Гоголь в Костроме

В самом начале «Ревизора» между городничим Антоном Антоновичем Сквозником-Дмухановским и почтмейстером Шпекиным следует такой диалог:
«- Ну что ж, скажите, ничего не начитывали о каком-нибудь чиновнике из Петербурга?
- Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится…» (Гоголь Н.В. Собрание сочинений: в 7 т. / под общ. ред. С.И. Машинского и М.Б. Храпченко.- М., 1977.- Т. 4.- С. 16).
Это Гоголь увековечил администрацию костромского губернатора (1833-1838) Александра Григорьевича Приклонского (1790-1855), о которой граф Михаил Дмитриевич Бутурлин (1807-1876) вспоминал: «В нашей же Костромской губернии носился слух, что тогдашняя губернская власть будто бы открыто регулировала взяточничество, обложив исправников городовым якобы взносом» (Бутурлин М.Д. Записки // Русский архив.- М., 1897.- Кн. 2.- С.401)
Промелькнул Приклонский и в автобиографическом романе Алексея Феофилактовича Писемского (1821-1881) «Люди сороковых годов»: «Когда вскоре после того губернатор и полицмейстер проезжали. мимо гимназии, Павел подговорил товарищей и все они в один голос закричали в открытое окно: «Воры, воры!», так что те даже обернулись, но слов этих, конечно, на свой счет не приняли»  (Писемский А.Ф. Полное собрание сочинений: в 24 т.- СПб., 1895.- Т. 11.- С. 102).
Кострома возникает и в «Мертвых душах», в одной из последних редакций которых присутствовала такая фраза: «Петрушка пустил Григорию пыль в глаза тем, что он бывал в Костроме, Ярославле, Нижнем и даже в Москве; Григорий же осадил его сразу Петербургом, в котором Петрушка не был» (Гоголь Н.В. Собрание сочинений: в 7 т. / под общ. ред. С.И. Машинского и М.Б. Храпченко.- М., 1977.- Т. 4.- С. 264-265)
В записной книжке Гоголя 1842-1844 годов, наконец, была такая запись: «В Костроме Ипатьевский монастырь, жилище Михаила Романова; основан Годуновым; уцелели кельи, где скрывался он с матерью, в два жилья, выкрашенные шахматом, с изразцовыми печами и торцовыми полами. Двери соборные. Стенная живопись конца 17 века. Образа из 16 и 17 века с означением годов.
Архитектору и живописцу заказать снять. Недалеко от Костромы деревянная церковь в Железном Борку (монастырь, где оставался Темный во время его последнего сражения с Шемякою), старинной архитектуры, со множеством необыкновенно вычурных украшений. (В Железном Борку постригся Отрепьев)»  (Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений: в 9 т.- М., 1952.- Т. IX.- С. 546-547)
Это Гоголю, как видно, попалось на глаза «Описание Костромского Ипатьевского монастыря, в коем юный Михаил Федорович Романов умолен знаменитым посольством московским на царство Русское» ( [Павел (Подлипский П.И.), еп.] Описание Костромского Ипатиевского монастыря, в коем юный Михаил Федорович Романов умолен знаменитым посольством московским на царство Русское. Сост. с подлинных монастырских бумаг.- М., 1832), которое приписывается обычно епископу Костромскому и Галичскому (1830-1836), впоследствии епископу (1836) и архиепископу (1839-1859) Черниговскому и Нежинскому Павлу (Подлипскому Петру Ивановичу) (1788-1861) и вроде бы подтверждается надписью на ней Михаила Яковлевича Диева («Получена в дар от сочинителя, его преосвященства Павла епископа Костромского 27 февраля 1833 года») (Костромские инскрипты XVIII-XX вв.: Аннотированный каталог / авт.-сост. О.В. Горохова, П.П. Резепин.- Кострома, 2015.- № 153), однако принадлежит, по всей вероятности, как и «Описание Макариева Унженскаго Костромской епархии III-класснаго мужескаго монастыря», послушнику костромского Богоявленского (1831) и постриженнику макарьевского Макариева Унженского Троицкого (1833) монастырей Митрофану (Калинникову Михаилу Никифоровичу) (1806-1885) (Херсонский И.К. Летопись Макариева Унженскаго монастыря Костромской епархии: в 2 вып.- Кострома, 1892.- Вып. 2.- С. 246, 256-258)
Гоголь, очевидно, собирался не только осмотреть основные костромские достопримечательности, но и приобрести какой-нибудь сувенир.
К его приезду на главной площади Костромы 14 марта 1851 года к тому же открылся памятник «Царю Михаилу Феодоровичу и поселянину Ивану Сусанину», но все ожидания и приготовления костромичей, увы, оказались тщетными.
«Гоголь помер – смерть его на меня произвела самое тяжелое впечатление. Он помер от мук, созерцая действительность»  (Писемский А.Ф. Письма / подгот. текста и комм. М.К. Клемана и А.П. Могилянского.- М.; Л., 1936.- С. 48), - писал Писемский Погодину.
Еще через год память Гоголя его костромские коллеги почтили постановкой его «Женитьбы»  [Крузе Н.Ф., фон] Благородный спектакль в пользу бедных и театра г. Костромы // Костромские губернские ведомости.- Кострома, 1853.- 24 января.- № 4.- Часть неофициальная.- С. 23-24), и это был первый в истории отечественного театра публичный спектакль, сыгранный на сцене профессиональными писателями.
Его постановщиком и исполнителем главной роли являлся асессор Костромского губернского правления (1850-1853) Алексей Феофилактович Писемский.
«Нельзя и опытному артисту вернее и лучше олицетворить этого нерешительного флегматика Подколесина, каким представил его г. Писемский…»
«Пользуясь выходом в свет «Сочинений» Н.В. Гоголя, я решился высказать печатно несколько мыслей о произведениях его вообще и о второй части «Мертвых душ» в особенности и беру на себя это право не как критик, а как человек, который когда-то страстно знакомился с великим писателем, начиная с представления на сцене большей части написанных им ролей до внимательного изучения и поверки его эстетических положений»  (Писемский А.Ф. Собрание сочинений: в 9 т.- М., 1959.- Т. 9.- С. 523).
Артистический и режиссерский талант Писемского отмечали все, кто его знал: «Попутно с литературными вечерами совершенно уместно вспомнить о первых любительских спектаклях в пользу Литературного фонда. Инициаторами их были А.Ф. Писемский и П.И. Вейнберг… Первый спектакль происходил 14 апреля 1860 г.; был поставлен «Ревизор». Если бы зала Руадзе была вдвое больше, то и тогда она, вероятно, не вместила бы всех желающих быть на спектакле. И еще бы! Согласно афише, в ревизоре должны были выступить почти все тогда наиболее любимые или известные литераторы: Писемский – городничий, П.И. Вейнберг – Хлестаков, Ф.М. Достоевский – почтмейстер, Тургенев, Майков, Дружинин, Григорович, В. Курочкин, Островский и даже степеннейший А.А. Краевский – купцы… Во второй спектакль шла «Женитьба»; хотя в нем из литераторов участвовали, кажется, только Писемский – Подколесин, Вейнберг – Кочкарев, Ознобишин – Жевакин» (Пантелеев Л.Ф. Воспоминания / вступительная статья, подготовка текста и примечания С.А. Рейсера.- М., 1958.- С. 230-231).
Исполнительницей главной женской роли Агафьи Тихоновны Купердягиной была жена Писемского (с 11.10.1848) Екатерина Павловна, урожденная Свиньина (1829-1891). Дочь Павла Петровича Свиньина (1787-1839), издателя-редактора «Отечественных записок», открывших миру Гоголя.
О ней имеются лишь отрывочные воспоминания, однако все мемуаристы в ее характеристике единодушны. Людмила Петровна Шелгунова (1832-1901): «Он был женат на Свиньиной, и жена его в литературных кружках называлась святой женщиной за ее снисходительное отношение к мужу, которому она извиняла его страсть к вину и поклонялась как даровитому писателю» (Шелгунов Н.В., Шелгунова Л.П., Михайлов М.Л. Воспоминания: в 2 т. / подготовка текста и примечания Э. Виленской и Л. Ройтберг.- М., 1967.- Т. II.- С. 85). Михаил Иванович Семевский (1837-1892): «В этот вечер более всех говорил Островский… Вы спрашиваете про Писемского?.. Ха, ха, ха – какой он, черт, аристократ, такой же аристократ, как мы с вами… ходит всегда в халате, рубашка расстегнута до пупка, и крепко, крепко любит выпить, да у него жена, Катерина Павловна, очень миленькая светская дама, не позволяет ему заниматься этою «провинностью». Но когда собираются гости, тогда строгая Катерина Павловна приказывает подать водку и вино, но сам хозяин боится при ней пить. «Катюша, дружок, выйди на минутку, - обыкновенно говорит он, когда заберет его охота выпить, - я хочу дурное слово сказать», и Катюша его выходит. Мягкий, ласковый характер Писемского» (А.Н. Островский в воспоминаниях современников / подготовка текста, вступительная статья и примечания А.И. Ревякина.- М., 1966.- С. 130). Павел Васильевич Анненков (1813-1887): «Спасительницей Писемского во всех этих проявлениях фантазии была его жена, Екатерина Павловна. Эта примерная женщина умела успокоить его болезненную мнительность и освободила его не только от забот по хозяйству и воспитанию детей, но, что важнее, - освободила его и от своего вмешательства в его личную, интимную жизнь, тоже исполненную капризов и порывов; она же и переписала на свой век по крайней мере две трети всех его сочинений с черновых оригиналов, представлявших всегда страшно запачканную макулатуру из кривых строчек, крупных каракуль и чернильных пятен… Дом его содержался в большом порядке благодаря хозяйке… » (Анненков П.В. Литературные воспоминания / вступит. статья В.И. Кулешова; коммент. А.М. Долотовой, Г.Г. Елизаветиной, Ю.В. Манна, И.Б. Павловой.- М., 1983.- С. 488, 490). Петр Дмитриевич Боборыкин (1836-1921): «Судьба послала ему превосходную жену. Екатерина Павловна и тогда еще была красивая женщина, с ясным и добрым выражением лица, всегда спокойная, с прекрасным тоном, с полным отсутствием какой-нибудь рисовки или жеманства. Такие женщины были не редкость в дворянском кругу, особенно в провинции, в 40-х и 50-х годах. Водились они и раньше. К мужу своему Е.П. относилась с неизменной кротостью, хотя совсем не принадлежала к натурам пассивным и сладковатым. Она была к нему искренно и честно привязана и прощала ему все уклонения от супружеского credo. Привыкла она смотреть сквозь пальцы и на его кутильные наклонности. И он ее весьма уважал, ценил ее по достоинству, по-своему любил, в молодости, наверно, был сильно влюблен в нее… Процесс его работы был очень похож на всю его личность. Он писал сперва черновой текст, жена сейчас же переписывала, и я был свидетелем того, как Екатерина Павловна приходила в кабинет с листком в руке и просила прочесть какое-нибудь слово. Почерк у него был крупный и чрезвычайно беспорядочный – другого такого я ни у кого из писателей не видал. Это было больше мазанье, чем писание. Жена вставляла ему и французские фразы в светских сценах…» (Боборыкин П.Д. Воспоминания: в 2 томах / вступительная статья, подготовка текста и примечания Э. Виленской и Л. Ройтберг.- М., 1965.- Т. I.- С. 205, 210)

Илья Фомич Кочкарев – советник Костромской казенной палаты (23.01.1847) граф Александр Дмитриевич Толстой (1806-1873), о котором известно лишь, что он был сыном графа Дмитрия Борисовича Толстого (1763-1844) и Елизаветы Дмитриевны, урожденной графини Закревской (?-?) (Руммель В.В., Голубцов В.В. Родословный сборник русских дворянских фамилий: в 2 т.- СПб., 1887.- Т. 2.- С. 507.- № 208).
«Хлопотун Кочкарев (граф Толстой) был преуморителен, и с таким искусством смешил публику он и моряк Жевакин (А.А. Потехин) в первом действии, что вся публика разразилась единодушным гомерическим хохотом…»

Балтазар Балтазарович Жевакин – младший чиновник особых поручений при костромском губернаторе (1853-1855) и писатель Алексей Антипович Потехин (1829-1908).
Из воспоминаний Сергея Васильевича Максимова (1831-1901): «Литературные чтения с легкой руки Островского и его ближайших друзей пришлись по вкусу публике и вошли в моду. Островский, Писемский и Потехин начали их в Москве в частных домах купеческих и аристократических… Если бы возник вопрос, который из трех московских основателей литературных чтений был лучшим, пришлось бы ответить обычным детским способом. Каждый внес свою монету, и все пользовались одинаковым успехом с наддачею лишних восторгов в сторону которого-либо из них в исключительных случаях подъема духа публики и вследствие какого-либо особого, временного, ее настроения. Вообще прием в публичных чтениях, усвоенный, например, Алек. Ант. Потехиным, выделялся наибольшею горячностью по сравнению с двумя остальными, но у него, как равно и у Писемского, слушатели чувствовали живых лиц с оттенками их голоса и манеры, а для артистов имелись намеченными и готовыми такие штрихи, которые достаточно облегчали пути и способы к созданию полных и правдивых типов» (А.Н. Островский в воспоминаниях современников / подготовка текста, вступительная статья и примечания А.И. Ревякина.- М., 1966.- С. 114). Да и по свидетельству того же Петра Дмитриевича Боборыкина, «Потехин много играл и в своих пьесах, и Гоголя, и Островского» (Боборыкин П.Д. Воспоминания: в 2 т. / вступит. статья, подготовка текста и примечания Э. Виленской и Л. Ройтберг.- М., 1965.- Т. I.- С. 224)

Иван Павлович Яичница – канцелярский чиновник Костромской палаты государственных имуществ (20.03.1851-23.10.1853) и писатель Нил Петрович Колюпанов (1827-1894).
О нем оставил воспоминание лишь князь Леонид Егорович Оболенский (1845-1906): «В подобном же полуфантастическом роде были его рассказы о своих победах над женщинами в губернском городе К. Нужно сказать, что он был не только не красив, но прямо безобразен, особенно своей неряшливостью: волосы нечесанные, грязные, коричневая «визитка» в пятнах; из-за галстука торчал воротник фланелевой, грязной фуфайки, с которой он не расставался. Кроме того, он безпрестанно плевал кругом себя» ( Оболенский Л.Е. Литературные воспоминания и характеристики // Исторический вестник.- СПб., 1902.- Т. LXXXVII.- Февраль.- С. 489).

Фекла Ивановна – дочь отставного поручика (01.01.1774) Ивана Михайловича Готовцева (1749-1819) и Анастасии Петровны, урожденной Бизеевой (ок. 1785-?), и выпускница санкт-петербургского Смольного института благородных девиц (1819?) Мария Ивановна Готовцева (ок. 1801, ус. Панфилово Буйского у. Костромской губ. – 02.04.1866, с. Карабаново Костромского у. Костромской губ.), которую, как и ее сестер, малоквалифицированные исследователи «состарили» почти на десятилетие. Корреспондент Киевской старины и Русского вестника.
Воспоминания о ней в литературе отсутствуют, и потому охарактеризовать ее комический талант возможно лишь ее же словами из очерка «Житьё-бытьё на Корёге»: «В Кошелеве и других соседних усадьбах на вечеринках танцуют даже французскую кадриль и вальсы. Мужчины танцуют без перчаток, с носовыми платочками в руках, в чепанах, некоторые в сюртуках и пальто; на всех красуются пестрые ситцевые и дешевые кашемировые жилеты. Дамы – в ситцевых, а иногда подаренных барежевых или люстриновых платьях. Все веселятся от души; на столе расставлены тарелки с орехами, пряниками, клюквою с медом, медовым вареньем и лепешками на меду из толченой сухой черемухи. Нетанцующие сидят кружками, толкуют о хозяйстве или сообщают друг другу новости. В карты играют редко, и то в дурачки, если у кого случится старая колода… Многие бедные дворяне приходят из окрестных усадеб на ярмарку с женами и детьми пешком. Дорогою они идут босиком, а перейдя по лавам (мостики из двух бревен, перекинутых с берега на берег) через речку, садятся рядком на берегу и обуваются: женщины надевают домашней самодельщины чулки и башмаки, которые несли в узелках, а баре надевают сапоги, которые несли за плечами. Некоторые барышенки вынимают зеркальца и убирают голову на открытом воздухе, зачесывая друг другу косы куфтырьком и в три ряда обвивая головы красными и голубыми тафтяными ленточками с большими бантами на боку…»

Иосиф Петрович Готовцев:

«Что вы наделали, Марья Ивановна!
Мирную вы взволновали Корёгу:
Марья Софроновна, Анна Степановна –
Все поднялись на военную ногу...

Дщерь неизвестности – область Корёжскую
Вы посмеянью подвергли молвы,
Даже и ярмарку нашу Фроловскую
Всю распечатали вы…

Ну, одним словом, теперь без изъятия
Здешние все против вас господа,
Выдумать злые хотят предприятия,
Хоть и ездите просто сюда…»
(Федорова А.П. Воспоминания о Ю.В. Жадовской // Исторический вестник.- СПб., 1887.- Ноябрь.- С. 405)

Имена исполнителей остальных ролей в рецензии, увы, отсутствуют.
Осталось сказать, что рецензия на спектакль была чуть ли не пробой пера служившего в 1852-1853 годах старшим чиновником особых поручений при костромском губернаторе и редактором неофициальной части «Костромских губернских ведомостей» и ставшего впоследствии известным земским деятелем и публицистом Николая Федоровича фон Крузе (1823-1901).