Жилины. Глава 14. Рассказ деда Матфея о своих подв

     Матфей жбан глиняный с квасом ко рту своему поднёс, да так присосался, что у Ивана сразу же жажда сильная проснулась. Матфей пьёт, а Иван мучается, жбан-то один, и вдруг дед Матфей всё допьёт и кваса больше не осталось, как быть? Но, нет, Матфею хватило квасу, чтобы свою жажду утолить, он жбан в сторону отставил и снова на всех уставился, вид скорее всего делал, будто понять хотел, продолжать свой рассказ или нет. Убедился, что все замерли в нетерпении, и уже говорить начал, как Иван даже про жажду свою сразу же забыл, так ему захотелось узнать, что дальше происходило.

       - Тут нас направили на новую войну. Решил Повелитель захватить Вену. Долго мы простояли под её стенами. Много раз шли на приступ, но всё было неудачно. Как оказалось, стояли без толку, только время потеряли, и к защитникам города успела подоспеть подмога. С большим войском подошёл Ян III Собесский – король польский и великий князь литовский. Состоялась решающая битва, в которой турки потерпели сокрушительное поражение. Когда началась паника и все побежали назад, я остался на месте и сдался на волю победителей. И первое, что услышал, речь, чрезвычайно похожую на родную русскую. Оказывается, что в составе той армии, которая пришла на помощь осажденной Вене, находилось 150 запорожских казаков. Вот, к ним я и попал в плен.

     Он опять замолк, нас всех оглядел, убедился, что все внимательно его слушают и вновь заговорил:    

     - Отнеслись они ко мне на редкость хорошо. Быстро разобрались, что, хоть и в турецкую робу одет, никакой я не турок, а свой - славянин, да ещё и православный, как и они. Среди казаков много было сторонников нашей настоящей православной веры, тех, которые бежали с Руси, спасаясь от того, что творили там власти. Привели меня к своему полковнику. Он сказал, что они часть регулярной армии Речи Посполитой. Одеваются они также, как вся армия, единственно, что им оставили от внешнего вида запорожского воинства – это причёску. Череп у всех был выбрит и только один клок волос на голове торчал. Чубом он назывался. Отрядили меня за лошадьми ухаживать. Лошадок я очень любил, вот и принялся их чистить, да гривы им расчёсывать. Турки бежать вроде бежали, но затем закрепились неподалеку, получили подкрепление и начали нас серьезно беспокоить. Среди христианского воинства кого только не было. Там и сербы сражались, и австрийцы, и германцы, и поляки. Много всех и всяких в нашем лагере было. Все на разных языках говорили, друг друга плохо понимали, да ещё помогать другим, рискуя собственным животом, не очень-то стремились. Вот басурмане этим и пользовались. Конница у них была явно лучше подготовлена, чем у нас. Налетят, как вихрь, порубят, кого успеют, и прочь умчатся.

     Больше всего нас один турок доставал. Он регулярно подъезжал и вызывал на поединок наших богатырей. Многие пытались своей силой с ним помериться, но он во всех поединках победу одерживал. Некоторым везло, и они пусть и ранеными, но к нам возвращались, большинство же головы сложили. Его все бояться стали. Раз он подскакал, а желающих испытать себя супротив него не нашлось. Тогда я обратился к нашему полковнику с просьбой дозволить мне с тем сабельками помахать. Тот с вначале с недоверием на меня посмотрел, всё надеялся, что кто-нибудь другой вызов турка примет, но желающих не нашлось. Вот тогда на меня доломан вновь и надели. Сел я на коня и помчался с ходу безо всяких подготовок на турка. Действительно умелым бойцом он оказался, но не зря меня столько лет искусству фехтовальному учили, изловчился я и одним ударом голову ему с плеч снёс. На пику её насадил и в сторону наших позиций, не спеша, поехал. За спиной крики и улюлюканье послышались. Оборачиваюсь, а на меня прямо целая лава конная летит. Тут и наши мне на помощь поспешили. Славно мы там с басурманами, одним из которых я ещё совсем недавно сам был, схлестнулись. Мы дружней оказались и погнали поганых в их лагерь. Они дальше помчались, а нам их пашу довелось захватить.

     Когда его к нам в лагерь притащили, полковник попросил меня в толмача превратиться. Мне этот Алибек-паша был хорошо знаком, да и меня он тоже неплохо знал, поэтому говорить со мной отказался и даже, плюнув в мою сторону, крикнул, что аллах меня покарает. Но, что может их аллах с православным сделать. Меня наш Бог хранит. Вот такие дела тогда творились, - задумчиво проговорил дед Матфей и даже голову вниз опустил. Посидел так немного и вновь оживился:

      - После того боя, я доломан уже не снимал. Своей волей полковник меня в есаулы зачислил. Многие головы свои сложили, а подкрепление, которое мы ждали, так и не пришло. Вот он и принял такое решение, а я отказываться не стал. А все формальности следовало в Сечи Запорожской оформлять. Ну, а где она Сечь та? В те времена там свои проблемы немалые были. Часть казаков на верность русскому царю присягнула, а другая – польскому королю служила, который злейшим недругом Руси был. Да, ещё там третья часть была, которая с крымским ханом и турецким султаном союзничала. Вот так и получилось, что вроде я в есаульскую форму одет, а прав у меня на неё, как не было, так и нет. Но всё одно я среди своих оказался. Единственно мне голову обрили и один клок волос на вырост оставили, чтобы он в чуб со временем превратился.

          Под Веной мы долго стояли. Ждали, когда австрияки стены, турками разрушенные, восстановят. Наконец, собрали мы свой табор, пушки и прочее имущество на подводы погрузили и на Днепр отправились. В те времена Сечь располагалась в месте впадения реки Чертомлык в Днепр. Там сплошные броды находятся, по которым степняки на левый берег перебираться наладились и большой ущерб не только казакам, но и Речи Посполитой, да австрийцам с венграми доставляли. Прибыли туда, а там смута великая стоит, почему и подмога нам обещанная прибыть не смогла. Потолкался я там без дела. Все сразу же по куреням своим разбежались, а я, как не пришей кобыле хвост, один остался. Пришлось самому без подсказок вникать, что там происходит. Оказалось, что весь противоположный берег под руку русского царя перешёл, а эти, правобережные, как Речи Посполитой присягнули, так за неё и продолжают цепляться. Ну, мне с приспешниками католиков не по пути, поэтому выбор у меня не большим был, или домой податься, или на ту сторону перебраться и в казаках до поры до времени остаться. Соблазн большой был до дому путь держать, но на мне наряд казачий, да чуб этот дурацкий на голове болтается, первый же встречный сразу определит – беглый казак на Русь пробирается. А, что это может значить? – спросил он и на всех пристально посмотрел, а все молчат и не знают, что на это отвечать требуется. Даже Тихон и тот задумался.

     Дед Матфей не дождался ни одного ответа, поэтому за разъяснения сам принялся:

    - Зачем запорожский казак на Русь пробирается? Значит он сам с Руси. Я лично так бы подумал. А, как он на Днепр попал? Да беглый холоп он, от барина сбежал, а сейчас ему что-то дома понадобилось. Помер, наверное, кто из дорогих ему людей, вот он и спешит. Ежели на похороны не успеет, так хоть в церкви свечку за упокой поставит, да на могилке посидит, помолится. Я так решил бы, а уж солдаты царские, которые по всем дорогам рыщут, беглых вылавливая, даже сомневаться не станут. Живо схватят и, ежели ноздри не порвут, так ноги в цепи точно закуют, да на каторгу погонят.    

     Меня такая судьбина никак не прельщала. Вот я и решил, уж коли стал казаком, значит им и надо до поры до времени оставаться. Пошёл я к нашему полковнику. Он человеком был честным, порядочным. Мы с ним ещё там под Веной не раз балакали. Я ему про жизнь свою в Туретчине рассказывал, да как попал туда живописал. Ну, и он кое о чём упоминал. Вот и решился я ему свои мысли открыть. Принял он меня, как гостя дорогого. Сказал:

     - Как же хорошо, что ты Матфей сам ко мне пришёл. Я ведь уже хотел попросить кого-нибудь из верных людей поразыскивать тебя. Ходил я к кошевому атаману, хотел поведать про тебя и похлопотать, чтобы в войско приняли, да на довольствие поставили, но тот только руками замахал, не до того мол. Русский царь грамоту прислал, под своё начало зовет, иначе войска пришлёт и нас под самый корень порешит, а на том месте, где курени наши стоят, ровное поле останется. Понял я, что не того человека мы на круге в кошевые атаманы выбрали. Так, что, - продолжил он, - хотел я тебя разыскать, да совет дать, иди-ка ты Матфей на тот берег, а я тебе грамоту дам, которую кому следует надо предъявить, чтобы лишних вопросов не задавали. А ты тут и сам пришёл.

      - Вот так в очередной раз ко мне судьба лицом повернулась, - продолжил дед Матфей, - всё, как полковник говорил, так и произошло. Я с грамотой той, сургучом запечатанной, к одному из влиятельных атаманов на том берегу пришёл, и мне всё оформили, как положено. И место жительства определили, и на кухонное довольствие поставили, да и поручение мне по душе дали - молодёжь кое-чему поучить. Жаль одного, условий тех, которые у нас в Истанбуле были мне предоставить не смогли, да и полномочия были неопределенными. Но как бы то ни было, занятия шли, ребята молодые меня внимательно слушали, а то, что занятия эти не каждый день, да всего по паре часов проходили, это не вина наша с ними была, а беда. Я говорю беда, поскольку всё, что я им не додал, им позже самим приходилось в бою познавать. Кто-то мог это сделать, а другому ловкости или скорости мышления не хватало, вот одним казаком на свете меньше и становилось.

     Он ещё квасу отпил, усы вытер, и свой рассказ продолжил:

     - Прошла пара месяцев, я уже втянулся в беззаботную жизнь, где спешить не надо, потому что некуда опаздывать. Степняки набегут, своих с десяток потеряют, да двух-трёх казаков с собой на тот свет прихватят, и опять тишина.   

     Наверное, так и продолжалась бы моя жизнь, но на московский престол встал настоящий радетель за Русь великую, будущий император Всероссийский Пётр Алексеевич. В 1687 году от Рождества Христова призвали нас принять участие в первом походе на Крым. Я хоть тогда и мелкой сошкой был, но на круг казачий был допущен, поэтому свидетелем всего, что на нём происходило являюсь. Начальство над войском Правительница Софья доверила своему любимцу князю Василию Голицыну. Видел я этого князя, признаюсь весьма достойным мужем он был. А нами, казаками, командовал гетман Иван Самойлович. Но тот поход полным конфузом закончился. И в этом ничьей вины с нашей стороны не было. Крымчаки степь перед нами подожгли, она так пылала, да с такой быстротой на нас огонь наступал, что мы драпали изо всех сил. Знаете, было чего бояться. Пламя стеной шло, оно выше головы всадника держалось. Попасть в него – верная погибель. Поэтому и бежать пришлось. А когда огонь стих, оказалось, что корма для лошадей нет, всё сгорело, воды там тоже нет, вот и пришлось назад воротиться. Вот так полный конфуз и произошёл.   

     Мы вернулись назад, и я ещё почти два года с молодыми возился. А весной 1689 года вновь в военной компании довелось участие принять. На этот раз не просто так войско шло, мы до дела дошли, и татарам хороший урон в баталии нанести смогли. Но затем хворь неведомая на рать нашу напала, вода гнилая скорее всему виной тому была. Пришлось воротиться.

     И вновь я оказался в вынужденном безделии, даже толстеть принялся. Сам я постоянно своё физическое состояние поддерживать пытался, но без настоящего дела большого толка в этом не особо добился. Но вот весной вначале 1693, а затем весной 1694 годов мы хаживали на татарву, которая осела под Газикерманом, есть такой городок небольшой на берегу Днепра, неподалеку от того места, где он в море втекает. Оба похода нашей победой закончились. Крепость мы брать не стали, опасались, что много казаков там голову свою сложат, но татарские полки разбили, да палисад, что вокруг крепости был, разграбили, а потом, чтобы их на место поставить и показать, что они там не хозяева, а незваные гости, мы его сожгли. Но это всё баловством было, а не серьёзной войной.

     До настоящего дела лишь в 1695 году дошло. Тогда царь Пётр решил к Азовскому морю пробиться и для этого на крепость Азов, где татары вместе с османами сидели, рать направил и сам во главе её встал, а мы под главенством графа Шереметьева вновь в низовье Днепра пошли, чтобы татарские силы отвлечь и завершить то, что в предыдущих походах не было сделано. Войско у нас большое было. Думаю, что, когда из Газикерманской крепости на него смотрели, её жильцы свою горькую участь оплакивали. Но сдаваться без боя татары не пожелали, хотя им жизнь сохранить обещали. Может, не верили, ведь они сами тоже всегда обещали мирных жителей не трогать, а потом всех жестоко убивали, да при этом ещё и глумились над ними. 

     Битва не долгой была, крепость пала, а следом за ней все остальные небольшие турецкие крепостишки в Подднепровье мы взяли, гарнизоны там посадили, а пушки вывезли. Сколько волов в телеги запрячь пришлось, чтобы их тащить, я даже сосчитать не сумел. Где их только нашли?

     Он услышал чей-то робкий вопрос и сразу же ответил:

     - Вол, это зверь такой, коровьей породы в тех краях живет. Молоко эти волы не дают, а вот, как тягловая сила лучше их только верблюдов я знаю.

     Мы, на Днепре, нормально повоевали, всё, что Шереметьев наметил, а царь утвердил, выполнили, а вот с Азовом у него осечка произошла. Без кораблей такую крепость не взять, а их у государя не было. Пришлось Петру вместе со всем своим немалым войском ретироваться. Но он упёртый был, своего любой ценой решил добиться. Начал корабли большие и малые строить и на следующий год опять на Азов пошёл. Вот тут я его первый раз и увидел. Издали, правда, кто ж меня к царю допустил бы, но всё же. Высокий, плечи широкие, шпагой показывал, куда нам наступать следовало. Красный молодец, одним словом.

     Правда, тут дед Матфей почесал голову и уже тихонько промолвил:

     - Может, конечно, тогда не он это был, но точно красный молодец там стоял.

     Затем он расправил плечи, приосанился и, чётко выговаривая каждое слово, проговорил:

    - Там, под Азовом мне опять пришлось отличиться. Лично я в том, что сделал, никакого геройства не усматриваю. Просто выполнял свой долг. Ну, а то, что мне удалось первым на бруствер вскочить, да в крепость ворваться, тут надо моим учителям и воспитателям турецким спасибо сказать. После того, как защитники крепости сдались на милость победителя, меня к генералу Головину, который нашенской дивизией командовал, призвали. Он начал расспрашивать меня кто я, как в казачество попал, да где я такому научился. Ну, я взял, да всю историю ему своей жизни коротко рассказал. Он даже охать и ахать начал, а закончил такими словами. Я их почти дословно запомнил:

     - Дорогой мой, тебе нечего здесь делать. Нам такие умельцы, как ты, в столице надобны, поэтому властью, даденной мне Государем, перевожу тебя служить в Преображенский полк.

     - Вот так была решена моя дальнейшая судьба, - проговорил дед Матфей, - не знаю, к добру это было или нет. Хотя на свою жизнь я никогда не жалуюсь. Так как я её прожил мало кому удавалось. Ну, ладно, слушайте, что дальше было.

     И он опять к жбану с квасом припал. Напился и на сидящих в горнице так посмотрел, что все даже поёживаться принялись, а он опять размеренно продолжил:

     - Когда кампания завершена была, полки в разные стороны расходиться начали. Казаки, кто на Дон, кто на Днепр направились, а мне пришлось с друзьями, которые к тому времени образовались, попрощаться, да к Преображенскому полку пристать в качестве сержанта и так в Москву прибыть. Уже в стольном граде мне медаль вручили. Фёкла, - обратился он к жене, - что сидишь? Медаль гостям покажи.

     Фёкла встала и к сундуку, что в углу стоял, направилась. Крышку открыла, да в самого верха тряпицу достала и её мужу протянула. Он тряпицу развернул, взял из неё небольшую круглую вещицу из металла красноватого цвета и протянул её Тихону. Тот внимательно её рассмотрел и Ивану передал. Дальше она по кругу пошла, каждый её в своих руках покрутил. Иван первый раз такую вещь видел, мало того раньше он вообще о существовании медалей даже не подозревал. На одной ее стороне был портрет с надписью по кругу ПЕТРЪ. АЛЕКСЕВИЧЪ.ПОВЕЛИТЕЛЬ – МОСКОВСКОЙ. ПРИСНО. ПРИРАСТИТЕЛЬ. На другой же стороне была такая красивая картинка взятия крепости, что заглядеться можно. Ядра пушечные во все стороны летали. Иван не понял, как такое можно на твёрдом металле изобразить. Он медалькой даже по столу постучал, она действительно металлической оказалась. Над картинкой надпись виднелась: МОЛНИЯМИ. ИВОЛНАМИ. ПОБЕДИТЕЛЬ, а под картинкой циферки были – 1696.

     - Насмотрелись? – спросил дед Матфей, и скомандовал:

     - Убери Фёкла от греха подальше, а я пока сказ свой заканчивать буду. В Москве я жил в казарме, похожей на истанбульскую, только размером чуть поменьше, а количеством людей в ней помещающихся – побольше. Спали на лавках, которые друг над другом стояли. Я внизу, а надо мной ещё один ратник. Занимался тем же, чем и у казаков – учил молодых тому, что на своей шкуре испытал и что мне жизнь не единожды спасало. Но, это естественно было, если полк наш в баталиях не участвовал. А их на моем веку ещё не одна случилась. Нарву я хорошо запомнил, и не только потому, что там мы поражение потерпели, а скорее, поскольку там я впервые царя Петра вот, как вас сейчас видел, и даже говорил с ним. Сам не знаю, как я смог уцелеть в той бойне, что нам шведы учинили. Ловко они нас разбили. Но, в этом поражении великая польза оказалась. Пришлось царю учиться воевать, во всех предыдущих битвах в основном за счет числа солдат побеждали, а шведы нас умением взяли. Наш полк и соседний, Семёновский, стояли насмерть, но что могли два полка сделать, когда вокруг паника была. Правда, пока мы держались, все остальные смогли выйти из окружения. За эту нашу стойкость всем нам были вручены красные чулки, как знак того, что стояли мы "по колено в крови". Так у указе царском сказано было. Жаль они у меня не сохранились, их с меня в лазарете сняли, а когда я домой пошёл, я про них забыл и с собой не взял.

     В общем, когда всё закончилось и нас безоружных шведы из окружения выпускали, я много наслушался хвастливых речей и офицеров, и солдат противной армии. Я германский язык понимал, а шведский на него сильно похож, по крайней мере понимать его можно было. В Москву с позором вернулись и ну давай тренироваться. Вот тут генерал Чамберс, который был назначен командиром полка, поскольку Головин в плен попал, меня в качестве учителя к этому делу и привлёк.
 
     Через год мы устроили шведам сатисфакцию, взяли крепость Нотенбург. Я уж к тому времени в свою звезду счастливую уверовал, что так вот без единой царапины, ну мелкие я в счёт не принимал, до конца своей службы доживу. Так нет. Там меня ранили и ранили серьёзно. Штурмовые лестницы оказались короче, чем нужно, и до пролома в стене, учиненного нашими пушкарями, не доставали. Но мы всё равно шли вперёд, вверх пришлось буквально карабкаться по тем выбоинам, которые образовались после обстрела крепостных стен. А на нас ползущих по этим стенам лили сверху и кипящую воду, и, что много хуже горячую смолу, да и встречали нас не ласково, а пиками да саблями. Вот, когда я в пролом влез и не успел до своей сабли, которая за спиной болталась, чтобы не мешалась во время подъема, дотянуться, меня шведский ратник своей саблей по животу полоснул и вниз столкнул. Кабы не бронь на мне надетая, поперек бы меня их ратник рассёк, и живота лишил, а бронь спасла, повезло мне, он только брюхо взрезал и всё. Пока я летел, я машинально рану руками зажал, а вот, как упал, к счастью на трупы наших же солдат, мои кишки и вывалились наружу. Сколько я там провалялся, я не знаю, но в себя пришёл, когда меня хоронить тащили. Я голос подал и меня вместо погоста в лазарет определили. Там лекарь посмотрел, вроде все кишки целы, а крови из меня вытекло немного. Видать ангел мой не позволил совсем меня живота лишить. Вот лекарь и решил кишки от грязи всяческой отмыть, назад их запихнуть, а рану зашить. Так и сделал. В лазарете я провалялся очень долго, но каким-то чудом выжил и, когда силёнок немного поднакопил, домой побрёл.

     Долго шёл, добрые люди кормили, да ночлег давали. Та баталия весной была, до зимы я в лазарете находился, а к следующей посевной до дома добрался. Там меня, конечно, никто не ждал, я же пропал почти сорок лет назад. Мать ещё жива была, она меня и признала. Спасибо родичам приняли, не выгнали. Осенью мы с Феклушей обженились, - он с лавки встал, к жене подошёл и обнял её, - потом дети пошли, потом мы сюда сбежали. Теперь вот живу с детьми, да внуками. Сыны мои очередную избу ближе к берегу ставят, вот-вот подойдут, вечерять будем вместе, потом вас на сеновале спать уложим, а с утреца я вас по нашей деревне провожу, а уж потом Павлуша, это мой старший внук, вас до других деревень наших доведёт, да из рук в руки передаст.   

      Только он всё это проговорил, за окнами что-то громыхнуло, а буквально через несколько секунд в избу со смехом ввалилось трое бородатых мужиков, с которых текла вода. Увидев незнакомцев, они сразу же замолкли и насупились.

     - Что случилось? – спросил дед Матфей.

     - Такая грозища разразилась, пока сюда добежали вымокнуть успели, а на пороге громыхнуло по-настоящему. Вот ливень, так ливень, - ответил один из мужиков, продолжая рассматривать пришлых.

     Дед Матфей повернулся к жене:

     - Фёкла, ты, когда научишься мне верить. Сорок лет вместе, а ты всё своё гнёшь. Я сказал будет гроза, значит она будет и точка. Ясно? – и он так на жену посмотрел, что гостям даже страшно стало, а вдруг он развернётся, да врежет ей. Старый, старый, а силы судя по всему у него ещё не мало осталось. Но, к их удивлению, он к жене подошёл, да обнял её, и так они постояли немного. Потом он повернулся к вошедшим:

     - Это хорошие люди. Их Иван, Тихон и Прохор зовут, офени они из нашенских. А это, - и он к гостям повернулся, - мои сыновья – Пётр, Павел и Иван, прошу любить и жаловать. Ещё один сын есть - Лука, но он пару лет назад ушёл с одним монахом, который к нам забрёл. Тот наболтал не знамо, что. Якобы где-то в лесах около святого озера Светлояр монастырь имеется, где могут попов нашей веры учить. Вот Лука туда и отправился, хоть мы с матерью против были, но он упрямей оказался. Сказал, что выучится и сюда вернется в храме божьем служить. Да вот с тех пор от него ни весточки. Может лихие люди им по пути встретились, а может ещё что случилось, не знаем, но надеемся, что когда-нибудь дверь откроется, и Лука через порог переступит. Я же вернулся через четыре десятка лет. 

     Он на всех посмотрел, ус свой пожевал и закончил совсем неожиданно:

     - Ладно, хватить воздух речами сотрясать, завтра у всех дел полно. Сынам сейчас за стол надо усесться, голодные они пришли, гостям завтра дорога дальняя предстоит, значим им выспаться, как следует надобно. Вот и отправляйтесь, - он на Прохора и его спутников посмотрел, - на сеновал.

     На этом месте нас прервали. В комнату заглянула моя супруга:

     - Вань, на часы посмотри. Уже очень поздно, начало первого. Всем спать хочется, да и метро скоро закрыться может. Как домой добираться будем. Я на такси ехать не хочу.  Давайте заканчивайте и поедем.

     Я человек послушный, сказали, посмотри, значит надо посмотреть. Действительно уже десять минут первого:

     - Ладно пап, поедем мы, потом доскажешь.

     - А чем вы завтра собираетесь заняться? – вопрос отца застал меня врасплох и заставил сосредоточиться.

     - Собирались завтра Лизавету навестить, да, пусть и с опозданием, с юбилеем поздравить. Но, она сразу же в отказ пошла. С понедельника их магазин на переучёт закрывается. Вот она и решила пару дней в кабинете посидеть, документы в порядок привести. Так, что мы вроде в вынужденном безделии будем находиться. Наверное, Люба за уборку примется, а я в книгах постараюсь разобраться. Сколько раз уж за них принимался, но, как только на что-то интересное наткнусь, принимаюсь читать, и ни на что более меня уже не хватает. Совсем у меня, наверное, силы воли нет.

     Отец на меня внимательно посмотрел, но наткнувшись на мою улыбку, понял, что я конечно шучу. Поэтому успокоился и сделал неожиданное предложение:

     - Коли всё так складывается, приезжайте на дачу. Мы с матерью хотим с самого утречка туда отправиться, до темна там пробыть, всё к зиме укрыть, ну, а к ночи в Москву вернуться.

     - Пап, вроде рано ещё укрывать-то. Обычно вы этим начинаете заниматься в конце октября - начале ноября, - сказал я.

     - Ну, может не будем ещё укрывать, так поковыряемся в саду, да свежим воздухом подышим. Отдохнём, в общем. Так это у наших соседей называется. А, ежели вы приедете, нас с тобой возможно к озеру прогуляться отпустят, я тебе по дороге историю досказывать буду, а на дачу вернёмся, мяска пожарим. Приезжайте, - и он на меня с просьбой во взгляде уставился.

     - Даже не знаю, что и сказать, - протянул я, - я-то согласен, а вот не будет ли моя благоверная возражать, сказать не могу.

     - Возражать не буду. Мало того с удовольствием поеду, - раздался голос Любы, - Александр Фролович, мы уж с Софьей Петровной обо всём договорились. Завтра часов в восемь за вами заедем, и на одной машине туда отправимся.

    Пока отец отказывался, убеждая всех, что ему нисколько не тяжело машину водить, я решил тот симпатичный пакет с нарисованной на нем горой Арарат, на которой, как известно растёт зрелый виноград, в дипломат убрать. Вот там я кусок сыра Швейцарского и обнаружил. Маме его протянул, а она в это время всё отца уговаривала не дурить и с предложением детей согласиться. Поэтому на сыр только взглянула, головой в качестве благодарности кивнула, да на столик телефонный его положила. Мы с родителями распрощались и в сторону Белорусского вокзала пошли.

         В метро было полупусто, мест свободных оказалось, сколько душа пожелает. Ехать нам надо было далеко, но к счастью без пересадок. Половину Москвы предстояло под землей пересечь. Мы уселись, Люба ко мне наклонилась, голову на мои колени положила и задремала. Я спать не хотел совсем. Покоя мне не давала рассказываемая отцом история, вот я её и перебирал в уме, дивясь, сколько же выпало на долю тому дедку. Жили же люди в прежние годы.

     Продолжение следует