…

Взбунтовался

- А я  ёму и кажу: «Ты мэнэ нэ пугай. Я тэбэ нэ боюся, у мэнэ «порвэля» нэма…»
Квиты
На клумбах квиты садять, а пэнзию нэ набавляють…

«Ку-ку»
Сидят на дереве у реки Деркул  две кукушки. Одна говорит: «Ку-ку». Вторая молчит. «Что молчишь? – спрашивает  говорящая кукушка – Скажи, ку-ку, ку-ку!»  -  «А я не кукушка, я нэзалэжна зозуля».

«Паровоз»
Стоял в тупике паровоз. Стоял себе, и никому не мешал, как мавзолей, (теперь, вроде, не мешает…) Но вот пришёл машинист со своей бригадой, дал указания, и в «топку духовной оппозиции» забросали топливо. «Ту! Ту!» – загудел гудок газеты «Завтра». Паровоз вышел на запасной путь, и движется теперь к главному. Кто его остановит? Разве что «Великий уралец»?… Обещал ведь, что ляжет на рельсы, но коммунизм не пройдёт.

Террор за террор
(Из рассказа атамана Фильчукова)
Мой дед в ответ на красный террор, содеял свой, бело казачий. Однажды запряг  в сани жидов, и погнал их через яр из Елани на Можаевку. Жидва не потянула под бугор, он их и перестрелял. Мой дед знал,  что делал…

Красная могила
У станции Красная могила, (так теперь называют  станцию, где дивизию красных стрелков  с их штабом и  командующим генералом Киквидзе  изрубил  в годы Гражданской войны корпус отборной белогвардейской конницы генерала Мамонтова). «Дивизию, мать вашу!» – выругался Мамонтов,  пустив своих «белых орлов» на обратившихся в бегство  красных стрелков при виде  «мамонтовцев». Трупы порубленной  стрелковой дивизии  усеяли по горизонт широкую Провальскую степь. «Пленных не брать», - приказал Мамонтов...

«Утёс»*
(Из воспоминаний «укропа»)
Когда мы с «дживилинами»* двинулись на «Утёс», у нас от батальона  в результате   атаки осталось только пол взвода (в плену у русских). Батальон буквально раздавили. С тыла на нас полетели снаряды из бронетранспортера «Бумеранг», занявшего превосходную позицию. Откуда-то издали  палила на наши поредевшие,  поседевшие  головы  скорострельная дальнобойная пушка.  А крупнокалиберный   «Утес»  гвоздил нас, что  град,  не давая возможности поднять  голов.
«Укропья в котле, -  сказал  нам командир подъехавшего «Бумеранга», доброволец  Васыль Кручина з Выныци,  восставший за Донбасс. – Оцэ вы, хлопци воюетэ проты нас, наче та жаба зэлэна проты  бурого ведмедя…

*«Утёс» - российский крупнокалиберный пулемёт
**«Дживилин» - американский гранотомёт.

«Судьбоносные моменты»
Наступают моменты, когда стадо, учуяв бойню, выходит из подчинения загонщиков. Животные дико пятятся, опуская для защиты рога, и  шарахаются к заборам, ступая по головам, друг друга…
Тогда  на помощь загонщикам выгоняют козла-провокатора. Тот подаёт своё глуховато тупое, но  весьма задорное: «Ох-ёхо-ох! Ох-ёхо-ох!», - увлекая в жерло мясорубки всех обезумевших от предчувствия гибели  животных …
И такой ещё «моменты истины»:
В стойле кормушка опустела, а к ней подходит, осёл. Стал, стоит. Он знает, что рано али поздно  в неё бросят овса…
«Ну, и что?» – спросит меня читатель. А того, что нечего ослу стоять у пустой кормушки. Как нечего ослу-графоману стоять у  кормушки шоу  или рекламного бизнеса в надежде, что кто-то подбросит ему «свежую идей-кю». «Работать надо! -   сердиться  Прокопьевич. Работать, работать и работать!» 
А стоит ли? Он ведь тоже работал-работал, пока не вышел в расход, и не забомжевал, отказавшись от украинского гражданства. К его и так аномальной  жизни писателя, который  лишь наблюдает за  ней, (по мнению Искандера),  прибавилось столько проблем, что уже в голову пришла  дерзкая мысль: «А не подняться ли до уровня   великого француза, и написать  свою, человеческую, вернее «Бомжественную комедию»...  Вот это было бы добро от худа!
 Но что-то сильно стал  сомневаться в таком исходе своей жизни. «Не остаться бы  вечным жильцом Луганского или  Симферопольского вокзалов? Прошу не путать с вечным жидом.  Его-то я, как раз и не имел в виду. У жида несколько иные к ним намерения. Жид желал бы их все скупить со всеми верхними и нижними,  и промежуточными этажами…»
И всё-таки   пишет свою  «Бомбъ. Жидъ и аду». И напишет, в этом не сомневайтесь! Хоть  и  сам уже, как осёл у  пустой своей, обукраденной окололитературными проходимцами, кормушки. «Всё растащили креативщики-рекламодатели, сценаристы-«дефективщики» да  песнотворцы-«стихообсосцы»…
«Дарю ещё идею, впрочем, и так обсосёте», - не сомневается Прокопьевич…

Кино
На днях ходил с Клавкой в кино. Я кино  не люблю. Она всё: «Пошли да пошли…». Ну, пошли. Взял  бутылку вина, и пошли.
Картина была индийская. Смотрю: а у Клавки слезы на глазах поблескивают.
– Выпей,  говорю, – лучше с горла.
– Отстань, дай картину досмотрю!
           Ишь, индюшка кришнаицкая,  улара летучая, «харя Кришны», «харя Рамы»... Больше  в кино  не пойду.  Я сам себе режиссёр, у меня и  своё в голове    кино, было б только вино да пиво…

Что делать?
Говорят, семья рушится. Советуют, уткнувшись в ячейки, а они рушатся… «Беда научит, есть калачи». Всюду о любви поют, изобретая счастливые души.   Молодёжь запрягается в  пары, а потом на стороне ищут чего-то…
«Все мы немножко лошади», –  шутил  как-то жеребец революционный Владимир Маяковский.  А сам себя «щеном» называл в письмах к Лили Бриг. Под каблуком её, ту  Лилю  и возлюбил...

Степан и Флёра
Флёра однажды сказала Степану, чтобы он её ни о чём таком, что касается её чувств к нему, не спрашивал. Всё только начинается. Всё можно  испортить ненужным вопросом. И Степан понимал, что понадобится время, чтоб расположить Флёру к «самому главному».
Она посоветовала ему  надеть фрак, и коротко постричься, а то его стали боятся дети.
– А, если   постригусь, –  ответил Степан, –   будут бояться взрослые.
– И почему? 
– Стану похож на Дато Туташхиа.
И Флёра смеялась.
Как-то  на майские праздники она решила сделать  ему приятно - компот  из вишнёвого варенья «компот  его детства», и  принесла  его  в  хрустальном графине в  «мастерскую»,  (на чердак), где Степан дописывал  акварелью   свой натюрморт с вишнями. Он только что добавил к ним капельки росы, от которых вишни стали   краше и свежее, и  смотрел на них с радостью, закинув за голову руки на валике ветхого дивана.
– Как хорошо! – глядя на  натюрморт широко открытыми глазами, и,  хлопая  ресницами, сказала Флёра. – Ты неповторим, Степа!
–Поцелуй меня, Флёра.
Это можно.
      Она поставила графин, и  поцеловала Степана в губы. Он бережно привлёк  её  на диван, сделав    « самое главное».   
Как хорошо, -  шептала Флёра, - повтори ещё.
И Флёра заплакала.

Танец бабочки
Эх, пошли денёчки!
Цветы  василёчки,
Шишечки, иголочки
Изумрудной ёлочки,
И неписаной красы
Бриллианты из росы.
Ай, полянка сказочка!
И порхает бабочка.
Всех красот не перечесть,
И не знает куда сесть,
Чему без сомнения
Отдать предпочтение…

Вот ползёт через сучок
Тонконогий паучок:
– Что порхаешь бабочка?
Села бы на лавочку
Видишь ли, красива,
Выйдет перспектива…
Бабочка смутилась:
«Какая немилость!
Хоть бы был повыше,
Ничего в нём лишнего
Такой серый, строгий
Голова да ноги».
–Я люблю крылатых!
–Зато я богатый!
Всю тебя озолочу:
Серебристую парчу
Обретёт фигура,
Не упрямься, дура!
Бабочка смекнула:
«Да, и, вправду, дура?
Толку с этой красоты,
Если крылышки пусты…»
– Ладно, серый, я хочу
Глянуть на твою парчу.
Если будет к ладу,
Может, я  и сяду.
- Вишь ты, поумнела.
Что ж, берусь за дело.
Окрыленный паучок
Завертелся, как волчок:
Тянет паутинку
От сучка на шишку,
И на рыжего грибка,
И на трухлого пенька,
И на травяной ковёр
Лёг затейливый узор.
Прямо, как картину
Соткал паутину:
«Серебристая мечта»
- Ах, какая красота!
Бабочка вздохнула,
Крылышки сомкнула.
– Ай, как мило, серый.
Взяла да и села.

«Божий одуванчик»
Эх, раздолье Белополье!
Поле белое кругом:
Разгулялась на приволье
«Одуванчик с ветерком».

Белокурая такая,
Безоглядно смелая,
Ай, летит ко мне родная,
Как пушинка белая!


«Джин»
Ну, как ты там, милая Даша,
Жива ль ещё сказка твоя?
Кружит ли журавлик бумажный,
И Джин, что похож на меня?

А, может, практичному мужу
Ласкаешь «мозоль трудовой»,
А Джин мой и даром не нужен:
Бумажный, не то, что живой…


Девочка-фирма`
По улицам бродят желания,
Гудит на Камброде кабак,
Скамеечный натиск свидания,
И брошенный наземь пиджак.

И так опрометчиво мило:
Себя, словно фирменный знак,
Она для любви предложила
За то, что сходила в кабак.

Без названия
Томительное расставание:
Луна глотала  мглу,
Глотала женщина рыдания,
И темноту в углу.

Сомнений холод на рассвете,
Он к ней дыханьем, сердцем к ней,
Но губы его тут же встретили
На шее у неё ремень…

«Да что ж ты, милая! Живи!
Дыши со мной!» И  задышала,
И  тихо молвит: «Не смеши»,
И громко вдруг захохотала…

Жёлтая луна
В Термезе, что возле Афгана,
Четыре весёлых «банана»
Слегка от любви пожелтели:
Нашли гонококки в их теле.

Весёлая жизнь на Востоке:
Есть деньги, и есть гонококки,
Желтеет в проёме окна
Загадочная луна…

Чертово колесо
Ты не чёрт. Тебя я знаю.
Но живёшь, её любя.
Голова твоя шальная,
Выйдет толк ли из тебя?

Ведь она лелеет беса:
«Ух, рогатый, ух крутой!
Ай, да крошка-поэтесса
С бесноватою душой.

И, как водится, схватила,
А, что было – то прошло.
Пусть утрёт своё «любило»,
На него смотреть смешно.

Бей теперь в литавры-звоны,
Воспевай житейский срам,
Изведясь интимным стоном,
И возрадуйся рогам.

Перестроится и крошка,
Раз за беса невтерпёж.
Да наставит тебе рожки.
И ещё, какие … Что ж:

Жизнь – бесовская забава,
Славен и рогат твой бес,
Но не забывай лукаво
О суровости небес.

Бес не раз к тебе вернётся,
Всё устроит, под конец,
И удача улыбнётся,
И пойдёшь с ней под венец.

Она в «венчике из роз»*,
И в цвету рога твои,
И пошло на перекос
Колесо былой любви.

*Метафора Александра Блока

Тимка
(Собаке археолога Тарасенко)
От любви не умирают, говорят.
Говорят, собаке смерть собачья.
Над свечой поэта не скорбят,
Над щенками дворники не плачут.

Помнишь, как с любимой на дорожку,
Тимке – самый лакомый кусок,
Но твоя ладонь ему дороже,
И впивался в шею поводок.

Рвался твой щенок, и рвались жилы,
Лаял в степь две ночи напролёт,
Третья ночь – предел щенячьей силе,
И слезой луна к утру течёт.

Утром к твоему велосипеду
Он подполз. Как будто по росе
Захотел к хозяину по следу
Прокатить – издох на колесе.

Тимка-Тимка, явятся они:
Встретились, – расстанутся, не вечно ж.
Да, не умирают от любви,
Дохнут от любви по-человечьи.
Встреча
Ты не видел её более трёх лет.
Ты открываешь чьи-то двери,
И снова она, такая далёкая и родная.
На мгновение, прикасаясь к недавнему прошлому,
Она удаляется, но всё так же увлекает тебя за собой.
Улетает время, снова открываются чьи-то, двери,
А ты, как прежде терпеливыми кругами
Ждёшь её из «прекрасного далёка».
Но теперь прошлое угрожающей пропастью
Разделяет вас. Сегодня оно воспаленно разместилось в креслах,
Разливает вино и обволакивает дымом едва мерцающий
Долгий путь к ней.
А завтра  ты снова принесёшь    цветы. Она бережно оставит их где-нибудь на вашем пути, (огромном и крошечно-мерцающем).
И пройдёт ещё много лет, но кто-то снова и снова будет парить над пропастью  утраченных надежд, словно коршун в ожидании очередной добычи, кто-то согреваться в креслах, будто ящерица на нагретом солнечными лучами камне, а на дорогах будут оставаться цветы, некогда забытые и потемневшие.

                В парке былых надежд
Там, среди осеннего золота дня
в тени высоких деревьев
вырастали твои большие надежды.
Они забыты сегодня, словно забытые
деревьями листья, некогда павшие
на влажную от дождя траву.

«Я ховаюсь у мынулэ,
як пожухлый лыст в траву…»

Вiд Стэпана  нэ сховаешся: вiн яструб…

 Гури Эмир
Удивительный для Самарканда день:
Лёгкий снег и неяркое солнце
Над сиреневым куполом древней мечети.
Гури Эмир, я вижу в её очертаниях
Силуэт твоего юного внука,
Могущественный владыка Востока Тимур.
Этот день
Этот день не останется в прошлом. Мы поднимали его к мечте, самой прочной мечте на планете. Наши руки, словно полевые цветы при лёгком ветре трепетно прикасались друг к другу в  медленном танце расставания: Аю`на, Нанси, Марко, Эднандо, Лео, Ник, Чина…
Милая Аю`на, я улетел тогда на твою землю, где ты мчалась на степном скакуне  среди  цветущего макового поля навстречу восходящему солнцу. И твоя земля становилась мне ближе и родней. И земля бородатого американца-эскимоса по прозвищу «Чина», становилась ближе моему приятелю Николаю, когда они под звуки кантри музыки выплясывали «Барыню», словно медвежата в  центре нашего  круга.
Мы расставались навсегда, но трепетная музыка наших  рук снова и снова дарила надежду на встречу. И пусть не нам, но когда-нибудь  нашим детям, внукам или хотя бы правнукам, судьба непременно подарит такой же день. А руки их сомкнуться не в тесной студенческой комнате, а на широкой и свободной Земле, на которой растут цветы, играют  дети, скачут лошади, и про которую можно будет сказать: «Это наша Земля…»


Миры
Ты помнишь, как в тот лазурный летний вечер вы ходили  на окраину   Севастополя, вдыхая  аромат  роз,  запахи  моря с его  атласным блеском тихих волн,   мечтая о светлой большой любви…
А она была рядом. Рядом с ней были ее друзья. Были такие чистые помыслы, такая радость от красоты крымского побережья. Вы ходили к древним останкам Херсонеса, где аромат истории и запахи полевых цветов пьянили вас - это был розовый период ваших жизней, (не путать с розовостью или голубизной сексуальных меньшинств, невесть отчего поимевших эти цвета). А вечная тоска по Крыму, как по частице души, оставленной на его берегах, которую вы обретали снова, возвращаясь к ним…
Но ты не смог испить до дна ту чашу крымских впечатлений, познавая мир окружающих тебя людей, потому что Севастополь закрыли, потому, что Крым стал камнем преткновения политических интересов США, (но, якобы, украины...)  Этот мир был оборван в твоей судьбе.
Так же, как и мир Северного Кавказа, где на горном скакуне  мчался рядом с мальчиками осетинами по склону высокогорного луга навстречу закатному солнцу. Где в  селении Дони фарс, (безводный, жители которого ушли в долину),  пил аракию с     девяносто шести летним стариком. Который  держал еще с десяток коров, из молока которых варил замечательный сыр Сулугуни, и передавал его   землякам в долину…
И мир солнечной Абхазии с ее реликтовыми лесами, изумрудными озёрами и реками, сиреневыми скалами и белоснежными вершинами гор, отливающими розовым светом в лучах восходящего солнца. С её  бирюзовым блеском утреннего моря,  волшебной парковой архитектурой и  сказочными  деревянными скульптурами на  побережье …
Какой же нужен злой, завистливый глаз, чтоб бомбить этот мир, топтать  сапогами  безумной войны…
Опомнитесь, люди, это же ваши миры.

В окопе
Вот муравей травинку
Волочёт трудяга,
В траве кузнечик, и запел сверчок.
А ты зачем здесь? Где твоя свобода?
В окопах, блиндажах, стволах «бандур»…
Ничто тебя не радует. Не судит: ни совесть
За обманутых людей,
Ни боль вины за тех, погибших юношей в «АТО»,
Что жрать она их любит. Пустого сердца раб. И денег,
Что жрут  вас слабых рабов  от Сороса и Трампа.
И ты зачем-то здесь…

Спички  Иуды
В евангельских дебрях Иуда заблудший
Залез на осину и выдавил душу.
И многие лета народ предприимчивый
Рубит осину, и делают спички.
А вспыхнул пожар, знать нечистая сила
Рукою злодея огонь разводила...

О махатжирах*
Акация, апацха и арба -
Живое, обжитое и судьба
Ушедших на чужой земле
Во мгле.
Был в хижине немеркнущий очаг
И отблески в недремлющих очах:
Горел неповторимый свет,
И нет.
Как знак былых, угаснувших племен,
Как назидание скитальцам всех времен,
Их горькая забытая раба –
Арба…
Какой же всё-таки изворотливый  метод изготовления подделок под чужие тексты у нынешних «песнотворцев». Им понадобилось  свыше десяти  лет, чтоб запустить в эфир вымученную песню ни о чём, о каких-то «забытых истинах»,  (что где-то «там горит очах, как вечный знак» их забытых… истин неизвестно о чём …) О каком  очаге в  песне поётся? Очаг   из стихотворения «Убыхи» -  первоначально  так названное Подковой в 84-ом году в Абхазии…

*Махатжиры – беженцы  с Востока. Речь в стихотворении идёт об убыхах, проживавших до последней четверти семидесятых 19-го столетия на территории Черноморского побережья Кавказа, (нынешнего города Туапсе и  Сочи  -  Сахши, Туапхшь – убыхские названия поселений).  За участие в войне  против России  на стороне Турции   в 1878-ом году  убыхам было предложено царским правительством переселиться на Кубань, подальше  от    «соратников» в борьбе «за свободу»…
Но  после долгих раздумий  репатриированные убыхи решились  плыть на российских кораблях в Турцию, где в   изнурительных кровопролитных  боях  с янычарами, (элитой турецкой пехоты), были  полностью  истреблены…


Буран
 Это случилось на Кавказе. Пес по кличке Буран не хотел сидеть на цепи. Цепь ходила по двору на проволоке. Однажды  я видел, как он прыгал на сетку рапицу (не высокого, метра  полтора  забора),  доставая лапами до   верха,  и, отталкиваясь от него,   прыгал снова и снова… «Чего он, – думаю – прыгает? Странное развлечение у пса…».
Я понял, когда Буран перепрыгнул забор, ведь цепь-то была короткая…
Вот такая  история была короткая:  со зла Буран повесился.

Сон в Армении
Механик рефрижераторных поездов Егор Каравашкин прибыл со своим напарником на станцию Масис в Армению на смену  рефрижераторной бригады. Рэфпоезд, которого они ждали,  задержали в Нагорном Карабахе, когда произошёл тот военный конфликт между армянами и азербайджанцами. Пришлось ждать поезда  почти недели. У механика вдруг сильно, словно  от удара топором, разболелась голова. Он обратился в железнодорожную поликлинику. Но врачи не смогли поставить диагноз. «Всё в норме, никаких признаков болезни» - «Может рак?» –  спросил механик у доктора «Срак, - ответил доктор, - голова  учёными не изучена. Мало ли, что может быть у тебя там, в голове. Расстроился,  застопорился по пьянке. Вы же  там, на секциях пьёте? Закусывать надо, шашлык-мамлык, лепёшка-матрёшка чтоб не было голодных болей. Водичку нашу попей. «Бджания»  Не робей, Каравашкин»  Доктор достал ему ещё  какую-то  успокоительную пилюлю.
Но  к вечеру голова разболелась так, что Каравашкин горько зарыдал. Как будто топор заворочался внутри. Он перевязал голову влажным полотенцем, и под утро, наконец, уснул.
Во сне ему была  огромная картина в чёрной раме. На зелёном фоне была изображена  каменная площадь, мощенная булыжником, и всюду на ней лежали трупы, повернувшись к нему стопами ног. Конца  им не было видно. Вдали   виднелись полуразрушенные здания с колонами, как на картине Брюллова «Последний день Помпеи».
   Каравашкин перевёл взгляд на передний план, где  полулёжа, опираясь на локоть, брюнетка-красавица в прозрачном зелёном платье  подняла рукой  гроздь белого винограда, и, взяв с неё ягоду,  медленно поднесла  ко рту мертвеца,  лежавшего напротив.   Тот вдруг  привстал на локтях, проглотив ягоду, и посмотрел с картины: смотрели  две дыры - пустые глазницы в черепе, обрамлённом  седым  распущенным волосом …
Каравашкин проснулся. Голова не болела. «Что за сон? Цветной, стало быть, вещий.  Чтоб беда у них какая не приключилась. У меня, что ни сон цветной, то  беда…
А съезжу ка я  в Ереван. Поговорю с людьми, может что-то    прояснится…
Ереван тогда  был на  военном положении,    объявили комендантский час и национальный траур по погибшим в Нагорном Карабахе. Всюду по городу патрулировали военные  на бронетранспортёрах и танках.  На площади Дмитрия Салунского шёл  митинг. Выступали   на армянском. «Вот Горбачев думает, что хорошо сделал», - сказала  Каравашкину  красавица армянка, когда он хотел ей рассказать  свой сон. Она была  похожа на ту, что явилась ему во сне   в зелёном платье…
 Егор  походил ещё по городу, думая кому же  рассказать  этот   сон.
«А кому ты  расскажешь, - сказал  ему в пивной парень, угостивший механника домашней вареной курицей. - Горисполком закрыт, все ушли  на митинг. Будешь рассказывать,  кому попало, заберут в психушку…»
 Каравашкин поблагодарил его за угощение и  пошёл дальше по городу.  Он заметил, как издали  в его направлении   шёл по бордюру асфальтовой дорожки городского парка молодой человек рядом  с  девушкой. Егор тоже стал на бордюр, и пошёл к нему  навстречу. Они, молча, прошли лицом к лицу, не свернув с бордюра,   не промолвил ни слова:  «А что скажешь, что у них беда? – подумал Каравашкин. - Так  она    уже, вроде была в  Карабахе…»
А когда его рефпоезд о  прибыл из Нагорного Карабаха,  и его подали  под погрузку водой «Бжания» в Ереван,  в Армении началось землетрясение, унесшее сотни жизней…

Оставив на дорогах более двадцати лет, «судьбоносное копыто» повернуло   Подкову на родную Луганщину.  На  хутор Рогалик (под Счастье), где он пас в степи  коров из луганского стада. Родные пенаты за годы его скитаний  утратили свои  девственные красоты: не порхали уже в траве кузнечики, не рос ковыль на курганах, а в небе умолкли жаворонки. Вдали властно ревели «Кировцы», распахивая пойму Северского Донца. Подкова угрюмо наблюдал Счастье.   А «Счастье» же, которое он  хотел увидеть    от «светлого коммунизма»  нигде не было: жизнь гнула своё. Время шло, с умом не ладилось, книга хоть и сформировалась, но неописана до конца, а годы ускакали в прошлое.
Оставив кнут,  Подкова с новой силой   взялся  за перо. Набравшись впечатлений, что серый волк репейников в степном овраге в погоне  за куропатками счастливого случая,   засел  он за своё «копыто»…

«Чёрный квадрат»

«Чёрный квадрат» - это  непроцеженная через фильтры мафиозно-номенклатурных интересов информация.
«Чёрный квадрат» - это Юго-восток Малороссии, куда устремляют  взоры, прикрываясь интересами украинских националистов,  воротилы мирового капитала США.
«Чёрный квадрат» - это  чёрная  дыра будущего, затянувшегося  конфликта между интересами международного  капитала и русского народа.
«Чёрный квадрат»…
Да, что там говорить. Это  неминуемый «конца света», если не забрезжит просвет в головах того правительства…

Бомжиниана
Был у людей дом, а потом не стало:
Наступила «Великая красная Бомжиниана».
«Не родись красивой, а родись счастливой».
И пошла она горемычная,
передвигая сапожищами Гражданских войн,
по всем уголкам Земного шара, неизвестно куда…
Бомжиниана продолжается.



Бомж
Я бомж, который живет на вокзале.
Меня менты прозвали «Мундштук».
Я свой срок оттянул:
Пусть меня не трогают,
Я тоже человек.
А то каждый думает, что он лучше, чем я
В «этой стране»,  как будто все  иностранцы…
А чего ж тогда не стало в стране курева?
Куда оно всё исчезло? Даже окурка не видно…
Ну, ладно, я живу на вокзале, а вы где?

«В рекламном мире», - шутит Прокопьевич…


Реклама
Покупайте рога и копыта!
Актуально для вашего быта:
Президент их сегодня купил -
Рогоносный момент наступил!

По стопам Маяковского

Чета
По стране голодной носятся
Судьбоносец с судьбоносицей:
«Тра-та-та! Тра-та-та! «
На черта эта чета?


К 200-летию Французской революции
Больше, граждане, оптимизма,
Разрушим «Бастилию» социлизма!

Вам!
Довольно одержимой лжи,
Изобретатели души,
Вашей душевной плесени,
Довольно ваших плесенок!


Августовское замыкание
 «Из искры возгорится пламя!»* -
Из века в век ходулен афоризм,
И возгорел на площади кострами
Ваш «развитой» на «фазах» коммунизм.

*Метафора Александра Пушкина

Соперники
Перестройка! Перестройка!
Слева Мишка, справа Борька!
А у Мишки партбилет,
А у Борьки уже нет? ...

Кто виноват?
Никто никому не хотел чинить зла:
Пастух отгонял от овечек козла.
Козёл и боднул «врага» своего:
Так зло причинялось из ничего...


По  Пушкину
«Оковы тяжкие падут»,
Когда на бойню поведут…
Надо
Пастух повёл на водопой
К реке Рогань рогатый строй:
«Пусть пьёт безропотное стадо
Так будет надо…»



Почти по Васнецову
Стук копыт, звон мечей:
На земле уже ничьей
Мёртвый витязь на траве,
Ворон круг на голове…


Репортаж из Луганды
Аборигенам из восточной провинции Луганда, западные аборигены из провинции Сэнт Жмэрынка отказали в поставках мяса. Это случилось на Верховном совете аборигенов. Из Луганды прибыли, разумеется, представители теневой экономики. Они тут же потребовали убрать толпу у входа в главный депутатский вигвам, чем вызвали гнев собравшейся,  национально озабоченной громады : «Гэть Луганду!» – заявили шаманы из племени «Рух», и вскоре поставки  мяса из Сэнт Жмэринки прекратились. 
История повторяется. Цены на мясо растут в Луганде – деньги в мошну мафиози.  Аборигены Луганды заняты в поисках дешевого мяса. Аборигены Сэнт Жмэринки поставляют  мясо, минуя Луганду,  в Грузию: «Гэть Луганду!»
В пору накаляют страсти вокруг проблемы предания статуса второго  государственного  родному аборигенам Луганды языку. На каком же им учиться  теперь? На родном? Иль – на суржике, помеси речей из таинственной страны Кра? Ситуация прям-таки тупиковая. В Аборигении ведь не привыкли жить  на одной земле:  еще с семнадцатого года нагородили заборов. Теперь в одних огородах должна расти непременно цыбуля. В других, стало быть, – лук! «Жить стало веселей»…
 Опомнитесь, аборигены, вы заложники игрищ теневого мирового правительства, что приводит к власти  мафиозные структуры, сила которых в ослаблении республик путём обмана и межрегиональной вражды.
И все их россказни о некоей (найдривнишої дэржави  Кра) –  ничто иное, как  плоды глобальной  политики воротил того правительства. Некогда поделивших Русь на Малую, (окраину-украину) Русь,   Белую Русь и Великороссию, якобы независимые друг от друга, идентичные державы. «Разделяй и властвуй…»

«Малахутовая шкатулка»
Это такой подарочный сувенир любителю (сывои давныны) из числа украинских националистов. Нажмешь сбоку малахитовой шкатулки   медный рычажок – откроется крышечка, и внутри под звуки тальянки на вращающемся белом костяном кружочке (как бы танцюють «люды з малёваннои глыны»…) Это «майданецкие», (люды з Трыпiлля).
По мнению академика   Малахуты  «древнейших в мире чорнявых, спокойных, миролюбивых людей»,  покорили «запальчивые, светловолосые, воинствующие люди с Севера  арии», предки    «клятых москалей»...
Ох, уж и собацюги  свитловолоси! Они и сегодня покоряют  «черноту»  своим невозмутимым спокойствием, лишь  посмеиваясь над майданецкими,  нэ словьяньського походжэння, ибо конченные iндурцi. 
Iндурцi же на арiiв гнiваюця. То в отместку  ариям (поставлють  гарматы) на вийну в Южную Осетию для  грузинской орды.  То  (захоплять у Крыму  арiйского маяка),  то (потягнуть  арiйського газу з транзытної трубы).
Ух,   «чорнявi»! Наверно,  «свiтловолосi»  вернутся-таки  покорять вас снова.    Поставят на земле (вэлыкых пращурiв  з Трыпiлля) свои торговые конуры с тёмными рюхами внутри ваших чорнявых чоловикив та жiнок, готовых за скромную плату терпеть и зной, и холод, и мат, и хамство, и домогательства   арiiв... А снаружи волнительно замаячат, возбуждая голодный глаз трыпильця блистательные прелести обнажённых рекламных красоток.
«Скучно на этом свете…», панове.
У батюшек
Батюшки бывают разные, («девушки бывают разные» – поётся от «лжеавтора»),  «белые, чёрные, красные…» 
Бывало, придёт странник к батюшке.
– Благослави, батюшка.
– Бог благославит, чего хотел, бродяга?
– Да, вот книжку я, батюшка,   написал с Божьей помощью. Слог чистый, ни одной помарочки.
– Что  за книжка?
– «Сказания о трёх Михаилах»
– О Горбачёве, что ль?
– О Горбачёве тоже.
– Видать, скандальная... Мы в политику не суёмся. Власть, она  от Бога. Что заслужил народ, то и получил.
– И воров заслужил?
-    И воров. У Бога ведь  воруют. Вот с ними Бог пусть  и разберётся. Чего  об этом писать? Всё уж давно написано в Святом писании. Да в проповедях   наших  отцов.
– А чего ж тогда отцы ваши ничего, кроме  проповедей и  притчей, каких-то «набросков» на литературу  не напишут?  Видать, им Бог не очень-то помогает …
Батюшка  нахмурился.
– Э-э, да ты, я вижу, церковь нашу хулить  собрался?
А  про себя подумал: «А чего это  Богу понадобилось  помогать бродяге какому-то? Я-то чем хуже? Мне чего-то не помогает, хоть  бы одну новую молитву подсказал? Нет, здесь что-то не то. Видать, этот  бродяга от нечистого. Он, леший, такого в голову напустит, что вовек не выпутаться из его  сетей бесовских …
Вон, Киприан святой, на что благочестивый, праведный был, и то бес путал. А тут бродяга какой-то: ни молитв, как следует, не знает, ни постов не соблюдает, какой там пост у бродяги?
Слог, мол, у него чистый, ни одной помарочки… Это что ж? Бес, он тоже «помарочки» не допускал, когда гвоздики вколачивали во Христа…
Бог ему помог, говорит бродяга. Ну, так пусть Бог и помогает. Вон Бог, а вон – порог…»
Покаяние в дороге
Прости меня,  Боже, прости меня  грешнаго, прими  покаяние от всего сердца  слабого. Слаб я сердцем. И  телом ослаб. Смилуйся, Боже праведный. Не со зла ведь зло содеялось: сами напросились, иуды окаяныя…
Великий пост
Великий пост возведён  для того,
Кто от себя часть благ воздаст ближним…
Нищий
В пригородном вагоне
Нищий с весёлым лицом,
Выпив стакан самогона,
Опохмелился винцом.

Щурясь голодным глазом
С синим вокруг венцом,
Он его выпил сразу
Сладенькое винцо.

Всякое в жизни бывает
Людям с  нелёгкой судьбой,
Когда хорошо выпивают,
Не замерзают, порой.

Они идут виновато,
Кутаясь в пальтицо.
- Ай, ты людская прохлада!
- Ай, эта власть мудрецов!

Жизнь  пронесётся, как ветер.
А  в ней  всё ведь было не зря:
И этот промозглый вечер,
И эта на небе заря.

И под багряным  узором,
Где солнце садилось, потом,
В промёрзлом закрытом вагоне
Уснул он с весёлым лицом…*

*В годы президентства  Бориса Ельцина в Москве за сутки замерзало  до двух десятков  бездомных…
Отмучилась
 С наступлением  зимних холодов, мне пришлось обратиться с гайморитом к «врачам без границ» Я шёл по одной из московских улиц к  белому вагончику с красным крестом. Но по ошибке завернул не в тот двор. Тот был рядом, за металлическим забором.  А  во дворе этом сидела на снегу у двери санэпидстанции, видимо, тоже бездомная, не туда зашедшая  молодая женщина лет тридцати. Одета была в красивую желтую дубленку, обута в оранжевые кожаные ботинки».
– Ты чего  здесь сидишь?» – спросил  её с улыбкой, думая, что она подвыпивши. А она смотрит на меня с  грустной улыбкой:  «Да ослабла я, шла к врачам, и попала  не в тот двор.  Врачи,  за забором». «А что же они  тебе не помогут?» - «У них  перерыв». Женщина  виновато улыбнулась, и в глазах её не было ни упрёка, ни отчаяния, только показалось мне,   в их глубине   холодно блеснула смерть. Мороз-то 20-ти  градусный. Я поднял её на ноги, но она опять присела на снег.  Я зашёл в ближайшие открытые двери во дворе, к обменному пункту. «Ты не туда идёшь, мужик, – сказал мне какой-то крутой из «Мэрсэдеса». – Врачи за забором,  а здесь обменный пункт». – «Спасибо, что подсказал…»  Зашел я  в обменный пункт: «Примите замерзающую женщину во дворе.  «У нас  не положено» – ответила  служащая. «Да она уже два часа сидит», – сказал мне    охранник. «Так вызовите врачей». – «Вызвали уже, у них перерыв...».
Она  уже низкосклонила голову. Я подхожу к ней. А ко мне милиционер: «Ваши документы?» – «Нет документов». – «А почему?» – «Да какая Вам разница? Почему…  Человек замерзает, а Вы – документы» – «А Вы её знаете?…»
В общем, пока мы говорили, пока он подыскивал свидетеля для этого случая, подошли  врачи.  Они взяли её под руки и быстро  поволокли, оставляя на снегу две полоски от её оранжевых ботинок.
«Отмучилась, бедненькая, – сказала мне медсестра в вагончике, – эх, раньше бы…».
Раньше только, чем в этой заметке, нигде неопубликованной в Москве, появилась «забойная» танцевальная песенка с «оранжевыми ботинками» в припеве...
Двух слов самостоятельно связать не можете, ради   потехи, а спасти человека тем более вам  слабо.
Да, что там говорить. Раз мужик совершенно трезвый сидел на снегу возле жилого дома под деревом, ему плохо  стало. Рядом прошли сотни москвичей, и, якобы, не обратили на него  внимания.
Когда  его заволокли  в подъезд двое сочувствующих  парней, он только попросил их распрямить ему скрюченные от судороги ноги, чтоб в гробу было удобней  лежать...
«Мэри»
Моя знакомая  Дарья Васильевна Леншина из Москвы чем-то напоминает  мне «княжну Мэри» из лермонтовского «Героя нашего времени». У неё  родственники князья до «третьего колена». Имения были по  всей Нижегородской губернии. Однажды звонит мне: «Одевайся, потеплей, и – по тишине аллей». А мороз  градусов  тридцать. Я надел  бушлат свой солдатский, (тогда в воинской части работал штукатуром),   шапку ушанку из меха дикой собаки, обул сапоги кирзовые, подмотав портянки, купил бутылку водки, ну, и пошли. Она говорит: «Ты б оделся по приличней, а то ведь  там   люди высокой культуры. Юмор – обхохочешься…».
Мы  шли ко двору банка «МММ», где она  оставила все свои  сбережения.
И правда: стоят там, во дворе  все этакие в пыжиковых шапках,  кожаных пальто, под которыми виднеется белая  овчинка, и весело переговариваются «князья». Один говорит: «Это не денег наших не стало, это МММ не стало!». И смех  по  двору. Мэри, аж всплакнула. И вспомнились мне строки Александра Блока: «Постоим у этой двери, крошка Мэри,  плюнь на  эти все  потери…».
А «В желтых окнах злобный кто-то…»

Шарманка
Была бы у меня шарманка,
И платье белое до пят,
А на поводке обезьянка,
Она смешила бы ребят…
Это куплет, из детской песенки поэта Наталии Заярной. Мы опубликовали песенку   в «Чёрном квадрате» «ради прикола», поскольку, было, похоже, что  люди «устали от политики»...
Неужто, устали?
 А «шарманки нигде не сыскать», – заканчивает свою  песенку Наталия Заярная.
С напоминанием об Эйнштейне и Достоевском
На днях  в газете «Московский комсомолец»  на первой полосе  поместили таблицу с портретами русских писателей, где Достоевский был во главе. Его обвиняют  во вредном воздействии на психику читателей  те новоявленные «прогрессисты» из  «Масонского сексомольца»
Спрашивается, зачем  понадобилась им эта таблица? А затем, чтоб «человечество» озверело окончательно и полезло с оружием в космос, вращая ядерными боеголовками. Мы «космополи-тяне»! У нас всё относительно, ибо нет абсолютного добра, а есть только свои интересы, поэтому всё продаётся и раскупается…
Достоевского   окрестили угрюмым богоискателем, ортодоксом. Мол, время  «инженера человеческих душ» прошло, его взгляды  на мир устарели. А теперь только вред от него психике читателей. И чего копья ломать, доказывая по Достоевскому нравственные принципы, копаться в добре и зле, если нет ничего абсолютного…
Вместе с тем  поднимают на щит  «теорию относительности» Эйнштейна, которая никакого отношения к  жизни на Земле не имеет.
Известно, что   Эйнштейн высоко ценил творчество   Достоевского. По мнению американского ученого неоценимая заслуга русского писателя в том и состоит,  что  доказал миру абсолютность понятий о добре и зле, и что между ними существует грань,  преступив которую,  «человечество», (как выражаются «космополиты-общечеловеки»), неминуемо понесёт наказание, то есть гибель…
Почему же сегодня забывают об этом? Не потому ли, что грань     преступили? 
Когда американские журналисты спросили Эйнштейна на улице Нью Йорка: «Зачем Вам понадобилась та «теория», он с одержимой бесовщинкой в  очах воскликнул: «А затем, чтоб вам, орангутангам двуногим всё разворовать, пропить и просрать   с вашими «толстожопыми самками»!  Вот, вам теория!» Одержимый учёный скрутил волосатый  кукиш журналистам, и, вскочив в открытые двери тронувшегося  трамвая,  показал  недоумкам  для убедительности ещё свой  шершавый  язык с пузырём пены...
Дарю ещё идею.
Было   такое и с Эдуардом Циолковским, который сказал, что «человечество не может вечно оставаться в своей колыбели, а в погоне за светом и пространством»…
Поди,   «погонись»... в преисподнюю. Относительно спокойно только  в радиусе 300км. А дальше уже абсолютно закрытая зона для «человечества» Там  нас  не хватало...
Циолковский, как и Эйнштейн, ошиблись. Они – учёные. У них  право на ошибку.
А как потом «теория относительности» стала нравственным  кредо на  Земле – это мы уже знаем: ни одной чистой полноводной реки,  ни одного моря-океана     без  плавающего острова-мусоросборника – всё относительно...
Давайте же не будем доказывать, что  абсолютное -  абсолютно?  А относительно спокойно, вы, ни в чём неповинные «общечеловеки»,  ангелы с крыльями за спиной, покинете наши  Русские земли? За преступление – наказание. Правильно? Правильно. «Так какого же  вам ещё рожна?  Не то останетесь  в  относительно комфортабельных условиях, в абсолютно надежных цепях,   и  с  «намордниками», хлопая своими  пустыми очами...



Махолётно о былом
Приезжие удивлённо смотрели на этот воздухоплавательный аппарат, а местные давно к этому привыкли.
Фазиль Искандер

«Летел, махая крыльями, махолёт над миром.  Летел себе, малость поскрипывая изношенными маховиками, (на то и махолёт),  куда-то к своей махолётной цели. Ни шибко, ни валко. Но всё ж больше валко, чем шибко…  «Шибче!» – сказал командир, что в переводе значило – «даешь ускорение». Ускорение не давалось: махолет затрещал крыльями, как стрекоза над застойным прудом, да правое крыло отчего-то стало заклинивать. А левое так всё в трепете и заходилось, будто какой-то могучий дядя поймал стрекозу за одно крыло и держит так… «Перестроить тут все к бисам надо! – сказал командир, вытащив из-под себя слесарный ящик. – А то мы никак не ускоримся».
 Побежали тогда пилоты да бортмеханики к отсеку правого крыла с тяжёлым молотом наперевес, чтоб стукнуть того большого нехорошего дядю по пальцу. Мол, не хватай ты нас за крыло, этакий! Глядь: а там, в том, мхом уже поросшем махолётно-моторном отсеке, (что по правую руку будет от командира), стоит другой дядя, поменьше того, наружного: свой, местный, из махолётчиков. «Не перестроить вам этот ваш махолёт» – говорит, берёт парашют и смело ступает в васильковую бездну неба по-над самой, что ни на есть пшеничной нивой…
И летел он вниз, махолётно махая руками, потому как иначе летать не умел. И падал рядом, крутясь в штопоре, распадающийся на куски махолёт.
А приезжие удивлённо смотрели на этот воздухоплавательный парад, а местные давно к этому привыкли...

Это происходит ночью,  когда на небе не бывает яркой луны, или под шум дождя,  снежной вьюги.  В такие загадочные часы на природе выпускают в открытый канал, пересекающий окраину Луганска, набравшиеся за определённый срок в отстойник кварталов экскременты для Малой Вергунки. Распространяя по округе зловоние, канал неторопливо впадает в безропотную Луганку. Приезжие, удивленно покачивая челами,   морщат носы, а местные давно к этому привыкли…
Давно известно, что канал стал оазисом заразных болезней. Возле канала играют  дети. Домашние животные разносят на лапах вредные для здоровья бациллы. Но, видимо, этот факт особо не беспокоит обитателя Малой Вергунки, хотя даже лёгкое дуновение ветра напоминает его носу о существовании открытой канализации.
Благо ещё  по талону  можно было приобрести мыло и порошок …
Благо, ещё ветер не  так часто дует в ту низину, будто в трубу. Но, если б  дул постоянно, нагоняя запах, обитатель Вергунки  надел бы  противогаз своего одиночества, и ходил   в нём по двору, поглядывая сквозь стёкла  противогазной маски в  безлунное, тёмное небо…
Тем более этот факт не беспокоит обитателя «дворянского гнезда», представителя городской власти, Его дом окружает аромат ухоженных роз, возле которых даже ветер стихает* в ненастную погоду…

*метафора Сергея Есенина
 
С тех пор на Малой Вергунке многое изменилось, многое перестроилось.  Много здесь построено   домов  уютных и красивых  для предприимчивого люда. С крутыми арками под Людовика, (английского короля), с  башнями, как мечталось помещику Манилову, (из гоголевских  «Мёртвых душ»),  с медными крышами под Медунова, (первого секретаря Краснодарского обкома партии).  С фонтанами и беседками из  розового крымского камня, с экзотичными цветочными клумбами на подворьях, окружённых  высокими стенами из синего камня дикаря под депутата городского совета Кравченко…
 А депутаты  Верховной рады из Луганска застолбили вотчины своей «независимости»  у самого подножия матери городов русских. «Редкая птица долетит до середины Днепра…».
Канал же на Малой Вергунке, так и течёт себе среди вонючих бережков бережков с горками мусора  из  пластиковых  бутылок,  пакетиков и  целлофановых кулёчков.
 Какая-то добрая душа запустила в канал рыбку,  и прилетели болотные чайки охотиться. Жизнь, как кто-то сказал, налаживается. Идёт своим чередом: от «застоя» к перестройке, от «незалэжнiстi» к различным культурным и религиозным  течениям.
Возле канала возник голубой передвижной  вагончик с арматурным крестиком наверху (от украинской автокефальной церкви). (У цэрквi  людына  молыця на суржику): «Батьку мiй, як ты там на нэбэсах?…».
А (биля церквы) на  трамвайной остановке из толстого непробиваемого стекла красуется реклама французского одеколона с изображением Ленина во весь рост, и с протянутой к каналу рукой: «Революция запаха!»

«Не вешать нос, гардемарины!
Дурна ли жизнь, иль хороша,
Пусть запашок какой-то псины
По городу, крепись душа!
Всё перестроим, кореша,
Луганские гардемарины -
Народ и мафия едины!

Бетонщик
«Не пылит дорога,
Не дрожат кусты,
Подожди немного,
Отдохнёшь и ты»

Из Гёте

Стоит на растворе,
(Бадья в вышине),
Бетонщик Егорий,
Мечтая о море,
Но трудно в стране:
Идёт перестройка,
«Крутись хошь ни хошь,
Закончится только,
И ты отдохнёшь…»
«Когда мне было лет семь, - пишет в своих мемуарах Степан Подкова,  - отправился  без родительского  спроса в совхоз «Путь к коммунизму», где жил и работал мой крёстный отец, электро слесарь папа Ваня. Я спросил его: «Что такое коммунизм, и где он?» А папа Ваня, сказал, что коммунизма нет, и что в следующий раз, если  буду  самовольничать, даст мне ремня, и глазом не моргнёт.  Я обиделся, и вернулся домой.
Мне было шестнадцать лет, когда   узнал, что  коммунизма вообще никогда  не  будет.   «Его выдумали в шалаше на Разливе  великие мокрушники: пархатый Ульянов-Ленин,  басурман Джугашвили-Сталин и  барыга Бухарин», - мне поведал   непонятную новость мой  дальний родственник, беглый  Дядя Вася Кандыба из Конотопа, у которого были  какие-то хвосты, и, кажется, он был объявлен во всесоюзный  розыск.
Но дядя Вася не стал поступать, как все беглые на Донбассе, скрываться в глубинах шахты. Он прижился на Малой Вергунке у знакомой вдовушки,  прилепился к её доверчивому сердцу, и присосался к её баку с абрикосовой брагой. Вдовушка гнала самогон на продажу. А дядя Вася любил  брагу: черпал её литровой кружкой из вдовушкиного бака. Она не успевала за ним выгонять самогон, и выгнала  Васю. «Нет в жизни счастья», – сказал дядя, и поселился на квартире у моей тёти с Камброда, с которой дожил до глубокой старости, добывая себе средства на жизнь.
«Коммунизьм», – размышлял  дядя,   - это красная революционная тряпка, развевающаяся на глазах   народа. Его нигде  никогда не было, и  не будет, как и правды в Конотопе. «Коммунизьм» выдумали пархатые, чтоб водить нас за нос. Запомни это, малый.  Не ведись на тряпку, как  бык,  ясно?» – прищурив   пару  зеленовато мутных очей с красными прожилками, спросил дядя. «Ясно», ответил я. «Вот так-то», - цокнув языком, он надел   чёрную майку с изображением Боба Дилона,  взял свой жёлтый портфель (из крокодиловой кожи) с бутылью браги, и  пошел, цокая по тротуару    фрикционными набойками  каблуков на востроносых туфлях-лодочках под брюки «клёш» к рынку у проходной завода «ОР», (Октябрьской революции).  Где приторговывал  мотылями, пойманными в Луганке на корм аквариумным рыбам.
Помню, он показал  мне заманчивую игрушку зэковского ширпотреба. Нажмешь сбоку жестяной коробки  кнопку – откроется крышка, и  выскакивает оттуда  голая резиновая куколка на пружинке. Нажмешь ещё – выскакивает другая. Ещё раз нажмешь – выскакивает неприличная комбинация, скрученная из трёх пальцев, средний из которых большой…
Эта игрушка чем-то напоминает   игру в политику переходного периода. Когда начался «Августовский переполох», зачем-то показали Янаева на телевидении. Затем показали Ельцина. А комбинация позже выскочила из США с натовской пружинкой в Сербии.
У нас на украине,  (в украине), поочерёдно выскакивали Кравчук и Кучма, Ющенко и Янукович, Турчинов и Порошенко, а «комбинация» теперь  с русской пружиной в Крыму и на Донбассе.
Собственную «пружину» нужно   иметь,  пановэ-прэзi…,  чтоб без кнопки на стороне была.  Тогда и  «комбинация» не выскочит. Скачите уж по своей территории, без протянутой к западу руки.
Я помню  ещё  из  раннего детства,    как однажды в огороде бабушка срубила яблоню по весне, чтоб лучше росла картошка. Она пережила три голодовки,  и выехала с малыми детьми  из Воронежской области на Донбасс, когда за каждое фруктовое дерево в огороде требовали уплаты  налога.
 Яблоня цвела пышным розовым цветом, но уже лежала на земле. Я заплакал и стал перевязывать лентой  от матроски ветку срубленного дерева. «Дытынка»«, – только и вымолвила бабушка, которая много раз говорила, что при царе мы жили  лучше…
« А як  стала Радянська рэспублыка, то нэ купэш за руб бублыка…»
Тем не менее, когда меня принимали в октябрята, я радовался, что на груди  такая яркая и красивая звёздочка.
Другую звёздочку я сам выпилил из фанеры, как стал пионером. Написал на ней кое-что, (кажется, клятву на верность тому, кого к этому времени очень полюбил) и закопал у себя в огороде.
А полюбил я, как ни странно, дедушку Ленина, прямо, как своего… Вот ведь как было, а?
Своего ведь не видел ни одного, даже на фотографии. Одного ещё в тридцать третьем закопали где-то, а другой не дожил из-за ранений во  Второй мировой до моего  рождения.
Недавно  спросил одного мальчика:
– За что ты любишь Ленина?
– За то, что он построил нам мавзолей.
Мне понравился ответ мальца, поскольку в нём была твёрдая определённость.
Мне было девять лет, когда впервые увидел Красную площадь. Я тут же написал стихи:
Москва, Москва!
Ты ярче солнца светишь,
И я люблю тебя
За то, что ты – Москва!
Но не за то, конечно. И, конечно же, не за мавзолей. А за то, что на Красной площади стоял не только седой древний державный Кремль, но ещё такой красивый, ажурный, великолепный и одновременно могучий и величественный Покровский собор, каких я до того нигде не видел и не мог нигде, кроме Москвы и её Красной площади, увидеть!
В юности очарован был Пушкиным. Подражал. Например, так, когда писал о своей первой любви:
Не суждено душе уставшей,
В разлуке быстро одичавшей,
Твою звезду во тьме ночной
Смотреть над яркою луной…
В армии всё больше писал частушки на гауптвахте:
Ах, эта армия –
Два серых здания.
«Пойдёшь в дисбат! « –
Сказал комбат…
В дивизионе доведённые до отчаяния «салаги»  устроили «дембелям» из западной украины октябрьский  «переворот». «Дембеля» ночевали на улице.
А я выпью на «губе»
И станцую польку:
Передал бутылку мне
Корешок мой Колька!
От дисбата спас подполковник Драган. Очень похож был на Брежнева.
А комбат, когда я уходил на «дембель», сказал: «Нельзя же так, на всё бросаться с топором…».
Да, нельзя было. Я понял, что надо было учиться, чтоб никто тобою не помыкал. Но надо было вступать в комсомол. Стали спрашивать какую-то ерунду про Ленина. Почему, дескать, да в каком году попал в ссылку. Я ответил:
– В 17-м.
– И почему?
– Потому что в 18-м он не мог справиться со своими ссыльными…
– Почему не мог?
– Потому что тех стало много…
– А почему?
– Потому что Ленин в 17-м не попал в тюрьму…
– ??
В общем, в комсомол меня приняли не за мои  ответы, за которые самого могли посадить в тюрьму, а за то, что я предварительно поставил бутылку.
А потом и в Луганский пединститут приняли на истфак. Это ещё потому, что дядя Костя, мой авторитетный родственник, (начальник Луганской тюрьмы, у которого были связи с местными чиновниками), кое-что кое-кому проставил и, кажется, по одной из легенд крутанул с кем-то роман.
В институте я писал девушкам стихи и акростихи, два из которых помню до сих пор:
Твои взоры – вся весна,
Афродита группы «А»,
Несказанно нежная
Яблонька вешняя…
Но Таня-яблонька мне изменила. У нас с ней был странный  роман любящих сердец. Я её любил  за измену, а она меня «суслика» за красоту… Смешно.
Тю, разлука ты разлука окаянная!
А любовь моя к Татьяне постоянная.
Не забыть её вовек, не перемелется,
Я носитель вечной раны, аж не верится…
Ай, агония.
Но больше, мне кажется, удавались стихи из двух строф, «студенческие дистрофики». Например, эти:

На семинаре
Подальше, под стеною:
На двух местах по трое
Сидят и ждут Егорова
Учащиеся головы.

«Пришёл, увидел»… посчитал,
Сам спрашивал, сам отвечал…
Его кандидатуру
Возьмут в аспирантуру…

В молодости   подражал ещё и великому мастеру весомого революционного слова  Владимиру Маяковскому.

Утопист
Ты такой же
дубино головый,
Хоть вбивали
программно в тебя
Изучаемые основы
Опредмеченного бытия...

Ты такой же,
хоть знания сила,
Но не быть
Ясно главым борцом,
Ты такой же
Безумно унылый
С ощетинившимся лицом.

И не жди
от судьбы утешения:
Не приемлет сознанье твоё
Ваше вечно
живое учение,
Наше вечно живое враньё.

А теперь твой
учебник – утопия.
И его сохранить суждено:
Плоскостопая философия
Растоптала тебя давно.

Но     всё же меня больше  привлекала  лёгкость и выразительность    народной частушки.

Паутина
Важный кандидат наук,
Пучеглазый гуру
Уцепился, как паук
За свою трибуну.

Всё плетёт день ото дня
Серу паутину,
Грозно смотрит на меня,
Выгнул в дугу спину.

А я мухой залетел,
Шевелю ногами,
Кабы он меня не съел,
Лакомясь мозгами!
  Такие  стихи я в различных вариантах  отсылал, будучи студентом, в сатирический журнал «Крокодил». Однако  «крокодил» советской сатиры   заглатывал мои «чебурашкины» изыскания.  Переделал  того же «паука», кандидата наук, в поэта-паука…  «Чужие рифмы,  словно мух, он ловит тот   поэт-паук…»
            Плагиат, он, как  был характерен для  «советских» времён, так и остался  характерен для «демокрадических». И, видимо, долго ещё будет характерен. Публикуют ведь не тех, кто умеет писать, а кто имеет деньги и связи …
Предутренний туман
Над Волгой проплывает,
На небе догорает
Полночная звезда.
А штурман не спешит,
А штурман понимает,
Что с девушкою я
Прощаюсь навсегда…

Наверно, в поэзии, как на фронте: должны быть неизвестные поэты. Иначе фронт бы не удержался. Ведь это не ново, что войну выигрывают неизвестные герои…

Из деревни
(Голос неизвестного поэта)

Любить свой город надоело:
Держава на своём стоит,
Голодная она гудела,
А сытая вовсю вопит.

Нет, мне милее деревушка,
Глоток воды из родника,
Чтоб хлеба чёрного горбушка,
А к ней, чтоб кружка молока.

Чтобы я мог ручей послушать,
Чтобы щенок из рук лакал,
Чтоб дым костра прочистил душу,
И чтоб в суку топор торчал.

Чтоб по неписанному праву
По сытой шее поперёк,
Чтоб вопль, да чтоб на всю державу
Для тех, кто жрёт не свой кусок!

Это стихи из глубокого  «застоя».  Да кто только теперь не пользуется ими: «Чтобы, чтобы, чтобы… всё было хорошо». Хорошо поют, но долго. Чтобы  чужое было твоим «хорошим», много ума не нужно. Только не будет  «хорошо» ни в твоей душе, ни в  душах слушающих, или читающих тебя, такого засранца…

 «Витязь на распутье»
Студент истфака   Степан Подкова, как-то на спор с директором луганского музея им. Александра Пархоменко  написал об этом  герое Гражданской войны  стихи «Витязь революции».
В книгах и кинохрониках,
В памяти нашей жив он:
Жизнь Александра Пархоменко
Сказкой назвал Ворошилов.
Его богатырская сила,
Сила его клинка
Врагов на повал разила,
Аж, до седла разрубила
Пилсудского «вояка»! …
Получив за свои стихи «приз» от директора, Подкова решил опубликовать  «витязя» в местной газете «Правде Будёного».
Зав отделом поэзии Бэла Лазаревна Бланк, прочитав  стихи, сказала: «Вроде,   ничего… Вы  не бездарны. Только  стихи  не зрелые.  Вы молоды,   дерзайте,  может, что и  получится. Учись, студент», – сказала с улыбкой Бэла Лазоревна, блеснув золочёными оправами  очков. 
Ну, Степан и учился. Однажды  взял «Правду Буденого», а на первой полосе - «Лыцарь народных былын» -  заголовок стихотворения, которое заканчивались весьма зрело: «…коммунист Украины, прославлэный сын, голова выконкому Котэнко Васыль». А внизу имя да фамилия непрошенного  «соавтора» –  Лазарь  Бланк.
 Вот такой «витязь на распутье» оказался. До сих пор те  «лазари»  «убивают наповал» микробы в унитазах своих  блистательных реклам …

Моя учёба в институте уныло увенчалась строфой  о  вранье  в стихотворении «Утопист»…
В институте у меня был друг донской казак. Он изучал Гегеля. Он ушёл с первого курса.
А на третьем я  познакомился с казаком Владиславом Родиным. Друзья его звали Влад. Влад организовал  кружок «Абракадабра». Вечерами  они штудировали идеи «Римского клуба», (идеи Печеи), масонскую науку, пока Влада не вызвали в «кантору». Его пожурили, предупредили и отпустили. А что ещё могли сделать за масонскую апологетику в «министерстве  любви» – по выражению Джорджа Орруэла –  эти коммуноиды, если сами порою, того, не осознавая, являлись частью масонского ордена, закамуфлированной его формой? Да ничего.
Влад, конечно, не понимал на какую мельницу, совершенствуясь в программах «Римского клуба»,   собирался   лить  воду. Но по духу он  был боец, и однажды встрял по-настоящему, зацепив в своём выступлении на общем факультетском собрании институтскую партийную верхушку   за взяточничество и кумовство. И всё бы ничего, сошло бы по партийной линии выговором. Но зацепил институтского прохиндея, старшекурсника Мясоедова,  которого партбюро изо всех сил тащило в партию, и родственники которого служили в «канторе». Да, положив на трибуну свой  партбилет,  отказался от  компартии,  и написал  в «комсомолку» заметку о беззакониях   партийной верхушки в Луганском «храме наук».  В «комсомолке» же  заметку, к удивлению,   пропечатали под  предлогом того, что в Луганском пединституте завелась несознательная партийная прослойка в среде преподавателей...
Его начали травить. Но повода для исключения из ВУЗа  прилежного студента долго не находилось, пока уборщица по простоте душевной, не замахнулась на Влада, как на «врага» и «антисоветчика» шваброй.  В общем, выставили «за хулиганку»...
И теперь,  (в годы украинской «незалежнисти») эта «швабра» общественного мнения замахивается на него, но уже, как на «москальского прихвостня», поскольку «Римским  клубом» он давно не интересуется, а напротив,  старается всех его членов и поклонников вывести на чистую воду...
Как-то мы ездили в Черноземье на шабашку. В селе Сотниково Липецкой области чистили совхозные крытые овчарни. Выбрасывали  вилами навоз   на центральный проход. А за ворота его выгребал  мех лопатой бульдозера вечно пьяный бульдозерист. Однажды, сдавая назад,  он гусеницей бульдозера сильно ударил  в бетонную стену на выходе, и вывернул наружу   две плиты. Верхняя плита едва держалась под перекрытием.
А моё внимание в тот момент  привлёк   в загоне напротив овчарни сивый жеребец в серых яблоках. Красивый был жеребец, резвый.  Его держали в совхозе для скачек. Он возбужденно ржал и махал распущенной  гривой,  бросаясь на кобыл.  Вдруг он резко повернул в мою сторону, и, перепрыгнув через загон,  поскакал в крутом галопе вдоль  овчарни. Смотрю:  Влад держит лом в руках, упираясь одним концом в плиту,    другим – в мех лопату бульдозера. Бульдозерист дает вперёд помаленьку…
- Стой! - крикнул я Владу.
Влад опустил лом.
- Ты чего?
- Ну, как чего? Плита-то могильной может стать для тебя!
Мы  взяли бревно, и осторожно с помощью  мех лопаты бульдозера задвинули плиту на место.
Помню,  отдыхали  в стогу сена, и молча, смотрели на звёзды. Влад писал  повесть «НЛО». Я –   «Андрееву неделю». Но мы хорошо выпивали в перерывах между  работой,  и потому в итоге у нас из двух повестей получился всего лишь рассказ под характерным названием «Неожиданный день из жизни Заначкина». Попахивал он диссидентщиной, и, видимо, потому мне пришла в голову дерзкая мысль посвятить его вермонтскому отшельнику Александру Солженицыну.  О нём  мне пришли   такие строки:
«Белка»
И тебе не повезло,
Неземной красе:
Надоело ремесло
В «Красном колесе»*.

«Красное колесо» – произведение Александра Солженицына
Но Влад меня отговорил работать  над посвящением Солженицыну,  сказав, что лучше мы этот рассказ напечатаем в «Чёрном квадрате», (самиздатовский журнал тогда в 89-ом  издавали   с таким названием  в Луганске), а Солженицын пусть ещё подождёт. «Мы сами тут, как отшельники во внутренней эмиграции, нам тяжелее, поэтому пусть Солженицын посвящает свои рассказы нам и нашему журналу. Ты ж выбрал время кропать над  посвящением. Как тот изобретатель  Лавуазье из Франции.  Франция  в огне революции, в крови  «ночи длинных ножей», а Лавуазье изобретает непонятно что,  вечный двигатель… Опустись на землю, Степан, пиши   статьи для журнала»… Я вынужден был согласиться с его железной логикой.
Но с «Чёрным квадратом» у нас не получилось. Вышли только три номера. Влад хотел его видеть только общественно-публицистическим. Я был против, и решил издавать журнал «Бомж» иль  лучше бы «Юго-восток», только, чтоб   художественно-публицистический был. Я  полагал, что  сильные стихи, как и рассказы воздействуют на сознание читателей куда больше, нежели статьи.
Но время самиздата ушло. Теперь уже  надо было платить немалые деньги за регистрацию издания.
В Луганске всё спокойно. Всё схвачено. Всё у них... А кто же ещё будет колобродить на митингах и демонстрациях? Поскольку те, кто выступал за свободу откупа перспективной части госимущества в личное пользование, сегодня  спокойно переваривает всё, что заглотили.
Мою тётку, экспедитора Луганского тепловозостроительного завода «Ор» уволили     за то, что не послушалась шефа, «списавшего» на откуп новый качественный тепловоз. А подала на шефа в Верховный суд  украины. Её же  за… тунеядство в тюрягу посадили …
Предлог  обычный для  неугодного в   «застойные» времена. Уволят ни за что,  а через пару месяцев  привлекут за тунеядство. Хотя  полным ходом уже шла перестройка. И всё же на год посадили. А потом …  удавили  верёвкой в подъезде своего  дома: слишком глубоко копнула.
Вот она себя считала истинной демократкой. Я не знаю, что есть истинный демократ, а что не истинный, но то, что на шее нашего народа всё туже затягивают удавку какой-то демократии, знаю точно, вижу в явь! Кто с удавкой не согласен – «враг»! Москаль, сепаратист-экстремист, яструб-янучар,  фашист-чернорубашечник». Иль поновей – российский шовинист,  и всё под общим эпитетом – российский… 
Выходит и я шовинист, хотя выступал, и дальше, мне кажется, буду выступать против всех, потому что все они сидят на суку власти,  и как мартышка в грузинском переложении   баснописца крутят очком туда-сюда, туда-сюда!
А я шовинист. Я  этого достоин...
 За годы нынешнего махолетья я понял лишь, что в шовинизме могут обвинить любого русского, кто выступит в защиту своего народа от еврейской или украинской «дэмо или дерьмо…крадии». А к эпитету российский «припаяют» ещё украинофоба или антисемита. Хотя никакой ты не украинофоб, не антисемит, не антигрузин, не антиармянин, и даже не античукча, (что  характерно  для той  же семиты с их анекдотическими выпадами на чукчей), на новой тогда  волне выступлений  кавээнщиков-одесситов. В конце 90-тых явилась ещё одна волна «гениального» одессита Михаила Жванецкого с  вечно чужой жвачкой  приморского юмора. Что-то, вроде, получалось у Жванецкого, когда  подпрыгивал  у микрофона, читая с листков бумаг свои  юморески  под аплодисменты  да хохоток за кадром.  Или, когда кланялся на обочине трассы проезжавшим в иномарках крутым. Снимал перед ними шляпу... Ах, как круто, какой публичный флирт! Ах, гений! Ах, «Жван» ! Да это же второй Гоголь!.. Кто  ещё додумается до такого флирта?
 Что  касается  «флирта», так он уже был в рассказе о Заначкине, напечатанном  в «Черном квадрате», когда о журнале заговорили в бывшем Союзе, благодаря поэту Андрею Вознесенскому, отозвавшемся  в 89-ом о «Чёрном квадрате» в «литературке», как о новом литературном веянии.
В рассказе рабочий  Заначкин после работы бродил по улицам города, размышляя о чужой жизни, навязанной ему парт аппаратчиками, которых   он каждое утро видит в   чёрных «Волгах». А на остановке  пьяный рабочий, правда, без шляпы, грозит  кулаком, «кому-то  в пустоту…»
Вот с этого кульминационного момента рассказа,  обукраденного, кому не лень, и начался  взлёт «второго Гоголя»…
В тексте прочтёшь,  такая бездарность. Мысли короткие, как у Буратино. Стиль  рубленный, какой  был  у Подковы и Родина в  рассказе о Заначкине. Это  из-за недостатка литературного опыта. У Жванецкого   это из-за отсутствия таланта.
В застойные времена  «второго Гоголя» в упор не замечали профессиональные литераторы. Феномен Жванецкого состоит в умении  под шумок аплодисментов и смеха, неизвестно от кого,  намекнуть  о чём-то потустороннем, не обидном для  правительства. А по существу  ни о чём,  игра слов, и только.
И всё бы хорошо, и  не надо  лишний раз смущать  критикой  правительство.  Лучше уж отвлечь внимание  общественности от главного. От     крадущих дэмо - вездесущей воровской семиты.
И чем только не отвлекали, как сегодня «жидовино вирусом».   И сообщениями об НЛО, и  о каких-то громадных крысах, величиной с немецких овчарок, пугавших метростроевцев   Москвы...
В тоже время крысы теневой экономики разбазаривали  гражданскую и военную промышленность Союза, и, лишив втихаря  финансовых сбережений граждан Союза.
Критика же в их  крысиный адрес всегда  приходила  с опозданием. Хоть от гениального Жванецкого, хоть от героического Жириновского, хоть от хитроумных  Невзорова и Михалкова с их вечной полуправдой  недосказанности. 
А правда    Подковы не  слышна. Да и поезд его, мне кажется,     ушёл, поскольку, согласно, ныне принятым «демократическим» поправкам в конституцию России, на него заведут уголовное дело за оскорбление достоинств известных  псевдо творческих лиц. Как будто у них есть то достоинство…
 «Вот с этим вопросом надо разобраться, а не с оскорблениями. Я готов в народном суде доказать, что нет у  них никакого достоинства, потому и заслужили оскорбления за  недостойное псевдо творчество. А скорбь, она очищает душу недостойного человека…»
Так  вот и писал Подкова,
Странствующий рыцарь слова.   
Я бы сказал, с открытым забралом рыцарь.
«Когда  перестройка подошла к своему логическому концу, в Луганске, как раз, можно сказать, вполне ко времени, образовалась первая демократическая ячейка – «Комитет поддержки перестройки». Его возглавил преподаватель философии Козовский, который Родина хорошо знал, но побаивался, поскольку было, похоже, что Влад умнее его раз в пятнадцать. Козовский,  возглавляя комитет, поддерживал только свой авторитет. А тех же шахтёров, когда начались забастовки, не поддержал... Наверно потому, что у шахтёров были крепкие руки. Они ведь сразу к нему пошли.
А кто их знает тех шахтёров, что у них там, на уме. Посадят в клеть, и поминай, как звали…
Козовский теперь поддерживает «Рух». А там крепких рук не хватает, (некому его от туда  выгнать, старого беса.) Вот ищет себе приключений на старости лет. Родина почему-то упорно называет «представителем номенклатуры», потому что Влад... работает на кирпичном заводе составителем вагонов, «башмачником». Это редкая профессия и прибыльная. Он кирпич подаёт для местного начальства, чтоб они строили свои виллы. Или продаваёт его за границу за валюту, (шутка). А Козовский торгует старыми книжками по философии, а те никому не нужны. Козовский на Влада: «Москаль!» А тот на него: «Масон!». Чёрт знает что... Разве что помирятся, если  Козовский  начнёт брать кирпич на строительство дачи...
Может, «Рух» не всегда будет в таком загоне неопределённости, и придёт  к власти. Они ведь тоже начнут брать кирпич на строительство нового мира со старыми обёртками типа «Красный бугай» или «Красный конь», который,  к тому «сивому мерину», (что  за «ближним бугром»), никакого отношения не имеет. Просто  сивый мерин и сивый мерин. Какой ещё у мерина можно  искать смысл, кроме того, что он сивый?
Козовский ещё хочет, чтоб у него было много денег, и чтоб его любили женщины за то, что он украинский националист??
На самом деле националист он не только никудышный, поскольку у «трэзубцю» нэ хватает  мочи, но вовсе и не украинский, и о том уси зналы...
А самое интересное состоит в том, что луганские женщины не любят украинских националистов не потому, что они не украинские, а потому, что у них не деньги, а   «махолетные фантики» с изображением машущей крыльями Лыбеди.  Про яку кляти «москали» казалы щэ до потопу дэржавного судна, (що та туалэтна папэра жувава, нэ згодна до прызначэння...)»
Не любят украинских националистов луганские женщины и сегодня, поскольку по   вине  «незалежных» идёт война в Донбассе.
Эти «махолетные заметки» я  писал ещё в первый год «незалежнисти»   на родной земле, под Луганском. Сидел в сторожке, как Диоген в бочке, охраняя пустые совхозные цистерны, где ещё недавно   было горючее для тракторов и комбайнов.  Где росли   на орошаемых землях, как в поле одуванчики, огурцы и капуста, морковь и помидоры, и стоили копейки…
«И вот  поля опустели, поросли «синяком и желтухой» – бурьяном «незалежнисти»...
За окном звучит траурная мелодия. Но всё чаще моих земляков   хоронят без неё,  (не за что похоронить), что, видимо, тоже включается в арсенал объявленных «незалежными»  (загалюнолюдськых та нацiональных цiннiстiй...)
Да вы просто нелюди, у которых нет ни чего человеческого за душой, элементарных нравственных  принципов,   вы просто псы!»
Траурная процессия перестройки от «застоя» к «независимости» украины с целью «освобождения» коренного населения от родных земель была задумана задолго до «пятнистого» и его «великого» пархатого предшественника Бланка-Ульянова.
Перестройка уходит корнями в эпоху петровских реформ. Коренится в доверчивом отношении русского народа к царю батюшке, к его православному правительству. В  искреннем желании помочь ближним.     И помочь разобраться правительству  по чести и по совести с нуждами народа, чтоб повернуть ход истории в лучшую сторону. Вот только этим качеством, доверчивостью  русского народа пользуется  далеко не русское по духу  правительство, принимая доброту   за простоватость или  слабость ума…
«А теперь уж все поумнели, некого послать куда подальше», - шутит Прокопьевич.
«Как-то, я сады охранял  с Владом под Луганском. С нами был пёс по кличке Вайт. Пёс был среди других собак, вроде клоуна. Однажды сели мы с другом ужинать, и вдруг Вайт даёт знать, что в саду кто-то появился. Обычно, этим не отличался. На то у нас была другая собака с верхним нюхом. А тут собаки поверили  Вайту и пошли за ним. И мы туда ж... В саду – ни души. Вайтовой тоже. Возвращаются – ужина нет.  Вайт облизывается...
К чему я всё  это рассказываю? Да к тому, что хитрость –  отличительный признак ума  не только у собак, но  у политиков, порой, единственный…
Раз по Луганску прошёл слух, что фашисты откуда-то появились. Будут праздновать в кафе День рождения фюрера. Переполох. Закрыли кафе. И рестораны в придачу. Милиция перекрыла улицу Советскую. Молодёжь вооружилась цепями и пошла к библиотеке Горького. Я видел, как у Дома книги вышагивал бывший истфаковец Мясоедов. Он раздавал приказания и посылал своих орлов  к библиотеке. А по мегафону чей-то тревожный голос всё волновался:  «Кто видел фашиста? Кто же видел фашиста, подойдите!»...
Я хотел сказать, что фашисты ушли – пришли коммунисты, но Влад  не советовал.
Но как же так! Фашистов проводили из Украины пол века назад, а коммунисты не уходили. А чего приходить, если не уходили? А чего уходить, если настоящие коммунисты вообще никогда не приходили… А, если настоящие не приходили,  зачем тогда приходить настоящим фашистам?
Настоящий – это же, на стоящий, на чём-то стоящий!»
Степан, в общем, был за то, чтоб всё было настоящим, все настоящими, наивно верил, что всё  должно быть по чести  по совести. Чтоб коммунисты за одну махолётную ночь не перемахивали в антикоммунистов, а демократы за двадцать минут трансляции очередного указа не становились тут же цепными псами  произвола и беззакония.
Тогда и путаницы в мозгах меньше было бы…
«А сколько ещё есть людей, которые в чём-то на своём стоят! 
Мой бывший сокурсник, археолог Николай Тарасенко однажды уехал в Латинскую Америку. Там сделал археологическое открытие, но вскоре вернулся на родную Луганщину, в  село Палиёво. Построил на горе над излучиной речки Мечетной, (притока Каменки), хижину, и засел за китайскую философию. Начал  строить из камня дикаря, (вырубленном  в каменном карьере  Палеёво),   храм объединённых религий: христианской, мусульманской и буддийской – всех своих…
Ты веришь в святое чудо,
Твой путь на Восток неспроста:
От Магомета и Будды
К вере в Святого Христа.
Но православные даже слышать об этом не хотят. Грех, дескать, смертный отрекание от Христа!
«Мусульманин с винегретом духовного обновления, – сказал  знакомый батюшка, о. Михаил из деревни Павловка. - Грешно нам, православным находиться в одном храме с  вахобистами-извергами, буддистами-фокусниками,   и католиками-педофилами… Ох, грешно», – и покачал батюшка головою.
Николай  со временем и отказался от этой объединительной идеи экуминизма.
Теперь  храм  только  своих святых: православных, к тому же, непьющих, и соблюдающих пожизненный  пост  вегетарианцев. А католиков сдуло с горы ветром перемен. Буддистов – тоже. Приходят  только мусульмане.
Николай  говорит: «Повадились нехристи буддисты рыбу удить в Мечётной,  коноплю курят, вина всякие пьют, жаб  на закуску стали ловить, кузнечиков, ящерок, желтобрюхов...  Энергия «ци»! «Янь-инь». Гниль этакая! Разбегутся они у меня, как ящерки зелёные. На «хвост» наступлю – и «голова» сбежит этого Майкла «аватара». Храм огня он, видите ли,  построил – тягу к преисподней…»
 Копнув землю, унавоженную  конём «Дончаком», атаман палиевского юрта, генерал   Николай Иванович Тарасенко подумал: «А чем, собственно недоволен  «аватар»? Подумаешь, обиделся. Я его не выгонял,  сам ушёл...»
За столь  крутой нрав да симпатию к восточным религиям   Николая Ивановича прозвали православные  «Мусульманином», а местные  курдянки «Ибрагимом».
Когда генерал Тарасенко пресекает границу с Россией на своём военном «Джипе» с начальником штаба палиевского Юрта подполковником Андриану Решту, (позывной «Казбич»), таможенники, сложив почтительно руки  «барханчиком»,  приветствуют боевых казаков: «Салам, алейкум!» -  «Алейкум, а салам!», - весело отвечает «Казбич», помахивая из «Джипа» пятернёй.
Раньше, до войны с «укрофашистами»  к Николаю Ивановичу ходили   «украинские стрельцы». Они в вопросах религии мало что понимают. Им лишь бы что, только чтоб под их жовто-блакытным прапором. «Стрельцы» агитировали  Мыколу,  щоб  розмовляв на рiднiй мовi,  носив чэрвонi шаровары, та подцыпыв шаблюку до пояса. А до храма встромыв дэсь iхнёго трэзубця... Но Николай в который раз не соглашался:  «Не гневите Бога.  Трезуб языческий,  от Нептуна. Нацелен на святую Троицу. Поэтому – вон с горы!  А то  я вам морды понабиваю. Или будем драться на мечах…» Тогда стрiльцi казалы: «Хай жывэ та процвiтае  Мыкола Тарасэнко!, и чэмчыкувалы, тобишь шли дальше у свое   майбутне, (що мае буты колысь).
Иногда, бывало, грозились,  вернуться,  на танках…
 Иногда  я прихожу.   Читаю  Николаю  свои убогие вирши. Чаще не читаю, когда у него паломники. Не то, чтобы лень, а так… В общем, сами понимаете. Я только чинно пью чай, заваренный по-китайски.  Ух, чай! Подумаешь, порой, напившись «серебряных игл»:  «Пари, сокол! Чтоб ты ещё написал, если б не эта гора,  не   чай такой, напиток всех святых?»
Набираюсь сил на скалистой горе, качаясь гирями, обливаюсь у  Мечётки  студёной водой из ведра, (по системе Иванова),    ем  салат из одуванчиков с оливками итальянского посола, и еду в Луганск. Но не для того, конечно, чтоб сразиться в решающей схватке с каким-нибудь врагом украинской нации, вроде москаля-шовиниста, а чтоб схватить мертвой хваткой за пейсы, (ой, простите, кажется, не то сказал!), за фалды сюртука хоть какого, завалящего спонсора для своей, кажется, уже удавшейся книжки. Но спонсоры, ау! Где вы?   Нэмае спонсюрив… А коль увижу, да коль допустят до своего тела державного, пожмут руку и говорят: «Руки у тебя крепкие, накачался. Вот сам себе и поддерживай!», – и коленом под зад. Я, конечно же, пытаюсь увернуться, мысленно говорю им на их приморском языке: «Шоб я так жил!», – и бегу  жалиться на знакомую гору к генералу каменного карьера, «палеевскому сталкеру», как называл его луганский корреспондент Пётр Шевченко, убитый бандитами-камерсантами за журналистское расследование

Межгалактический мой друг,
Налей мне чаю:
В век хаотический хапуг
Живу, как знаю.

Но «караван» мой всё идёт,
Они дождутся:
Собаки лаяли, а кот
Лизал из блюдца…
А неопознанный летающий махолёт по-прежнему парил в небе, хороводя с такими же ново-цветными иль старо-цветными собратьями, но парашютисты под ним, мне показалось, вовсе  не жаждали встречи с такой родной, как принято величать её землёй-матушкой. Больно могло ударить…
И не понятно: то ли снова они хотели назад в махолёт, (впрочем, не было ещё такого, чтоб парашютист возвратился на борт), то ли сама невозмутимая махолётность этой громаднейшей части Евразийского континента не хотела уже никого принимать обратно…
Махолёт продолжал падение и не падал. Не хотелось ему, видно, падать… И у кого только  поворачивался язык осуждать его за такое?
Местные давно к этому  привыкли, а приезжие всё удивляются…
Чего удивляться?
НЛО-2
Однажды утром,
когда ничего и нигде не стало,
и только таинственно появлялись
и исчезали куда-то неопознанные летающие
тарелки, я вышел из  метро на Старый Арбат,
и увидел закусочную «Макдональдс»…
На этом явлении, (уже, вероятно, всеми опознанном), и произошёл  окончательный махолётный облом. И хотя аппарат ещё исполнил в московском небе  заманчивую петлю Зюганова, вошёл и вышел из штопора, похожего на штопор Руцкого... Но всё же  рухнул  недалеко от «Макдональдса», на углу которого я читал  любителям  чисбургеров свои убогие вирши, мечтая издать, кажется, не самую удачную книжку «Чёртово колесо», и где стояли вырезанные из твердой фанеры президенты, с которыми можно было, как с истинными демократами сфотографироваться в обнимку…

Неожиданный  день из жизни Заначкина 
Знаю. До мельчайших подробностей знаю. Сегодня… завтра… послезавтра, после послезавтра - как будто всё  уже  пережил  кто-то, поносил, и оставил мне. Чужое и поношенное оно неловко сидит  на мне, словно пальто из соседской комиссионки.
Каждое утро я подолгу стою у окна, курю сигареты «Дымок», в углу за шторкой зеленеет пустое донышко «Золотой осени», а впереди за окном - знакомая  надпись: « Комиссионные товары».
Там работает  продавщицей моя знакомая девушка  Лиза. Она мечтает выйти замуж. Нужно поискать большого любителя приключений, чтоб мечта у неё сбылась, но Лиза утверждает, что ей нужен самостоятельный непьющий мужчина или лейтенант милиции…
Бывают, конечно, неожиданности. Сегодня, например, решили  провести субботник. А в прошлую субботу  был выходной.
 Нудно моросит октябрьский дождь. По стеклу  сползают бурые, словно дождевые черви, полоски раскисшей пыли.
За окном неслышно проплывают трамваи.  Они похожи на огромных прозрачных рыб. Забирая остывающих под дождём пассажиров, трамваи двигаются дальше.
Я смотрю  на часы, надеваю это серое  пальто в  полоску, и выхожу на улицу.
У подъезда метёт  асфальтовые дорожки старый  дворник Корнеич. Он   смотрит  куда-то вперёд водянистыми  очами, и метёт-метёт, шаркая вслед за метлой истоптанными  ботинками-«кирзачами». За ним семенит собачка, вся облезлая и худая, как рыжая шапка на дворнике.
– Привет, Корнеич.
– Привет, Сеня, похмелился?
– Да, похмелился: у меня «Золотая осень» каждое утро дежурит на подоконнике, чтоб не «сгореть».
Старик смеётся, попыхивая папироской, держа её в своих коричневых от никотина,  будто деревянных зубах.
– Видать, ты долго жить будешь, раз «золотую» употребляешь? От неё такой запах «золотой», как от моей шавки.
– Да, долго, старик, что  ворон на свалке.
– Эт, тебя понесло на ворона. Гляди, шоб в «воронок»  не сгребли да у «кутузку»  не отправили, без сваво оклада останешься…
 Старик смеётся, тряся  подбородком, а я иду к остановке, чтоб уехать на работу.
Работа у меня, в общем-то, современная – переключаю кнопки на шлифовальном круге: зелёная-чёрная, чёрная-красная и наоборот – все так же последовательно, как у светофора на переходе.
Движется суетный людской поток: модные зонтики, сверкающие ботинки, сосредоточенные серьёзные лица – всё ускользает в какой-то своей, неизвестной мне жизни. Лица бывают сосредоточены так, что, кажется, их обладатели опаздывают на   чрезвычайно важное собрание.
Самые важные едут в чёрных  «Волгах». Они смотрят только вперёд, увозя куда-то  свои строгие, будто отполированные вниманием лбы. Наверно, тоже живут чужой жизнью, только выбирают её по вкусу, как   пальто в коммерческих. А за шторкой у них, верно,  стоит коньяк с красивой надписью «Золотой коготь».
Когда я был маленьким, всегда задавал нелепые вопросы. Например, почему кошки и собаки по телевизору разговаривают, а в жизни нет. Или, зачем взрослые пьют невкусное и горькое вино. Теперь, конечно, другие вопросы, но я задаю их самому себе.
Жернова заводских проходных хлопотливо разделяют нахлынувший поток рабочих.  Стоит войти  в эту монотонную колею с зелёной, черной и красной кнопками, как в голову  начинает лезть всякий вздор. Я задаю себе вопросы, которые давно бы следовало забыть. Например, зачем мне эта работа: шлифуешь-шлифуешь болванки, а они, невостребованные, ржавеют потом  на заводском дворе. Говорят, перепроизводство...
В раздевалке за столом у окна сидит, глядя  весёлыми  посоловелыми глазками,  дежурный слесарь Подколесин. Его тучная, вросшая в плечи голова кажется без шеи. Он     кивает мне   на бутылку «Бормотухи» у ноги.
– Похмелишься, Сень?
– Не откажусь.
Подколесин поднимает   «фугас» «яблучного», и наливает    в алюминиевую кружку.
- Наше винище, бормотуха  брежневской передышки. Попомним мы ещё Леонида Ильича. Я  ему медаль из бронзы отолью. Шлифанёшь её  Сень?
-  Шлифану. Пью за Лёню.
– А мне? – спрашивает, поднимая со скамьи напротив, припухлую  физиономию с заросшей головой  длинными до плеч русыми  космами его ученик Лёха Горностаев.
– Тебе не положено, ты план не выполняешь, - шутит Подколесин.
– Да ладно те,  налей, - хмурится Горностаев.
– Ты же «яблучного»  не пьёшь?
– Да уже пью, всё пью, что горит,  кроме солярки.
– «Бормотуха» не горит. Эт тебе не динатурат «голубой огонёк», и не тормозная жидкость «бурая роза»,  -  смеётся Подколесин.
К его шуткам привыкли, как-то  сразу, с того дня, как     он  в цехе появился.  Теперь  уж и  не представить без Подколесина ни  цеха,  ни раздевалки, ни курилки.   Он, будто  воздух у нас.
-    Во, ученичёк, - смеётся Подколесин. – В прошлом месяце выпил средство от пота. 
– Ну, и как? – спрашиваю.
– С тех пор не потею, – шутит Лёха.
Я переодеваюсь, и не спеша, словно во сне следую к своему рабочему месту. Над головой  висит какой-то призыв с большим восклицательным знаком. «Даёшь!…»  Чего-то там. Нажимаю кнопку – включается бешеное вращение шлифовального круга.  И  думаю: «А не пойти ли мне по коммерческой линии, как мой бывший  бригадир «Коля-Мухомор». Всё зовёт меня  на пруды  побраконьерничать на  лодке. А я ведь  с детства мечтал стать матросом. Мне нравилась матроска, бескозырка и кортик морского офицера. Но не переносил качки, как  бес церковных молитв.  К тому же  у меня  рано   проявилась редкая аномалия к восприятию красного и зелёного цветов. Я их не то что плохо стал различать, как  обыкновенный дальтоник, а временами   путаю. Зелёными, порой, кажутся звёздочки у октябрят, галстуки у пионеров, а листья на деревьях по весне  порозовеют вдруг. И наоборот:  розовые цветы абрикос  на Камброде   изумрудно блистают в мае…
Недоразумений, конечно, хватало и хватает  из-за этой аномалии. Раз на День  пионерии зелёным пламенем вспыхнул костер. Я спросил рядом стоявшую девчонку: «Гля, а чё он зелёный?» – « Кто?» – «Костёр» – «Сам ты зелёный». Глядь:  а у неё   галстук тоже зеленый…
В общем, надо было   как-то  ориентироваться  в такой цветовой гамме.  И с возрастом,  когда аномалия  проявлялась всё чаще и чаще, пришлось   ориентироваться  вопреки своему восприятию: на красное говорить зелёное, и, наоборот – на зелёное, красное.
Когда подъезжал  на такси к перекрёстку, то останавливался  на зелёный,   мне казалось,  свет светофора, полагая, что на самом деле он красный. И наоборот,  ехал на «красный».
 «Феномен», - шутил  глазник, подписывая мой обходной  лист на работу в таксопарк, куда я устроился,  благодаря дяде Костяну, (начальнику городской тюрьмы, у которого были большие связи с местными чиновниками).
Но когда поехал  и в самом деле, на красный, полагая, что он зелёный, и  совершил аварию, (к счастью без жертв),   меня с работы уволили.
«Дурак ты, а не феномен», - сказал мне глазник. И, не  смотря на огромное  дядино влияние  в городе,    встал на смерть: ему ведь отвечать, если что…
Получалось, что не только матросом и шофёром я не могу быть, но даже  простым водителем кобылы.  Оставалось одно: передвигаться  только на своих двоих. И пошёл я на них, прямо-прямо  на завод.  По протекции того же   дяди Костяна меня  определили в цех шлифовальщиком. Здесь мне аномалия   не угрожает. Если, порой,  перепутаю кнопки: зелёную с красной,  ничего страшного. Станок либо не заведётся, либо не отключится сразу.
Сегодня у нас «короткий день», потом проведут собрание. Придёт Стадник, наш цеховой  комсорг и обязательно меня предупредит.
Сколько их было в моей жизни собраний: очередных, внеочередных, торжественных и  неторжественных, и просто для галочки...
 Лучше б у меня было столько женщин.
Помню, принимали в пионеры, а я  во все глаза  смотрел  на свою вожатую: «Что же у неё там такое выпирает под красным галстуком?»
Как-то  разбирали персональные дела, и  решил  заступиться за своего приятеля. Он побил одного негодяя за то, что тот у малышей отбирал «пятаки» на пирожки. Стал говорить, что приятель мой честный и порядочный пионер,  а  вожатая говорит: «Вас водой не разольёшь. Вот только одно мне не понять, зачем вы заглядываете в щели душевых, когда  там моются девочки?»
Были ещё собрания. Самые – интересные  я видел в кино. Там ораторы стреляли из револьверов и рвали на груди свои рубахи-косоворотки. А я думал, что тоже стану коммунистом…
Я в детстве часто спорил. В общем-то, из-за пустяка злился, и,  брызгаясь слюной, доказывал какую-то свою правду. За это наставники меня, обычно,  ставили меня в угол, или ставили  двойки по поведению. А я не понимал за что, плакал…
Я тогда не знал, что будет наперёд. Каждый день приносил нечаянную радость. То вдруг купят  игрушку: заводную, с лампочками. Она пахнёт  краской, и закрутит колёсиками на резиновом ходу. А то нарядят в новенький костюмчик и отправят в кино: что ни день – неожиданный поворот судьбы.
Не всегда, правда, «поворот» удачно заканчивался. Бывало, играешь со старшими в футбол, и вдруг: бац! –  кто-то ударит  мячом в затылок. Всякое бывало.
Помню,  учили рисовать коня. Учитель изображал его на доске мелом. Я сидел, и старательно перерисовывал. Учитель    говорит мне: «Твой конь горбат. Надо  рисовать ему изогнутый круп, чтоб он резвый был».
Я нарисовал резвого.  «Во, – говорит учитель, – эт, что надо. Такого коня, если раскрасить маслом,   можно показать  на выставке в Доме пионеров».
Я обрадовался, и давай красить своего коня  красной  масляной краской. Подрисовал возле него кое-кого,  и назвал  картину маслом, как  Петров-Водкин: «Купание красного коня...». Его купала в пруду  девушка, без ничего, в одной только будёновке. А, чтоб  не обвинили  в плагиате, к названию картины добавил: «Купание красного коня  под солнцем» А конь вдруг позеленел, обрёл  оттенок незрелого яблока. Я назвал   картину «Купание зелёного коня при луне». Но все сказали, что не зелёного, а красного, под цвет египетского апельсина. И не при луне, а под солнцем,  как апельсин.
Ну,  красного, так красного. Понёс я  коня на выставку. А туда меня не впустили: кто-то сказал, чтоб коней без всадников не выставлять, и я ушёл. А коня  они  всё равно взяли под копирку, кто-то подрисовал к нему всадника в папахе, и получил за это грамоту. А я остался «безграмотным». И «безлошадным». Вернее, сам, как конь. 
Мало-помалу из меня  конь и получался.
Трудно сказать, когда она наступила эта моя чужая жизнь. В детстве была  своя. В детстве я пил газировку и катался в парке на велосипеде. А к фонтану приходила девочка. Она дразнила лохматого белого пса и пускала на воду свой голубой мяч.
Помню, разогнал  «Орлёнок», и во весь дух помчался  по тропе газона к той девочке у фонтана. Вдруг – камень. Я  не успел повернуть руль,  наскочил на него  передним колесом – меня   скувыркнуло от  удара о камень, и шлёпнуло животом на газон,  руки  досадно уткнулись в зелёную щетину травы. «Орлёнок» валялся на траве, всё ещё вращая над камнем передним колесом с  никелированным, блистающим на солнце, но чуток вогнутым. Залаял пёс,  девочка убежала к  своей бабушке на лавочку.
  Досаде не было конца. Я посмотрел на камень: «Кто же его сюда подбросил этот  серый дикарь?» …
Надсадно урчит нутро шлифовального круга. В нагретом  воздухе с запахом  масла «Автола» робко прорываются голоса знакомых. «Все на собрание! Все на собрание!» – раздаётся взвизгивающий голос  Стадника, вышедшего из «Красного уголка».  Стоп! - нажимаю  кнопку, – ненасытное нутро   недовольно умолкает, выбрасывая напоследок  сноп раскалённой металлической крошки. Скрываюсь в лабиринте цеховых переходов, дальше – широкий пролёт к раздевалке. Стоп! – из двери высовывается знакомая фигура-палка, и пара чёрных пристальных глаз, словно дула револьверов, нацелена в пролёт. Это Шкурдюк,  профорг наш. Поворачиваю назад – за спиной раздаётся знакомый жестяной голос: «Стоять!»
Меня всегда поражала эта однообразная гамма звуков. Чтобы Шкурдюк ни сказал: собрание, перерыв, девушки, весна… – всё,  будто палкой по забору.
Интересно, кто у него жена? Такая же жердь с  безбровым лицом, а может и полненькая блондинка. Жизнь любит сводить контрасты.
Шкурдюк принимает бамбуковое положение, предупреждает меня в последний раз, и, полон достоинства, двигается на собрание, покачивая  своей широкой  атлетической спиной  в белом мохеровом свитере.  Стою. Куда же идти дальше...
На улице опять моросит дождь,  шелестит по металлическим крышам заводских складов.  За проходной рыночная  площадь   с знакомым «чудищем-идолищем» - черной чугунной головой  Ленина на постаменте. Бюст коммунизма
Перекрёсток: с металлическим шелестом скользят троллейбусы, урчит крутолобый «Икарус», с бешеным ревом по сигналу светофора срывается свора автомобилей.
У обочины стоит милиционер в плаще с капюшоном, со свистком в зубах,  помахивая регулировочным жезлом.
Некогда. Всем некогда: быстроногие девчонки столпились у киоска с модной одеждой, упитанные кавалеры штурмуют троллейбус, отталкивая локтями дам - падает на асфальт чья-то авоська с хлебом и молоком, и звук от разбитого стекла отвлекает на мгновение внимание  прохожих – некогда.
Какой-то молодой человек, ускоряясь, вбегает в мужскую «уборную», а там в зловонном, пропитанном режущим глаза газом  хлора, все     места  заняты:  сгорбились на корточках мужики, что куры на насесте. Он матерится,   забегает в женскую уборную. «Давай, паренёк, заходи, - с улыбкой приглашает его какая-то старуха, - сделаешь всё аккуратненько».  Он, выпучив очи, выбегает на улицу, и, завернув за угол уборной,  справляет нужду в кустах.
«Сти-и-и-и-й!» – имитируя звук тормозных барабанов, кричит  вслед уходящему «Икарусу» спешащая колхозница с корзинами в руках. Водитель посмотрел в зеркало, и прибавил газу – некогда.
В очереди за рыбой суетятся старики и старухи. Какой-то верзила, подняв над головой  сумку, пробивается к прилавку без очереди.
– Я рабочий! – разворачивая грудь колесом, заявляет он возмутившейся толпе-очереди.
– А я – инвалид труда! – визгливо протестует подбежавший к нему  старик, пугливо косясь на верзилу.– Без совести вы, молодой человек, без ума и  чести!
И бегают по сторонам его укоризненные, свирепые, но пугливые глазки.
Верзила улыбается.
– Тебя, папаша в очередях, видать,   инвалидом сделали?
Стоп – на противоположной стороне улицы нервно засуетился народ. «Москвич» бежевого цвета неловко уткнулся в бордюр. На асфальте валяется искорёженный бампер. Переднее колесо намертво зажато искалеченным крылом, стеклом усыпан капот и сиденья. У открытой дверцы стоит   мужчина в разорванной «ветровке»,  и ветер свободно треплет его седые волосы. Милиции не видно, вероятно, во всем уже разобрались.
Я  смотрю на мигающие светляки   стоп-сигналов машин, обхожу по кругу  стальную спицу уличного фонаря, и рассеяно двигаюсь дальше.
Каждый вечер я бес цели брожу по городу, курю сигареты «Дымок», и всё чего-то жду-жду, как  будто   великую неожиданность…
Остановка. Она почти пуста. Только что ушедший трамвай увёз пассажиров. В самом углу на лавочке вольготно дремлет пьяный, пусти изо рта длинную слюну на  воротник зелёного  полупальто «Москвичка». Его, поросшее щетиной лицо, выглядит запущенным и грязным. Ему блаженствовать до первой милицейской дежурной машины. Повернувшись, к пьяному спиной, стоят лейтенант с девушкой. Они  изучают наклеенные на столб объявления. Дождь как будто бы перестал, но усилился ветер.  Кружат на ветру потемневшие от заводской копоти  листья, падая на асфальт и в  лужи. Подходит трамвай, подавая звонок. Пьяный проснулся,  пытается встать, но соскользнув  каблуками,  с грохотом возвращается на лавочку. Из кармана его «москвички» выпадает  банка рыбной консервы, и катиться под лавочку. Он  наморщив нос, что-то бормочит. Пара холодных закисших глаз блуждающе смотрит на меня, на лейтенанта, на девушку.
– Черви, мокрые черви – злобно хрипит пьяный.
Он снова  пытается встать,  хватаясь рукой  за воздух, словно за чью-то воображаемую руку, но  шумно пятится на лавочку, оставляя под неё соскочивший с ноги туфель.
Когда трамвай покинул остановку, он уже  стоял на ногах. Придерживаясь, за железобетонный штык фонаря,    навязчиво обращался к прохожим, и долго грозил кому-то в пустоту…
Сегодня… завтра… послезавтра  – как будто  в старом, чёрно-белом кино, виденном и перевиданном...
У порога пивной  на тускло освещённом асфальте лежит серая тощая собака. Положив морду на передние лапы,   тоскливо смотрит на прохожих. Мерцают зелёные огоньки глаз, а бывают ракурсы, глядя с которых  глаза вспыхивают, будто зелёные лампы светофоров.  Вероятно, эта собака  больна,  её  жизнь безнадёжно заявляет о себе    зелёными вспышками  очей. Так лучина, перед тем, как угаснуть, напоследок, ярко вспыхивает
 Я захожу в пивную, и снова вижу знакомые, приютившиеся за столами и стойками  багровые физиономии,  пьющие пиво и  водку с   килечкой  на закуску.    Захмелевшие,  порой, в «дым» очи. Точно собрали на тарелках хамсу, а глаза, вроде бы   смотрят, замечая что-то очень важное...
В воздухе парит сизая  пелена сигаретного  и папиросного дыма. По  стенам,  отсыревших от  влаги и  людских испарений, сползают зеленовато-грязные струйки побелки.    Слышна ругань,  удары кулаками по столу,   по    физиономии  собутыльника.
– А, Сеня?! – угадываю   голос   бывшего   бригадира  «Коли-Мухомора».
Его синюшная, недобритая  физиономия  широко улыбается щербатым ртом с дымящейся папиросой.  На лоб   надвинута чёрная, широкополая шляпа.   
– Гляди,  Сень, какого чёрта я засолил, –   Он       поднимает за жабры увесистого  леща. - Возьми под него пивка. А у меня самогонка из Камброда, сливянка така, шо ноги от неё сами двигаются.
«Мухомор»   солит  рыбу в своём загородном  флигеле. Скупает её на прудах рыбхоза у браконьеров,  и везёт на  «Запорожце»  в  ту «засолочную».   Реализует её  здесь состоятельным покупателям через уборщицу «Синеглазку».
Я её знаю давно. Она раньше  работала на заводе прачкой. Сексуальная ведьма. Стихи про любовь писала, часто  с синяком под глазом  ходила.
Помню,  снял её за два пузыря «бормотухи», и поехали мы к «Мухомору» на пруды.  Она, как увидела нового мужчину, обрадовалась несказанно: «Какой Вы интересный. А вы, наверно, рыбак? А давайте ка я  Вам уху сварю?» И давай варить над примусом   уху  браконьерам, подбрасывая в   кастрюлю  «перчик» да  «укропчик»:  «Ах, как хорошо пахнет! Ах,   «Мухомор», ах мужчина! Всё поглядывала  на его вентерь  с «дефецитной вкуснятинкой». Хотела  с ним пойти проверить другие вентеря в камышах, но старшой их, браконьер   «Павлик-рыбий глаз»  сказал: «Нельзя с бабой,  можете на рыбнадзор напороться!»
 Ну, и  «Мухомор» один пошёл.
А   «Синеглазку»  я повёл за куст ракиты. Она,  заголяясь,  захохотала: «Ну, ты нахал. Ну, ты нахал!...»
Когда «Мухомор»   вернулся,  мы продолжили своё дело, а он бродил по берегу,  печально глядя на луну: «Ушла, чертовка... »
В полночь  Коля  отвёз нас в свой загородный флигель. Там,  в его прихожей всё    заставлено посудой с потемневшей от влаги солью, из  которой торчали краснопёрые  плавники и  рыбьи хвосты. На полу    корыто с  живой   рыбой в воде,  плавающей  на боках.  Рядом стояли эмалированные тазы, накрытые деревянными кругами, из-под которых виднелись рыбьи хвосты и головы. А серые  камни, уложенные  сверху, служили гнётом для выпускающих свой сок рыб.
«Мухомор»  взял из корыта ещё живого, глотающего воздух голавля, и стал ему заталкивать  соль через пасть вовнутрь железным штырём. Голавль отчаянно бился хвостом, но  Коля    крепко зажал его между колен,  и вскоре набитое солью тело вместе с другими рыбами  попало под гнёт. Голавль оказался сверху, и голова его выглядывала из-под деревянного круга; а глаз, налитый кровью, казалось, смотрел на меня: то пристально, то блуждающе, как будто он осознал всю безысходность, а теперь просто решил осмотреться вокруг…
А я, глядя на него, думал: «Эх, жизнь рыбья, засоленная в тазу под прессом, будто  наша,  заидеологизированная,  «советская» …
Но кто же с нами советуется в том «тазу»?  «ТАСС»  сообщил», и  сообщил. И слушайтесь да повинуйтесь.  Пейте  «бормотуху», сколь  душе   угодно,  милиция вас бережёт. 
Мы тогда пили водку у «Мухомора»,  много было водки. Хорошая водка.   Да дорогая.  Самогон, он, хоть и не дорогой, а всё же  домашнее производство. Но водка, что надо.
 Синеглазка аж побагровела,  глазки её хищно сверкали при виде   изобилия этого краснопёрого дефицита, она стала похожа на голодную щуку. «Ай, «Мухомор!»  «Ай,  мужчинка!»
Я, помню,  вышел  во двор по нужде. Ко мне  подбежал кот  «Гусар», такой жирный, полосатый. Он тёрся у моих ног, плавно обнимая их  упругим хвостом, пока    стоял по нужде.  Но, когда высунулась   во двор старуха семидесяти лет, мать «Мухомора»,  кот виновато  убежал к её ногам. А старуха долго ещё косилась на меня, брезгливо свесив свою посиневшую губу: «Ходют тут всякие…»
Когда я вернулся в комнату, «Синеглазка»  сидела на лежавшем на тахте Коле, сладко закатив свои глазки. Я, как голавль, зажатый для потребления соли,  вытаращился на её задницу, похожую на две луны.  Кровь, разбавленная водкой, бросилась мне  в голову.
– Ану, слазь с «Мухомора»!
– Уйди, нахал!-  отмахнулась «Синеглазка»
 Я схватил её за руку.
– Ты чего?! –  захрипел «Мухомор», наморщив свой  синюшный шнобель.
Ну, и  началось. Он напирал, будто вепрь во время брачного гона. Но я  «шлифонул»  ему  в «шнобель», и  Коля, сморщился, что трёхсот годовалая черепаха, и   грохнулся на пол,  уткнувшись головой в таз с рыбой. «Э-э, чёрт! – орал Коля. Старуха, всунулась  в двери комнаты,  и в ужасе    схватилась за голову.  «Синеглазка» выбежала во двор «Люди, помогите, убивают!». Прибежали соседи: «Что тут у вас?» – «Перестройка», – ответил «Мухомор»,  утирая нос. А безразличный ко всему «Гусар» грыз хребет выскочившей из-под гнёта воблы.
 Мы потом помирились. Мало ли чего по пьянке не бывает. Вон, водитель «Москвича» сегодня трезв был, и то залетел в историю. Как вспомнишь, такой   беспомощный.  Казалось, ничему бы     не удивился. Появись у него в ту минуту даже хвост,  и не ужаснулся б,     а только поджал  его, скрывая от посторонних глаз.
- Давай за нас, - говорит Коля,   поднимая  гранёный двухсот граммовый стакан сливянки. - За тех, кто на пруду,   на снегу, на льду,  в воде в любую погоду. За  свободу  предпринимателя.
- За  тебя, корефан, – говорю, выпивая четвёртый стакан сливянки,  и, закусив её сногсшибательную  жирным куском леща с икрой.
- Всё выпили? – спрашивает подошедшая к нам   «Синеглазка».
Я обнимаю её за бёдра.
Ух,  светлозадка!
- Уйди, нахал, - говорит она, когда  беру её  за «ниже пояса».
- Ухожу. Валю  в свою «берлогу».  Гуляйте, кореша.
У порога пивной  вытянулось   тело дохлой  собаки, словно стальное полотно косы под луной – вот она смерть.
Иду дальше.  Тусклый свет фонарей едва освещает  дорогу, но у меня теперь свои  «фонарики», «прожектора». Мир играет радужным цветом, словно в  американском широкоформатном  кино.
Вот идёт, волнующе покачивая широкими бёдрами, какая-то  «бикса» в сиреневом кримпленовом пальто.
– Бикса, стоп!
Ушла. Чертовка.
Отдыхаю. Останавливаюсь у столба в Парке первого мая. Штормит    меня чего-то. Иногда  вижу на лицах прохожих улыбки. Иногда не вижу…
Иду, плююсь…
А это Дворец культуры строителей – громоздкое здание с колонами грязно-зелёного цвета, с фигурами рабочего и колхозницы наверху. Рабочий в рубашке и широких штанах указывает куда-то за горизонт. Колхозница в коротком платье пугливо прижимает к груди охапку пшеничных колосьев и смотрит на устремлённую вперёд руку.
Стоп! – кто-то потянул   за воротник.  От винта!
Поворачиваюсь: а   это лейтенант милиции. На лице – улыбка…
Еду.  Урчит, шурша колёсами, по мокрому асфальту юркий «воронок». Лейтенант устало таращится на прохожих. В густых сумерках проплывают трамваи-рыбы. Спешат  куда-то пешеходы. Мигает свет фонарей светофора: зеленый-жёлтый, жёлтый-красный… И, кажется, ни конца ни края  не будет в этом замкнутом круге. Когда же  выключат  это виденное перевиданное кино...
Да, я знаю всё наперед. И завтра всё повторится снова. Всё тот же Шкурдюк будет загонять меня на собрание. Всё тот же пьяный будет лежать на остановке. А в пивной встретят те же «Мухомор» и «Синеглазка».
 На этом я хотел закончить рассказ, но вдруг услышал голос  свыше: «Если это «кино» кто-нибудь выключит,  наступит крушение всего мира. Неожиданность тем и хороша, что она не поддаётся анализу. Анализ есть конец света. Поэтому давайте лучше не анализировать, а жить по-человечески, любить друг друга. В малом человеческом однообразии заложено столько всего  прекрасного и глубокого, что хватит на жизнь любого человека от президента до дворника. А  рассуждения о неожиданностях в этом мире не имеют никакого смысла. Что произошло, то  произошло…»
Надеюсь, прочитавшие меня не осудят, что   не сообщил им  ничего нового – всё старо, как мир, который, я, видимо,   так и не  понял…

В море людских сомнений

В море людских сомнений всегда появляются штурманы грядущего кораблекрушения, буревестники-провокаторы,    Это нужно для обновления миросозерцания: более утонченного эгоизма власть предержащим,  прозрения уцелевшим, и опоздавшим занять своё  место под солнцем. Кто не утонул,  тот опоздал нагреть себе место на берегу. Не место греет человека, а на поверку – человек   место.
«История, к сожалению, нас ничему не учит», - как сказал кто-то. История – дама капризная. Она не терпит смутных сравнений, а требует к себе ясных и неповторимых комплиментов, рыцарей точности и неординарных политических решений.
Вообразите себе тот же дважды осаждённый Белый дом  в Москве и устоявший при этом? Смутно   представляется.
Хотя чаяния  тех восставших  в октябре 93-го сегодня частично удовлетворяются  в России.  Проворовавшихся  губернаторов  и бизнесменов с неограниченными «общечеловеческими ценностями», вложенными в общеевропейские обшоры,   привлекают к уголовной ответственности…
  А тогда, в 93-ем это было не то, что невозможно, но просто немыслимо.
«Шайбу-Шайбу!» – орали безалаберные горло хваты  танкисту, заряжающему в ствол по приказу Черномырдина очередной снаряд вакуумной смерти для укрывшихся демонстрантов в  доме…
Ещё  недавно на планете был один Белый дом. Тут стало два. Один на западное полушарие. Другой – на восточное. Как полушария мозга.  Одно отвечает за рациональное, другое – за образное мышление. Так вот. Второе-то всё штурмуют-штурмуют...
Как штурм осаждённой Русской Белой Гвардии…
Назвали б уж Русская Ла Монеда.
Белый дом мужественно защищали неизвестные герои,   бойцы из Приднестровья, двадцать человек из которых,  не пожелали сдаться. А, повязав на головы чёрные ленты,  собрали  оружие у  сдавшихся на  милость   победителей  с  кормила власти, и  поднялись  в «стакан» Белого дома, где сражались до последнего патрона, и ещё четверо суток после капитуляции  Руцкого, были слышны их одиночные выстрелы…
Они сражались на вершине дома
За Русь святую до последнего патрона!
Русь жива, господа-оккупанты. Это последняя точка нашего соприкосновения с жизнью. На белом свете, господа.
Затишье
Когда стало ясно, что корабль, столь неподготовленного  восстания  пошёл ко дну,   в средствах массовой  информации стали усиленно лгать, умалчивая истинные причины восстания. «Нет экстремизму! Я требую  от правительства  немедленно прекратить    произвол чернорубашечников!» - стуча кулачком по столу, гневалась перед телекамерой актриса Лия Ахеджакова.
Её соплеменник, музыкальный  дирижёр Михаил Ростропович «сдирижировал»  свою «ловушку Ростроповича».  Сыграл на скрипочке  на Красной площади демонстрантам в  самый   ответственный момент восстания, когда у Белого дома над  восставшими начались расправа без свидетелей …
 Ростроповича всё же   увековечили  благодарные москвичи. В  продаже   появились фарфоровые статуэтки,  изображающие фигурку пархатого дирижёра с отбитыми руками…
А  всем казалось  «Русские идут!»  Но это только казалось. Русские пошли  в расставленные  демократами и либералами ловушки. Русских  не поддержала не только Российская армия, но и Россия  в целом.
Возле Белого дома работали  только «омоновцы» у «Расстрельной стены», и «бейтаровцы»  -  вооружённые до зубов бойцы из охраны еврейской общины. Эти «орлы» убивали из пулемётов безоружных бомжей во дворе Белого дома. Подъехав к ним на двух бронетранспортёрах,  расстреляли  бедняг почти в упор.  Им  некуда было деться в   «ловушке Руцкого».  «Буревестник» приказал  запереть перед ними двери в Белый дом… И бездомные отчаянно  бросали в озверевших от радости  победы   «бейтаровцев» булыжники, выдранные из мостовой... Сколько их было, убитых,  трупы которых вывезли за полночь на баржах по Москве реке, никто, конечно, не посчитал.  И свыше тысяче  убитых зарегистрированных граждан СНГ, в том числе    детей,  которых постреляли «иерихоновцы»…
Так победила «демокрадия». И наступило желанное для демократов и либералов затишье.

Ни звука гордого,
Ни отзвука былого,
Лишь два окна
Расстрелянного дома,
Из окон валит  чёрный дым
Под небом красно-голубым...

Затишье  было  с такой же, трагической развязкой. Вскоре, после восстания последовали аресты активных соратников и сторонников «РНЕ», которых без суда и следствия  бросали в тюрьмы, как… коммунистов-экстремистов…?
  Ритуально были   убиты «бейтаровцами»  журналисты газеты «Русский порядок», офицеры запаса Анатолий Сурский и  Дмитрий Марченко. Их тела  иуды изрезали  сионистскими знаками.  Ранен был выстрелом пистолета из проезжавшей рядом иномарки Александр Баркашов. Погиб при странных обстоятельствах, (от удара бампером грузовика), двадцатилетний соратник, поэт и художник Вадим Сазонов, автор гимна «РНЕ»  и  русской свастики: креста-солнцеворота,  вокруг которого  Вадим изобразил   русскую восьмиконечную  звезду, под которой родилась Лада…
А вот коммунистами в 93-ем у Белого дома    не пахло. Их лидер Геннадий Зюганов в срочном порядке выехал на подмосковную дачу... «Хитёр Зюганов», - сказал о нём  Александра Баркошов.
Однако  патриот-коммунист А. Проханов пытается доказать иное, что коммунисты шли вперёд.  Сообщает в своих нравственных проповедях на центральном телевидении, скрутив под  музыку за кадром, губы дудочкой,   как он  мощно ударил ногой в омоновский щит … Украдено из книги Подковы, которую полностью собиралась издать «Палея», (о чём сообщили в  газете «Завтра» в 94-ом)…  «Я этого просто так не оставлю, клянусь! – вскипел Важа.  Ударив ногой в калитку, он вышел на улицу. Солнце палящим оком неустанно следило за жизнью в городе, где, казалось, никто не думал о прошлых грехах…»  Это из цикла «Дорогами Кавказа», (рассказ  «Старые грехи»…84-й год)
Вот такая она, эта правда  Проханова. 
Впрочем, как и Зюганова, и  Руцкого…«Народ не должен безмолвствовать», - угрюмо повторял  «буревестник» революции на митинге к годовщине  Русского восстания фразу Степана Подковы из «Чёрного квадрата» …
Когда корабль  уходит ко дну,  на его борту остаётся капитан. А «капитан», этот «рыцарь без страха и упрека», (воспетый в газете «Завтра» лётчик Руцкой), ушёл с корабля  восстания  на «бал-маскарад» в Лефортово…
Такая же, «Правда» у Жириновского» в его газете с таким названием, в его репликах на телевидении. Такая же «правда»  у  Невзорова, в  «Диком поле». И «правда» у  Леонтьева в «Однако». И у  Михалкова с его фильмом «Утомлёнными солнцем 2» и голой  задницей немецкого пилота в небе…. Этот Никита, новоявленный «специалист» по украинскому вопросу   обсосал книги «Подкова» и  «За Новороссию!» …
Перечислять  эти «правды» можно до бесконечности. Но «Правда всегда одна!», - поёт Вячеслав Бутусов. Как и правда, Подковы под копытом его судьбы.
Правда, она,  как прокажённая:  стоит где-то за уголком этой жизни, и не видать, и не слыхать. Пока. Не останется  правда Подковы в былом. Она настигнет любого окололитературного прохиндея, в каком бы веке тот ни жил.
 Правда Подковы,  она будто крейсер «Варяг»: пройдёт сквозь годы среди ворюг в «тихом океане» издательской лжи, оставаясь непокорённой…

Колесо безмолвия
«Вначале было Слово». Но человеку, для того чтобы его сказать, нужно иметь мужество.  Человек не должен безмолвствовать: молчание есть признак рабства, нравственного разложения и духовной гибели. 
В безмолвии подавляющего большинства населения страны «советов» со всей жестокостью прокатилось  «Красное колесо» ленинских и сталинских репрессий.
Безмолвствовал народ и в годы хрущёвской «оттепели», когда произошла Новочеркасска трагедия: расстрел на городской площади  во время митинга   Донских казаков…
Такая же трагедия произошла и   в Луганске  в 17-ом, когда  казаков расстреляли по приказу Троцкого. Ему поверили, что  мирным путём можно совершить революцию, и казаки передали власть в городе большевикам во главе с  Ворошиловым.  Казаки работали на паровозостроительном заводе Гартмана,   и охраняли   город от революционеров, не желая кровавой бойни. Потому и поверили  Бронштейну-Троцкому, который вскоре дал приказ расстрелять луганских казаков. Таким «мирным» путём  установили «советскую» власть в Луганске, намного раньше, чем в Москве. А власть большевиков укрепил маршал Ворошилов,  отправляя оставшихся в живых казаков в Сибирь. 
Безмолвствует  народ  и сегодня в украини, когда киевская,  хазарско-бандеровская хунта  при поддержке США чинит набеги на Донбасс: налёты с воздуха, артобстрелы школ, детсадов, больниц, городских  парков…
Но человеку дано Слово: свободное Слово – вначале   всего живого и разумного на Земле.

«Зри в корень», - Козьма Прутков
По пути Козьмы Пруткова
Шёл поэт Степан  Подкова:
В поисках людского «Счастья»
К самиздату был причастен.
Не терпел он в жизни лжи,
И на рубище души,
Как бы трудно ни бывало,
Песня звёздная мерцала…

Но вот только рановато
Вышел он из самиздата.
Издан гнусный был указ
«Неформалам» в самый раз:
Уж за ту свободу слова,
Словно дойная корова
Приплати да приплати,
«А не нравиться – уйди!»
И писал Подкова в стол:
Тот шакал, а тот осёл.
Попивал себе винцо,
Кутаясь всё в пальтецо,
Брёл по улицам Камброда:
«Где она эта свобода?
А была ль свобода слова?»
Не видал её Подкова,
Как не видел молока
От рогатого быка.
Он один, а «быка» много.
Перед ним одна дорога
На Россию, на Москву:
«Разогнать, видать, тоску»…
Стёпа в детстве цирк любил.
Он свой цирк и сотворил.

На арене политического цирка
Ай, лихие «акробаты»:
Вышли братцы-демократы,
Коммунисты-скоморохи
Да пройдохи-бандерлоги.
Опа-опа-опа – на!
Выпрыгнул  сам  сатана –
Педро, главный бандерлог.
Прыг-скок, прыг-скок!
Крутанулся, и на мате
Раскорячился в шпагате.
- Кому надо патриота?
А я вота!
Клоунада,
Опа!
Во, пошла у них потеха.
Зал, аж, потрясло от смеха,
Аж, подпрыгнул потолок,
Прыг-скок-прыг-скок!...

Залетела к ним туда
Молодая поп-звезда.
Опа-опа-опа-на!
Завиляла красотою,
Как заманчивой луною.
- А давай пойдём туда?
А потом зайдём сюда?!
Тра-та-та! Тра-та-та!
Во, какая красота!
Педро выдержать не смог,
К «опе» - скок!
И уставился на «опу»,
Будто то окно в Европу.
Только «опа» пятится,
И на Педро пялится.
- Тю, головушка с ушами,
Небо  развела б ногами.
Мне бы капитала,
Дал ты, вышибало?
Педро за ухом поскрёб
И улыбчиво изрёк:
- Во, кака ты «опа»?
Капитал мой вота.
И наскрёб ногтём с ушей
Горсть накормленных им вшей…

Гребешок.
Прыг-скок, прыг-скок!
Оранжевый гребешок,
Золота головушка*,
А в пуху бородушка.
Пух-пух-пух-пух! –
Cкачет боевой петух
Трясёт головою
Пух-пух-пух-пух!
«Я за цапом нэ пiду,
Нэ здамся бэз бою!»

«Золотi головы», - сказано Ю Тимошенко в арес однопартийцев в «Батькiвщiнi»


«Ё-хо-хо» по-киевски
«Ё-хо-хо!» - на майдане столица:
Колобродит дама с  косой,
И петух боевой петушится,
Всё трясёт «золотой головой». 

«Ё-хо-хо!» - майданецкие скачут,
Им венец из оранжевых роз.
«Революция роз» уж маячит,
К ней ведёт ротокляпый барбос.

«Ё-хо-хо!» - взошли на Говерлу.
Подходящий, видать, им момент.
Закосил под Христа, наверно,
Точно с кляпом во рту президент.

«Ё-хо-хо!» - в платье белом под шалью
Задаёт трепака господин,
Заливаясь шальной «тралью-валью»,
(Соловэйко такый одын).


«Ё-хо-хо» - так  всё было мило!
Точно крылья росли за спиной:
И её роковое «любило»,
И «дырявчатый» с ней роковой.
 
«Ё-хо-хо!» - (за козачу долю)
Проскакал с булавою артист.*
Ух, свирепо махал булавою,
А почётный у нас пацифист… 

«Ё-хо-хо!» - зачем это надо?
Словно курам оно на смех,
А ведётся людское стадо
С ориентацией на успех.

*Киноартист Михаил Голубович, почётный гражданин города Луганска...

«Ё-хо-хо» под куполом цирка
«Ё-хо-хо!» - на воздушном шаре,
Что оранжевый мандарин,
Ты забудь о своей печали,
Съешь мороженого, кретин.

«Ё-хо-хо!» - какая  услада,
Ух, и дама в рекламе такой!
И какого ж рожна ещё  надо
С отмороженной головой?

Ё-хо-хо!» - улётное   дело,
Только что-то ты сник совсем:
«Ё-хо-хо» то осточертело,
И мороженого не съел!

Цирк на воде
Отдыхает  Боря
У синего моря.
С ним подруга неплоха,
На носу сидит блоха.
А в стране бузит чечня –
Во, какая вам фигня!

А на море-океане
Боря плавал на банане,
И Наина на челне
По лазоревой волне,
Чубайс на катамаране.

И ты плавал на бревне
С автоматом на ремне
По реке по Тереку,
Чтоб пробиться к берегу,
Когда воевал в Чечне…

Каюк коммунизма
Плавал я на каюке
«Вечного учения»,
Будто рыба на крюке,
Одни помрачения:

Как войду в водоворот,
Ныряю по глотку.
Каюк выдумали тот,
Когда пили водку

На Разливе в шалаше
Бухарин и Ленин,
Оттого в моей душе
Завелось сомнение.

Не пойму я ни хрена,
Что за философия?
Плоскодонная она,
Сплошная утопия.

И, как был дубоголов,
Так и остаюся:
От «бухаринских» основ
Я, видать, сопьюся.

Каюком в шутку донские казаки называют плоскодонную деревянную лодку, которая на воде зачастую переворачивается.

Поэзы пессимиста
Уходят наши дни,
Убогие они.
Не стало жить, нам веселей
На старом кладбище идей.
На что такая перестройка,
Гробов уж сколько...

По одёжке
Ряженою перестройка
Представлялась нам,
и только:
А под нею вата
Да кинжал на брата…

Кореш
Прощай, общага, кореша-заброды,
Гуляю до последнего гроша,
Вали домой, глотнувшая свободы,
Вовсю помолодевшая душа.

Я испытал возможность перестройки
На шкуре собственной,
и на больничной койке,
Где средство для души заведено,
Так выпьем же забытое вино!

«Гуляй, шальная, императрица!» Гуляй-то  гуляй, только ж вы не обсасывайте...

«Ток-шоу» – что это?
«Ток-шоу» – это первые ласточки капитализма под крышей у демократии!
«Ток-шоу» – это последние из ушедших из логова КПСС!
«Ток-шоу» – это сокрушительный огонь по «волкам»тоталитаризма!
«Ток-шоу!» – это белый патронташ ласково  открытых  позднеровских зубов!
«Ток-шоу» – это вечный вопрос: «А где же вы были раньше, зубы белые?»

В Америке, разумеется. Я там не был, а то б и оттуда послал вам  поэзу…
А вы думаете, в Америке печатают русских? Да чёрта с два! Проверено.  И близко не подпустят к издательствам и редакциям, если не будем обливать грязью своё Отечество, «морду Москвы», как выразилась Чертушенко  морда бесовская.
Как-то,  в «застойные» времена в среде творческой молодёжи прошёл слух, что у «Озера надежды», (под Москвой) живёт   инакомыслящий бес, объявивший «советскому» правительству протест за то, что   те  не позволяют ему выезжать в Израиль более одного раза в год...
Ну, объявил и объявил, мало ли кто,  чего не объявлял? На днях вон  Русскую революцию объявил   эмигрант в Европе.
Молодёжь  заинтересовалась  «инакомыслящим».  Им же интересно знать, что там за мысли крамольные  роятся в его голове рогатой. А мысли беса тройные потёмки. 
Стали ходить к нему на озеро.  Ну, и я сходил. Показал бесу свои стихи. «Красиво видишь мир, брат, - сказал бес. - Можешь спасти свою душу».  «Бесобрат» похлопал меня по плечу, сказав: «Окей!». Но, цокнув языком,  поскакал   с тетрадью моих стихов,   виляя хвостом, и, цокая, копытами по прибрежному голышу  куда-то  за горизонт навстречу рыжему закатному солнцу...
Я его застал однажды в московском цирке на Цветном бульваре. Бес готовился к выходу на  авторский вечер,    в гримёрной  перед зеркалом накладывал на свою  физиономию, («иконописную», как выразилась одна  бесовка из его круга), румяна и белила.  «Ты зачем стихи украл, бес?» - спросил я его. А он смотрит куда-то в сторону, хлопая своими  мутными очами, и, казалось, не замечает меня. Я  взял  его за рога. «Иконопись» безобразно  искривилась, словно проявила, как  на ладони,  чьи-то оборванные судьбы.  «Отпусти», - сказал бес. Я и «отпустил» его об угол шкафа в гримёрной.
В Израиле теперь  у  Мёртвого моря живёт. Пейсики свои крутит.  Украл, бес, стихи! Взять бы тебя за рога, да об угол  твоей усадьбы, чтоб не клеветал на матушку Россию.

 «Лавуреат»
Как-то в Москве на Красной площади я встретил  человека с плакатом в руке: «Горбачёва к суду!». Мы познакомились и разговорились. Оказывается, он   судился уже с «пятнистым»  за плагиат. Он автор трудов по перестройке экономики Союза, кандидат  экономических наук.  Учёного «зачинатель судьбоносного сдвига» «поблагодарил» за труды, похлопывая по плечу: «Круто поворачиваем», - сказал  первый и последний президент Союза. Якобы, главный застрельщик перестройки. Сдаётся, только, что вовсе   не застрельщик, а так, банкетная шестёрка  в Минеральных водах, где его давно приметили  в высоких правительственных кругах Союза и США. Он даже фотографировался рядом с Брежневым и Андроповым, а потом с каким-то  американским клоуном … 
 Но вовсе   не такую  перестройку надеялся осуществить  в Союзе   учёному. А такую, как в Китае: без приключений, без «Продовольственной программы», «Сухого закона» и     боевых действий. Потому-то и упрятали его по указанию «пятнистого»  в «психушку», чтоб заодно и  не конкурировал, как кандидат на  Нобелевскую премию…
Учёный  же оказался «крепким орешком», (коренной сибиряк). Вышел из «психушки» в полном здравии, и подал на «пятнистого»   в суд.
А судьи кто? Ну, пожурили «Сергеича» за аморальный проступок, предупредив  устным порицанием: «Уволок, Сергеич, чей-то труд,  ну, и уволок. «Победителей не судят».    И дело с концом.
Оно и неудивительно. Если первое лицо в государстве  замечено на болоте плагиата, то, что же  ждать  от   холуёв    «лавуреата шнобелевской премии»?
Кстати,  кто-то  ж  заехал ему в «шнобель», когда  «лавуреат» в окружении  избирателей, в Омске   снова  боло…тировался на призедента. Не тот ли    сибиряк?
На всякого чёрта найдется   кузнец Вакула…

Июльский пикник в Тропарёво
Здесь, в тенистых аллеях прохлада,
Благодать стоит, что в раю.
А ты выпей, сколь тебе надо,
И приляг на землю свою.

До свиданья, Москва, до свидания.
Наскитался ты за год сполна.
Проводить на другие скитания
Вышла хмуро над лесом луна.

Как всегда, ты во всём сомневался,
В чём-то прав бывал, иногда.
Иногда глубоко заблуждался,
И виновен ты был всегда.

Только правы были евреи:
«И не крали твои стихи!»
На чужом они в чём-то «мудгее»,
Глубже взгляд у них во грехи.

На рекламные, глядя затеи,
Понял смысл ты этих «миров»:
«Богом избранные» прохиндеи
Крутят миром чужих стихов.

Ради той сатанинской забавы
Шибко скачут на теле Земли.
Но затеи у них кровавы,
Покорить они нас пришли…

  Что ж, поднимется сила не малая,
  Лихо силушка русская прёт,
  Разнесёт их пикник у мангала,
  А таджик всё с утра уберёт.

Будь же скатертью им дорога:
Заунывной своей  кагалой
Уберутся прочь, ради Бога,
Этот город  с Русской душой!


Утро в вагоне
Ночь уходила,  возвратив свободу:
Вокзал и выход на пустой перрон,
За мной сержант  бежит по переходу,
Но покидает станцию вагон.

Всё позади, лишь полотно дороги,
Свободной строчкой мечется судьба.
И девушка сидит, поджала ноги,
Невинна, но пуглива, как раба.

Нам эту встречу радостно венчает
За окнами серебреный рассвет,
И проводник привычно предлагает
Надорванный сиреневый билет.

Как хорошо, как несказанно мудро:
Твоих волос божественная меть.
Наверно ты решилась в это утро
Российского бродягу пожалеть.

Не знаем наперёд, что будет с нами
В лихой, безудержной, надорванной судьбе.
Какими синими и грустными глазами
Напомнила свобода о себе…

Вечернее
Уж вечер наступил,
Пора добраться к дому.
Винца бы пригубил
И подоил корову.

Вечерняя заря
Зашлась на небосводе.
А всё же ты не зря
Остался на свободе…


Времена любви из жизни Степана Прокопьевича,
(или свет, который хотели украсть «богом избранные»)

В один из майских лунных вечеров  Степан  Прокопьевич прогуливался среди аллей городского парка, и  что-то про себя бормотал…

Майское полнолуние
Неторопливая весна,
Она приходит к нам с годами,
И светит полная луна,
Небесной розой расцвела,
Мерцая звездными шипами.

Так свет большой любви, храня,
И через  годы  неизбежны,
Так упоительно мятежны
Две тайны Вашего огня,
Горят пленительные бездны…

Конечно, ж и   вечера в России могли  быть упоительны, когда  много выпито  вина под хруст французской булки в  канун октябрьского переворота…
 Кстати, как вам хруст раздираемой  крысиной кожи  в  лапах того же кота  из рассказа Подковы? Булка, ведь так  не хрустнет…

Незабытый причал
Ранней летнею порою
Возле набережных скал
Я оставил  за кормою
Этот старенький  причал:


В дымке белого тумана,
В свете утренней зари
Фонарей ночных тюльпаны
Догорали  фонари.

А на берегу туманном,
Для меня всегда желанном,
Словно моря бирюза
Милые  её глаза.

А на берегу туманном
Для меня всегда желанном
В нежных аластях зари,
Как тюльпаны фонари.

Вся планета голубая
Светлой нежности полна,
Где ждала меня родная,
Как цветок она  нежна.

Как давно же это было
У причала под луной:
Отражение светила
Бирюзовою волной.

Где судьбы моей начало
Набирало полный ход,
Там  давным-давно отчалил
Рано-рано теплоход.

А на берегу туманном,
Для меня всегда желанном,
В нежных аластях зари
Догорали  фонари…

А на берегу туманном,
Для меня всегда желанном,
Словно моря бирюза,
Милые  её глаза.

И зачем мне это  море,
Словно незабытый сон,
Если я с судьбою   в споре
Был, как в море  Робинзон.

Где теперь-то наше лето
Под волшебною луной
С тихим отражением света
Такой ласковой волной…

А на берегу туманном,
Для меня всегда желанном,
Словно моря бирюза,
Милые  её глаза.

И зовёт, не умокая,
Эта память голубая,
Это море-бирюза,
Эти милые глаза…


Княжна осени Отговорила роща золотая                Сергей Есенин
Осень золотая,
Княжна разодета,
Залатаю рубище,
И пойду по свету.

Где за далью-дали,
Рябиновый цвет,
Светлый взлёт печали,
Свет былых побед.

Где живет такая –
Осени княжна
Северного края,
Как луна одна.

Годы пролетели
Клином журавлей,
За семью ветрами
Зов к любви  моей.

Где   ты, золотая,
Знаю, что ждала.
Примешь ли, не знаю
Божьего посла?

А за далью-дали,
Да бескрайний свет,
Светлый взлёт печали
И былых побед.

Я на белом свете
Аластей рябин
Хоть такой не встретил,
Но и не забыл.

Залатаю рубище,
Мне и горя нет,
Даже Всемогущий
Обошёл весь свет.

Да за всё ведь спросит
Грешного меня:
Вспламенилась осень
В позолоте дня…

Ожидания снега «Зимы ждала-ждала природа,
Снег выпал только в январе»
Унылая была  картина А. Пушкин
На полотне у Декабря:
Не отбелённою холстиной
Предстала Матушка земля.
Как будто выкрали белила,
И подложили угольки.
А над землёй луна тосклива,
Заговорила от тоски:

«Ты где, художник вдохновенный,
С неповторимым мастерством
Укрой же землю непременно
Необозримо бело-бело
Искристым снежным серебром,
И Новогодний праздник шире,
И возникает милый смех,
Когда сверкает в этом мире
Тот долгожданный чистый снег»

Так  выйди ж  к нашему народу,
Хотя бы раз под Новый год,
И сотвори свою погоду,
Любезную, чтоб всем.» И вот:

Над серой каменной стеною
Бледнеет хмурый серп луны,
А дед Мороз идёт с братвою,
Элитой городской тюрьмы.

«Пущай светлей, добрей и ширя
Наступя праздник Новый год,
И чтобы в праздничнай квартире
Звучал желаннай мне фокстрот!»

Дед спрятал где-то под луною
Сюрприз для матушки Зимы,
И подошёл к нему с братвою,
Открыв ворота из тюрьмы,
Достал сюрприз и омрачился,
Сказав: «Эх, мать вашу яти!»
Пустив слезу, перекрестился,
И крикнул вдаль: «Мети! Мети!»
Махал, что посохом метлою
Под свист и выхлоп конфетти.
И помело большой пургою
«Мети-мети-мети-мети!...»

«Зима! Гребите снег лопатой,
Но знайте, что теперь на вас
Глаз метя Пэдра хамоватай,
Ох лютай-лютай дикобраз!

Давно метё своей пургою
Дырявай Пэдра из тюрьмы.
Пойдё на вас, видать, войною
Ужо он с будущей весны.

Готовьтесь же. На белом свете
Жить надо мудро, господа.
А вы доверчивы, что дети:
Не верьте «пэдрам» никогда!
Нельзя читать «Бульвар» Гордона,
Смотреть рекламу Колбасье,
И слушать песни на «Шансоне»
От жидовина Дэ Блюдье…

Смотри на мир добрей и шире,
Налей игристого вина,
Пущай пройдё оно по жиле,
Зажги фокстрот в своёй квартире,
И празднуй, братец, опа – на!»

Русская весна
Хороша наша весна
Майскими ночами:
В хороводе звёзд луна,
И танцует с нами!

Я поверю в чудеса,
В тайну поднебесья:
Посмотрю в твои глаза,
А глаза, как песня!


Синеокая княжна
Луганского края,
Ай, идёт плясать луна,
Золотом сияя!

Предаваясь при луне
Озорной свободе,
И не думал о войне
Я в родном Камброде.

А над церковью сиял
Крест животворящий,
И желанье загадал
В жизни настоящей.

Исходила благодать,
Исходила свыше.
Да пришлось повоевать:
Дал наказ Всевышний.

За родную строну,
За тебя, родная,
Еду в танке. На ходу,
По врагу стреляю!*

А средь звезд луна взошла,
Как роза с шипами:
До чего же хороша,
Победа за нами!

*На шоссе у посёлка Хрящеватое танковый расчёт и пехотное отделение ЛНР остановили продвижение подразделений ВСУ на подступах к Луганску,  и  ценой своих  жизней, спасли  товарищей от неминуемой гибели в  неравном сражении с укро фашистами…

Частушки от ополченца
Тимофея Изварина
Вот стою на костыле
Возле магазина.
Поднесла паёк и  мне
Продавщица Зина

И сказал я ей: «Постой,
Моя, дорогая,
Крыши нет над головой,
Сплю позадь сарая».

Отвечает мне: «Постой,
Милый мой попутчик.
И на что ты мне такой,
Колченогий пупсик?»

Приглянулся командир.
Красотой виляя,
С ним ушла, а я запил
Позади сарая.

На резиновом ходу
Едет пушка наша.
Как в 17-ом году
«Заварилась каша».

Ну, за что вам воевать,
Посудите сами?
Эх, бандеровская рать,
Головы с рогами!

Это наша здесь земля,
А не украина,
Убирайся «порошня»
До самого тына!

Я запомню «любых» вас,
«Порошня» погана,
Глаз намётан в самый раз,
Уложу с нагана!

Под кредит его мне дал
Завхоз батареи,
И «Максима» ещё взял
В городском музее.

Русский встретит вас солдат,
А не хорь смердящий,
Сдерните, аж до Карпат
В битве настоящей…

Ух, придёт ко всем беда,
Горькие потери:
Надувают вас всегда,
А вы, будто звери!

Беженка
За окном цветущая долина,
Живописный городок Моздок:
Только то не родина – чужбина,
А «Газель» всё мчится на Восток.
 
А на родине её,  любимой
  Разразилась страшная война –
  Всё грохочут пушки, рвутся мины,
  Там, наверно,   бабушка одна…
 
Промелькнули прошлого картины,
  Всхлипнул ее звонкий голосок:
  С мамой девочка по имени Полина
  Из Донецка   едет на  Восток…

«Химатака»
Прибыл к Путину сосед
Седовласый Трамп: «Привет!
Рад встречи с тобою,
Умной головою.
Мне твоя боеголовка,
Твоя хватка и сноровка,
Нравятся, однако,
Как и хим. атака...
Что творилось в Сирии!?
Хороша ж Россия, а?
Ай, да Путин, молодца!
Ай-ца, дри-ца,
гоп-ца-ца!
И отклячил «трепака»:
Хило шло у старика,
Отплясал ловчее
Под Терезу Мэй он.
«Воду мне не пить с лица,
Ай-ца, дри-ца,
гоп-ца-ца!.."

Путин косо посмотрел,
И сказал: «Ты охамел,
Лживая собака,
Вот те хим. атака!
Головою в унитаз,
Седовласый дикобраз!»
И соседа умывал,
Ох, и шибко  осерчал.
Во, какая правда
Пролилась на Трампа.
Правда, она временами
Ки`дается    с «пинделями»…

А главу «Степанова Русь» Подкова надеялся «замкнуть» на лирической ноте,  написав стихотворение «Храм»  о строителях храма Архистратига Архангела Михаила на горе у деревни Каменка в Луганской народной республике. Но, видимо, у него не хватило «масла» в голове.  Стар  уж для стихотворного «замка», не хватило ему чего-то, будто  старому медвежатнику для вскрытия сейфа.
Пора, наверно, переходить на мемуары: «Рассказы Степана Подковы».
И всё же одна строфа о храме у него получилась:
Божий храм, гора высока,
Белый крест, с того креста
Начинается дорога -
Всё на радость, всё от Бога:
«Мир спасает красота...»*
*Метафора Фёдора Достоевского
На рубеже Донской Руси

Братки надежды

За свою Россию,
Родину свою
Казаки рубили
Головы  в бою.

Гнали тьму «героев» –
«Красный легион»
От Дона и моря
До Кавказских гор.

Эх, братки надежды,
Эх, братки огня,
Царица небесна,
Поддержи меня!

Эх, братки надежды,
Эх, братки огня,
Побеждай, как прежде,
Родина моя,
Эх! …

Новые «герои»,
Их с больших дорог
К нам погнал на бойню
Пэдро бандерлог.

Уносите ноги,
Вам не сдобровать,
Ух, и бандерлоги,
Жидовина рать!*

Эх, братки надежды,
Эх, братки огня!
Царица небесна,
Поддержи меня.

Царица небесна,
Поддержи меня,
И небезнадежна
Ты, судьба моя,
Эх!

*Карательные батальоны  Игоря Коломойского

Родник казака

Казак водицы из родника,
Чистой желал напиться
Но под прицелом держал казака
Укро фашист из столицы.

Казак отследил укропа-стрелка,
Сразив наповал, прослезился.
Испив же студёной из родника,
Как будто казак причастился.

Казак благодарен, родная земля,
Небо над ним голубое,
Эта река, этот лес и поля,
Живым он вернулся из боя.

Эх, серебрится, быстра река,
А за рекою станица,


Играет душа бойца-казака:
Вернулся, чтоб возродиться…

Заря
Сизою дымкой тумана,
Стелется водная гладь.
Два казака с атаманом
Родину шли повидать.

К ней, закалённых войною,
Больно душа позвала.
Вот она, за рекою
Родимая сторона.

- Как ты живёшь там  станица?
- Как там Донская земля,
Степь ли зерном колосится,
Иль опустели поля…

А за рекою «укропьев»,
«Геттов» бандеровский стан.
- Мы их зараз накроем, -
Сказал казакам атаман.

-Ишь вы, хорьки-вояки,
Нас застращать пришли.
-Бойтесь казачьей атаки,
Прочь из родимой земли!

«Как ты тут, наша станица?
Как ты, Донская родня?»
А в небе сверкали зарницы,
И восходила заря.

И, закалённых войною,
Ангел, зарю протрубив,
В вечность повел за собою,
Души в веках сохранив.

Встала, блистая лучами,
Над горизонтом заря.
Жизнь казаков не случайна,
Жизнь их идёт не зря.

«Как ты  там, наша станица,
Как ты, казачья родня?»
А в небе сверкали зарницы,
И восходила заря…


Добровольцам из России, павшим за Донбасс
За нас погибли, чтоб мы жили снова
Бойцы из Ставрополя, из Орла, из Пскова…



 Новороссийский марш
Новую Россию,
Новороссию,
Приумножив силу,
Отстоим в бою.

Мы сыны отчизны -
Ополченцев рать.
От чумы нацизма
Нам и фронт держать.

Это наша земля,
Это наша страна,
Это наша держава Россия.
Убирайся, чума
Сгинь на век «порошня»,
Бандерложия шкурная сила!

На воде и суше
Вязнет бандерлог,
Убирайся лучше
На всех четырёх.

Ковыляй ловчее
До своих Карпат:
Отобьёт трофеи
Русский наш солдат.

Мы отчизны сыны,
Ополченцы страны:
Поднимается верная сила,
Мы народу верны,
Добровольцы страны,
Добровольцы великой России!