Яд. Роальд Даль

Было, должно быть, около полуночи, когда я подъехал к дому, и въезжая в ворота бунгало, я выключил передние фары, чтобы свет не проник в окно боковой спальни и не разбудил Гарри Поупа. Но я зря беспокоился. Подъзжая к самому дому, я заметил, что в его окне до сих пор горел свет: значит, он не спал, если только не задремал за книгой.
Я припарковался и поднялся по пяти ступенькам на веранду, тщательно считая, чтобы не ошибиться и не сделать лишний шаг, когда достигну верха. Я прошёл через веранду, протолкнулся в дом через дверь-ширму и включил свет в холле. Я подошёл к двери спальни Гарри, тихо открыл её и заглянул.
Он лежал на кровати, и я видел, что он не спит. Но он не шелохнулся. Он даже не повернул голову ко мне, но я расслышал, как он сказал: “Тимбер, Тимбер, войди”.
Он говорил медленным шёпотом, тщательно выговаривая каждое слово, поэтому я распахнул дверь и быстро вошёл.
“Стой, подожди минутку, Тимбер”. Я едва расслышал его слова. Казалось, ему стоило большого труда говорить.
“В чём дело, Гарри?”
“Тсс! - шепнул он. - Тсс! Ради Бога, не шуми. Разуйся, прежде чем подойдёшь. Делай, что я говорю, Тимбер”.
То, как он говорил, напомнило мне Джорджа Барлинга после того, как тот получил ранение в живот и стоял, прислонившись к ящику с авиционным двигателем, прижимая руки к животу и что-то говоря о немецком пилоте тем же напряжённым хриплым шёпотом, что и Гарри сейчас.
“Быстрее, Тимбер, только сперва разуйся”.
Я не понял, зачем мне надо было разуваться, но подумал, что если он так болен, как слышалось по его голосу, его лучше не раздражать, поэтому я наклонился, снял туфли и оставил их в центре комнаты. Затем подошёл к кровати.
“Не трогай кровать! Ради Бога, не трогай кровать!” Он всё ещё говорил так, словно у него было ранение в животе, и я видел, что он лежит на спине, покрытый простынёй на три четверти. На нём была пижама с синими, коричневыми и белыми полосками, и он страшно вспотел. Ночь была душная, и я сам немного покрылся потом, но не так сильно, как Гарри. Всё его лицо было влажным, а подушка вокруг головы пропиталась. Это было похоже на жестокий приступ малярии.
“Что с тобой, Гарри?”
“Плоскохвост”, - сказал он.
“Плоскохвост?! О, Господи! Куда он тебя укусил? Как давно?”
“Замолчи”, - прошептал он.
“Послушай,Гарри, - сказал я и тронул его за плечо. - Надо торопиться. Давай, скажи мне поскорее, куда он тебя укусил”.
Он лежал очень тихо и напряжённо, словно сдерживаясь от сильной боли.
“Он меня не укусил, - прошептал он. - Ещё не укусил. Он лежит у меня на животе. Уснул”.
Я быстро отступил на шаг от неожиданности и посмотрел на его живот или, скорее, на покрывавшую его простыню. Она была смята в нескольких местах, и было невозможно определить, есть ли что-то под ней.
“Ты ведь не хочешь сказать, что у тебя на животе лежит плоскохвост?”
“Клянусь”.
“Как он туда попал?” Я не должен был задавать этот вопрос, так как по Гарри было видно, что он не шутит. Я должен был запретить ему говорить.
“Я читал, - сказал Гарри, очень медленно и осторожно выговаривая каждое слово, словно чтобы не двигать мышцами живота. - Лежал на спине и читал. Я почувствовал что-то на своей груди, за книгой. Что-то пощекотало меня. Затем краем глаза я заметил плоскохвоста, он полз по пижаме. Маленький, сантиметров 25. Я знал, что нельзя шевелиться. Я и не смог бы. Лежал и смотрел. Хотя он пополз бы выше”. Гарри остановился и помолчал несколько секунд. Его глаза смотрели вдоль тела туда, где простыня покрывала живот, и я видел, что он беспокоится, как бы его шёпот не потревожил то, что лежало под ней.
“В простыне была складка, - сказал он ещё медленнее и так тихо, что мне пришлось наклониться ниже. - Он всё ещё там, я вижу. Он подполз внутрь. Я чувствовал через пижаму, как он полз по животу. Затем остановился и лёг в тепле. Возможно, заснул. Я ждал тебя”. Он поднял глаза и посмотрел на меня.
“Как долго?”
“Часами, - прошептал он. - Проклятыми бесконечными часами. Я больше не могу лежать неподвижно. Мне хочется откашляться”.
В истории Гарри не было ничего неправдоподобного. Фактически, нечему было удивляться, зная повадки плоскохвостов. Они вьются вокруг человеческих жилищ и вползают внутрь в поисках тепла. Удивительным было то, что змея не укусила Гарри. Укус плоскохвоста смертелен, если только не успеешь вовремя его перехватить, и каждый год в Бенгале от этого умирают множество людей – в основном, в деревнях.
“Хорошо, Гарри, - сказал я тоже шёпотом. - Не двигайся и не разговаривай без необходимости. Ты знаешь, что он не укусит, если его не напугать. Сейчас всё уладим”.
Я тихо вышёл из комнаты в носках и взял в кухне маленький острый нож. Я положил его в карман брюк, держа наготове на тот случай, если что-то пойдёт не так, пока мы обдумываем план действий. Если Гарри пошевелится или кашлянет или сделает что-то такое, что напугает плоскохвоста, и тот укусит, я быстро сделаю надрез и высосу яд. Я вернулся в спальню и увидел, что Гарри всё так же лежит на спине и потеет. Его глаза следили за мной, когда я подходил, словно он спрашивал себя, что я замышляю. Я встал рядом, думая над тем, что делать.
“Гарри, - сказал я, приблизив рот почти к самому его уху так, чтобы не повышать голос, - я думаю, что лучше всего будет осторожно отдёрнуть простыню. Тогда мы сможем увидеть. Я думаю, я смогу её стянуть, не потревожив змею”.
“Не будь идиотом”. Его голос был невыразительным. Он выговаривал каждое слово слишком медленно, слишком тщательно и слишком мягко для такой фразы. Выражение было лишь в его глазах и в углах рта.
“Почему нет?”
“Свет его напугает. Сейчас там темно”.
“Тогда как насчёт того, чтобы быстро откинуть простыню и смахнуть его, прежде чем он успеет укусить?”
“Почему ты не вызываешь врача?” - спросил Гарри. То, как он смотрел на меня, сказало мне, что я сам должен был подумать об этом в первую очередь.
“Врача. Конечно. Именно. Я вызову Гандербая”.
Я на цыпочках вышел в холл, нашёл в справочнике номер Гандербая, снял трубку и велел телефонистке поспешить.
“Доктор Гандербай, - сказал я, - говорит Тимбер Вудс”.
“Здравствуйте, мистер Вудс. Ещё не спите?”
“Послушайте, вы можете сейчас приехать? И захватите сыворотку… против укусов плоскохвоста”.
“Кто укушен?” Вопрос был таким резким, что у меня под ухом словно раздался маленький взрыв.
“Никто. Пока никто. Но Гарри Поуп лежит в кровати, а у него на животе под простынёй спит плоскохвост”.
Секунды на три на линии повисла пауза. Затем очень медленно и отчётливо, уже не как взрыв, Гандербай сказал: “Скажите ему лежать тихо. Пусть не двигается и не разговаривает. Вы поняли?”
“Конечно”.
“Я немедленно выезжаю!”
Он положил трубку, и я вернулся в спальню. Гарри следил за мной.
“Гандербай едет. Он сказал, чтобы ты не шевелился”.
“А что, по его мнению, я делаю?!”
“Гарри, он запретил тебе разговаривать. Он сказал, чтобы мы не разговаривали”.
“Тогда почему ты не заткнёшься?” Когда он это говорил, один из уголков его рта начал дёргаться, и этот тик продолжался несколько секунд после того, как он замолчал. Я вынул платок и осторожно вытер его лицо и шею, чувствуя под пальцами, как дёргается мускул, вызывающий улыбку.
Я выскользнул на кухню, взял немного льда из морозилки, завернул в салфетку и раздробил. Мне не понравился этот тик. Или то, как Гарри говорил. Я принёс лёд в спальню и положил на лоб Гарри.
“Это тебя охладит”.
Он закатил глаза и резко вдохнул через сжатые зубы. “Убери, - прошептал он. - Мне от него хочется кашлять”. Мускул в углу рта начал дёргаться вновь.
Свет фар проник в окно, когда Гандербай огибал бунгало. Я вышел ему навстречу, держа лёд в обеих руках.
“Как он? - спросил Гандербай, не останавливаясь; он прошёл мимо меня на веранду и затем – в холл. - Где он? В какой комнате?”
Он положил свой саквояж на стул в холле и последовал за мной в спальню Гарри. Он был обут в мягкие тапочки и передвигался бесшумно, как крадущийся кот. Гарри следил за ним краем глаза. Гандербай подошёл к кровати и ободряюще улыбнулся, кивая, словно хотел сказать, что дело пустяковое и не о чем волноваться. Затем он повернулся, вышел в холл, и я пошёл за ним.
“Первым делом надо впрыснуть ему сыворотку, - сказал он, открыл саквояж и начал готовиться. - Внутривенно. Но я должен вколоть аккуратно, чтобы он не вздрогнул”.
Мы пошли в кухню, и он простерилизовал иглу. В одной руке у него был шприц, в другой – пузырёк; он проколол резиновую пробку и начал наполнять колбу светло-жёлтой жидкостью. Затем отдал шприц мне.
“Подержите, пока я не попрошу”.
Он взял саквояж, и мы вернулись в спальню. Глаза Гарри теперь были яркими и широко открытыми. Гандербай склонился над Гарри и очень аккуратно, словно трогал кружево шестнадцатого века, закатал рукав пижамы по локоть так, что рука Гарри не двинулась. Я заметил, что врач стоял далеко от кровати.
Он прошептал: “Я собираюсь сделать вам укол. Инъекцию сыворотки. Немного кольнёт, но постарайтесь не шевелиться. Не напрягайте брюшные мышцы. Пусть они будут расслаблены”.
Гарри смотрел на шприц.
Гандербай вынул красный резиновый жгут из сумки и перевязал бицепс Гарри; затем завязал жгут узлом. Он смочил спиртом маленький участок кожи на предплечье, отдал мне тампон и взял шприц из моей руки. Он поднял его к свету, оценивая деления, и выпустил немного жёлтой жидкости. Я стоял рядом и смотрел. Гарри тоже смотрел и продолжал потеть так, что его лицо словно было покрыто толстым слоем крема, который таял на коже и стекал на подушку.
Я видел голубую вену, вздувшуюся на руке Гарри, а затем Гандербай поднёс шприц, держа иглу почти горизонтально, и ввёл её в вену, продвигая так медленно, но сильно, что она вошла как в сыр. Генри смотрел в потолок, закрыл глаза, затем вновь открыл, но не шевельнулся.
Когда укол был сделан, Гандербай наклонился к самому уху Гарри: “Теперь с вами всё будет в порядке, даже если она укусит. Но не двигайтесь, прошу. Я сейчас вернусь”.
Он взял саквояж и вышел в холл. Я последовал за ним.
“Теперь он в безопасности? До какой степени?” - спросил я.
Маленький индийский доктор стоял, потирая нижнюю губу.
“Это его защитит, не так ли?” - спросил я.
Он повернулся и пошёл к двери-ширме, ведущей на веранду. Я думал, что он хочет выйти, но он остановился перед дверью и начал всматриваться в темноту.
“Разве сыворотка – не надёжная защита?” - спросил я.
“К сожалению, нет, - ответил он, не оборачиваясь. - Она может его спасти. А может и не спасти. Я пытаюсь придумать ещё что-нибудь”.
“Может быть, отдёрнуть простыню и смахнуть змею, прежде чем она успеет укусить?”
“Никогда! Мы не имеем права рисковать”. Он произнёс это резко, слегка повысив голос.
“Но мы не можем оставить его лежащим так, - сказал я. - Он нервничает”.
“Пожалуйста! Пожалуйста! - сказал он, оборачиваясь и воздевая руки. - Не так быстро. Здесь не надо торопиться”. Он утёр лоб платком и стоял, нахмурившись и покусывая губу.
“Видите ли, - сказал он, наконец. - Есть один выход. Знаете, что мы должны сделать… усыпить змею анестетиком, не трогая её”.
Это была великолепная мысль.
“Это небезопасно, - продолжал он, - потому что у змей холодная кровь, и анестетик подействует медленно, но ничего лучше нет. Мы могли бы воспользоваться эфиром… хлороформом...” Он говорил медленно и обдумывал эту мысль, пока говорил.
“Так чем же?”
“Хлороформом, - сказал он внезапно. - Обычным хлороформом. Это лучше всего. Быстрее!” Он схватил меня за руку и потащил на веранду. “Поезжайте ко мне домой! К тому времени, как вы доедете, я разбужу слугу по телефону, и он покажет вам шкаф с лекарствами. Вот ключ. Возьмёте банку с хлороформом. На ней – оранжевый ярлык с названием. Я останусь здесь, на всякий случай. Быстрее! Нет-нет, не обувайтесь!”
Я быстро поехал и через пятнадцать минут вернулся с хлороформом. Гандербай вышел из спальни Гарри и встретил меня в холле. “Принесли? - спросил он. - Хорошо, я как раз говорил ему о том, что мы собираемся сделать. Но теперь надо спешить. Ему очень тяжело лежать. Я боюсь, он может пошевелиться”.
Он вернулся в спальню, а я – за ним, держа бутылку обеими руками. Гарри лежал на кровати в той же позе, что раньше, и пот струился по его щекам. Его лицо было очень бледным. Он перевёл взгляд на меня, и я улыбнулся и ободряюще кивнул. Он продолжал смотреть. Я поднял большой палец в знаке “ОК”. Он закрыл глаза. Гандербай сел на корточки у кровати, а рядом с ним лежала резиновая трубка, которую он раньше использовал в качестве жгута, и он вставил в один её конец бумажную воронку.
Он начал вытаскивать край простыни из-под матраса, примерно в сорока пяти сантиметрах от живота Гарри, и я смотрел на его пальцы. Он тянул так медленно, что было практически невозможно заметить какое-либо движение: ни в пальцах, ни в простыне.
Наконец, он сумел сделать отверстие под простынёй, взял резиновую трубку и вставил её в это отверстие так, что она проскользнула по направлению к телу Гарри. Не знаю, сколько времени ему потребовалось, чтобы продвинуть трубку на несколько сантиметров. Может быть, двадцать минут или сорок. Я не видел, как двигалась трубка. Я знал, что она движется, потому что её свободный конец всё укорачивался, но я не думал, что плоскохвост уловил какое-то колебание. Гандербай сам вспотел теперь, большие капли выступили у него на лбу и на верхней губе. Но его руки были тверды, и я заметил, что его глаза неотрывно следили не за трубкой, а за смятой простынёй на животе Гарри.
Не подняв головы, он протянул руку за бутылкой. Я открутил стеклянную крышку и вложил бутылку в его руку, не отпуская, пока не удостоверился, что он крепко держит её. Затем он кивком приказал мне подойти ближе и шепнул: “Скажите ему, что я собираюсь намочить матрас, и ему станет очень холодно лежать. Он должен быть готов к этому и не шевелиться. Скажите ему”.
Я наклонился над ухом Гарри и передал ему эти слова.
“Так почему он не начинает?” - спросил Гарри.
“Сейчас начнёт, Гарри. Но тебе будет холодно, будь готов”.
“О, Боже всемогущий, начинайте же!” Он впервые повысил голос, и Гандербай строго взглянул на него, затем вернулся к своей работе.
Он вылил несколько капель в бумажную воронку и подождал, чтобы они стекли в трубку. Затем налил немного больше. Он подождал, и тяжёлый запах хлороформа распространился по комнате, пробуждая неприятные воспоминания о медсёстрах и хирургах в белых халатах, стоящих в белой комнате вокруг длинного белого стола. Теперь Гандербай лил жидкость почти непрерывно, и я видел, как пары хлороформа вьются над воронкой, как дым. Он подождал, поднял бутылку к свету, посмотрел, налил ещё немного и передал бутылку мне. Он медленно вытащил трубку из-под простыни, а затем встал.
Напряжение во время работы должно было быть очень сильным, и я помню, что когда Гандербай повернулся ко мне и заговорил, его голос был усталым и тихим. “Подождём пятнадцать минут. Для верности”.
Я наклонился к Гарри и прошептал: “Подождём пятнадцать минут для верности. Но, возможно, змея уже уснула”.
“Тогда почему бы, ради всего святого, вам не посмотреть!” Он опять говорил громко, и Гандербай подпрыгнул, а его маленькое коричневое лицо выразило гнев. У него были почти полностью чёрные глаза, и он смотрел на Гарри, а у Гарри начал дёргаться мускул в уголке рта. Я вынул платок и вытер ему лицо, стараясь успокаивающе погладить по лбу. Затем мы начали стоять и ждать у кровати, и Гандербай постоянно следил за лицом Гарри странным взглядом. Маленький индийский доктор собрал всю свою силу воли, чтобы заставить Гарри лежать спокойно. Он не отрывал взгляда от пациента и, хотя не произнёс ни звука, словно кричал на того: “Теперь послушай, ты не испортишь всё дело сейчас, ты меня слышишь?” Гарри лежал с подёргивающимся ртом, потея, закрывая и открывая глаза, смотря на меня, на простыню, на потолок и вновь на меня, но ни разу не взглянув на Гандербая. Но Гандербаю как-то удавалось контролировать его. Запах хлороформа был невыносимым, и меня затошнило, но сейчас я не мог выйти из комнаты. У меня было ощущение, словно кто-то надувает огромный воздушный шар, который вот-вот лопнет, но я не мог отвернуться.
Через какое-то время Гандербай повернулся ко мне и кивнул, и я знал, что он готов продолжить. “Идите на другую сторону кровати, - сказал он. - Мы возьмём простыню с двух сторон и потянем назад, но прошу вас, тяните очень медленно”.
“Лежи спокойно, Гарри”, - сказал я, обошёл кровать и взялся за край простыни. Гандербай стоял напротив, и мы вместе начали оттягивать простыню, снимая её с тела Гарри, и тянули очень медленно, стоя довольно далеко друг от друга, но оба наклонились и пытались заглянуть под ткань. Запах хлороформа был ужасен. Я помню, что пытался задержать дыхание, когда больше не мог, или дышал поверхностно, чтобы запах не проникал в лёгкие.
Теперь вся грудь Гарри была видна, или, скорее, пижамная куртка, а затем я увидел белую завязку брюк, аккуратно завязанную на бантик. Немного дальше я увидел пуговицу, перламутровую пуговицу, каких у меня никогда не было на пижамах. “Этот парень любит шик”, - подумал я. Странно, какие фривольные мысли могут приходить к нам в самые опасные моменты, и я отчётливо помню свою мысль о том, что Гарри любит шик, когда увидел его перламутровую пуговицу.
Кроме пуговицы, на животе ничего не было.
Тогда мы потянули быстрее и, открыв ноги и ступни, сбросили простыню на пол.
“Не двигайтесь, мистер Поуп”, - сказал Гандербай и начал осматривать тело Гарри.
“Мы должны проявлять осторожность, - сказал он. - Змея может быть где угодно. Она может быть в штанине”.
Когда Гандербай это сказал, Гарри быстро приподнял голову и посмотрел на свои ноги. Это было его первое движение за всё время. Затем он внезапно вскочил, встал на постели и с силой потряс ногами по очереди. В этот момент мы оба подумали, что змея укусила его, и Гандербай уже потянулся к саквояжу, чтобы достать скальпель и жгут, когда Гарри перестал скакать и встал неподвижно, глядя на матрас и крича: “Его здесь нет!”
Гандербай выпрямился и тоже посмотрел на матрас, а затем – на Гарри. С Гарри всё было нормально. Его не укусила змея и не укусит, он не умрёт, и всё прекрасно. Но от этого никто не почувствовал себя лучше.
“Мистер Поуп, вы, несомненно, совершенно уверены в том, что поначалу видели змею?” В голосе Гандербая была нотка сарказма, какую он никогда не позволил бы себе в обычных обстоятельствах. “Вы не думаете, что задремали тогда, не так ли, мистер Поуп?” По взгляду Гандербая я понял, что он не имел намерения обидеть Гарри, а просто немного расслаблялся после перенесённого напряжения.
Гарри стоял на кровати в своей полосатой пижаме, вытаращившись на Гандербая, и по его щекам начал разливаться румянец.
“Вы хотите сказать, что я – лжец?” - крикнул он.
Гандербай не шевельнулся и продолжал смотреть на него. Гарри сделал шаг вперёд на кровати, и его взгляд загорелся.
“Ах, ты, грязная индусская крыса!”
“Гарри, замолчи!” - сказал я.
“Ты, грязный чёрный...”
“Гарри! - крикнул я. - Замолчи, Гарри!” Он произносил ужасные вещи.
Гандербай вышел из комнаты, словно нас не было там, и я вышел за ним и обнял за плечи, когда мы шли через холл к веранде.
“Не слушайте его, - сказал я. - Он сейчас сам не понимает, что говорит”.
Мы спустились по ступенькам к дорожке, где был припарковал старенький “Моррис”. Он открыл дверцу и сел.
“Вы сделали великолепную работу, - сказал я. - Большое спасибо, что  приехали”.
“Всё, что ему сейчас нужно, это немного отдохнуть”, - ответил он тихо, не глядя на меня, а затем завёл машину и отъехал.

(Переведено 5-6 июня 2020)