Каков Свиньин!

Внимание пушкинского окружения Свиньин привлекал исключительно как мишень для насмешек, да и сам Пушкин трижды точил на него перо и долго вынашивал его комический образ, прежде чем подарил его Гоголю (Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений.- М.; Л., 1952.- Т. VIII.- С. 440). «Ненавидели этого Свиньина в свою очередь все литераторы других кружков» (Свербеев Д.Н. Записки… (1799-1826): в 2 т.- М., 1899.- Т. 1.- С. 254)
«Пушкин, поуспокоившись, навел разговор на приключения Свиньина в Бессарабии, где тот был с важным поручением от правительства, но поступал так, что его удалили от всяких занятий по службе. Пушкин стал расспрашивать его об этом очень ловко и смело, так что несчастный Свиньин вертелся, как береста на огне.
- С чего же взяли, - спрашивал он у него, - что будто бы вы въезжали в Яссы с торжественною процессиею, верхом, с многочисленною свитой, и внушили такое почтение соломенным молдавским и валахским боярам, что они поднесли вам сто тысяч серебряных рублей?
- Сказки, мивый Александр Сергеевич! сказки! стоит ли повторять такой вздор! – восклицал Свиньин, который прилагал слово «мивый» (милый) в приятельском разговоре со всяким из знакомых.
- Ну а ведь вам подарили шубы? – спрашивал опять Пушкин и такими вопросами преследовал Свиньина довольно долго, представляя себя любопытствующим, тогда как знал, что речь идет о бессарабских приключениях была для Свиньина – нож острый!» (Пушкин в воспоминаниях современников.- М., 1950.- С. 377)
Из Бессарабии Свиньин привез «Естественное описание Бессарабской области»1 (Отечественные записки.- СПб., 1818.- Ч. I.- С. 134-187) и «Воспоминания в степях Бессарабских» (Там же.- 1821.- Ч. V.- Кн. IX.- С. 3-24; 1822.- Ч. XI.- Кн. XXVII.- С. 3-51; 1823.- Ч. XV.- Кн. XXXIX.- С. 3-19), которые считаются «первым и наиболее обстоятельным описанием Бессарабии в русской печати» (Трубецкой Б.А. П.П. Свиньин в Бессарабии // Ученые записки Кишиневского университета.- Кишинев, 1959.- Т. 36. Филология.- С. 62), и этим окончательно развеселил арзамасцев: «Пушкин одинаково, как и мы все, смеялся над П.П. Свиньиным, вообразившим Аккерман местом ссылки Овидия и, вопреки географической истории, выводившим, что даже название одного близлежащего от Аккермана озерка сохранило название Овидиева озера, и на этом основании давал волю своему воображению до самых безрассудных границ. Название лежащей против Аккермана (чрез лиман, 9 верст) крепостцы Овидиополя служило также поводом к заключению, что Овидий был изгнан в Аккерман» (Отечественные записки.- СПб., 1818.- Ч. I.- С. 134-187). Смеялся и «проводил ночи на прибрежной Аккерманской башне, смотря на Овидиополь» (Бартенев П.И. Пушкин в южной России // Русский архив.- М., 1866.- № 8.- Стб. 1163) и приговаривая:

«Овидий, я живу близ тихих берегов,
Которым изгнанных отеческих богов
Ты некогда принес и пепел свой оставил…»
(Пушкин А.С. Полное собрание сочинений.- М., 1994.- Т. II.- С. 196).

Свиньин же всего лишь предположил, что «может быть, под сению сего древнего тополя стояла хижина знаменитого изгнанника; может быть, страдалец отсюда, сидя на этом мшистом камне, обнимал взором зеркальные воды озера… Место сие достойно памятника, который бы поддержал предание, могущее без того утратиться» (Отечественные записки.- СПб., 1821.- Ч. V.- Кн. IX.- С. 8) В то время, как Вельтман, «один из немногих, который мог доставлять пищу уму и любознательности Пушкина» (Пушкин в воспоминаниях современников.- М., 1950.- С. 252), местом ссылки Овидия подавно считал Азов (Вельтман А.Ф. Странник.- М., 1977.- С. 308)
Прототип Запецкого у Вельтмана и Хлестакова у Гоголя, безусловно, общий (Вельтман А.Ф. Странник.- М., 1977.- С. 264) но поскольку Вельтман со Свиньиным был незнаком, его повесть «Провинциальные актеры» (Библиотека для чтения.- СПб., 1835.- Т. X.- Отд. I.- С. 208-243) оставим без рассмотрения. Другое дело «Ревизор», создатель которого в Бессарабии, как Вельтман, не служил, зато хорошо знал Свиньина (Данилов В.В. Н.В. Гоголь и П.П. Свиньин // Русский филологический вестник.- СПб., 1915.- Т. 58.- Ч. 1) Это следует учитывать, но отождествлять Свиньина, каким его знал Гоголь, и Хлестакова как действующее лицо бесперспективно.
«Гоголь, пришедший в 8 часов вечером, при разговоре, между прочим, заметил, что первую идею к «Ревизору» ему подал Пушкин, рассказав о Павле Петровиче Свиньине, как он, в Бессарабии, выдавал себя за какого-то петербургского чиновника и, только зашедши уж далеко (стал было брать прошения от колодников), был остановлен» (Бодянский О.М. Дневник // Русская старина.- СПб., 1889.- Октябрь.- С. 134). Известны и другие свидетели того, что Пушкин называл себя крестным отцом «Ревизора» (Анненков П.В. Литературные воспоминания.- М., 1983.- С. 59), следовательно, признавал и сходство подаренного им и гоголевского образов главного героя. «Тип Хлестакова у меня намечен в живом лице. Это своего рода Митрофанушка, только более обтесан и менее отрочен, что, однако, Гоголь не дал своему Хлестакову, вложив в его речь дозу дозу нахальства и уверенной глупости» ( В.И. Любич-Романович по записи С.И. Глебова // Исторический вестник.- СПб., 1902.- Февраль.- С. 553), - якобы говорил он и «катался от смеха» ( Панаев И.И. Литературные воспоминания.- М., 1988.- С. 92)
Гоголевский Хлестаков, вот кто напоминает реального Свиньина, вистировавшего с посланниками, знакомого с актрисами, существовавшего литературой и всем поправлявшего статьи. Он и Гоголю его первую повесть поправил (Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купалы // Отечественные записки.- СПб., 1830.- Ч. XLI.- Кн. CXVIII-CXIX). И графы с князьями, действительно, толклись в его передней: «Как обрадовался я, когда Павел Петрович Свиньин, приглашая меня к себе на обед, сказал, что у него будет Грибоедов, только что приехавший из Грузии. – Буду, буду непременно! – В назначенный день (помню, что было на Пасхе) я нашел у гостеприимного Павла Петровича много людей замечательных. Кроме нескольких знатных особ, приятелей его, тут был, можно сказать, цвет нашей литературы: И.А. Крылов, Пушкин, Грибоедов, Н.И. Греч и др.» (А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников.- М., 1980.- С. 374) Иной раз и министр Каподистрия «захаживал» (Свиньин П.П. Картины России и быт ея разноплеменных народов.- СПб., 1839.- Ч. I.- С. V). Произвели Свиньина, правда, не в фельдмаршалы, а всего лишь в академики. Вместе с Пушкиным.
И, наоборот, пушкинский Хлестаков со Свиньиным ничего общего не имеет: Хлестаков моложе его на пять лет, мечтает о чине коллежского асессора и Владимире в петлицу – тогда как Свиньин в его годы обладал и тем, и другим, направляется к отцу в саратовскую деревню, а отец Свиньина к тому времени умер и саратовскими леревнями никогда не владел. Бессарабией в «Ревизоре» даже и не пахнет, и действие его разворачивается где-то между Пензой и Саратовом. И, наконец, бродячий сюжет «Ревизора», извлеченный из комедии Лесажа, по словам Набокова, «так же не имеет значения, как и все сюжеты гоголевских произведений» (Набоков В.В. Романы. Рассказы. Эссе.- СПб., 1993.- С. 275).
Самостоятельно Пушкин готовился уколоть Свиньина сказкой «Маленький лжец»: «Павлуша был опрятный, добрый, прилежный мальчик, но имел большой порок: он не мог сказать трех слов, чтоб не солгать. Папенька его в именины подарил ему деревянную лошадку. Павлуша уверял, что эта лошадка принадлежала Карлу XII и была та самая, на которой он ускакал из Полтавского сражения. Павлуша уверял, что в доме его родителей находится поваренок-астроном, форейтор-историк и что птичник Прошка сочиняет стихи лучше Ломоносова. Сначала все товарищи ему верили, но скоро догадались, и никто не хотел ему верить даже тогда, когда случалось ему сказать и правду» (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений.- М., 1996.- Т. XI.- С. 101).
Пушкин метил в русофилию и Русский музеум Свиньина, открытый им в 1826-м и описанный в 1829 годах (Краткая опись предметов, составляющий Русский музеум Павла Свиньина 1829 года // Отечественные записки.- СПб., 1829.- Ч. XXXIX.- Кн. CX.- С. 313-376; Кн. CXI.- С. 3-77; Отд. отт.- СПб., 1829), однако в подлинности экспонатов его не только не сомневался, но и пользовался хранившимися там рукописями (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений.- М., 1996.- Т. XV.- С. 48, 113), а с такими протеже Свиньина, как поэты Сибиряков и Слепушкин и художники Тропинин и Чернецов, был не только знаком  ( Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Издание второе, доп. и  перераб.- Л., 1988.- С. 397-398, 402, 442-443, 485-486), но и ценил первых как поэтов ( Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Издание второе, доп. и  перераб.- Л., 1988.- С. 397-398, 402, 442-443, 485-486), а последним даже позировал  (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений.- М., 1996.- Т. XV.- С. 20; 1997.- Т. XVI.- С. 75).
Вышеприведенный текст являлся, по-видимому, ремейком сказки Измайлова «Лгун»:
«Павлушка – медный лоб (приличное прозванье!)
Имел ко лжи большое дарованье.
Мне кажется, еще он в колыбели лгал!...» и т.д 
(Полярная звезда.- СПб., 1824.- С. 192).
Вчитаемся в окончание:
«Прямой ты медный лоб! Ни крошки нет стыда!
- Э, полно, миленькой, неужли ты не знаешь,
Что надобно прикрасить иногда»
(Там же.- С. 194).
Знакомый апеллятив, не так ли? И примирительный тон. Примерно теми же словами подвел итог услышанному от Хлестакове и городничий в «Ревизоре». Сочинители же обвиняли Свиньина в сочинительстве.
Иное обвинение выдвинул Вяземский в эпиграмме, сообщенной им в письме А.И. Тургеневу:
«Что пользы», говорит рассчетливый Свиньин,
«Мне кланяться развалинам бесплодным
Пальмиры, Трои иль Афин?
Пусть дорожит Парнасса гражданин
Воспоминаньем благородным:
Я не поэт, а дворянин.
И лучше в Грузино пойду путем доходным:
Там, кланяясь, могу я выкланяться в чин»
( Остафьевский архив кн. Вяземских: в 5 т. / под ред. и с прим. В.И. Саитова.- СПб., 1899.- Т. I.- С. 129-130). 
Пушкин, по словам автора, «очень смеялся над этим стихом» (Русский архив.- М., 1866.- Стб. 475). Да и как не смеяться и не радоваться за поэта и аристократа, презиравшего деньги и чины, не заглядывая в начало письма: «Если я здесь чин-другой не схвачу, то, право, буду круглым дураком. Мне поездка сюда стоила денег: хоть купить на них на них чести малую толику. И то иным дешевле достается! Я хотел бы в два года добраться до статских советников: вот моя обетованная земля!» (Русский архив.- М., 1866.- Стб. 475).
Эпиграмма Вяземского была откликом на стихотворное начало очерка Свиньина «Поездка в Грузино»:
«Я весь объехал белый свет:
Зрел Лондон, Лиссабон, Рим, Трою,
Дивился многому умом,
Но только в Грузино одном
Был счастлив сердцем и душою
И сожалел, что не поэт!»
(Русский архив.- М., 1866.- Стб. 475).
Советский комментатор этого пылал гневом: «Сочинитель «Поездки в Грузино» изливался в лирических восторгах перед заведенными там человеконенавистническими порядками. Его не возмущала чудовищная регламентация жизни в военных поселениях – он только восхищался дорогами. Свиньина не волнует, что в тех местах, которые он проезжает, ежечастно попирается человеческое… Для большинства русских писателей той поры Грузино было символом воцарившейся в России реакции. Они не могли публично заклеймить Аракчеева и аракчеевщину, зато они красноречиво молчали»  (Бочков В.Н. «Скажи: которая Татьяна?»- М., 1990.- С. 81) и т.п.
В таком случае хотелось бы услышать несколько теплых слов и в адрес приятельницы Пушкина и Вяземского Смирновой-Россет, также посетившей это место: «Меня удивила дорога, по обеим сторонам – широкие канавы чистой воды, шоссе, обсаженное ветлами. Деревня в Грузине составляет каре; среди обильного двора большой колодец. Меня подвели к прекрасно выстроенному дому, вышла высокая дебелая баба, красивая и здоровая. В избе четыре комнаты, спальня для детей, хозяйская, гостиная и кухня, и все дома на один покрой. Мне подали большой самовар, прекрасный белый хлеб домашний, сливки, яйца. Я сказала хозяйке: «Как у вас хорошо, дай Бог, чтобы все мужики жили, как вы»  (Смирнова-Россет А.О. Дневник. Воспоминания.- М., 1989.- С. 439). Мемуаристка направлялась, кстати сказать, в гости к Вяземскому: «От Грузина, кажется, 25 верст до Чудова тоже по шоссе. В Чудове уже начинаются российские порядки» (Там же.- С. 440).
Обобщил все претензии к Свиньину и зарифмовал в «Сатире на современных поэтов» О.М. Сомов:
«Хвала, неукротимый лгун,
Свиньин неугомонный,
Бумаги дерзостный пачкун,
Чужим живиться склонный!
Писатель, химик, астроном
И дипломатик славный,
Художник, врач и эконом,
Во всем нулю лишь равный!»
(Поэты 1820-1830-х гг.: в 2 т.- М., 1972.- Т. 1.- С. 226)
Удивляет настойчивость, с которой хулители Свиньина списывали на него собственные грехи. Вот и обокравший Пушкина и Дельвига издатель «Северных цветов»  (Вацуро В.Э. «Северные цветы».- М., 1978.- С. 248-250), сделал то же, хотя журнальная практика ему была известна, как никому другому.
После выхода в свет «Воспоминаний на флоте» (Воспоминания на флоте: в 3 ч.- СПб., 1818-1819) отставной капитан-лейтенант В.Б. Броневский обвинил его в плагиате части своих записок, также выходивших из печати  (Записки морского офицера, веденные в продолжение компании на на Средиземском море, под начальством Д.Н. Сенявина, от 1805-1810 гг.: в 4 ч.- СПб., 1818-1819), и в доказательство привел отрывки из своих предварительных публикаций и повторяющие их фрагменты «Воспоминаний» Свиньина (Сын Отечества.- СПб., 1818.- Ч. L.- Кн. XLIX.- Отд. VI.- С. 184-190). В ответ Свиньин писал: «Он забыл сказать, что я выбрал и переправил совершенно две первые статьи, помещенные им в «Сыне Отечества» и «Благонамеренном», написал для сочинения его посвятительное письмо, подарил ему несколько редких видов и планов, снятых мною с натуры»  (Там же.- Ч. L.- Кн. L.- Отд. VI.- С. 237). То есть мы в расчете, объяснял он, не без оснований добавив: «Не мне ли следует подозревать начинающего литературное поприще в хищении и […] привлечении подписки на свое сочинение»  (Там же.- С. 236).
«Каков Свиньин!» - восклицал А.И. Тургенев (Остафьевский архив кн. Вяземских: в 5 т. / под ред. и с прим. В.И. Саитова.- СПб., 1899.- Т. I.- С. 170) а мудрый Греч в некрологе заключал: «Будем объективны: недостаток ученого образования, иногда поспешность, иногда добродушие, иногда даже и излишняя ревность к предмету увлекали П.П. в ошибки; но, конечно, никто не откажет ему в первенстве патриотической мысли, в том, что он успел отыскать и сказать много прекрасного и полезного; что всегда был он готов усердно помогать каждому юному дарованию и всему, в чем видел добро и пользу; что многие были ему обязаны многим; что, конечно, никто не упрекнет памяти его злобною мстительностью, и что все, знавшие его, всегда встречали у него добродушный прием и радушную ласку»  (Сын Отечества.- СПб., 1839.- Т. IX.- Ч. I.- Кн. V.- Отд. IV.- С. 79-80).