Почему молчат камыши

Знойный полдень жаром солнца сушил окрестности.
Мир просил влаги. Сонливость обрушивала свои чары на живущих, побуждая отдохнуть где-нибудь в тени. Ослик, несущий на боках собранные в лесу охапки хвороста, тоже не возражал бы против отдыха, а потому норовил остановиться через каждые несколько десятков шагов у обочины и пожевать остатки зелёной травы, и Софии приходилось погонять его прутиком. Они миновали лес и теперь шагали вдоль желтого пшеничного поля. За пригорком уже можно было разглядеть конек крыши дома и застывший флюгер. Потом дорога сузилась, с одной стороны выплыло озеро, почти полностью превратившееся в болото: берега его уверено завоевывали заросли камыша, на зеркальной мутно-зеленой поверхности белели нераскрытые кувшинки, окруженные круглыми листьями, между которыми метались водомерки; пахло тиной и водорослями. Обогнув его и перейдя по деревянному мостику ручей, питавший это самое болото, можно было добраться до дома.
Но теперь крестьянку что-то насторожило. Необычайная тишина. София замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась, чтобы не заглушать безмолвие шуршанием подошв: как тихо... Лягушки обычно устраивали в камышах затяжные концерты, пока не появлялся важный аист с длинным клювом. Однако никакого аиста не виднелось и в помине, но жабы хранили гробовое молчание, будто что-то заставляло их удерживать свое кваканье в зобу. Вся природа с сосредоточенной настороженностью молчала: в безветренную погоду это заметно особенно хорошо.
Сердце девушки участило разгон крови по венам. Ослик, воспользовавшись паузой, побрёл к обочине и начал трапезничать. София двинулась к берегу озера, предчувствуя что-то нехорошее. Потом она увидела его.
Красивый молодой мужчина лежал на берегу навзничь, опустив на бок бородатую голову с закрытыми веками: ноги его были погружены в воду, сам он – без чувств. Белая рубаха с тонкой вышивкой во многих местах испачкалась ярко-красной кровью и грязью, черные брюки вымокли, на бедре ткань рассекли ударом кинжала, и разорванные края раны виднелись сквозь дыру. София невольно вскрикнула, испугавшись, что лежащий человек мёртв, но, подойдя ближе, заметила, что живот его мерно поднимался и опускался, – живой. Она замерла, приложив ладони ко рту, затем быстрыми шажками, взбивая юбку, бросилась к дому.
Ослик, довольный тем, что его оставили в покое, с упоением жевал траву. Тишина вновь сгустилась, поглотив шаги девушки.

*

Фермер озабоченно бродил между рядами подсолнуха по полю позади дома, решая, как избавиться от чёрных вредителей, чьи крошечные чёрные тельца совершенно облепили стебли некоторых растений. Успеют ли большие оранжевые цветы созреть, дав урожай, или погибнут от нашествия заразы? Пожалуй, успеют в любом случае, но эти мерзкие твари – если от них не избавиться теперь, в следующем году появятся снова…
– Поль! Поль! – услышал он в отдалении взволнованный голос жены.
Подняв в голову, он увидел ее маленькую белую фигурку на задней веранде.
– Скорее! Иди сюда!..


*

Незнакомца одели в пижаму Поля. Его охватил жар, на лбу проступили крупные капли пота. Жена вскипятила воду, и они вместе промыли раны. Их было две: одна на бедре, другая на груди, колотая; воспользовавшись бессознательным состоянием человека, Поль прижег их раскаленной кочергой, а после перевязал их чистыми тряпками; София мужественно помогала ему, меняла воду, рвала простыни на бинты. Вот раненый открыл глаза и увидел девушку: её красота показалась ему простой и незатейливой, но лицо было милым и все еще взбудораженное, с расширенными зрачками; волосы выбились из-под косынки, и бисеринки пота облепили крестьянское загорелое личико. Увидав, что незнакомец очнулся, она испуганно и в то же добродушно улыбнулась.
– Где я? – спросил гость, не узнавая собственный голос.
– Тише, – сказала молодая фермерша, – вам сейчас лучше не разговаривать.
Резкая боль пронзила и грудь, и пораженную ногу, и черты лица его искривились, отображая пытку изувеченной плоти. Затем пришла сильная резь в голове. Девушка приложила к его лбу мокрую тряпку. Стало немного легче. Лоб освежился, и боль несколько притупилась. Он закрыл глаза и погрузился в бесцветную дрему.

*

На следующее утро незнакомец пришел в себя и принялся осматриваться, глаза его блуждали по потолку. Загадочная девушка по-прежнему сидела рядом. Переглянувшись с мужем, она ненадолго вышла и, пока больной, приподняв голову, продолжал изучать комнату, встретился взглядом с мужчиной средних лет, с жёстким, давно небритым лицом в простой крестьянской одежде. Он не улыбался и глядел на лежавшего на белой кровати чужака подозрительно и без тени дружелюбия. Девушка вернулась в поле зрения.
– Где я? – Снова спросил раненый незнакомец.
– В нашем доме, – ответила девушка. – В комнате для гостей, если будет угодно. Мы подобрали вас вчера после полудня на берегу озера неподалёку от нашего дома. Вы лежали весь в крови на берегу и без сознания. Что с вами случилось?
– Со мной? Полагаю, ничего сверхъестественного, – пробормотал чужак, закрыв глаза, видимо, от усталости. – А вы. Вы фермеры, если я правильно понял?
– Да, – ответила девушка. – Я София. А это мой супруг Поль. А вас как зовут?
– Меня… – Он помедлил, скривившись от боли при попытке потянуться. – Можете называть меня Ритвельдом.
– Мы не знаем, есть ли у вас внутреннее кровотечение, - вступил в беседу Поль. Я не доктор, а жена моя не медсестра, и мы не сможем вас спасти, если возникнут осложнения. Вам необходимо попасть к доктору. Вы потеряли много крови. Могу вас отвезти сегодня в город. Придётся ехать на телеге, лучшего транспортного средства предложить не могу.
– Не волнуйтесь, не стоит беспокоиться. Я уйду тотчас же, – Ритвельд попытался встать, но тело ослушалось его: София сразу же подскочила к нему и заставила его лечь обратно не терпящим возражения движением.
– Хотите, чтобы снова открылась кровотечение? – строгим голосом выговорила она; Поля это немного покоробило.
Фермер знаком велел жене выйти из комнаты. В нем назрела острая необходимость поговорить с Ритвельдом о вещах, что София не понимала и не желала понять.
Поль неторопливо перенес стул из угла комнаты к кровати раненого, удостоверился, что ножки не шатаются и сел на сидение, широко, по-хозяйски, раздвинув в стороны колени. Он нахмурил брови, снял с растрепанной головы соломенную шляпу, повесил себе на колено. Грубой рукой шваркнул брючину, стряхивая пыль и грязь.
– Как вы попали сюда, Ритвельд? – спросил хозяин дома тихим хрипловатым голосом и сам же ответил: – Была драка. Я находился поблизости и ничего странного не заметил. Ни вскриков, ни лязга оружия, ни выстрелов, ни ржания коней. Ничего подобного. Ни звука. А между тем человека серьезно ранили. Вы не хотите мне рассказать, что именно произошло?
Человек, назвавшийся Ритвельдом, не торопился отвечать. Быть может, он придумывал подходящую ложь, а может подыскивал нужные слова для объяснения. Но так ничего и не сказал, глядя в пустоту.
– Итак, – продолжал Поль, – я не злой хозяин. И позволю вам оставаться в моем доме до выздоровления, но только при одном условии. Оно состоит в том, что вы ни в коем случае не подвергните мой дом и мою семью опасности. Для большей ясности: не вздумайте впутывать меня или мою жену в опасную интригу.
– Вероятно, вы не понимаете, – просипел человек на кровати.
– И не хочу ничего понимать, – прервал фермер. – Все, что мне нужно, – это не угодить в лошадиное дерьмо. Все, что от вас требуется, – уйти отсюда, как только сможете ходить, и не привести сюда плохих людей.
– Я богат, – выдавил из себя Ритвельд. – Я вас отблагодарю. На меня напали разбойники, да, была драка, меня проткнули и бросили умирать там, где вы нашли меня. Я плохо помню события. Они ограбили меня. Вероятно, они считают, что я умер, и не стоит бояться их возвращения.
– Мне не нужны деньги, – заявил Поль, – А тем более ваши деньги или ваша благодарность. Мне нужно спокойствие и уверенность в том, что моя семья не пострадает.
– Не бойтесь, – уверял Ритвельд. – Вам ничего не угрожает.
Поль поднялся, отодвинул стул и направился к выходу из комнаты. У двери хозяин вновь остановился:
– Поправляйтесь скорее, – хрипло произнес Поль, после чего вышел.
Человек на в своей кровати криво улыбнулся. «Я ему явно не по душе», – пробормотал он, пробуя сжимать и разжимать пальцы на каждой своей конечности по очереди.

*

Ветер перегонял на запад бескрайнюю флотилию туч с серыми днищами и боками, ослепительно сверкавшими на ярком летнем солнце, сияние которого они то и дело перебивали своим ходом; по кукурузному полю метались тени от облаков, а за ними следовал жёлтый свет по жёлтым же, готовым выпрыгнуть из живых зелёных корзинок, початкам. Размалеванная дикими красками физиономия пугала в тёмно-сером костюме и чёрной шляпе угрожающе таращилась всевидящим оком на границе поля, сканируя пространство. Половина урожая была собрана, но другая еще дожидалась своего часа, и одна ворона, набравшись наглости, не устрашившись неподвижного охранника, смело уселась на перекладину забора и стала неторопливо прогуливаться взад вперёд по рассохшейся жерди, порой косясь на чучело тёмной бусинкой глаза, отражавшего небо, кучи силоса и торчащие вверх стебли кукурузы, дожидаювшиеся своего часа.
– Кар-р-р-р! – крикнула ворона сухим трескучим голосом, пошевелив хвостом. Серое тельце, чёрные крылья. Колючий взгляд.
Поль швырнул в неё голышом, но промахнулся.

*

Пламя, горевшее внутри большого мещанского камина, отбрасывало рыжие блики на стены большой комнаты. Поль расположился перед камином на низенький скамеечке, ковыряясь кочергой в головешках и раскалённых углях. София сидела сбоку от него в кресле и читала любовный роман, отдыхая от тяжелого дня.
– Ты поел? - спросила жена, на секунду оторвавшись от книжицы. Угрюмое мычанием мужа прозвучало ответом на вопрос.
Он прислонил кочергу к стенке камина, почесал рукой затылок. Повернулся к жене.
– Что с тобой? – спросила она, заметив смятение Поля. Но продолжала смотреть в страницы книги, привороженная магией дьявольски безумной любви, жившей в чёрных строчках и между ними.
– Не по себе мне от того, что он тут, - глухо проговорил фермер. – Сегодня я сказал ему, чтобы, когда сможет стоять на ногах, уходил. Он какой-то странный. Не по себе мне от этого типа.
– Он тебе не нравится?
– А тебе нравится? – вопрос Поля прозвучал непривычно грубовато.
– Что ты имеешь в виду? – теперь настал её черёд хмурить брови, мягкие, тонкие серповидные брови над светло-карими глазами.
– Ничего. Пора собаку завести. Верного пса.
– Неужели? Давно тебе говорила, что пора, рада, что теперь ты согласился.
Он встал со скамейки, прошелся по комнате, остановился за креслом, за ее спиной.
– Уж не ревнуешь ли ты? К этому бедолаге? – она звонко рассмеялась, словно влепила ему пощечину. Он сдержался не наговорил ей грубостей, мелькавших в голове. – Уж точно я не давала поводов для этого, милый мой Поль.
Он сжал спинку кресла, потом ослабил хватку и уже совсем нежно обнял плечи жены, погладил ее нежную шею.
– Урожай надо заканчивать собирать. Завтра с утра приедут рабочие на помощь, – сказал Поль. – Потом я отправлюсь в город дня на три, заказчики уже есть, но, чтобы закончить дела, понадобится время. Перенести нельзя: время уйдет, и тогда мы останемся с товаром, и продать будет труднее. Ты останешься тут одна, совсем одна во всем доме, слышишь, три дня, я этого не хочу допускать! Поэтому завтра же отвезу его в город, в лечебницу доктора Тишинского, пусть делает с ним что хочет. Так будет лучше для всех.
– Да брось, Поль, – она захлопнула книжицу и поглядела на мужа через плечо. – Пусть остается. Он ещё слаб. Клянусь, когда ему будет можно идти, я сама велю ему уходить. Поль, а вдруг у него какие-то неприятности? Вдруг ему нужна помощь? Вдруг, повезя его теперь в лечебницу, ты навлечешь на него еще большие напасти?
– Мне плевать на его передряги. У меня самого будут неприятности, если он останется.
– Дорогой, ты сильно преувеличиваешь. Что может мне сделать ослабленный мужчинка, который даже встать с постели самостоятельно не может? В ближайшие три дня тоже. Так быстро не поправляются от столь сильных ранений.
Поль уселся обратно на скамейку перед камином и принялся выковыривать грязь из-под ногтей перочинным ножиком. Пламя в камине затухало. Пора ложиться спать – на завтра рано вставать – с рассветом.
– Ты же знаешь, я сильная, - продолжала София, теребя страницы романа, - уж во всяком случае, успею добежать до камина и схватить кочергу, в случае чего. А кочерга чей угодно пыл может охладить.
– Ты как будто не желаешь расставаться с этим красавчиком раньше времени, – пробурчал Поль, поглядев на нее из-под колючих бровей.
– Поооль!
– Мне завтра понадобится твоя помощь. Суетливый день, и много работы. Надо все учесть, взвесить, и кучу всего сделать. Поднимемся с рассветом, поэтому лучше выспаться. Пойдем в постель, милая.
– Конечно, дорогой, – он заметил её улыбку на затененном лице, затем ему показалось, что лицо ее опять посерьезнело, – а пока - пойду отнесу ему ужин.
Шурша платьем, она вышла из комнаты, подхватив со стола подсвечник. Его взгляд замер на переливающихся розовато-красных углях в камине, испускавших последние волны тепла.

*

– Поль. Поль! – громкий настойчивый шепот прямо в ухо.
Он проснулся; перед глазами ещё плыли разводы от красочного сна, увиденного только что. Стояла поздняя ночь. До рассвета самое большее – два часа.
– Чего тебе не спится? – заворчал он, переваливаясь на другой бок.
– Обними меня, Поль, – просила София таким настойчивым тоном, что он не мог просто махнуть рукой и спать дальше. Он повернулся к ней и заключил в свои крепкие руки; кровать протяжно проскрипела. Послышался шорох снимаемой одежды: София стягивала с себя ночнушку, а с мужа рубаху.
Она обхватил его голову ладошками и прижала его лицо к своей груди
– Поль, поцелуй меня, – продолжала просить София горячим шепотом. – Ты завтра уедешь, и тебе надо насытиться перед отъездом как следует.
Поцелуй был жаждущий, настойчивый, тёплый, влажный. София громко вздохнула, когда он принялся ласкать ее груди, живот и опустил руку ниже. Когда их тела соприкоснулись в двух самых горячих точках, София громко выдохнула, по-кошачьи выгнула спину, от этой возни кровать заскрипела вновь.
– Тише ты! – с укором прошептал Оль. – Он может услышать.
– Плевать. Пусть слышит…

*

Облака висели низко все утро, но после полудня подул восточный ветер, и пространство над окрестными пашнями расчистилось от низких туч, однако по дну неба продолжали неповоротливо мигрировать стада облаков иного рода: рваные, вытянутые и белесые, и солнце никак не могло пробиться сквозь них. Опустевшее поле серело распаханными комьями земли и выдернутыми или срезанными стеблями растений: батраки во главе с Полем увезли весь урожай в город на трёх телегах, запряженных ломовыми лошадьми. В воздухе пахло грозой, ветер разносил сырость. Где-то вдали над землёй зависла тёмная воронья стая. Поль, ненавидевший этих птиц, вышел бы с ружьем и выстрелом спугнул бы их. Но мужа не было. София не хотела тревожить больного звуком выстрела: вдруг он еще спит?
Сойдя с крыльца, она мягкой своей походкой прошла по дорожке к маленькому саду в стороне от сарая, сорвала с ветки яблоко, потом подумала немного и сорвала ещё одно. Завернула их в подол, обернулась и вздрогнула. В темноте окна она увидела белую фигурку Ритвельда с бледным и серым, как это небо, лицом, привставшего на локтях в постели. Он бесцеремонно подглядывал за ней, и София смутилась, поймав его пристальный взгляд.

*

– Вы всегда так добры ко мне, – сказал Ритвельд, пережевывая кусок свежего хлеба, что днём испекла София, и запивая свежим молоком. Голос его звучал намного увереннее и бархатистее, чем раньше. Выглядел он уже много здоровее.
Вместо ответа София приблизилась к нему на расстояние вытянутой руки и прикоснулась ладонью к его лбу: горячка прошла, теперь уже нечего опасаться. Гость определенно шел на поправку.
– Как вы себя чувствуете? – спросила мягким голосом София, и даже сама не ожидала, что умеет вложить в обычный вопрос подобную нежность.
– Значительно лучше, – ответил Ритвельд, подавая ей пустую кружку, их пальцы на миг соприкоснулись, когда она принимала предмет. – Вы так добры, – повторил он. – Знаете, скоро я встану на ноги и уйду. Я уже почти полностью окреп. Вы спасли мне жизнь.
София смущенно улыбнулась.
Их взгляды встретились. В глазах Ритвельда сверкало что-то загадочное, могучее, неземное – и тоска. Он излучал мужскую силу. И жуткую преступную страсть. Он казался необыкновенно привлекательным и в то же время зловещим. София с трудом отвела взгляд в сторону. Она поднялась и направилась к двери. У порога её на секунду остановил шелковистый голос Ритвельда:
– Приятных сновидений, София…

*

Перед тем как запереть входную дверь изнутри, она вышла на минуту на крыльцо. Воздух снова распространял запах грозы, но дождя всё не было. Будто что-то мешало небу разродиться освобождающим ливнем. Только ветер напрасно неистовствовал: под бешеными порывами сгибались все без исключения деревья в саду, красные яблоки усыпали землю под яблонями. Она соберет их завтра. Не сейчас.
В сарае замычала корова – ну, чего ей не хватает? «Я доила тебя и убрала в хлеву, и сена у тебя навалом». Замолчала.
Опять творилась какая-то чертовщина.
Она внимательно прислушалась.
Лягушки на болоте орали так громко, что их кваканье и тут было слышно, даже шум восточного ветра не мог его перебить.

*

«В начале была Белая пустота: плоская, безымянная, бескрайняя, беспредельно вечная. Пространство.
Потом она обрела объем, превратившись в бездну. Глубочайшую, неизмеримую. Но и теперь пустота оставалась пустыней: ни звука, ни духа, ни жизни, ничего.
Так продолжалось долго. После из пустоты стали возникать фигуры: наступила эра Геометрии. Линии и слепленные из них фигуры носились стаями, как вор;ны, проникали друг в друга и наслаивались одна на другую. Впоследствии из этих фигур, многократно соприкасаясь и сцепляясь, образовались объемные формы, наполнившиеся вскоре содержанием, и в белой пустоте родились звуки музыки, цвет;, боги, ангелы, а еще чуть позднее бездна создала, чтобы достигнуть совершенства, и демонов.
Пустота перестала быть таковой, теперь вещи порождали производные, из геометрии осязаемыми выпуклостями проступили физика и алгебра; границы Пространства очертились темными контурами, и в нём -то и дело появлялось Что-то новое. Когда мир сформировался еще отчетливее, Время стало необходимостью, как-то нужно было отмерять циклы жизни вещей.
В этом Пространстве я чувствовала себя неловко, непривычно. Она лепило для меня картины и скульптуры, казавшиеся мне раньше прелестными проявлениями красоты, но теперь, когда меня завалило под лавиной Знания, они представлялись мне глупыми, бессмысленными:
благородный рыцарь подает руку возлюбленной даме и ведёт ее, разодетую в нарядное узорчатое платье, в чертог храма, тут и там мелькают весёлые лица счастливых людей, колокольный звон разносит радостную весть по всей земле, белые голуби парят в лучезарной синеве; а ещё ребёнок, похожий на ангела, – мой ребёнок. В этих картинках я беспомощно кувыркалась, висела в воздухе над всеми этими сценами невольным наблюдателем, и не чувствовала ни боли, ни радости. Они менялись, словно в калейдоскопе, а затем стали таять, и все чаще мне стал чудится в темноте звук надсмехающегося над всей моей жизнью и моими слабостями громогласного хохота: он уничтожает всё прекрасное, что плелось и зрело во мне годами, разрушает все мои светлые помыслы и мечты…»

*

Ещё до рассвета на горизонте засверкали зарницы, небо тихонько заворчало; солнце так и не смогло вырваться из пленившей его мглы, толстым слоем тумана облачили его тучи в  непроглядную серость, обволакивающую не только небесное светило, – все кругом. Потом пошёл дождь, и дымка рассеялась, и вслед за диковинными природными метаморфозами пошел дождь, разогнал остатки тумана, и молнии засверкали все ближе, громыхание возрастало с каждым вспышкой.
Настоящий затяжной ливень как полил, так и не собирался смолкать. Как начал барабанить по крыше с самого утра, так и шёл весь день, словно собирался потопить плодовитый край в мутной холодной воде, разжижая проселочную дорогу, заполняя до краев болото. Восточный ветер, словно в подкрепление к небесному войску, пригонял все новые стаи туч, и они налезали друг на друга, терлись боками, источали громы и молнии.

*

Жена фермера легонько постучалась и вошла в гостевую комнату: следуя по своим делам и минуя эту дверь, она с удивлением услыхала за ней странные звуки, как если бы внутри кто-то перемещался, и тогда она решила узнать, в чем дело. Ритвельд стоял на ногах, до сих пор одетый в пижаму Поля, он бродил по комнате, а постель сморщилась в беспорядке, край одеяла неряшливо свисал с кровати..
– Вы встали, - непонимающе моргнув, произнесла София, хотя это и так было прекрасно видно. – Зачем, разве уже...
– Сегодняшним утром я проснулся и понял, что совершенно здоров! – воскликнул Ритвельд, приподняв край рубашки до уровня шеи, демонстрируя свое крепкое тело. – Видите?
Рана на его груди затянулась, кожа белыми буграми мышц приподнималась с каждым вздохом, являя гладкую поверхность: и раны будто вовсе никогда не было, даже шрама не осталось. Ритвельд нахально ухмылялся, в его глазах светился насмешливый и злой огонёк. София отступила к двери, ее вдруг обуял страх перед жуткой опасностью неизвестного свойства. Таинственный гость, разумеется, заметил ее испуг. Он отодвинулся в противоположную сторону, повернулся к окну и, смотря сквозь стекло на убранное поле, мокрое и серое, задумчиво произнёс:
– И чего только вы не выращиваете: кукурузу, подсолнухи, картофель! Да ещё корову держите и лошадей. Велика ли выручка от урожая?
Ответом ему было молчание. Обернувшись, он обнаружил, что остался один в комнате. Из коридора доносился топот убегающих ножек. Он бросился за Софией и мгновенно нагнал её, уже за столовой, почти у выхода в сени; чтобы остановить бегство, он толкнул её, и девушка неуклюже грохнулась на деревянный пол, не успев дотянуться до двери, ударившись носом об косяк. Приблизившись к ней, он навис над ней, подал руку, помогая подняться, и мягким голосом приказал:
– Сядь в кресло. И не надо больше убегать.
Она повиновалась. Одну ладонь София прижала к ушибленному носу, откуда хлестала кровь. Пристроилась на край кресла и покосилась на серое окно.
За стенами дома бушевала природа: ливень разошелся во всю силу, всполохи молний дырявили небо, вызывая бой литавров, завывающий ветрило хлопал ставней где-то на той стороне дома.
Ритвельд неспешно расхаживал перед Софией со сложенными за спиной руками. Что-то изменилось в его облике. Нет, он продолжал оставаться чертовски привлекательным, как и прежде, но в глазах появился инородный блеск. В них горели злоба и насмешка. Гордыня. Что за мысли населяли эту голову?
– Моё настоящее имя – Диабэль, – начал Ритвельд, – ничего не напоминает? Прости, что пришлось соврать. Я чужеземец для вас. Родился в окрестностях Рима. Но и по сей день мне чужд этот мир. И люди, населяющие его.
София вытирала кровь краем фартука, задрав голову. Когда кровь перестала течь, она отвязала с пояса замаранный фартук и бросила его на пол.
– Готов поклясться, я тебе понравился с самого начала, – он дотронулся до её руки; она не выдёргивала её, не сопротивлялась. – Понравился. Из-за моей наружности? Не думаю. Тут что-то ещё. Что же? – Он поцеловал её руку. – Идём в твою спальню, я доставлю тебе такое наслаждение, какому позавидует любая женщина, ведь не каждой повезет в жизни испытать подобное блаженство. Идём же.
Её рука дрогнула; она боязливо взглянула на Ритвельда, потом мягко высвободила свою кисть и положила руку на колено, поправляя складки на верхней юбке.
– Я никогда бы не изменила мужу, – сказала она, тихо, поникнув. – Зачем вы все это говорите? Пожалуйста, уходите. Ведь вы теперь здоровы и вполне можете идти. Вы обещали покинуть наш дом, как только ваше состояние улучшится. Теперь вы чувствуете себя хорошо, и я прошу вас исполнить свое обещание.
– Нет, нет, погоди, – Ритвельд присел перед Софией на корточки, – ведь ты же хотела меня.  И сейчас хочешь. Я знаю. К вожделению я особенно чувствителен. Чувствую остро твое хотение. Или… есть что-то еще, верно? Ты хотела скрыть от меня – но я понял, понял, – Ритвельд рассмеялся и погрозил девушке пальцем. - Ты ждёшь ребёнка, я прав? Ты даже ничего мужу своему не сказала, не успела еще сообщить эту благую весть!
Он снова торжествующе рассмеялся, из уголка его рта капнула слюна. София отвернулась, в негодовании выпалила:
– Мы спасли вас в трудную минуту, когда ваша жизнь висела на волоске. А теперь вы…
– Что – я? А знаешь, так даже интереснее. Жизнь, жизнь. Думаешь, очень я дорожу этой жизнью? Как бы не так, милая София! – он опустился перед ней на колени, и его глаза поравнялись с глазами девушки. – Я же не в вечности теперь. Вечность питает меня, а я питаю ее. Так все устроено в этом мире. Он держал меня в заточении, разрешая вылезать наружу лишь раз в тысячу лет, надеясь, что темница помешает мне. Но его тюрьма, каковой он себе ее представляет, не удержит меня от вмешательства в жизнь. Я, – я правлю в этом мире – судьба такая. До конца тысячелетия ещё далеко. Мне стало необыкновенно скучно там… Но ваши истории, ваши переплетения судеб, что может быть забавнее? Это лучшее развлечение на свете, и как мне не хватало ваших раскоряченных душ, застрявших в плотских страстях и дрожащих над собственными телами! От скуки я решил воплотиться в человеческом облике, и тогда меня стали преследовать Его последователи и помощники, принуждая к повиновению. Вы спасли только тело. Но не будь его, я нашел бы себе другое, ничем не хуже. Вас таких много по земле гуляет, – Ритвельд коснулся пальцами ее щеки. - Хочешь, расскажу тебе романтическую историю? Ведь ты любишь такие истории.
Молниеносным движением он вдруг впился в её губы своими губами. Она попыталась было отодвинуться, вырваться из его объятий, и резким движением ей это, наконец, удалось, после чего ударила ладошкой по его красивому лицу.
Очередной раскат грома пророкотал дольше и громче предыдущих.

*

На повороте дороги лошади жалостливо заржали, прося пощады. Дождь хлестал косыми линиями со всей мощью разъярённый стихии. Щенок испуганно ёрзал за пазухой. Сердце бешено колотилось в груди от смутной тревоги. Как глупо было рваться домой в такой ливень! Ведь ничего не случилось и не могло случиться, разве что… Голова пыталась охладить воспаленное воображение, но сердце равнодушно к потугам рассудка – и знай себе бьет тревогу. Он прикрикнул и ударил вожжами по крупам лошадей, понукая их и заставляя мчаться вперёд, будто совсем не жалел их, будто хотел прикончить их агоний бега.
Проскочили мост над ручьем. Прямоугольные окна дома чёрными глазницами ловили его взгляд во мраке ливня. Задок повозки резко подскочил на кочке, едва не выкинув фермера из одолженной на постоялом дворе повозки. Щенок жалобно проскулил.

*

Он уже почти дотронулся до ручки, чтобы повернуть ее и потянуть на себя, но двери в сени вдруг отворились сами собой; в проеме показался Ритвельд, высокий, прямой. На руках он держал распростертое тело Софии. Она лежала то ли без чувств, раскинув руки, то ли…
– А вот и рассерженный муж, – произнес высокомерно чужак. – Теперь все семейство в сборе. Но я должен покинуть вас. Мне пора. А ты держи её. Держи, и не отпускай больше.
Поль принял супругу в свои руки. Голова её беспомощно болталась из стороны в сторону. Ноги висели безжизненно, как и руки. Он не замечал раньше, что она такая легкая.
Ритвельд уже спустился со ступеней и шагал по дорожке, сложенной из камня, к калитке.
Плохо понимая, что делает, Поль положил Софию на веранду, погладил одной рукой ее волосы, другой вытащил из-за пазухи скулящего песика и поставил его рядом с телом жены.
- Охраняй ее, приятель, это твоя новая хозяйка, София. София, это.. Впрочем позже, я скоро вернусь… Немного потерпите, мне осталось одно небольшое дельце. Я скоро вернусь, и обо всем поговорим.

Поль погнался за удаляющейся фигурой. Бешеный ливень позволял ему бежать стремительно, не привлекая к себе внимания. Он нагнал Ритвельда уже за калиткой: тот направлялся уже к привязанным лошадям, собираясь завладеть повозкой; неторопливый обычно фермер теперь двигался с молниеносной скоростью и всем весом прыгнул на врага, сбив его с ног, под колесо. Пришелец успел обернуться перед падением, и на его лице читалось легкое недоумение. Несколько молотящих ударов тяжелого кулака успокоили недоумка, предотвратив дальнейшее сопротивление. Фермер схватил мокрый камень, валявшийся неподалеку от места борьбы, и изо всех сил заехал им по макушке противника. Ритвельд обмяк, его руки, как и у Софии, опустились по сторонам от туловища.
Поль какое-то время стоял над убитым, тяжко дыша. Оглядел дорогу, но свидетелей не было видно. Дождь тут же ослабел, будто кто-то выключил небесный кран, но не закрутил до конца, а оставил течь узкую струйку. Поль приподнял мертвеца и взвалил труп на плечи, протащив его на спине, как здоровенный мешок муки. Бросив тело у границы угодья, он отвлекся и зашел в сарай за вилами и лопатой. Почва разъезжалась под ногами, пока Поль, весь в грязи и промокший до нитки, копал могилу для лежащего ничком пришельца. Прямоугольная яма углубилась уже до пояса, и тогда фермер остановился и выбрался из могилы. Дождь еще шел, но слабо: на дне могилы образовалась мелкая лужица. Грязь налипла толстым слоем на сапоги, и ему приходилось удерживать равновесие, чтобы не поскользнуться; он очищал подошвы о зубцы вил, но несколько шагов по сырой земле, и такой же слой месива приставал к ногам опять.
Отдыхая, опершись на вилы, Поль разглядывал поверженного врага, и тут заметил, что Ритвельд пошевелился, застонал, приподнялся на локтях, затем попытался подняться сначала на колени, а затем выпрямиться полностью. Не дожидаясь, пока тот наберется сил для дальнейшей схватки, Поль с рычанием изо всех сил проткнул Ритвельда вилами, помог ему встать, приподнимая за рукоять инструмента. Из уголков рта чужака капали багровые капли.
Ритвельд вцепился чёрными от земли руками в деревянную рукоять, будто собираясь насадить себя сильнее на трезубец, и просипел полным горечи голосом:
– Ты не меня сейчас себя убил… – прокашлялся и засопел. – Ты закопаешь себя сам сейчас… Себя.
– Одним ударом три дырки, похабник, - сказал тихо Поль. – Покойся с миром, ублюдок.
Крестьянин с усилием оттолкнул от себя этого ужасного человека, освободив вилы. Тело с гулким плеском рухнуло в жижу на дне могилы. Он схватил лопату и быстро завалил яму грязью.
Вернулся в дом, достал из праздничной коробки сигару, откусил кончик, воткнул ее в рот, и закурил прямо в комнате, раздувая вокруг клубы сизого дыма.
Потом он перенёс в гостиную Софию. Она не дышала, но он не обращал на это внимание. Щенок долго путался под ногами, пока он не налил ему молока. Затем Поль присел перед девушкой на корточки. Тронул кудри волос, с любовью разглядывая ее красивое лицо, тонкий профиль.
Дождь перестал падать с неба. Ветер утих.

*

«Видишь, я купил в городе этого хорошенького щенка. У нас будет пёс, как ты и хотела, будет охранять наше жилище. А хочешь, уедем с этой фермы? Лишь бы этот упырь не выбрался обратно на свет божий… Продадим дом. Купим другой, побольше. Или меньше, уютнее, как сама захочешь. Станем жить, как раньше. Ты будешь книжки свои читать, а я буду выращивать кукурузу. Или заведу стадо овец, будем их стричь и делать пряжу… Ну, чего ты молчишь?»