Запись девяносто пятая. Отшельник

03.06.05 На «Томском Автографе» состоялась презентация книги стихов Владимира Крюкова «В области сердца». Народу собралось так много, что пришлось перебраться в читальный зал.

Пришли многие из «Ритма». У них там раздрай: Нина Фёдоровна опять составила и выпустила книгу стихов Томичей о войне. Галина Васильевна Небараковская ее было отредактировала, но что-то там не состыковалось, и книга вышла опять со многими опечатками и описками. Авторы разобиделись, перессорились с составительницей, и многие оттуда подались в «Родник» Климычева. Колыхалов вообще сказал, что пока Приходько в «Ритм» ходит, он туда – ни ногой, а они его прочили в руководители. Короче, на лето разошлись, и не известно, будут ли собираться потом.

Крюков читал стихи из книги, рассказывал про свои взаимоотношения с А.С. Кушнером - тот ему предисловие к книге написал. Они знакомы более 30-ти лет, Крюков был у Кушнера в гостях несколько раз, тот ему протежировал в журналах. Рассказал как казус про журнал «Юность» - пошел по наущению Кушнера, а в журнале новый редактор поэтического отдела - представитель авангардистского направления, у Владимира же Михайловича – традиционно-классическое. Редактор и набросься на Крюкова: «Довольно вы над нами поиздевались!». И пошел поэт из глубинки восвояси.
 
Крюков в семидесятых был участником местного диссидентского литературного  общества. Собирались чуть ли не подпольно, обменивались запрещённой литературой. С обществом довольно жёстко обошлась власть, кто-то даже угодил в тюрьму. (Говорилось это вскользь, как о событии всем известном – Галина Ивановна всё головой кивала, явно была в курсе, а я деталей не уловила – вообще, в первый раз об этом слышу. У меня в семидесятых другие были заботы…). Крюкова потом долго не пускали в местную прессу ни с какими произведениями, (глухо было упомянуто имя Климычева), а он и очерки, и прозу писал – все в стол.

Костин отозвался о новой книжке (он ее составитель), как о явлении «величайшем не только в литературной жизни Томска, но и всей России». У Крюкова она уже четвёртая, и вообще он – член Союза Российских писателей.

Много было выступлений: Галина Ивановна Климовская, Сердюк – тоже поэт, с таким забавным лицом доброго клоуна, Костин, Торощин, Чирков, Чайковская.
Говорили о популяризации поэзии, о значении в газетах лит. консультантов, должность которых давно отменили. Стихи комментировались мало – Костиным, Ольгой Геннадьевной... Читательских выступлений тоже было не много. Похоже, многие воспринимают Крюкова настороженно. С одной стороны – авторитет Костина, а с другой собственное восприятие, а оно не совпадает с авторитетом, и думаешь – а кто прав, Костин или я? Поэтому и молчали.

Крюков много сказал о Перервенко (мастер, мол, афоризмов, неординарная личность, но об уровне поэта – не внятно) и Брусьянине – тут отдана дань именно уровню, превосходная степень.
Потом был чай.

ОТШЕЛЬНИК

Мой дом - пещера. Камень вместо двери.
В ней протекают жизни моей дни.
И часто неприрученные звери
Приходят подремать сюда  в тени.

Заходят иногда воды напиться,
Пешком - бродяги, рыцари - в седле.
Бывает, что мешают мне молиться -
Народ ведь  разный бродит по земле.

Я жил в монастыре давно когда-то,
(туда попал я в юные года),
Был иноком и мог бы стать аббатом,
Но о другом мечталось мне тогда.

Мне было шумно в монастырской келье,
А в храме - многолюдно и светло.
И на доске, служившей мне постелью,
Так мягко было спать, так тяжело.

И я ушел, спросив благословенья.
Во многих странах мира побывал,
Прошел сквозь испытанья, искушенья
И даже веру чуть не потерял.

Богатых видел, бедных и убогих,
С разбойниками время проводил.
И нет на свете ни одной дороги,
Которою бы я не проходил.

В лесу глухом, бывало, ночь застанет,
(жара ли холод - мне не привыкать) -
Раскладывал дерюжку под кустами,
Молился и укладывался спать.

А утром рано, лишь росой умывшись
И разорвав остатки сонных пут,
Слегка перекусив, перекрестившись,
Я снова продолжал свой дальний путь.

А как-то раз, в столице трех империй,
Был принят в императорском дворце.
Сам император открывал мне двери
С улыбкою на царственном лице.

И будучи за царский стол усажен,
Краснея от назойливых похвал,
Я пищи царской не коснулся даже
И лишь слова молитвы повторял.

Да, я отшельник - тень от паутины,
Я искорка, мелькнувшая в золе.
Да не смутят людей мои седины -
Они лишь знак, что жил я на земле.

Они лишь знак, что я ходил и слушал,
Что в лицах злобных видел Божий свет,
Что спас я не одну живую душу
За семьдесят отпущенных мне лет.

И вот пещера под огромным небом.
Тут угасает тихо жизнь моя.
Придет зима и все укроет снегом,
И станет чисто-белою земля.

2009 г.