Утопия Нашего завтра - Конец, ставший началом

               



                «Утопия Нашего завтра, или
                Я в XXI столетии»
           
               
               
                Джас Тим
               
               



      
          



Глава 1. Конец, ставший началом





         Стоило бы спросить кого-то, но он не мог. Его лишили и этого.  Хотя, нет.  Он бы отдал всё, чтобы только этого , чтобы мог свободно вдыхать ароматы, чувствовать родимое тепло или… Или просто умереть. Его не покидает страх неминуемого конца, страх мгновенно оставить этот мир, даже не осознав, что он уже не будет существовать в нём. Оставить что-то сокровенно единственное, дарующее веру в истину  окружающей тебя реальности. Но это благо. Смерть – это величайшее благо, дарованное человеку.

  Впивающийся в кожу мороз холодил сжавшуюся густыми комками кровь. Она не бурлила горячим потоком по венам. Сходно оцепеневшей стрелке объёмных, рельефных часов, она застыла так же нелепо, смешно и уродливо. А сердце - этот главенствующий, сложный и капризный инструмент движения - было глубоко искорёженно. Здесь время остановилось, но в бездонной действительности жестоко продолжало своё стремительное движение вперёд.
 
  Алмазные крохи, эти окоченевшие осадки укрыли невозмутимую реальность плотным белым слоем.  Застывшие, болотного оттенка с мерзко опухшими волдырями, одна за другой, его ноги проваливались в очередной  вязкий сугроб, оставляя за собой длинный след, словно петляющая дорога, ведущая в никуда.

  Мы будет жить вечно, и ничто не помешает нетленной радости! Он знал это лучше, чем то, что такое «я».  Мы – это бесконечный эндорфин, превозносящий самое прекрасное в мире, чтобы это не значило. Так было всегда, но, почему-то,  что-то болит, что-то невыносимо щемит, когда он думает о Мы. Это чувство мерзко разливается по его сознанию, томительно изворачивается в каждом нейроне этого тела.  Так, что же такое Мы?
 
  Пространство спереди начало сереть. Медленно возникая перед путником, за белоснежной пеленой показалась маленькая деревянная постройка. Порывы ветра набирали всё большую силу, раскачивая, словно маятник, эту замершую плоть, неизвестно чем движимую и куда стремящуюся.

  Шум, смешавшийся с бездушным окружением, становился гулким, тошным, обременительным, но его не тревожило прочее. Свистящие звуки всё ещё можно было распознать. Спутавшись с бешеным, абсолютно неуёмным лаем, где-то совсем близко доносился страдающий отзвук чего-то отчаяния, тихо, почти неприметно.
 
  Возникшее вскоре здание напоминало подобие примитивного жилья, убогого, нелюдимого. Покорёженный, местами, словно вырванный кусками, накось стоял деревянный забор из мелких досок.  Двор был  полон малопонятной утвари, которую уже давно замело кристальными лопухами. Рядом вытягивалось громадное, одиноко стоящее дерево, неуклюже раскинув кривые ветки, что скручивались в странную форму, походящую на сказочное чудище.

  Почти возле грязных окон этого жалкого сооружения, стояло две громоздкие бочки. Оттуда и тянулся странный звук. Такой знакомый, такой сложный и при этом, словно глубокий вздох, облегчающий. Он что-то значил. Казалось,  им можно описать всё, что связывало с Мы.

  С трудом приближаясь к деревянному дому, он всё больше терял равновесие и, хотя в ограде был достаточно свободный зазор,  его непослушные конечности неловко зацепились за торчащие обломки  досок. Содрав верхний слой кожи, из правой руки торчали
щепки, по которым неторопливо стекала багровая жидкость. Чуть дальше, под белым ковром, притаились остатки дров и пару небольших сосновых пеньков, на которые он неожиданно напоролся, падая в толщу плотного снега.

  Лай псины, доносящийся где-то спереди, стал невыносимо омерзительным, что душу воротило. Вскоре, справа раздался глухой удар и гадкий скрип дверей.
 
  - Заткнись, скотина, - дико проревел мужской бас.

  Пёс утих, но потом стал ещё неистовее, что, казалось бы, невозможно. Его цепь ударялась о разные предметы, издавая характерные звонкие лязги.  В ответ опять тошно открылась и, через некоторое время, так же быстро закрылась противная дверь этого старого дома.

  Лай стал надрывным с жестоким рычанием, а цепь тихо билась, почти не издавая шума, словно её кто-то держал. За мгновение просвистел хлёсткий выстрел, а за ним сразу же послышался второй. Животное покорно умолкло, теперь уже навсегда.

  - Эй, паршивец, в какую щель забился, а?! – он вопил каждое слово, иногда срываясь на хрип, - Понял, что чертовка копыта откинула? Башковитый такой? По-твоему, если кинешь  папку в обнимку с трупаками, так тебе это с рук сойдёт, а, подонок?

  Ближе чем раньше, послышались медленные и аккуратные шаги по хрустящим сугробам. Вскоре будто бы  распахнулись массивные ворота, пропуская Мужчину внутрь пространства, которое за собой  укрывали. Ветер покачивал их, от чего старые доски издавали глухой скрежет, а попадая меж щелок – громко гудел.

  В бочке возникло скованное движение. Кто-то с трудом отодвинул крышку, а после снова задвинул, оставляя отчетливый звук её передвижения, вместе со скрежетом твёрдых ногтей по дереву. Это создание издавало перепуганное, сдавленное икание,  но быстро умолкло, словно его и не было вовсе. Только одно выдавало ребенка – простые, неподдельные движения, что отличают живого человека от мёртвого.

  Находясь в постройке, Мужчина начал стучать, кидать и переворачивать тамошнее содержимое. При этом его молчаливое, сосредоточенное и, словно взвешенное на медных весах, хладнокровие походило на движение умелого хищника во время охоты. Каждый раз он медленно настигал предмет, лазейку, подозрительный бугорок – предположительный кров – и мгновенно атаковал. Оставаясь разочарованным, он выпускал пару бестолковых ударов, словно уже нашёл свою дичь, но быстро утихал, и всё начиналось сначала. Подобное усердие могло оповещать лишь об ужасающей, леденящей кровь опасности, что неминуемо надвигалась с каждым следующим шагом.  Расстояние мучительно сокращалось, приближая печалящий мрак.

  Он мог слышать опустошающий, липкий страх юного сердца, что находилось в бочке. Ужасом было пропитано яростное биение, что, казалось, вот-вот разорвёт маленькую грудную клетку.

  Проползая в плотном пространстве снега, его тело, бледное, покрытое фиолетовыми пятнами, странно приподнималось и, словно лишь каким-то усилием воли, продвигалось вперёд к краю дома, где за углом справа находилась та самая бочка. Возле неё оказались припрятаны поленья и поломанные садовые инструменты. Он оставлял позади странную тропинку, созданную его движениями, по ней тянулся прерывистый кровавый след. Придвигаясь чуть ближе и напрягаясь всё сильнее, его одолевала неведомая тяжесть, от чего-то не позволяющая встать. Он устало упал на расковырянную в безрезультатных попытках подняться чёрную землю, случайно задев виском железную основу топора. 
      
  - Куда же подевался паршивец? Столько просидел там, что снегом все следы замело.  Точно чертовка! Чертова кровь! Только трусость и слабость, как мерзко. Вы никогда не были похожими на неё. А где прятались тогда, а? – он резко притих.

  Стало так тихо. Создание в бочке неожиданно задержало дыхание. Сходно печали, что кривила истину тяжёлыми слезами, обречённость сокрушила надежду, даруя томительный покой. Порыв ветра развернул молчаливый поток снежинок влево, а вместе с ним и Мужчину, что устрашающе повернулся в ту же сторону.Он приближался резко, уверенно. Даже хруст снега под его тяжёлыми ногами наводил страх, оповещая о глупой ярости, переполняющей его.

  Мужчина был бы неплохим человеком, что счастливо доживает свой последний десяток с женщиной, которую всегда любил и ни на секунду не сомневался во взаимности. Дети бы выросли добрыми, рассудительными. Ему бы пришлось смириться с обаятельным парнем дочери.  Потом, их семья  часто приезжала бы с внуками в гости. А сын занялся  отцовским делом, стал бы его гордостью и открыл небольшую фирму, занимающуюся морепродуктами.  На праздники они собирались все вместе, и его старушка-жена с пленительной улыбкой живой радости встречала их у пышно накрытого стола, где никогда не стоял её душистый пирог и все ждали, когда же она вынесет  его к чаю. Несколько шагов и Мужчина остановился возле деревянных бочек. От них несло скисшей вонью, словно гниющую тушу с кипящей в ней живностью решили засолить  и оставили печься под солнцем. Аромат впивался в нос так насыщено, что его резко помутило. Выпучив глаза и скорчившись, он отвернулся, охапкой наполняя лёгкие свежим морозным воздухом. Они жили счастливо, если бы красавица-жена всё ещё была жива. А что толку, если  у стола не будет её обворожительной, счастливой улыбки? Словно кто-то знал о его сокровенных мечтаниях. И разве много он просил? Разве что-то сделал не так? От чего же ему такое бремя, столько мучений и горя?  Он специально оставил два патрона, что лежали в кармане замусоленного каштанового пальто.

  Ещё один был зажат в руке, и прямо сейчас Мужчина помещал его в ружьё. Оно звонко хрустнуло. Он зажмурил один глаз, неожиданно, открытый правый начал нервно дёргаться. Настало время всё закончить. Его отчаянный разум был сосредоточенным, а мысли решительны, только сердце испуганно колотилось. Он быстро подошёл, гладя в прицел на громоздкие, деревянные сооружения, которые занесло снегом. «Паршивец, эта грязная кровь, вот и пришел наш конец. Она будет счастлива? Да. Конечно же, она будет рада, если я избавлю нас от мучения» - Мужчина содрогнулся. Он задержал дыхание и резвым движением поднял крышку бочки.  После пары хрустящих шагов в прицеле появилась грязная пустота дна, её мутные белые разводы и зелёная замёрзшая вода. Он резко выдохнул, и ощутил,  что воздух уже не кажется таким мерзким.

  Мужчина быстро огляделся. Белая бездна. Очередной порыв подбивал его ко второй бочке. Он снова странно огляделся, но вокруг только проникновенно выл ветер. Мужчина поддался вперёд. Протягивая руку к бочке, ему представилась счастливая картина трогательного воссоединения: «Гриша, чего же вы так долго, я уже несу пирог к чаю. Пошевеливайтесь! – она тепло улыбалась, что грело душу. Проявились её гусиные лапки возле светло-зелёных глаз. Они были полны нежности и любви, из-за чего зрачки невольно расплылись от нахлынувших слёз. Её тонкие морщинистые руки поймали его в страстные объятия. Сзади подошла дочь. Её взрослые черты он едва узнавал, но  теперь эти округлые линии более походили на маму в лучшие годы, когда он впервые встретил её пухлые губы и упругое тело. Возле неё стоял смуглый парень со смоляными волосами, а рядом с ним бегала тройка ребятни, очень похожих на своего деда, - Ах, сыночка, а ты так вырос! Глянь те ка, у него только глазёнки мои, а так – весь в Гришу». Но эти глаза никогда не были похожими на её. Ни того добра, что она ему дарила, ни того счастья, словно только его дурная кровь была в их сыне. Угрюмый и тихий, словно тень когда-то живого существа, он и на глаза попался редко, прячась в очередном тёмном углу.

   Хотя бы в том мире, но они снова смогут быть все вместе. Там их ждёт счастье, которое он создаст вот этими почерневшими руками. Так будет лучше, потому, что смерть – это благо для тех, кто не может выжить. А он не может. Уже давно он желает просто не открывать глаза, но они всегда ему мешают. Теперь всё иначе.Таким образом, он перехитрит саму судьбу, что отняла у него её живую улыбку.  Ведь, никому не отобрать его сокровенных желаний. В этих твёрдых руках, они ни за что не пропадут.
 
  Но рука  застыла возле деревянной поверхности крышки, нервно трясясь. С этой дрожью в затуманенную голову Гриши пробивалась капля трезвости, сопровождаемая тяжёлой болью утраты, чувством вины и дичайшим страхом. Он отвергал здравые мысли, словно надоедливых мошек, но это удавалось с трудом. Сомнения ненадолго усмерили жестокость и он вспомнил о двух патронах, что оставил для себя.

  Неожиданно, чья-то рука добралась до него самого, будто в момент, когда он посягнул тяжёлую руку на чужую жизнь, в ответ неведомая сила тот час потянулась за его ещё бьющимся сердцем. Ледяная и твёрдая, она ухватилась за его левую ногу  и настойчиво тянула назад. В противовес, Гриша отставил назад правую, для сохранения равновесия, но в это время рука сжала его сильнее, и из-за её резкого движения он неуклюже попятился, приземляясь в рыхлый сугроб.

  Его отпустили. Гриша повернулся к углу дома. Подпираясь широкими старыми кирпичами возле бочек, из снега вылезал человек. Его движения были медленными, но Гриша был слишком потрясён и, только когда человек смог встать во весь рост,  он бросился к ружью, что упало рядом с бочками. В ушах зазвенела кровь, а здравые потуги перерезала жадность. Внезапно, он ощутил себя охотником и это чувство только прибавило азарта, вместе с животным страхом опасности, словно идёшь на крупную дичь.

  Когда этот человек начал двигаться, уставившись своими редко-синими живыми глазищами на Гришу, тот уже держал ружье, пытаясь прицелиться. Неаккуратный выстрел попал в грудь прямо между рёбер, проделав сквозную дыру своим крупным калибром в этой холодной плоти. Человек упал достаточно странно, подгибая ноги и выставляя назад руки, что не правильно для сражённого наповал тела.  Мужчина полез в карман за вторым патроном. Вставив его всё с тем же ярким хрустом, он направился за угол.

  Одежда неожиданно появившегося человека походила на больничную пижаму, подертую и грязную, а теперь – залитую тусклой кровью. Достаточно маленьким её количеством для такого серьёзного ранения.

  - Дьявол! – заорал тот, смотря в осмысленные глаза на неподвижном, словно у мертвеца, лице. С глупой поспешностью он звонко щелкнул оружием и выпустил ещё одну пулю, что попала в плечо. Содрогнувшись от выстрела, этот Дьявол пугающе улыбался кончиками своих бледных губ, – Чудовище! Монстр! – Мужчина полез в карман и остановился. Эта последняя - её трогать нельзя. Тут он скользнул глазами по окрестности и заметил проржавевший топор. Для дров не годиться, но вот с человеческим телом, при должном усилии, справиться.

  Человек понимал, что кровь покидает тело, а значит, оно будет реагировать ещё медленнее. Это плохо. Там стоит отродье, что хочет убить ребёнка и ему нужно ещё чуть-чуть сил, чтобы его спасти. Он слышал бешеное сердцебиение, тот ужас, что охватывал это маленькое создание. Так от чего же он – Дьявол? Разве не этого человека нужно называть чудовищем? Это он, взявший топор для его убийства после тех двух выстрелов, настоящий монстр.

  Гриша занёс с замаха топор. Снежинки приземлились вместе с его потупившимся лезвием возле головы, на её прежнее место. Человек попытался встать, но едва успев увернуться, снова упал. Гриша поставил на его продырявленную грудную клетку свой грязный сапог, кинул презрительный взгляд жёлчных, мутно-карих глаз, словно на жалкого жука, что беспомощно барахтается на спине, и опустил топор. 

  Это стоило неимоверных усилий, но человек поднял руки и попытался задержать приближающийся удар. Он подставил ладони и обвил пальцами лезвие, оказывая сопротивление. Сколько бы противник не прилагал стараний, но хватка у его жертвы была мертвая, что могло бы быть забавным, но в этой ситуации лишь ужасало. Тогда Гриша потянул топор назад. В тоже время, чуть заметно, проскрипела та самая бочка.

  В  момент, когда Гриша приложил ещё больше силы, чтобы высвободить оружие, его противник разжал руки. Когда тот убрал левую ногу с тела, потеряв на некоторое время равновесие, лежавший человек смог поднять туловище. Он сел и осознал, что от этого теряет ещё больше крови. Но очередной замах не заставил себя  долго ждать, и думать о подобном было некогда. Гриша накинулся на него со всех сил, целясь в глотку. У защищающегося было крайне не выгодное положение. Он просто физички не мог уклониться с такого расстояния, не говоря уже о нехватке для этого сил. Топор вот-вот оказался бы у шеи, но резкий крик остановил его на середине расстояния.

  - Стой! – послышалось сзади.

  Пока они возились, мальчишка успел вылезти и под шумок взял отцовское ружьё. Доставая Грише по талию, со светлой кучерявой волоснёй и в синеньком свитере, он трясся, с трудом удерживая оружие почти с него размером.   

  - Не трогай никого! – его колени дрожали, словно у новорожденного оленёнка, а из ярко-зелёных глаз брызнули слёзы.
 
  -  Дурная кровь! Кто бы мог подумать… - он расплылся в гнилой улыбке, - Чего медлишь? Разве я не показывал? Если застанешь жертву врасплох, не жди, а быстро и проворно действуй. Ну же! Стреляй, паршивец!

  Тот сжал зубы и направил ружьё в область сердца. Он зажмурился и нажал на курок. Раздался пустой щелчок.

  - Оно было не заряжено! – он резко раскрыл глаза.

  В это время Гриша открыл спину своему настоящему врагу.Тот вцепился в его каштановое пальто. Когда Гриша попытался повернуться, этот Дьявол смог выбить топор из тяжелых мускулистых рук. Пальцы резко разжались и затупившееся лезвие тихо плюхнулось в холодный сугроб. Тогда, став проворнее, Гриша всадил локтем противнику в печень, но тот не отпускал. Затем он попытался со всей силы его оттолкнуть. Хрупкое тело с двумя пулевыми ранениями поддалось, хоть и не свалилось, но его уже шатало. Казалось, он вот-вот свалиться без сил, но его острый взгляд, словно говорил, что этому не бывать и продолжал держаться, точно готовился к решительным действиям. В его глазах блеснула хищная, животная уверенность.

  Жёлчные глаза уставились на сына. Гриша врезал ему с ноги и резко отнял ружьё. Обернувшись к своему Дьяволу, он запустил руку в карман. Тот же собрал последнюю силу и ринулся навстречу к этому монстру. Это уже были не охотник и дичь - это два зверя сцепились в кровожадном бою. Мальчишка упал на колени, не в силах противостоять этому чувству, что сжимало его изнутри. Мысли были только о том, чтобы сбежать, но тело беспомощно застыло, нервно скрутило живот.

  Гриша успел только разогнуть ружьё, когда ледяной Дьявол вцепился острыми зубами в его горячую шею. Холодная челюсть плотно сжалась с нечеловеческой силой. Гриша навалился на него, стараясь оторвать от своего горла. Патрон скользнул в оружие, а вместе с этим на снег покапала кровь. Если бы Дьявол ещё раз попробовал прокусить кусок до конца, мясистая плоть оказалась бы в его горле, а потом и в пищеводе. Эта мысль заставила его остановиться и спокойно отойти. По его подбородку стекала тёплая, свежая кровь.

  Гриша схватился за кровоточащую рану, но  уже ничего не мог поделать. Подъязычная область готова была вот-вот отвалиться, сочась алой жидкостью.  Его одежда всё багровела и багровела. Он пытался пробулькать что-то, но у него не выходило ни слова. Гришины светло-карие глаза вцепились в человека перед ним, своего убийцу. Но на него смотрели спокойные голубые глаза, полные грустного сочувствия, словно он и не причастен к случившемуся. Не сложно было догадаться, что именно Гриша пытался сказать: «Демон, сам Дьявол, ненавижу!» - даже не осознавая, что и сам был таким же Дьяволом, и что его самого ненавидели не меньше. Он перевёл взгляд на сына. Тот смотрел на отца этими глазами, её глазами. Они были полны страха и отвращения. Она бы никогда так не посмотрела. Дурная кровь! Мужчина подумал о ней, и стразу же стало спокойней – пускай без их младшего, но теперь они смогут быть вместе: « О! Вот и наш Гриша, я как знала, так что мы ещё не пили чая. Ну же! А, да не волнуйся ты так. Просто присаживайся. Поиграй пока с внуками. Гляди, какие они смышлёные!».

  Мальчик смотрел на него, и хотя очень хотел отвернуться, казалось, что просто не мог, поэтому замер в странной позе. Когда отец глянул на него, Гриша выглядел очень нежно и грустно, как никогда до этого. Таким глубоким и ясным взглядом он никогда не смотрел на сына. Но потом Гриша отвернулся, словно увидел кого-то выше. Словно над мальчиком стоял кто-то ещё. Из его рта сочилась кровь, но он упрямо что-то рассказывал, до мальчика же доносилось только глубокое, гортанное бульканье, казалось, ещё чуть-чуть и он захлебнётся собственной кровью.

  - Молчи, пожалуйста не надо! - вырвалось у мальчика.

  Что же Гриша мог увидеть?  Там было только скрюченное дерево, что напоминало угрюмого монстра и только когда цвело – на пышноволосую женщину. Гриша улыбался. Он поднял глаза на небо, а потом, словно каменные, его зрачки неподвижно замерли.

  Его счастливое выражение только устрашало. Грузное тело зашаталось и плюхнулось в снег. Но вместе со звуком хрустящего сугроба, раздался треск, будто кто-то разломал старую деревянную кору, только громче и насыщеннее. Снова брызнула кровь, ярким хаотичным мазком по белому покрову. В том сугробе уже лежал проржавевший топор, точно ожидая своего хозяина. Он размозжил ему скулу и попал в выпученный левый глаз, ярко-карий, – хищный цвет, что никогда не нравился Грише. Его тело странно содрогнулось. Правая сторона лица исказилась в кривой гримасе, мышцы сжались и застыли в жуткой улыбке, а правый глаз испуганно таращился в серое небо.

  Только Богу известно, что говорил Гриша, но одно было ясно точно - он был рад подобному благу. Мужчина всегда был глупцом. Всё же, это его дурная кровь залила белый двор. Странно, но он не жалел о сыне, о том, что тот будет жить, пока судьба не распорядиться иначе. Он жалел лишь о жене и дочери. Странно... Очень странно...

  Холодное, продырявленное тело тоже упало. Его крови было намного меньше, и даже можно было отличить по характерному тусклому и мутному цвету, в сравнении с тем насыщенно алым, что принадлежал Грише. Однако он лежал с открытыми ясными, бледно-синими глазами. Мальчишка, всё ещё трясясь, подошёл к нему. Не от того, что беспокоился, просто проверить, жив ли убийца отца, но не осмелился больше взять ружьё, как и не осмелился подойти к трупу Гриши.

  Живые глаза на безжизненном лице действительно выглядели жутко, но они напоминали ребенку тот предсмертный взгляд. Такой будоражащий и невероятно осмысленный, словно обычно держалась какая-то пелена и именно в тот момент спала, на считанные секунды, даруя лицезреть истину, а после поглотила сознание без остатка, навсегда. 

  У мальчишки из глаз ручьём текли слёзы. Он плакал навзрыд от переполняющего ужаса и страха, от скорби по своим родным, оставшийся один в этом жестоком, необъятном мире. Неожиданно, лежащий в продырявленной пижаме человек протянул к его румяным щекам свою ледяную руку. Его голос прозвучал, словно нереальный, еле слышный и едва ли похожий на человеческий.

  - Что это такое? – в его руку стекали горячие слёзы. Дьявол ощутил щемящую тяжесть, но с этим прибыло странное чувство завершённости, словно жирная точка.

  - …

  - Слёзы. Почему ты плачешь?

  Мальчик тяжело взглянул на него.

  - Мне больно… - он тихо заскулил, вытирая рукавом замерзающие сопли, -  … страшно… я хочу к сестре-е-е, - больше мальчик не смог ничего выдавить.

  Он запрокинул голову и открыл рот, пытаясь набрать немного воздуха, но только выпускал своё теплое дыхание. Его глаза покраснели, а лицо скорчилось от завладевшего сердцем отчаяния, одиночества и ужаса, пережитого ранее и предстоящего в будущем.

  Так вот оно как. Тогда Дьявол подумал, что человека, которого он ищет, больше нет. Мы - больше нет, поэтому он чувствует себя так ужасно. Он смотрел на мальчика с неподдельной жалостью и скорбью. Детские слёзы падали на его бледное лицо. С щек скатывались капли, словно принадлежали ему, аккуратно сползая к мочку уха. «Можно ли остаться с ним?» - подумал он в этот момент и внимательно посмотрел на ребенка. Дыхание мальчика участилось, кожа побагровела, а глаза стали устало закрываться.