Глава 4 Последняя в жизни ночь

«...Будет последним это свиданье,
Крайняя ночь в столь уютном тепле.
Молчать и терпеть - хуже всех испытанье,
Пора собираться на встречу во мгле».

Разоружив, нас втолкнули в какой то тесный свежевырытый блиндаж, с дверью из грубых досок, через щели между которыми проникали тонкие полоски света. Пахло свежей землёй и спокойствием. Мы вытянулись на глиняном полу, и это случилось впервые с самого начала штурма.
Сколько ж это дней прошло? — Хоть убей, но не могу вспомнить. Все они слились в единый, жуткий комок, бешеной стрельбы, горьких потерь и подлых предательств. Лежали молча.

          
Слова были явно лишними. Молчание нарушил Мустафа: «Дядь Мить, скажи дарагой, а что он сказал с нами будет дэлать? Он так визжал, что я толком ничего и не понял».

 – Что будет, что будет, а ничего не будет. Завтра выведут на солнечную полянку, и группа боевых товарищей приведёт приговор в исполнение

 - Это как же так? Мы же ведь за Родину грудью стояли там, на Мекензиевых горах. До последнего почти патрона стояли. Если бы остались с Яшкой, это бы ничего не изменило. Патронов всё равно уже не было — не понял, или не хотел понять пацан.

 - Кого это волнует парень? Кыкнут нас завтра, как собак бешеных, это по-русски я тебе говорю, а если по-татарски, то наверное «секир башка», или даже «кирдык» будет, но смысл примерно тот же. В назидание остальным, что бы боялись больше своих врагов, чем чужих. И вообще… дай хоть одну ночку в жизни порадоваться этой кратковременной жизни, хотя б напоследок.

Вспомнились эти же слова, произнесённые Яшкой накануне гибели. Не надолго я ж тебя пережил, бравый пулемётчик Яков Цигель. Вот мы завтра с тобой и встретимся Яков ты Моисеевич.

 Молчание длилось неопределённое время, благо, что время как бы замерло от случившегося с нами подлейшего из предательств.

 Мустафа вдруг вскочил, плюхнулся на колени перед дверью, потом переполз в другой угол, бормоча: «Гдэ тут восток, гдэ восток?»

Наконец он затих, что то непонятное бормоча себе под нос.

 «Бедный пацан» - мелькает в голове. И не жил ты ещё толком, краснофлотец Алимор Мустафа, а уже похоже помирать пора пришла.

Как то глупо всё это у нас всё же вышло, думали спаслись, ан нет же, из огня да в полымя. Стоило ли столько мучиться? Всё равно конец один.

 Мустафе легче, его Там ждёт его Аллах. Маруську её Бог, которого она носит на верёвочке на шее, и наверное в сердце тоже. А вот меня кто ждёт? В Бога я сильно не верю, разве что только под бомбёжкой, да и как коммунисту со стажем, мне по штату не положено. Партия сказала: «Нет», значит нет. Хотя может и партия ошибается, вон сколько троцкистов постреляли, вредителей, а ведь в той же самой партии они состояли. Поди разберись кто из них прав, а кто виноват.

Хотя нет, мне пока туда нельзя, меня Ольга, жена ждёт, девчушки ждут. Пока живы они, и мне надо жить, хотя бы ради них. Вспомнил как прощались, глаза наполнились влагой. Сердце защемило, как они будут сами, бабское то царство? Ничего, девки поплачут и забудут. Все там будем, вопрос времени. Стало как то легче.

 Главное в любом деле, это нет, не вовремя смыться, а точка обзора. Оно бывает глянешь с одного ракурса – «Жо..а», а зайдёшь с другого края – «Та же жо..а, но вид спереди», ехидно пронеслось в мозгу. Ладно, надо спать. Какое счастье, просто так вытянутся, зная что недолго уже осталось мучиться, и не прикидывать этой миной тебя накроет или следующей. Что то только не спится.

Вспомнил вторую свою встречу с этим особистом. Погнали нас с передовой в тыл как то. Благо фриц тихо сидел. Парад решили на 23 февраля устроить, дабы о победах своих великих отрапортовать на верх. Показушники хреновы. Смотрю, стоит эта кракозябра на трибуне и верещит: "Товарищи бойцыыыы…", что то втирал про партию, великого Сталина, долги и патриотизм. Родину-мать падлюка припомнил.

Обычная стандартная лапша для изливания с трибун на светлые уши трудящихся. И тут вдруг на самом интересном месте крик: «Воздух». То ли был тот самолёт, то ли шутканул кто, только эта крыса кубарём с трибуны и под ноги своих же трудящимся бууух, да рыльцем своим в землю-матушку уткнулась.

 Короче конфуз великий вышел тогда с ним. Вот вспомнит ему после войны всё это Иосиф Виссарионович, мало не покажется. Да только наверное с того парада в живых никого и не осталось уже, никто не вспомнит, и не засмеётся, я был последним, и меня завтра тоже не будет, дотянулся таки, видать узнал. Гнида!

Лучи солнца в щелях стали понемногу угасать, меня начало клонить в сон, по всему телу разлилась приятная, лёгкая дремота.


         
Пред мои очи предстал Яшка, в руках держал он крест, только почему то вместо черноволосого, он стал совершенно белым и с длинными волосами.

 -Сынок, когда ж ты поседеть то успел так? - воскликнул я. -

- Да всё нормально дядьмить, просто в этом, вашем мире, всё ни так как оно есть на самом деле, загадочно произнёс пацан.

 – И что же? Капут нам всем завтра будет? - не удержался я от мучившего меня вопроса.

 - Всё будет только так как оно запланировано свыше, и ни как иначе - загадочно произнёс пацан и стал как бы уплывать вдаль превращаясь в белое облачко, пока и не исчез из виду.

Я проснулся в холодном поту, хотя ночь была жаркая и душная. Первая мысль – «Где это я? И куда делся с пояса мой револьвер, системы "наган"?" Но тут боль от свежих ран быстро вернула на землю мою изрядно подпорченную фюрером фигуру.

 «Это ж надо ж такому присниться?» - вспомнил я свой то ли сон, то ли бред. Сразу почему то припомнилась старая книженция, что валялась у нас в чулане, и даже фамилия её автора запомнилась. Тьфу ты забыл, что то помесь моста с польским шляхтичем, как же его, вот точно под конец жизни склероз приходит. «Аааа, вспомнил», слегка фыркнув от радости произнёс я: «Мостоевский».

Старшина сочувственно произнёс: «Кошмары Дмитрич? Совесть небось напоследок мучит? Грешки какие свои припомнил?»

- Неее, отвечаю я. – «Мужика вспомнил одного, его тоже к расстрелу приговорили, или к повешанью, ну не важно. Так он описывал свои последние минуты, и так жутко это действо расписал, аж за сердце дерёт.

 – Дядьмить, так ежали его повесили, то как же он все написал потом про это? - спросил Мустафа недоумевающе.

 – Так мабуть не за то место, что надо, его подвесили, оно и оборвалось, а сам вин живий остался - подвёл теоретическую базу Вернигора под мои филосовские размышления.

Всё прыснули со смеху, несмотря на всю трагичность сложившийся ситуации.

- Таааак! Товарищи, вам не кажется, что вы слишком веселы для потенциальных покойничков? - спросил я строго.

 - Так воно ж и радостно с того, що завтра враньци усё и закинчится - перешёл Петрусь на ридну мову.

Все снова обречённо примолкли. Маруська даже вроде как всхлипнула слегонца. Опять сердце прищемило.

 «Точно Бога нет, иначе бы он не сгубил так бессмысленно эту светлую, чистую душечку».

 - Не хнычь Мария, - строго сказал я, "Может ещё всё и образумится. Тебя то уж точно не тронут».

- Дааа я ничё.., я так.., я больше не буду, мне без вас и жизнь та не нужна, вы мне роднее родных все стали. Кроме вас у меня никого на всём белом свете и не осталось - как маленькая пропищала девчонка, всхлипывая. Я вот… (теперь это уже можно сказать, мы всё равно завтра все умрём), я вот лю.., лю.., нет, вот мне нравится наш товарищ главстаршина, который Пётр.

 Мне всегда в детстве снилось, что меня начинает пороть флотским ремнём отчим, а тут врывается он, хватает меня на руки, а я плачу, плачу, горько так, прегорько, а потом уткнусь в его широкую грудь, пахнущую теплом и силой, и так мне хорошо сразу становится... Просто нет таких слов, которыми можно передать это счастье.

Все снова замолчали. Богатырь сквозь зубы произнёс: «Це неправильный сон тебе приснився. Я бы сначала тому кату глотку вырвав, а потом только тебя на руках унёс. И так бы до самой смертушки носил и целував. Каждую твою ранку зацеловал, перецеловал бы.

Все снова притихли. Смерть уже нетерпеливо поглядывала через щели в дверях нашей тюрьмы. И похоже на то, что ждать ей оставалось совсем не долго.