Небыть

               
                НЕБЫТЬ

                Мы все были маленькие. Но не знали. Теперь знаем.
               
                Из откровений   
            
    - Эх, если бы удалось эту Небыть как-то натурализовать, в контур какой-нибудь впихнуть - руки-ноги-голова, я бы её по морде, по морде, по морде!
     -  Кого это ты, Горюныч? – раздвинув блюдца белых кувшинок, высунула голову из болотной пучины выдра. – Кто это у нас такой невпихуемый?
     -  В том-то и незадача, - сбросив тину с вострых, по ослиному торчащих ушей, пробормотал Горюныч.
     -  Ну хоть визуально, в гендерном смысле. Он? Она?
 
       

     - Да хрен его… Это вот как у вас, выдр, половой диморфизм не выражен.
 
     - Положим, это не у нас выдр, а у ондатр половой диморфизм не…

     - Один хрен! Я ж говорю Небыть какая-то. Родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку.
 
     -  Нет уж, нет уж! У нас с половым диморфизмом всё выражено. Просто не так наглядно, потому что мы спариваемся в воде, - блаженно прикрыв глаза, проурчала особь. - Я вот только что спаривалась – всё прекрасно. Через шестьдесят три дня ждем детенышей.
 
     Выдра с грацией чернозадых гарлемских толстух сладко потянулась.

     -  Родила царица в ночь сверху сына, снизу дочь. Чую – тройня будет. А у тебя как с этим делом, со спариванием? Ты больше любишь под водой или, как утки, на воде?

    -  Ты чо байду рюхаешь? Какое спаривание с моим простатитом? И вообще я в женщинах разочаровался. Какие-то они…

    -  Ишь ты разочарованный мой, на себя погляди, - фыркнула выдра. - Сам-то ростом с банный веник, шерсть свалялась, коготки на ногах нестриженные. Никакого позитива. Ты давно себя видел?
   
     Горюныч опустил мохнатую руку в болотную жижу, порыскал среди водорослей и поднял на свет божий айфон.
 
    - Вот, - потыкав когтями по значкам, оживил дисплей длинноухий печальник. – «Самсунг»! Функция селфи. Всё работает.
 
     На экране возникла физиономия чудика, покрытого густой бурой шерстью, с обвисшими усами и печальными глазами величиной с тарелку НТВ плюс. Зрачки стояли в тревоге, как два восклицательных знака.

    -  Ну ты чучхе! – плюхнула хвостом выдра. - Никак с собой не расстанешься. Вирус самолюбования – от кого подхватил? От прибрежных нимфеток? Где это выдают такие глаза? Дай-ка я тоже гляну.

       Выдра влезла в экран, щека к щеке - прелестная мордашка! Круглые насмешливые глазки, маленькие аккуратные ушки, забавная россыпь усов.  Умный широкий лоб без морщин оставлял много простору для мыслей, версий и разгадывания кроссвордов и уведомлений полиции типа: «Уважаемый гражданин! В связи с угрозой распространения в городском округе Мытищи новой коронавирусной инфекции /2019-nCoV/ в соответствии с подпунктом «б» пункта 6 статьи 4.1 Федерального закона от 21.12.1994 №68-ФЗ «О защите населения и территории от чрезвычайных ситуаций природного и техногенного характера» на территории города Мытищи и Мытищинского района введен режим повышенной готовности. Настоящим уведомляем Вас, что Вы нарушаете пункт 4.1 вышеуказанного Постановления, который обязывает граждан в возрасте старше 65 лет соблюдать режим самоизоляции. Режим самоизоляции должен быть обеспечен по месту проживания указанных лиц либо в иных помещениях, в том числе жилых и садовых». Поди разберись в этом высокомудрой криптограмме, не имея такого широкого лба, как у выдры. А у неё, кроме выдающегося лба, еще и шубка выдающаяся. Густая нежная подпушь, всегда ухоженная, расчесанная. О такой шубке можно только мечтать. И чего женщины обижаются на сравнение с выдрой?
 
    - Устаревшая модель, - наморщила нас подружка Горюныча. – Я тебе найду поновее. iPhone 11 Pro Max. Там диагональ экрана шесть с половиной дюйма. Этими гаджетами всё дно усыпано. Они же, дурочки эти, бьюти-блогеры, на самый край лезут, чтоб поближе к воде сфотаться, чтоб на фоне лилий. Ах,ах! наше Мытищинское болото краше всех болот Московской области! По соцсетям челлендж запустили, мол, именно из наших кувшинок греческие нимфы сплели венок для Елены прекрасной в день её свадьбы с царем Менелаем.
 
      - Лепестками белых роз, - передразнивая певца Серова, прогнусавил Горюныч, - наше ложе застелю. – Не зря говорят, каждый кулик своё болото хвалит.
 
      -  И то сказать – чистое! Ни гея, ни еврея, - патриотично подвела итог выдра.
       Горюрыч, с трудом подавляя остатки душевного протеста против десакрализации акта любви, низвержения его до принародного спаривания, потребовал расшифровки.

      - Про геев это понятно. А с евреями чо?

      -  Не кошерные мы вот чо. Земноводные. А ты еще и на чреве ползал, пресмыкался. В прошлой жизни. Скажешь, не пресмыкался?
 
     Крыть было нечем: пресмыкался. Тогда все пресмыкались. И евреи тоже. Хотя есть пресмыкающихся и ползающих на брюхе им не положено. Ладно, проехали. Щас тема другая – болото.

     Бывалые, видавшие виды ондатры подтвердили: симпатичные болота есть и в Италии, в Швейцарии, даже в Германии И там цветут щитолистые нимфейники, кувшинковидные  лимнатеумы, но всё не то! Нет настоящего комфорта, нет такого яркого застойного благовония. Нет трясины вязче, засосливей, чем наша мытищинская трясина. Помнишь, как она засасывала в свою бездонную топь змееподобную, толщиной с трубу магистрального нефтепровода Туймазы-Омск-Иркутск, водоканалью по имени Хома. Прям всего засосала, с головкой. Со всей его амбициозной харизмой, разлапистой чешуей и стыковочными узлами. Только что была она, эта водоканалья, и нету.
 
    Горюныч помнил: кожа черная, типа лакированная, перепоясанная кольцами, утыканная шипами. Брр…
 
     - Ты, конечно, крутой, Зверь Горюныч, - вставила лыко в строку выдра, – но есть монстры покруче. А страшней водоканальи я ваще не видала. Плывет, бывало, урчит животом - урр, урр, уррлахим, а за ней шлейф пахучий, отходы её змеиной жизнедеятельности.
 
      Сказка? Фейк ньюз? Хотя, как известно, нет дыма без огня, нет фейка без подспудного смысла, нет приличного болота без неопознанного страшилища.
 
      Говорили, что Хома приплыла в Мытищи из болотных верховий Яузы у Оболдино.  В 30-х годах прошлого века эту замухрышную деревушку накрыл звездный час. Москву жажда замучила: пить! пить! Клязьма, Яуза, Москва-река не справляются. Выручай, Волга-мать наша!  А как? А кто? Когда никто и никак, в нашей стране на трудовую вахту заступает ГУЛАГ. Тем более есть опыт. Беломорканал переезжает под Москву. Новая лагерная столица город Дмитров. И Оболдино с песчаными карьерами оказывается у Дмитрова на подхвате. Звонче стройки не было на планете. Каналы, плотины, насосные станции, рукотворные моря… А по берегам лагеря, бараки и бесчисленные безымянные захоронения. Черепа и кости зэков-канальщиков до сих пор выходят наружу. Сколько всего? Может, двести тысяч, может, триста. На расстрел, на «шлепку», водили в ближний лес. Каждое утро из Дмитрова, Яхромы, Орева, Деденева, Оболдина выезжали вереницы телег, груженых трупами. Зимой, чтобы не утруждаться с мерзлой землей, сгружали жмуров на дно ямы штабелями, присыпая песком до весны, мол, потом, когда оттает земля, зароем получше. Иной раз и живьем укладывали. С контингента брали подписку: «Даю настоящую подписку управлению строительства Москва—Волгострой в том, что нигде, никому и ни при каких обстоятельствах не буду сообщать какие бы то ни было сведения, касающиеся жизни, работ, порядков и размещения лагерей НКВД…. Мне объявлено, что за нарушение этой подписки я подлежу ответственности в уголовном порядке как за оглашение секретных сведений». Ни товарищ Ягода не жалел бедолаг, ни товарищ Ежов. Один только товарищ Сталин жалел. В 1934 году приезжает он на «глубокую выемку», глянул в котлован, а там народ кишмя кишит с тачками, грабарками, ломами, кайлами. И все босиком. - Как так? – спрашивает товарищ Сталин. – Есть же приказ № 3 по Дмитлагу: «… трудколлективистам и ударникам, дающим постоянную перевыработку норм, выдавать, с разрешения начальника участка, кожаные ботинки, выслужившие 75 % табельного срока; прочим заключенным выдавать лапти, постолы, буцы». – Где лапти? - спрашивает товарищ Сталин. - Где постолы и буцы? –  Снабженцы не успели завезти, товарищ Сталин, - не смеют соврать начальники Дмитлага. – Кто не успел, тот опоздал, - раскуривая трубку, говорит товарищ Сталин. - Не успевших расстрелять. – Будет исполнено, товарищ Сталин.
 
     Двух часов не прошло, как исполнили. И лапти тут же нашлись. «Отец родной!» - благодарили зэки.

    -  Ну? - спрашивает выдру Зверь Горюныч. – Причем тут товарищ Сталин?

    -  Не догоняешь? – по-сталински подкручивает усы выдра. – Яуза наша откуда начало берет? Из Оболдина. Оттуда в шкафу у неё исторические скелеты в виде неопознанного страшилища.
 
    - А-а-а, - протянул земноводный Горюныч. – Скелеты…

     И пока углублялся в плохо освещенные, мерцательные глубины собственного подсознания, выдра с длинным пронзительным «мяу» скрылась под водой – минута, другая и вот она! Веселая, удачливая, с окуньком в зубах. Волчица в овечьей шкуре! Пока рот закрыт, пока зубов не видно – милашка. И вот уже не улыбка – оскал злодейки. Ах ты лицемерка!
 
     - Ничего личного. Такая природа: отряд хищных, семейство куньих.

     Бедная рыбешка! Бьёт хвостом, глаз таращит. Всё, сестренка, капец.  Ладно, от одного окунька Мытищинское болото не оскудеет. От двух-трех тоже. Не было бы в Яузе щуки, леща, плотвы, верхоплавки - и выдра бы тут не селилась. Симбиоз у них. Хотя в меню у неё не только рыба. Не брезгует выдра водяными полёвками, лягушками, ящерицами, моллюсками разными, личинками. Как не читавшие торы китайцы - едят всё, что движется, что ползает и летает, молодняк сыча болотного, кулики, утята… Вот они, сорванцы, лягушонок с утенком, устроили ралли на листьях кувшинок, типа, доски для сёрфинга. Посторонись! Где родители? Где, где? Раньше - то, до коронавируса этого, хлеб уткам доставляли на дом, по месту проживания – каждый гуляющий по набережной с детьми тащил булки. Ешь не хочу. Еще и нос воротили: только белую булку давай! Только свежую, от фирмы «Каравай», по 34 рубля не дешевле. А щас парк на замке, народ на самоизоляции по своим норам – приходится самим в хлебный магазин тащиться. Еще и маску на клюв надевай, и не толпись, держи санитарную дистанцию. Ближайший хлебный через два квартала, «Верный» называется. У него своя пекарня, с черного хода можно забесплатно поклянчить булку. Прикинь – картинка! Вот они, кряквы, в защитных масках выходят на обрывистый бережок, вразвалочку идут через парк к выходу мимо дома 1, корпус 2 на Шараповской улице, наискосок по лужайке мимо мусорных ящиков чапают к перекрестку у шиномонтажа, на зеленый глаз светофора переходят Шараповскую и, минуя аптеку и хинкальную, выстраиваются в очередь на  задворках «Верного». Подайте деткам на пропитание! А пока родители толкутся у магазина, беспризорные мелкие дурью маются под носом у выдры. Короче, детская смертность в утино-лягушачьем поголовье резко повысилась. Списали на вирус.
 
     Однако общей благостной картины это досадное обстоятельство не портит. Жучки, паучки, божьи коровки, стрекозы и бабочки, редчайшие в наших краях, краснокнижные цикады краеглазки эгерии беспечно снуют среди божественных белых, желтых, сиреневых лилий. Поистине дети солнца! Раскрываются с его восходом, с первыми лучами, которые начинают чин освещения Мытищ зажжением двух кирпичных свечей градообразующего завода Метровагонмаш, и складывают лепестки с наступлением сумерек. Тут выходят из потаённых глубин невиданной красы обнаженные девы /по слухам, свежие русалки, медицинские сестры районной больницы, жертвы COVID-19/ и в лунном свете, под мерный шум товарных поездов близкой железной дороги принимаются за рукоделье – рвут болотную одолень-траву и зашивают её в мешочки-ладанки для материальной поддержки ветеранов жизни, которые впаривают снадобье пассажирам электричек Ярославского направления под заклинание: "Одолень-трава, водяная маковка! Не я тебя породил, не я тебя поливал. Породила тебя мать-сыра земля, поливали тебя девки простоволосые. Одолень-трава! Одолей ты злых людей, лихо бы обо мне не подумали, скверного не помыслили; отгони ты чародея-ябедника. Одолень-трава, русалкин цвет! Одолей ты горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды. Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретивого сердца во всем пути и во всей дороженьке!" И народ покупает с верой в чудо, которое подтверждается фактами: по науке должно было помереть 87 и три десятых процента, а померло только 70 и четыре десятых. Болото кормит, болото лечит, болото вдохновляет.

     -  Ты ваще как здесь оказался?

     -  Я до того сухопутный был, в углу за печкой сидел ясным соколом. А потом шварк с полки оземь, как СУ-57 о березу, - и оборотился оборотнем земноводным. Типа, пост-человек.
 
   - А до того?

   - До того, как? Или …

    - До того, как с печки рухнул.
 
   -  Я не помню. Я без шлема был. Может, оттого и головка теперь ку-ку. У меня десять дней держалась температура под 40. Кашель с мокротой, выворачивал до рвоты... Я был выжатый, как лимон, лежал с трубкой в трахее, в горячем бреду, сатурация падала, уходило сознание. Сквозь сумерки слышу разговор белых халатов: «Резкое увеличение СРБ (Crb) с 35 до 70 - Ну что? Рефрактерная стадия септического шока. - Начинаем хоронить? - А может выживет? - Уже пятый сегодня. - Зрачок, зрачок»…  Зрачок среагировал без седации. Плазмообмен… - Адреналин болюс… - Сердце останавливается… Чувствую: я уже там. Вне зоны доступа.  Реальное ощущение космоса. Не помню, что дальше. Очухался на печке. Одежды нет, весь в зеленой шерсти. На руках, ногах когти. Пытаюсь заглянуть в душу – пусто. Кальвинизм пропал начисто. Я раньше думал, что от Бога греховный, изначально, от природы, а оказалось сам виноват, накапливал. Пункт первый по Кальвину: полная, абсолютная греховность. Квадрат Малевича, черное пятно 37 сантиметров длины, 23 сантиметра ширины.
 
     -  О господи! -  посочувствовала выдра. – Как же ты без кальвинизма? Бедный мой земноводный Йорик! За что? Может, ты пил по-черному?

    -  Тока по субботам и праздникам. Умеренно.

    -  Жене изменял?

    -  Тока глазами. Два раза.

    -  Посуду бил, когда она доставала?

    -  Посуду не бил.

    -  Деньги взаймы брал?

    -  Никогда.

    -  На Болотную ходил?

    -  на Болотную не ходил.

    -  А на крестный ход на Пасху?

    -  Мысленно.

    -  Крым наш?

     - Не втягивай меня в политику.

     -  А ты не виляй бедрами, как какая-нибудь Соболь навальная. Это принципиально. Собчак всегда этим Крымом своих гостей в угол загоняет.

      -  А сама как отвечает? Наш Крым или не наш?

     -  Говорит не наш. Ихний.

     -  Ну тогда значит наш. Точно наш.

     -  На собраниях выступал?
 
    -  Вслух не выступал.
 
     - Голосовал за? Против?
 
    -  Воздерживался.

    -  Типа, ни нашим, ни вашим.
 
    -  Типа….

    -  Хотел быть начальником.

     -  Зачем?

     -  Властвовать. Помыкать. Все хотят.

     -  Я не хотел повелевать. Я посуду люблю мыть, ходить строем, по команде: нале-ву! напра-ву! Воля для меня наказание. Я теряюсь на воле. Мне в стойле спокойнее.

     -  А чем в стойле на хлеб зарабатывал?

     -  Я буковки складывал в слова. Потом из слов фразочки складывал.

     -  А смысл?

     -  Я в смысл не вдавался. Я думал, если буковки сложить правильно и с любовью, смысл сам собой появится. Без меня.
 
     -  Начальству нравились буковки?

     -  Не знаю. Один раз открытку прислали из Администрации городского округа Мытищи /райком партии по-старому/: "Уважаемый товарищ Грусникин! Сердечно поздравляем Вас с юбилеем. ВАША ЖИЗНЬ ЯВЛЯЕТСЯ ПРИМЕРОМ ИСТИННОЙ И БЕСКОРЫСТНОЙ ЛЮБВИ К СВОЕМУ ОТЕЧЕСТВУ. НАМ ЕСТЬ ЧЕМУ ПОУЧИТЬСЯ У ВАШЕГО ПОКОЛЕНИЯ - ПРЕДАННОСТИ СВОЕЙ РОДИНЕ, СИЛЕ ВАШЕГО ДУХА И РЕАЛЬНОЙ СИЛЕ ПОСТУПКА. Приглашаем вас оформить денежную выплату в связи с юбилеем по адресу проспект Мира, дом 1, кабинет 17 с 10. 00 до 18.00.
 
      -  Ну, ну … Зря на себя наговаривал - умеренный я, невпихуемый, выдренности не хватает. Уничижение паче гордости. Всё при тебе – и выдренность и впихуемость. Короче, поздравляю, товарищ Грусникин. Видать, понравились твои буковки. Ходил в семнадцатый кабинет?

     -  Ходил. Я всегда хожу. Пять тысяч дали. Только не на руки, а на карточку.
 
    -  А насчет силы духа и реальной силы поступка – измерял? Какими инструментами? Динамометр? Манометр? ЭКГ? Что сказали?

    -  Сказали, сердечный ритм 60 в минуту, давление 120 на 80, холестерин 4 и 8, моча прекрасная.
 
      - Травоядное, стало быть. Без харизмы. Отстой. Поэтому, что ли, к нам на болото? Или временно. На передержку. Может, хвост отрастет. Или крылья. Ладно, найдем тебе пару, будете размножаться. Может, какая русалка согласится. Или жаба. У нас жабы отборные. Чего нос воротишь? Может ты свалить хотел? В Штаты? В Германию? Или, может, в Израиль? Наши утки в Израиль летают. Если отрастут крылья, может, с ними куда-нибудь в Хайфу?
 
      -  Я бы в Лод. Там у нас Наум с Идой. Давно зовут. Моя – за, я воздержался. Говорю же, воздержанный я. Умеренный. Буковки люблю.

       -  В морду кому-нибудь давал?

       -  Не давал.
 
       -  А сам же только что говорил: «Я бы его по морде! По морде»»!

       -  Это моя самая большая мечта.
 
       Сказав так, Зверь Горюныч опустился под воду оплакивать несбывшуюся мечту. Вот оно  преимущество земноводного: спрятавшись в корневищах кувшинок, зарывшись в болотный ил, можно скрыть непрошенную слезу и в добровольной самоизоляции помозговать о себе, любимом. Например, о том, кто он сегодня на самом деле? Тот ли, что был до того, когда жил на Шараповской, дом 1, корпус 2, сохранил ли свою умеренность, пристрастие к буковкам, воздержанность от участия, уклончивость от решения, уступчивость и податливость, привычку к бездействию, к жизни по умолчанию, непротивление судьбе, которая вытирает об тебя ноги? Или под бурой шерстью земноводного чудика ростом с веник бьётся сердце титана, отчаянного рубаки, готового дать в морду, бить посуду, не глядя на ценники. И вообще по акту гражданского состояния, по милицейской сводке кем он проходит? Живым? Мертвым? Или пропавшим без вести? Ищут ли его? Оплакивают? Что у него с душой? Сохраняются ли в коллаборации с глубинным народом болота такие жизненные отягощения, как честь, отвага, благородство, самопожертвование? Для чего у него когти? Для чего ослиные уши? Тварь ли я дрожащая или право имею? Кто он здесь – обреченный на прозябание в вязкой задумчивости тёмных вод, или обрученный с королевой бессмертия по имени Вирус? Конечно же, он знал, что вирус совершенно особая форма существования на переходе из жизни в смерть и обратно. У него, у вируса, свой, коллективный, сверхчеловеческий разум, непостижимый ни человеческим гением, ни чуйкой многомудрой выдры. Он, вирус, посмеивался, когда методом обратной генетики лаборанты пытались собирать и разбирать ДНК, как конструктором ЛЕГО. Вот-вот поймают за хвост! Вот оживили вирус из его РНК, синтезированной на ее ДНК-копии, а потом в ДНК-копию генома этого вируса вставили еще один ген, и полученная с нее РНК начала производить белок вируса гепатита B. И что? Он показал средний палец.
 
       Небыть, небыть… Зверь Горюныч пытался представить себе, найти ассоциации для таких «буковок», как волна, поле, фотон, бозон Хиггса, чтобы потрогать, пощупать, погладить или по морде, по морде! И не мог. Ни тактильно, ни визуально этот мир не давался. Да и времени на долгие размышления под водой не было. Две минуты на всё про всё. Тем более, что он был начинающим земноводным. Он вынырнул, тараща глаза, напоминающие тарелки НТВ плюс. По правобережной набережной на социальной дистанции друг от друга в перчатках и масках бродили волонтеры, онлайн пользователи, контактеры, бабушки со скандинавскими палками и самонезанятые офлайн-эскортницы.
   
    -  Гляди, гляди, это она, - перешла на шёпот выдра.
 
    -  Где? Где?

    -  Да вон же, в ротонде. Она там самоизоляцию отбывает. Стендап комик. Репетирует перед вечерним шоу в ночном клубе восточного набоба. Сама с собой – на селфи читает свои стихи.
 
     Горюныч напряг вострые ослиные уши. Рыжеволосая дева декламировала во весь голос, тщательно расставляя цезуры между слогами: «Как хорошо на белом свете шуршать растенья на полях ходить ногами по планете и про сыпатся на зарях !!

      Сидя на нижней ступеньке ротонды, у самого края воды, стендап - нимфа болтала белыми шаловливыми ножками, удравшими из-под короткого платьица, поддразнивая проплывающих мимо селезней и сухопутного волонтера, якобы чинившего велосипед на гигиеническом отдалении.
 

Ура берёза за листилась

Зелёным цветом обновлень

И всё во круг на пляс пустилось

Кагбуд - то во все Летний день!!



Мой милый друг иди в обьятья

Что-б воздыбалась вся Душа

Я первый раз одела платье

И юнной прелестью свежа!!



Не будь ленивным ты тюленем

Идём со Мной на небеса

Теперь нам море по коленям

И всюду птичьи голоса!!

      
       Вся пернатая, чешуйчатая, ластоногая и длиннохвостая промысленность Мытищинского болота сконцентрировалась на рифмах члена Российского Союза писателей Светланы Кутузовой-Желтовой, проживающей в городском округе Мытищи на улице Станционная. Разинув рты, щуки, окуньки и подлещики плавниками  аплодировали её отважному синтаксису и пунктуации, а также  размашистой и бескомпромиссной гражданской позиции. Казалось, даже трубы Метровагонмаша качались в восхищении. Какие ножки! Какие словообразования! Каким еще заводским трубам выпадет такой фарт? Запасайся попкорном!
 
Эй вы диванские герои

И мало летние сопли

Чего Мне пишите такое

И ржоте буд- то кобели !!


      Велосипедист перевел взгляд с беспечных ножек поэтессы на вскинутые руки, взыскующие правды и возмездия: «Это ко мне, что ли? Я, что ли, кобель»? Хотел обидеться, но передумал, заслушавшись красотку без словаря Ушакова в познаниях. Завораживала авторская манера чтения с акцентами на словесных охвостьях. Новоязу девы в ротонде позавидовал бы председатель земного шара Велимир Хлебников, Андрей Вознесенский, ваще нервно курит в тамбуре плацкартного вагона.
 

Все ваши гнустны сообщенья

За пхайте между ног и грудь

Мне по фик ваши возмущенья

Я без сопливых как- небудь !!


Я за смеюся на последки

И вос хвалюся на речах

А вы задротны малолетки

И все похожи на Собчак !!


     Волонтер раскрыл айфон, навел селфи так, чтобы в кадр вошла поэтесса с либеральными ножками и остракизмом к самим либеральцам. Даже на экране гаджета ощущалось тектоническое напряжение, в котором, как на шпагата Волочковой, маялись её строки и строфы, предлоги и суффиксы, гласные и согласные. Под обломками существительных, наречий и прилагательных кровоточили подранки смыслов. Подглядывание за интеллектуальной разножкой юноша совмещал с подслушиванием текста слов поэтессы, которая разговаривала с невидимым человеком по имени Рафа.

     - Ал-лё, Рафа, долго тебя еще ждать? Я на болоте, в нашем ротонде… Тока ты когда пойдешь, к воротам не иди, они закрытые, на замке… Ты дальше пройди, через плотину до АЗС, а там уже нет забора, там дыра, и ты в неё ныряй и как раз выйдешь на южный берег болота, пройдешь этот памятник идиотский – Петру и Февронии… Ну да, ну да, идиотский, а какой еще? Он хотел гражданским браком, а она «под венец, под венец», ей штамп в паспорте подавай, брачный контракт, все по форме, через ЗАГС, через нотариуса… Через рамку. Рамки важнее сути. Вот концерт в ДК это да. Афиши, билеты, публика, коньячок с шоколадкой. А тот же концерт на базарной площади, посреди народа с квашеной капустой, как танцоры буто в Японии, - это так себе, хрен собачий? Ну, ненормативная я. Затрахали эти нормы: так не пишут, так не говорят… Ударение не туда, не сюда… Юбки слишком короткие, ноги слишком длинные.  Никакой, блин свободы самовыражения. Как Пушкин прописал, так с тех пор и пишут. Как автомат Калашникова. Что наш русский человек руками ни делает /как правильно? Ни делает? Или не делает?/, короче, получается автомат Калашникова. Что наш русский поэт ни делает, получается, типа, Пушкин. Большой или маленький. Кто алармистка? Я алармистка? Я заполошная? А как же!  Кря, кря… Ничего я не накрякиваю. У тебя, может, всё через жопу. А у меня интонационный мейнстрим отсеивает всё лишнее и гонит через аорту. Ты хорошо меня слышишь? Я тебе из последних глаголов зажгу.

 
Эй вы которые не Путин
 
А отщипенцы как баран

Вас презерают наши Люди

А таг- же много иностран !!

Из вольте пить одеколоны

И про зебатся на тощак

Куда вы лезите на троны

Вон та особено Собчак !!

Страна не вашенска забота

Вы до ведёте до болот

Ещё и гавкаит чего то

Кагбуд- то стадо бегемот !!

Я трубным глазом раз несуся

На всю Страну и круглый Мир

Идите проч пасите гуся

Владимир Путин Мой Кумир !!


      Услышав про болото, про Собчак и гусей, подводная и надводная живность пришла в возбуждение. В рифму попали! Тупомордые ондатры повылезали из хаток и под носом у выдр устроили балдеж, мерились хвостами, самцы замутили воду мускусным секретом из паховых желез. Запашок пробил ноздри Горюныча, подумал: ожил, что ли? Когда подхватил вирус, запах пропал. А это, говорили, верный признак того, что отходняк пришел. Помнит, принюхивался: сестричка в палате наклоняется к самому носу подмышками – а живого женского духа нет, хотя в красной зоне медички неделю толком не моются. А так хотелось унюхать. Хотя бы пота. Какой-нибудь Метровагонмаши…

      Зверь Горюныч застеснялся, потупил круглые глаза-тарелки с вертикальными зрачками, втянул голову в плечи, даже шерсть подобрал, стараясь по привычке уменьшиться в размере, чтоб не бросаться в глаза. Хотя и не был разведчиком, как молодой Путин. О господи, когда это было! В прошлой жизни. Еще до того, как трансгуманисты разработали модель пост-человека. Может, я и есть тот самый «пост» - земноводный на случай подъёма уровня мирового океана и затопления суши. Или на случай какого-нибудь ковида. Вот вопрос: мы где живем? Чей это мир - людей или только среда обитания, зона комфорта для невидимой, неслыханной микродряни без звука и запаха? Ничтожное, блин, существо, о котором еще вчера мир людей не знал ни ухом, ни рылом, сегодня правит людьми. Может, это оно и есть, пресловутое мировое правительство, о котором все говорят и которого никто в глаза не видел? Может, это и есть та самая небыть, что держит нас в электронном наморднике, выворачивает наши карманы, ломает привычки, лишает ресторанов, кафе, удовольствий гуляния в парке, границ, объятий и поцелуев, безбарьерного соития, человеческого достоинства, наконец. Оно превращает нас в трусов, в рабов, в банальных засранцев. Где же вы, мастера генной инженерии? Где главный расшифровщик генома россиян Мария Воронцова, на что намерена потратить на пресловутую русскую особость десять тонн долларов от самого эффективного менеджера Игоря Ивановича? Когда уже наступит наше российское лидерство? Когда мы, россияне, тряхнем искусственным интеллектом, когда вздохнем спокойно за нашу отдельную российскую цивилизацию? Ну, ладно, пусть не геном. Хрен с ним, геномом. Но хотя бы вакцину можно? Скучно быть приспособлениями для размножения бактерий и вирусов.

    Нет, ребяты, на Болотную надо! На болотную! Горюныч так раздухарился в своем гражданском негодовании, что позабыл время и место своей дислокации. Хотел было по привычке спрятать фигу в карман – руками по ляжкам, по заднице хлоп, хлоп, а карманов-то нету, одна шерсть. А насчет бежать, вообще глупо. Куда бежать? Болото - оно вокруг. И нет дна у этого всеобъемлющего болота. Вибрирует, затягивает, дышит своими жабрами, заваривает кашу безвременья, пованивает утробной жизнедеятельностью. Сколько ни углубляйся, снизу стучат. А чего стучать? Не стучи, да не стучим будешь.
 
   - Кто там? Кто там? - прислушалась выдра. – Не бери в голову, Горюныч. Всё по хип-хапу. Опять эти бомжи свой бздеж в воду сбрасывают!

    
     Бомжи, числом двое, справляли коронавирус в персональной зоне комфорта, в душевной клоаке, на задворках хибары, брошенной хозяевами под снос задарма после проигранной тяжбы с мэрией. Презрев режим социального дистанцирования, на деревянных ящиках от старой социалистической тары рядком сидели – ну, чисто сладкая парочка, как Маркс и Энгельс в скверике напротив старого Дома правительства в далеком городе Фрунзе, известного в Мытищах под именем Бишкек.

     - Что-то ты, Копченый, неважно выглядишь, - подначивал первый бомж второго. – Не бреешься. Оброс, как фрик из пятой колонны.
 
     -  Так закрыты же салоны красоты, - парировал второй бомж подначку первого. - И ваще, блин, устал, грести против реальности с этим вирусом?
 
     Копченый яростно хлопнул палкой по воде. Две ондатры юркнули в норы, показав мужикам голую задницу.
 
     - У прохвостки! Не иначе они этот вирус и занесли.

     -  Они! Точно они, - поддержал небритый Копченого. -  Везде, блин, шныряют без масок – особенно эти, гетеры болотные, Мари и Хуана. Подсматривают, блин, подслушивают. Везде нос свой поганый суют. На шашлык, блин, надо бы их замариновать.

     -  Или на шапку пустить. Стартап откроем. Бизнес типа.

     -  Лучше на шубу. У них мех знаешь какой! На семь лет носки. Визуально не хуже норки.
 
     - Ага. И не только визуально, - поддержал идею небритого бомж Копченый. - Для телок ваще - хоть в мороз, хоть в дождь. И цветовая гамма, блин, под любые сапоги. Маришка под светлую охру накрашена, а Хуанка – чернявая с переливом в люрекс.  У них, потаскух, подшерсток непромокаемый.
 
     -  А на шашлык наловим жаб, - размечтался Копченый. - Под стеклоочиститель самое то. Я по парижскому рецепту предпочитаю. –  Картавые лягушатники или маринуют ляжки и жарят их на шампурах, или обваливают в муке и на сковороде жарят с луком на сливочном масле. А можно сварганить суп с луком-шалотом и сладким белым вином.

     -  А нам в Таиланде подавали ножки в сковороде-вок с красным чили, пальмовым сахаром, базиликом и галангалом.
 
     -  А в интернете блогера пишут, что лягушатина хороша под карри, в томатном соусе. Или мясо от костей отделить и обвалять в яичной фритате.

      И что? На бомжей не похоже? Лексикон не нравится? Или гастрономические изыски? Ничего удивительного. Это Мытищи! Это полчаса на электричке и пятнадцать минут на метро до Театральной – и вот тебе Большой театр. А сойдешь на Охотном ряду – тут он Кремль, а тут он ГУМ, на первом этаже вся эта вип-гастрономия. Так что в Мытищах он всем бомжам бомж. Не то что на Казанском вокзале. Можно сказать, вип-бомж. Он, например, вместо «у меня в кармане вошь на аркане» может завернуть «у меня перманентная валютная неустойчивость». Или: «Моих страданий, сударь, вам не понять». Опять же социальное происхождение. Он же не родился бомжом. Папа, к примеру, на Метровагонмаше гайки закручивает, мама на кассе чужие деньги считает, вместо «пошла на базар» говорит «я покидаю вас». Так что сыну после школы не обязательно в ПТУ, можно и в ВУЗ. Есть в Мытищи лесотехнический, есть кооперативный институт /щас, само собой, академии/. Через три остановки на электричке - МИСИ, можно на строителя поступить, можно на архитектора. А дальше жизнь – как пойдет. То попадешь под перестройку, то в Госдуму вляпаешься, то в бизнес угодишь под бандитов, то дружки к батарее прикуют, то полицаи за неполиткорректность подведут под срок. Дело известное: от сумы и от тюрьмы… А уж от зеленой тоски… От неё, кстати, и русалки, и всякие водяные со своими скелетами в своих шкафчиках. Вот сейчас нашлась бы сердобольная женщина, привела бы домой Копченого, а то и с небритым вместе, положила в ванну, отмыла шампунем, отскребла скрабом, гуманизировала кремом «Буренка» - глядь, совсем другой коленкор. Копченый вспомнит /или придумает/, как в бюро пропусков на Мосфильме работал, решал, кого пропускать, кого не пропускать, не пропускать больше любил, это вроде как ближе к власти. Особенно заслуженных и народных. Один раз народного артиста Петренко решил не пропустить, сказал: «Посторонним вход воспрещен!». Длань Распутина крепко легла привратнику на загривок. Шутки не понял. «Кыш в конуру, цербер, гребаный». Так и пошло, так и прилипло в бомжовой компании, перекроенное на свой лад: «Цензор, цензор». И до сих пор не отлипло.  А небритый вспомнит /или соврет/, как обрыдло протирать штаны в Библиотеке имени Ленина. Швейцаром работал. Каких людей повидал! Поневоле ума наберешься. Бомж Цензор из Мосфильма его на киношный манер Швейцером звал. Скорей всего, врут, сочиняют. Каждому охота из говна башку высунуть, к высокому притулиться. А кто проверит? Участковый? Паспортов у них нет, прописки, трудовых книжек. Просто люди, хотя и условно. Хотя нельзя исключить, и по Таиландам когда-то ездили на Пхукет, по Нотрдамам с китайцами фланировали, круассаны с профитролями кушали. Всякое бывало. Если по ихнему лексикону судить.

      -  А ты правда, что ли, Путина видел? – обратился Швейцер к Цензору.
 
      -  Вот как тебя, - признался Цензор. - Без социально-гигиенической дистанции. Он тогда еще премьером был. Приехал в Орловскую область, Строев его повез в поле, мол, мы трактора импортные закупили. Тыр-пыр восемь дыр. Деньги, карочи, клянчил, кредиты плод гарантии банка Смоленского. Не хотите ли, Владимир Владимирович, не немецкой колеснице покататься? А чего не покататься? Владимир Владимирович сел на трактор и поехал, как на отечественной «ладе». А мой-то опер /я тогда на корпункте работал/ не успел с камерой. Давай дубль! Как это дубль? Он же… А что делать? Я к нему: «Владимир Владимирович, хоть убей - не успели. Можно еще кружок»? – «Можно и еще кружок», - говорит. – Не западло, - говорит. - Это же не капиталовложения». И спокойно еще кружок, на камеру. И в кабину пустил – для крупных планов: лицо, руки, глаза. Пожалуйста. Щеки у него тогда вогнутые были, руки цепкие, глаза въедливые, цвет неопределенный и выражение не поймешь. Но в целом взгляд на кредит позитивный. А иначе бы и не приезжал. Его Ельцин главному царскому правилу научил: царь должен являть чудо! Просит девочка куклу – даришь куклу. Просит Игорь Иваныч послабление по налогам – даёшь послабление. Не можешь дать – просто не принимай просителя. Когда я ем, я глух и нем, типа.

   -  А тебе тоже чего-нибудь дал? – позавидовал Швейцер.

   -  А как же! Поймал звезду, Медаль ордена «За заслуги перед Отечеством». Хотя я не просил, гад буду.
 
   -  А для народа? Просил, чтоб улучшил жизнь дорогим россиянам?

   -  Ну это само собой.
 
   -  А он?

   -  Обещал. Даже поправку в Конституцию включил: мол, жить будем лучше, жить будем веселее.
 
    -  Где-то я это уже слышал.

    -  Ну, это еще не скоро. Поэтапно. На третьем этапе, после 2024 года.

    -  Это разумно. Обещанного три года ждут. Дождемся. Какие наши годы? Хотя время работает на Китай, но и нам чего-нибудь отвалится. Правильно я мыслю, Цензор? Теперь к тебе на вы придется обращаться – ты, то есть вы, хоть и старый хрыч на болоте, но заслуженный!

      
       Какого только барахла не осталось от старосветских хозяев! Полстула с мягким сиденьем, спинка от дивана, ржавый эмалированный тазик, картина Крамского «Неизвестная» в сломанной рамке, примус, газеты «Комсомольская правда», «Мытищинская правда», «Подмосковная правда», «Метровагонная правда», журналы «Химия и жизнь», «Крокодил», «Крестьянка» с картинками женской моды, Красная книга Московской области. Новые постояльцы осиротевшего подворья поддерживали живую связь времен зловонными развалами банок от кильки в томате, порожних бутылок «Жигулевского», «Столичной», окурками, гнойными харчками, луковой шелухой, ботинками без подошв, подошвами без ботинок. Характерной примятостью травы выделялись лёжки для полюбовного экстренного спаривания, обрывки трусов, рваные изделия contex, пробки от шампанского /о эти женские причуды! Без шампан-мампан никак/. На самом берегу красовались полтора болотных сапога, рыболовная снасть, канистра стеклоочистителя. Каждый патриот Мытищ, даже без определенного места жительства, мог найти себе на болоте одушевленное местечко, чтоб неспешно промониторить ближнюю среду обитания и всласть почесать языком о временах и нравах, о любви, о погоде, о Чубайсе, Трампе и Путине. В этом смысле болото приобретало свойство интерактивности, камбэком как бы аукалось, процент возвращало, входило с народом в диалог. Народ в него - «бух», оно бумерангом - «ху-б-б-б…», протяжно, утаивая окончания слов. Народ познавал сакральную глубину болота, болото впитывало сокровенный дух народа, его внутреннюю боль, телесные запахи, сексуальную энергию.
 
      - Чистый, чистый лежу я в наплывах рассветных, белым флагом струится на пол простыня, - затянул Швейцер из «Ленинки», погружаясь в новую реальность, так сказать, из офлайна в онлайн.

     -  Да уж, да уж, - согласился Цензор с Мосфильма. - Щас бы в баню. Щас бы веником по заднице и шайкой горяченькой на всю головку.
 
    -  Вот так, блин, и рождается новый тип человека. С новой этикой и эстетикой, - загнул мысль мосфильмовец. - Вот ответь мне: что уникально, блин, для человека любой эпохи? «Я не только существую. Я знаю, что я существую». То, чего достиг Будда, — просветления, — может достичь человек и сейчас, несмотря на разницу антуража. На самом деле — что такое настоящее? Это время, которого не существует. Вневременная субстанция. Мир существует в прошлом и в будущем, а настоящее — условность. Поэтому и живет в каждом из нас мир неизменный и мир меняющийся. И всё мракобесное, что сейчас происходит, это как раз реакция на попытку человека осознать себя свободным.
 
    -  Свободу Юрию Деточкину! – отлив из бутыли стеклоочистителя в пластиковый стакан, провозгласил как бы Швейцер. - Это было навсегда. Пока не кончилось. Как говорили до того, в офлайне. До того, блин, идея у власти какая была? Подчинить людей, сбить кнутом в стадо, сделать из них жвачное мычалово. А сейчас народ перескочил, как блоха, в онлайн – ку-ку, блин, накось выкуси. Осмелели, руки с кукишем повынимали из карманов, блогера постами матюгаются, анекдоты с евреев на власть заменяют. Никакой, блин, сакральности.
 
     - Ни хрена не поймешь, - горячился Цензор, - человек, с которым ты базаришь по скайпу, он где, бля, в соседней комнате или на Гоа? И ваще, бля, не знаешь - это в натуре человек или тока в цифре… Есть у него идентичность или нет у него идентичности. Смыслы уничтожают сволочи! Погружаются, бля в онлайн, и сидят там безвылазно, не хотят вернуться в общественность. А ты как? Хочешь вернуться?
 
     -  Я в салон красоты хочу, - рвал на груди рубаху Швейцер. -  Наголо! Под Котовского.
 
     -  Крыша едет от этой самоизоляции, - подытожил Цензор, скривившись от стакана стеклоочистителя.
 
     Выпили для поправки крыши. Хорошо пошла – видать, свежий очиститель попался. Молчаливо вгляделись в болото, вслушались в жизнь для последующей философии, цифрового осмысления дурно пахнущей окружающей среды. В минуту молчания другие звуки прорезались - собачий лай и возня в районе лежки для спаривания.

     - Чо это он? – обернулся на мусорные задворки Цензор. – Чо это ты, Барбос Баскервильский?
 
       Из кушерей вылезла собака с каким - то ошметьем в зубах. Подбежала с веселыми глазами, поддразнивая, заигрывая: ну-ка отними.
 
     - Чо это у тебя? Ну-ка дай сюда.
 
     В результате недолгой борьбы собачья игрушка перекочевала из пасти Барбоса Баскервильского в руки бомжа киношного.

    -  О, ёлы-дролы блокбастер! – возопил мосфильмовец. – Сontex! Целые, блин. Не успели натянуть. Скоропостижно вышло. Дорогая штука, блин. Вот оно - то, что нужно для масочно-перчаточного режима! У тебя, Швейцер, перчи есть? Нету. А у меня вот они.
 
    Цензор стал напяливать презервативы на пальцы. Дело шло туго – то ли пальцы корявые, то ли размер не тот. И вообще, давно практики не было. Наконец справился, вытянул руки - полюбовался. Полный гламур блин. Бьюти-индустрия. Можно в «Магните» кассирше Надюхе с приколом подкатить.
 
    -  Какое сегодня число? – спросил ни с того, ни с сего.

    -  Кажись 19. – Неуверенно отозвался Швейцер. – Точно – 19 мая. А тебе чего вдруг?

    -  Так это же День советской пионерии! – просиял Цензор. – Ты был пионером?
 
    -  Наверно был. Я не помню. Меня энцефалитный клещ укусил. Совсем памяти нет.

    -  А я помню. Я в четвертом классе учился. Папа в погранотряде служил, а школа в городке, за шлагбаумом. Гражданским только по пропускам: к кому, зачем? Подпись начальника. А у нас пионервожатая была – никого не помню, а её помню. Вера Васильевна. Сочная такая, пухленькая, коса вот такая – толщиной с руку. В кофточке с вышивкой. И вот зовет она меня: Серый, поди сюда. И тащит куда-то за кустики, говорит, тебе пионерское задание: вот эту записку передай сержанту Залучному. Знаешь такого? – Знаю, конечно. Я всех в отряде знаю. Даже лошадей. И меня все знают. И лошади тоже. – Ну, вот, говорит - передашь записку сержанту. А сам не читай. Клянись, что не будешь читать! – Честное пионерское! – Я тебе верю. Ты, говорит, не бойся. Эта записка не по службе, а по дружбе. -  И так зарделась, помню.  Глазки горят, губки малиновые. И этими губами меня прям засосала. Такая температура! И влажность. И долго не отпускает.  И меня туман в голове, и чо-то ёкнуло под пионерским галстуком, и в трусиках дернулось. Там такой тоненький был карандашик, и без волосиков еще. Скока мне- десять? Или одиннадцать. Я с шести лет в школу пошел. Хотя это ж не мне было, а сержанту Залучному. А я тока носитель. Типа вирус.
 
    -  И как? Передал? – заинтересовался Швейцер.

    -  Бумажку передал, а вирус этот с собой унес. И вот до сих пор таскаю эту инфекцию.
 
    И вдруг по прихоти неведомых нейронных цепочек приложил к воспоминанию начальную строчку кубанской оратории: «Не для меня придёть весна, не для меня Дон разольёться. И сердце девичье забьёться восторгом чуйств не для меня». Мари и Хуана, приняв мощный эротический заряд оратории на свой счет, прослезились. Что правда, то правда: подними глаза – и над нашим болотом светят звезды.

     Болото не только среда обитания чужих жизней. Оно живет своей отдельной, отчасти токсичной жизнью. Оно как бы думает, как бы про себя, прозревает свою глобальную историческую карму, загадывает наперед, надолго, до цифрового послезавтра. Иные прозрения её настораживают. Вклиниваясь в центральные кварталы Мытищ, в панельные многоэтажки и гаражные задворки, болото как бы пропитывалось всеобщим городским лицемерием, прикидывалось прудом, подставляло бока под коммунальное благоустройство с его бетонными дорожками, асфальтовыми тротуарами, гидротехническими устройствами, металлическим ограждениями, украшенными амбарными замками брачующихся. Брошенные в воду ключи отравляли болото ложью заклинаний: Я твой! Твоя! Никому кроме! Навеки! До гроба! Вода, морщась тяжелой рябью, превращалась в густую зеленую жидкость, которая, подобно презервативам сontex, препятствовала проникновению солнечных лучей вглубь непорочного зачатия жизни. Прекрасные кувшинки, цветы животворящих болотных вод, дети глубинной невинности, бежали в дальние Мытищинские лукоморья, в камыши, к ондатрам, бомжам и земноводной каналье Горюнычу с его подружкой выдрой.

      Выдра, вернувшись с охоты с очередной рыбкой в зубах, доложила:
 
     - Стерлядь у нас появилась, и вьюн, и усатый голец, и золотой карась.  Сто семнадцать видов живых существ вернулись из прошлой жизни! Только млекопитающих семь видов. Мышь-малютка из Красной книги! Каменная куница!  Черный коршун вернулся, и воронок, и болотная сова! Девять видов лишайников! Девятнадцать видов грибов, тридцать девять видов насекомых, шесть видов бабочек, хвостатый кузнечик и один вид пауков. Живем, Горюныч, размножаемся! Всё по хип-хапу! Ты песню эту бомжовскую знаешь? Споем что ли? Тока слова напомни.

    Горюныч напомнил. И даже напел гнусоватым голосом.

Не для меня журчат ручьи,

Текут алмазными струями,

Там дева с чёрными бровями,

Она растет не для меня.

      
     Мытищи - они, слава богу, большие и разные. И бездоказательных скелетов в шкафу хватает, а уж доказательных артефактов, архивных бумаг… Возьмем 1882 год. Записках смотрителя Московских водопроводов Гильдовского: "На юго-восток от села Большие Мытищи, в расстоянии 7 вёрст от них, начинается торфяное болото, представляющее между своим началом и Мытищами дугу, лежащую на юго-запад; полоса этой дуги, составляющая ширину болота, равна 1 112 версты; по обеим сторонам болота на северо-восток и северо-запад находятся песчаные возвышенности, покрытые: первая — лесом Удельного ведомства, вторая — Погонным Лосиным Островом. Первая, или верхняя, половина болота представляет жидкую торфяную массу, прерываемую кое-где озерками или, по местному названию, бучегами; вторая, нижняя, половина болота представляет ту же торфяную массу, но более твёрдую, и здесь-то более явственно обозначается начало р. Яузы, в виде небольшого непрерывного ручья, который далее по течению все более переходит в речку, а близ самих Мытищ образует уже настоящую реку. Длина всего болота, считая по течению р. Яузы, составляет около 10 верст»…
 
    Идем дальше. Точнее, глубже. В золотой век русской истории. Императрица Екатерина Вторая едет из Петербурга в Сергиев Посад к мощам Преподобного Сергия. Июль, жара. Недалеко от Москвы отъехали – стоп кареты: матушка пить хочет. А вода вот она, в родниках, что бьют из подземных вод вдоль дороги. Самый известный родник Громовой. По народному преданию открылся от удара молнии. Святой в общем. Императрица пьет не напьется. Хороша водица! А почему бы не напоить этой водой Москву, которая изнывает от жажды? Почему бы не пристроить бесполезные, как ей думалось, болота к делу? Так он и появился на свет Указ от 28 июля 1779 года, определивший глобальную историческую карму Мытищинской трясины. "Генерал-поручику Бауэру произвесть в действо водяные работы для пользы престольного нашего города Москвы. Для этой цели выделить из казны 1 100 тыс. руб. Из них в течение 1779 — 1784 гг. отпускать по 50 тыс. руб., а в 1785 — 1787 гг. — по 100 тыс. руб. Для производства работ приказано князю М.Н. Волконскому предоставлять "...из дивизии от трёх до четырёх сот человек под начальством вашим находящейся, коим из определяемой по смете его, Бауэра, суммы выдаваемо быть должно по восьми копеек на день".
 
     Генерал-поручик Бауэр с немецкой точностью, копейка в копейку, и, что особенно интересно, без ГУЛАГа, исполняет водяные работы. Вода, самовольно заболачивавшая низины Яузы, загоняется в кирпичный водовод шириной 0,9 м, высотой 0,9 м с полуциркульным сводом высотой в 0,45 м. В Больших Мытищах реку прогоняют через два чугунных дюкера, а в селе Ростокине устраивают акведук. Для получения камня и кирпича, необходимого в строительстве, разрешено ломать стены Белого города.
 
      Сказано – сделано. Крым – наш, болото – в трубы! Пугачева – на дыбу!

    - Ну, ладно Пугачева, а мы-то за что? – верещала пузатая мелюзга, сгрудившаяся вокруг старой-престарой щуки. - Болото – в трубу, нерестилища – на солнце, там воды недочет, здесь – недостача. Им, москвичам поганым, видите ли, на питье воды не хватает, а нам – на саму жизнь. Кто возродил нашу исконную трясину? За кого бога молить?

      И возглаголила старая щука:

     - Как-то пошел товарищ Сталин в баню. Как щас помню, в 1932 году 14 сентября. Налил шайку горяченькой, намылил голову, усы, интимные места спереди. Товарищ Ворошилов спинку потер. Надо под краном смывать. Товарищ Сталин крантик туды-сюды – нету воды. Сухо. - Что бы это значило, товарищ Клим Ворошилов? – спрашивает. – Если в кране нет воды, значит выпили жиды, - пытается товарищ Ворошилов прикрыть солдатским юмором свой шкурный страх. Позвали банщиков: где вода? – Напору, говорят, не хватает. Река Москва обмелела, можно перейти вброд. Вся водопроводная сеть подаёт в город 15 миллионов ведер воды. А население под три миллиона. Жить стало лучше, жить стало веселее /товарищ Сталин взял на заметку слова банщиков для будущего/. Народ не только пить хочет досыта, но и дочиста мыться. В белых рубашках хотят на работу ходить, в трусах без желтых пятен и срамного запаха. Одной Яузой напор воды не поднять.
 
      - Ох! Ах! – в предчувствии нехорошего трепещут плавниками слушатели.

      - Ну, с банщиками ясно, - сказывает старая рыбина, поглаживая по-сталински свои щучьи усы. – Банщиков расстреляли в предбаннике – это позитив. А теперь в корень надо смотреть, негатив с повестки дня снимать. Позвали Бонч-Бруевича с Кржижановским. Что делать? Сели на лавки голышом, с пеной на голове и усах, простынями накрылись, как патриции в термах Нерона, кудрявая мысль по кругу идет от Бонч-Бруевича к Кржижановскому через Клима Ворошилова. Товарищ Сталин на верхней полке сидит, думу думает. Что скажете, товарищ Бонч-Бруевич? – Волгу надо подключать. – А как? Как, товарищ Кржижановский? – А это вопрос к товарищу Ворошилову, - говорит. – А как, товарищ Ворошилов? – Э… мэ…- говорит товарищ Ворошилов. – Э… мээ, - морщит лоб товарищ Сталин. – Агентура докладывает, Адольф к власти рвется, на Москву зубы точит. На вас, кавалеристов, никакой надежды. Просрем страну. Надо Метровагонмаш в Мытищах на танки перепрофилировать. А насчет водопровода, товарищи Бонч-Бруевич и Кржижановский /с отвращением сказал, будто обматерил/, опять надо Ягоду просить. Будем с ним Волгу на Москву разворачивать. И тут же в голове написал Приказ № 889 от 20.09.32 г. о приступлении к формированию Дмитлага ОГПУ и началу строительства канала для смычки Волги с Москвой рекой. И еще подумал отечески: народу будет много, может мильён, а как всех обуть, одеть? А болото, хрен с ним, оставить Мытищам на долгую память о матушке Екатерине.

     -  Слава товарищу Сталину! – ударила хвостами рыбья молодь. - За наше счастливое детство! За сбережение нашего Мытищинского болота.

      
       … Ножки у неё были белые, белые, аж синюшные. Заскучавшие по Анталье. Ничего что хозяйка ног известный человек? Даже знаменитый, и не только в Мытищах – на всю Россию! Член союза писателей Светлана Кутузова-Желтова подобрала юбку под самые трусики, бултыхает в воде: ой, холодная! Когда теперь из-за этого ковида выставишь дамские прелести в Турции? Только Крым остается. Слава богу, Крым наш. Фотик поставила на видео и на фоне золотистых камышей /а ведь и впрямь хороша рыжая бестия!/ сняла челлендж для ютуба. Типа, френды, я вытру об вас свои бледные ноги!
 
Моя Росия в даль несётся

С своих неистовых колен

Владимир Путин наше Сонце

Мы не по терпим тут измен!!!

Лицом сурово за являю

Он спас Великую Страну

И не чего пихать нас к краю

Я это лично про кляну!!!!!

    
     И по WhatsApp Рафе:

    - Рафа, ты чо там застрял? Я скинула тебе видосик в приват. Получил?

    - Получил. А ты видела, как тебя в комментах приложили? За гражданскую лирику. Ты тут на баррикаде у Делакруа. Сиськи от Кардашьян, а голова твоя. Уржаться!

    -  Где? Где? А вот – нашла. Прикольно!  Ах вы прокляты либеральцы опять на ржали Мой портрет ваш юмор высосаный с пальца и мозга меньше чем в скелет!! Я с роду так вот не гуляю тут от меня одни глаза ещё и жырная такая да я худей на два раза!!
   
       -  Ты дуделку свою не забудь. Из камыша которая. Не дуделка – а как? Флейта? Как, как? Сякухати? Япона-мать! Из тростника? Пять дыр и все дела? А где ты тростник взял? В Перловке? Это где Яуза в обход НИИОХа идет. Да, точно, там и тростник есть. Там могут быть мутации – органическая химия и всякое такое. Говорят, там даже бобров видели. Валят прибрежный кустарник, хатки строят, плотины. Там болото еще гуще здешнего. Мы с твоей сякухатой баттл забабахаем. Ненормативный, какой же еще? Всем этим Гнойным, Перегнойным дивертисмент в задницу вставим. Ты где ща? Уже близко? Уже через плотину? Видишь меня? Я тебя вижу. И сякухату твою.
 
       Рафаэль шустро чухал на длинных ногах, обогнал монаху на самокате в маске до носа и в синих перчатках. Мощно толкалась в солдатских ботинках. Подумал, ноги тренированные. И длинные, показалось. Обогнав, обернулся: на черной маске крестик поблескивает. Серебряный, что ли? Или просто гламур. А куда путь держит? Там же, дальше, за ротондой тупик, трясина непролазная. И, увидев подружку, потерял монаху из вида.

     - Привет, Светик.

     -  Привет, Рафа.

     -  А поцеловать? Не хочешь? Хочешь, но не можешь? Дистанция полтора метра? Не орел ты, Рафа. Славы боишься. Так чо ты хотел сказать?
 
        - Понимаешь, европейская культура захлебывается от засилия смыслов и ассоциаций?  Надо жить проще. Ты видела очередь в нашем Мытищинском ДК на псалмы хасидов из хоральной синагоги? Не видела. А на концерт Нюши? Прочитала три книги, написала четыре. Какие проблемы? Одна единственная: маленькая грудь. Но это поправимо. Это решаемо. Сделаем как у Семенович. На Нюшу все билеты проданы. И это не мода.  Это внутренняя потребность глубинного народа, побег в невинность, в чистоту звука. «Ты не забудешь как сердце бьется между нами Ты не забудешь как сердце хочет быть с тобой Но сердце молчанье и ты меня уже теряешь Это не я, это кто-то за меня».  Да, это не музыка. Это просто звук, просто шум ветра в камышах, плеск воды. Но разве этого мало? Да, это непушкин, непушкин. Не Пушкин, а Нюша. Без библейских комплексов.
 
     -  Я Пушкина внутри себя развенчала. 
     -  Что так?

     -  Я бы за такого сроду замуж не вышла. Сморчок какой-то. Не зря в лицее кликуха была «обезьяна». А еще к гению чистой красоты клеится. Прикинь, в восемнадцать лет пышущее здоровьем, с обворожительным бюстом и талией 47 сантиметров, длинноногое украшение столичных балов ростом 173 сантиметров выходит замуж за мужчину на тринадцать лет старше и на 12 сантиметров ниже ростом. Это что? Равный брак? Не говорю о лицемерии! «Мой друг, свободе посвятим души прекрасные порывы». А сам, блин, барин, крепостных крестьян из своей Кистеневки закладывает по пяти рублей за душу. Прикинь, пять рублей цена человеческой души! Да пошел он в жопу! Я бы ему два средних пальца в нос сунула. И виждь, бля, и внемли! Пророк, блин! Накаркает, накличет! «И жало мудрыя змеи в уста замершие мои вложил десницею кровавой». Какое еще жало? Какая змея? Нам тока змей не хватало! Не буди лиха!
 
       И встала восклицательной трубой во весь рост, 183, не меньше. Велосипедист глаза вылупил: даёшь подиум! На две головы выше Пушкина. Простите, Александр Сергеевич, поколение такое: язык длиннее ног. Всё болото, кажется, взбаламутилось. Бомжи горой встали за солнце поэзии. Тот, что с презервативами на пальцах, Цензор, сжал руку в кулак: «Фильтруй базар, ёла-тёла! Наш он человек. Конкретно! «Взглянул, блин, направо – песнь заводит, налево – сказку говорит. Там чудеса, говорит, там леший бродит, русалка на ветвях сидит». Поневоле набравшийся ума Швейцер тоже ввернул цитату по делу: «Скажи-ка, няня, где же кружка»? Мы, кричат, хоть и по читатели твои в интернете, и прелести твои уважаем, но ща другая, кричат, коннотация к твоим ногам. Не корчи из себя Белинского»! Чайки крыльями машут: наших бьют! Руки прочь от Пушкина! Выдра Змея Горюныча теребит: «Ты, земноводный, слышал? – Не слышал. Чо, опять Крым? – Какой Крым? Пушкин! С такими ушами и не слышишь. Ты ваще о чем думаешь? – Я про шкаф думаю. Она говорит, этот шкаф у меня полжизни отнял. Солнца, говорит, в твоих Мытищах и так нету, а он последний свет заслонил, все наши квадратные метры съел. Я понимаю, она сама южного происхождения, с детства на солнце. Ну, думаю, покапризничает и привыкнет. Шкаф-то хороший, уважаемый. Только что не разборный. Но и не громоздкий, не давит фанерой - стеклышки, зеркальца, бар, ниша для телевизора, книжные полки, для побрякушек, хрусталей, сувениров, просторный угол для вещей. Я его сам покупал, в Воронеже еще, для новой квартиры в Мытищи. В ящиках привезли. Сложили. Ну да, большой, для воронежской квартиры в самый раз. А тут в полтора раза меньше метров. Но окна на юг, там яблони частного сектора, соловей, за яблонями Яуза… - Какой шкаф? Ты чо – до сих пор  не в адеквате после вируса? Тут на святое покушаются, а он «шкаф, шкаф»… Ондатры и те возмущаются, слышь кричат: «Атщипенка! Прёт на встречку, как кавказский гость».
 
     - Ой! – вскрикнула тёла кощуница, выдернув ноги из воды. – Она меня цапнула!

     -  Кто? Кто? – как бы бросился как бы на помощь Рафаэль, разорвал гигиеническую дистанцию.

     -  Крысы эти хвостопротивные! Кыш, сучки!
 
     -  Я их ща палкой… А ну пошли вон! – засуетился Рафаэль.

     -  Ну, ты трикстер, блин, Рафаэль! - неторопливо убирая ноги под юбку, Светлана Кутузова-Желтова продолжила жечь Пушкина его же глаголом. - Восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею моей, - Кончай финтить, Рафа, твоя транспарентность, блин, у меня во где!  Я, блин, лицемерия не терплю. Я понимаю, что лицемерие неизбежно, но твои гипокритические дискурсы уже не работают. Старьё, прошлый век. Нестыковки выпирают, как член из ширинки. Нас обманули, Рафа! Кому оно нужно сегодня, это «наше всё». Приписки и очковтирательство. Кто его читает? Тока школьники для ЕГЭ. И еще пять мудаков из «Бисера» на канале «Культура», и то в глубокой ночи. Давай на спор: вот щас на портале «стихи ру» в инете разместим Евгения Онегина и мой мегасборник «Путь поэта». И посчитаем, у кого больше фанатов. Там счетчик такой есть – каждый день число пользователей отмечает. Зуб даю, ноль у Пушкина, а у меня навалом. Да ты сам сравни. Вот наше фсё пишет.

     И внял я неба содроганье, //И горний ангелов полет,
     И гад морских подводный ход, // И дольней лозы прозябанье.

     Это кому ща можно впарить: «прозябанье», «содроганье»? Уржаться! А вот ваша покорная Светлана Кутузова-Желтова из Мытищ.

      Приди ко Мне хоть на минуту // Услышай клик моей Души
      Я вся в просрации кагбуд- то //Мои желанья уважи!!!!

     Ты не идёш зимой и летом //  А Я как дура влюбленна
     Ну и живи такой как все ты А Я такая вся Одна!!!!!
 
     -  Браво! Браво! – возопил велосипедист. - Александр Сергеевич, извините. ЕГЭ я уже сдал. Я ща, бля, в полной просрации. За вас в он-лайне лайк не поставлю.

      Над камышами, пронзенными солнцем, в контражуре возник призрак в черном. Монаха! - узнал Рафаэль. – Та самая, на самокате, к которой он пристроился на пути к ротонде. А чего она здесь делает? Здесь ни монастыря, ни церкви. А, – догадался. – Приспичило. Пописать присела в кушерях. Туалета же нет поблизости. Он её на развилке догнал: направо если, как раз по правому берегу болота можно скостить полкилометра до церкви Благовещения Пресвятой Богородицы в Тайнинке. Красавица церковь! И рядом на пустыре, странный в своем одиночестве, несоразмерно громадный памятник Клыкова новомученику Николаю Второму. На постаменте надпись «Государю Императору Николаю II. Русский народ с покаянием». Но там по дороге к церкви спрятаться негде – вот и свернула матушка налево, к ротонде, за которой камыши и непроходимое болото. Интересно, соображал Рафаэль, сколько у неё юбок – один балахон сверху, под ним поддевка из мешковины, под ней рубаха до пят холщевая… А дальше? Колготки или чулки? Скорее всего, чулки. Толстые, хлопчатобумажные, прихваченные на бедрах резинкой. А трусы какие? Ну, не стринги же. Но не до колен. Миди. И тело между трусами и чулками белое-белое. Еще белее, чем у Светки. Может, даже и по красоте не уступают. Она же не старуха. Щас бывают монахи из безответно влюбленных студенток, даже с дипломом МГУ бывают.

    -  Решпект тебе, сестра Светлана, - перекрестив пару, молвит монаха. - И тебе решпект, брат по недоразумению! Я тебя, сестра, всецело подлайкиваю. Надоело это сплошное лицемерие. Циник, блин, /перекрестилась/ прости меня, Господи, этот Пушкин. С говнецом. Письменно объявляет лонг-лист своих амурных побед. Сто тридцать женщин охмурил до Наташеньки. И еще бахвалится, в постель приглашает, мол, полюбуйся, читатель: «… ты предаешься мне нежна без упоенья, стыдливо-холодна, восторгу моему едва ответствуешь, не внемлешь ничему и оживляешься потом всё боле, боле и делишь наконец мой пламень поневоле»! Не было тогда видео, а то бы перед камерой половой акт не постеснялся выложить. Шоумен, прости, Господи, гребаный. Гений, блин, при злодействе.

     Велосипедист голос подал.

     - Да какое это злодейство – сто тридцать баб охмурил? Тем более по их доброй воле. Настоящий мужик!
 
     - В том-то и дело: банальный комплекс неполноценности, - настаивала монаха. - За счет податливых женщин самоутверждался. С красоткой Натальей от ревности изнывал. Все ночи рога снились.

     -  Я же говорю лицемерия! – с благодарностью приняла устные лайки поэтическая Светлана. – Увлечение транспарентностью подняло качество лицемерия на невиданную ранее высоту. Иносранцы новой волны проходят фазу непереносимости фальши, разочарования в традиционных нормах. У них наступает турбулентность, и это будет длиться, пока общество не дойдёт до отчаяния и смирения с улучшенным лицемерием. Я правильно говорю Рафа? Давай, настраивай свой первозданный бамбук, сверли дырки.

     -  Это вам не рояль, - набивая себе цену, бурчал Рафаэль. – Рояль это ремесло, подвластное обучению, а сякухата это искусство, идущее мимо нот, по наитию. Это где-то на периферии сознания. Каждый бамбук уникален, он часть взрастившей его природы и, если правильно его отстроить, он становится проводником к музыке самой жизни, улавливает её волновые вибрации. Не уверен, что у меня всё получится, но по идее, эта флейта должна выдать вибрации конкретно нашего болота со всеми его животрепетаниями. Щас попробуем, щас попробуем…

     Рафаэль приставил сякухату к губам и вдул в её жерло весь воздух, что накопил в легких. Флейта слабо пискнула. Рафаэль повторил. Успех не пришел и во второй раз. Видать, не зря говорят японцы: только слепой может стать настоящим музыкантом. Тем более исполнитель на сякухате. Зрение мешает концентрации музыкального смысла.

     -  Не переживай, - попыталась приободрить настройщика поэтесса. – Как известно, в тихом болоте черти водятся. И в каждом болоте свои. Просто надо с ними договориться.

    
      Выдра медленной панорамой с ног до головы, до кончиков длинных ушей, смерила Горюныча. Уж не этот ли недомерок назначен нам в черти? Вот уж действительно кризис лицемерия у наших властей. И, чтобы не спугнуть, подъехала к земноводному приятелю как бы с тыльной стороны.
 
     -  А у тебя, Горюныч, скока баб было?

     - У меня, стыдно сказать, список с гулькин нос. На приличную биографию не наскребешь. И ваще роман это не мой жанр. До трагедии тоже не дотягиваю. Вся трагедия - с полки грохнулся, тазобедренный сустав повредил. А так умеренный я. Типа, кто последний? Я за вами.

     - Скушно с тобой умеренный, - манула хвостом выдра.
 
     И ушла под воду. Приспичило спариться. Но, видать, не успела. Выскочила, как ошпаренная. Вода враз почернела, кипяток зловонный пошел. И не привычный, не коммунальный, и не промышленный с Метровагонмаша. Лилии среди бела дня свернулись, эльфы под листья попрятались.

     -  Беда, Горюныч. То ли наводнение, то ли землетрясение. То ли вторая волна вируса накрывает. Всё подводное комьюнити на ушах стоит, глаз таращит. Эпицентр где-то близко. Щука говорит: совсем рядом, в Тайнинке. А что там – толком сама не знает. Вижу, говорит, внутренним жаберным зрением, кровавые зори свет возвещают, чёрные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца, а в них трепещут синие молнии. Быть, говорит, грому великому, идти дождю стрелами с Волги матушки!

     -  Стенька Разин, что ли, грядет?

     -  Это здравому смыслу неподвластно. Так Боян слово вещее сказывает: «Кони ржут за Сулой – звенит слава в Киеве. Трубы трубят в Новгороде, стоят стяги в Путивле!»

     -  Ну, слава Богу, не в Мытищах. Хотя… А чо это они?
   
     С ревом и грохотом по дороге через плотину в объезд болота рванули пожарные машины, МЧС, неотложная помощь, полиция, Нацгвардия – и все в одном направлении, в том самом, что щука угадала, в Тайнинку. Там оцепление. Никого не впускать, никого не выпускать. Что ж там могло случиться? У слияния Сукромки и Яузы в чистом поле НИИОХ и памятник царю Николаю. Опять, что ли, его «Реввоенсовет» взрывает, устраивает хайп, как в 97-м году? Или монархисты проводят чин всенародного покаяния за грех цареубийства, произошедшего при равнодушии граждан России. Крестным ходом, что ли, пойдут под колокола церкви Благовещения Пресвятой Богородицы, сбросить тяжкий груз с души народа зовут? Покаяния требуют во спасение Святой Руси?
 
    - Ну зашквар! Так она же туда поехала, монаха наша на самокате, - спохватилась Светлана Кутузова-Желтова. - У неё мобила есть, WhatsApp, она мне номер оставила. Может, правда на Крестный ход?
 
     Все подводные и надводные, все пернатые, чешуйчатые и ластоногие разом рванули в Тайнинское заболотье. И рыбья мелюзга туда же, норовит на быстротоке через запруду перескочить. Напрасно старая усатая щука хвостом бьёт заполошно: назад! Назад, дурынды! Подхватите вируса – чем лечить? Вакцины еще не придумали! Нет, не слушают мудрую щуку. Русалочки в неглиже подтянулись. Прут без масок, перчаток, без соблюдения социальной дистанции. Где? Что? Напирают, толкаются, подпрыгивают. НИИОХ вывалил из лабораторий – все в защитных скафандрах, в шлемах – космонавты. Из Москвы понабежали – толпа с хоругвями, толпа с красными знаменами, с серпом и молотом. Это самые горластые. Из-за них, московских кликуш, в Мытищах всегда неприятности. У НИИОХа свой интерес: «Не стрелять! Расставляйте социальные сети! Живым будем брать»!
 
     И тут он явился на всеобщее обозрение – не надо подпрыгивать, становиться на цыпочки. В небе, выше облака ходячего, на длинной руке башенного крана раскачивалось зловонное чудище, и правда, опутанное сетями.

    -  Хома! – завопили в толпе зевак.
 
    -  Хому на дыбу! – вскричали монархисты.

    -  Хому в ЦК ВКПб! – ярились реввоенсоветчики.

       Рафаэль из всех сил дунул в свою сякухату и, надо же! на этот раз получилось. Флейта издала мощный трубный звук, точно попавший в резонанс с исторической силой момента.

     -  Как во городе было Копенгаге, - возопили дуэтом бомжи.
 
     -  А чо такое было в Копенгаге? - зашушукались в толпе.

     - Русалочка, - вспомнили евроскептики.

     -  Вира! – требовали знаменосцы Реввоенсовета.

     -  Майна! – кричали монархисты. – Хому – в расход! Попил царской кровушки.

     -  Да кто ж такой этот Хома-кровопивец? – вопрошали беспартийные обыватели.

     -  Не местные, что ли? – возмущались космонавты НИИОХа. – Гришка Никулин! Помощник Юровского, коменданта Дома особого назначения в Екатеринбурге, который с иродами своими расстрелял царскую семью. Бедная Александра Федоровна накануне написала в дневнике: «Мы получили нового коменданта, который приходил уже однажды смотреть ногу бэби. С молодым помощником, который выглядит очень приятным». У молодого приятного помощника рука не дрогнула: хотя в прицеле, кроме помазанника Божия Государя, были больной мальчик, цесаревич Алексей, четыре прелестные юные девушки, женщина благородных кровей… Некоторые не с первого выстрела померли, пришлось добивать штыками и прикладами. За эту доблесть повысили Гришку в должности, поставили в Оболдино начальником участка Дмитровлага. Там он во всю свою ширь кровопийскую распоясался. Из захоронений зэков-канальщиков до сих пор черепа детишек пугают. От кровосмешения тех и этих произошел мерзопакостный змий Хома. Его к царскому памятнику злая судьба притягивает. А тут такой случай – коронавирус. А вакцины нет. Весь мир ждет: где, кто, когда, откуда придет избавление? И тут такая удача: Хома в руки сам плывет со своим убийственным биопродуктом: шестьсот граммов чистого яда, а еще желчь, сало, микроэлементы. Как раз нам на вакцину. Мы первые! Слава НИИОХу! Слава художественной чуйке скульптора Клыкова – с местом для памятника угадал. Всё сошлось идеально. Ура! Майна! Майна!
 
   -  Вира! Вира! – громыхали красные.

      Шум, гам, короче. В разных секторах столпотворения возникали локальные активности. Тут бомжи вещают про чуден град Копенгаг, там монаха выворачивает душу про недавнюю студенческую оплошность: «Не воскрешай воспоминаний минувших дней, минувших дней. Прошедшее ушло, любовь разбита и наш огонь не возродит тепла». Сладкоголосые русалочки завлекают своей формой и содержанием: «Одолень-трава! Одолей ты горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды. Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретивого сердца во всем пути и во всей дороженьке!". Каждый своё мировоззрение продвигает. Хайпажоры с волонтерами рушат социальную дистанцию: «Коллаборируйтесь, господа! Коллаборируйтесь!» А Светлана Кутузова-Желтова во весь голос с крокодильчиком коллаборируется.


Я в гипер маркет вот ходила и что увидела я там??????

Останки мини крокодила стоят и молятся Богам!!!!

О люди изверги природы от вас изчадье всех проблемм!!!

Тот крокодильчик блогородный изсушен в мумию за чем??????

Давайте скинемся ведь помер и должен он лежать в земле!!!

Ссылайте деньги мне на номер не оставляйтесь в стороне!!


      В стороне, на дальней обочине от сутолоки пользователей, волонтеров, блогеров, полицейских, химиков и лириков, крылатых и земноводных обитателей Мытищинского болота, вне коллаборации остался один-одинешенек то ли черт, то ли черти что, зеленое недоразумение Зверь Горюныч. Присел на корягу, поник головой до колен и стал думать про злосчастный шкаф, который украл свет и солнце, отравил жизнь Ей, уроженке южных широт. Эх! – нехорошо, с осуждением, думал про себя. – Как бы поступил настоящий мужик на его месте? Взял бы топор и по этому шкафу с плеча – на тебе, вот тебе! И даже хрусталь не стал бы вынимать, медальки, грамоты, книжечки, бутылки «Кыргыз коньягы». Крушил бы наотмашь всё подряд, до полной победы над собой. И возможно, остался бы живым жильцом квартиры на третьем этаже в доме по улице Шараповской, а не зеленым оборотнем на болоте. И вдруг, будто в первый раз, увидел собственное отражение: глаза, нос и уши. Кто это? – пришел в ужас. – Что за небыть? Она, что ли? Та самая, которую никак не удавалось материализовать. И осердясь, а вместе с тем обрадовавшись, что нашел, - хрясь своему отражению по морде. И еще хрясь! И еще, и еще. И слева, и справа. И так по морде, по морде лупил. Долго. А потом устал в досаде: руки, которые после падения с печки стали когтистыми лапами, не складывались в кулак. Получалось – лупил ладошками. Типа, пощечины отвешивал. Но от души, и даже от сердца. Лег навзничь глазами вверх. Умереть в третий раз сил не было. Так и остался лежать, и круглые желтые глаза со зрачками-пестиками затерялись среди красивых кувшинок, среди одолень-травы.
 
       Пока болотное население шумной ватагой возвращалось из Тайнинки, низкие тучи сели на трубы Метровагонмаша и дождик пошел. Он, считай, каждый день ходит в Мытищах. Бомжи, Цензор и Швейцер, вздымая над головами сломанный зонтик, как знамя победы ихнего человеческого достоинств над страхом перед чужеземной короной вируса, побрели в свои непромокаемые кушери. Кувшинки свернули цветы и спрятались. На поверхности остались два открытых глаза Зверя Горюныча, недвижно лежащего на спине. И дождь, расходясь от умеренного до сильного, барабанил по ним равнодушно, без всякого сочувствия. И некому было утешить, некому оберечь.