de omnibus dubitandum 96. 23

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ШЕСТАЯ (1857-1859)

Глава 96.23. СБОРНАЯ СОЛЯНКА…
       
    Ставрополем начинается страна служебных привилегий, привлекающих сюда искателей счастья, карьеры, приключений и всякого рода житейских особенностей, ожидаемых от страны мало еще известной внутри России, страны новой, поэтому обещающей много привлекательного, еще неизведанного, быть может, скрывающего в себе искомое всюду от нужды мыкающимся человеком.

    Привилегии — важная статья; они заставляют и самого практичного человека, всегда выжидающего у моря погоды, пускаться вдаль и в непогоду; одною своею полновесностью они тянут на Кавказ и тех, которые не способны увлечься ни заманчивостью неизвестности, ни местными красотами природы, ни какими-либо другими романтическими затеями, ни какими-либо другими непрактичными стремлениями, про которые сложена пресловутая песенка:

Ты зачем, мой друг, стремишься
На тот гибельный Кавказ?..

    Ставрополь, однако, — только еще преддверие привилегии, небольшой остановочный пункт, через который идет дорога в Закавказье.

    Отсюда, насчет населения Ставрополя можно сделать следующие замечания: оно наплывное, собравшееся сюда из разных концов России, и потому разнохарактерное, не успевшее еще обзавестись местными преданиями, обычаями, порядками, не рассчитывающее на оседлость, часто меняющееся, большею частью одиночное, редко проявляющееся в большой родне или в сплошных семействах.
   
    Далее, Ставрополь, как город военный и вместе с тем губернский, представляет смесь чиновничества гражданского с военным, которое опять дробится на армейское, казачье, горское, со всеми принадлежащими сюда штабами, комиссариатскими, провиантскими, гошпитальными и т.п. чиновниками.

    Наконец, принимая во внимание положение Ставрополя, как преддверие Кавказа, известного своею разноплеменностью, которая дробится до невероятной мелочности, легко объясняешь себе пестроту его населения, проявляющуюся на каждом шагу, мимо разномастного господского племени в лицах армян, грузин, калмыков, татар, ногайцев и всякого рода прикавказских инородцев.

    Представить отчетливую характеристику подобного городского населения очень трудно, а потому мне, как проезжему, позволительно ограничиться указанием только на некоторые, более крупные черты, которые поддаются наблюдению в короткий срок и касаются притом господствующих классов города.

    Я уже сказал, что население Ставрополя, большею частью наплывное — сброд людей с разных концов России, собравшихся сюда или ради служебных привилегий, или по влечению в новую местность, или же по необходимости явившихся сюда как в страну, которую нужно защищать и колонизировать.

    Вследствие этого, даже небольшой кружок местного общества, взятый из какого угодно общественного слоя, представляет сборище людей бывалых, видевших и испытавших многое, сродни тем людям, которые у нас известны под названиями «хожалых», тертых калачей, прошедших огонь и воду. Нельзя сказать, чтобы это служило клейкою связью для членов общества, давая ему однородность стремлений, согласие в целях, гармонию потребностей.

    Напротив. Общее между членами подобного общества одно — желание во что бы то ни стало добиться своих личных расчетов, что уже сильно противодействует образованию общественной солидарности, возможной там только, где сходятся между собою хотя и тертые калачи, но ради каких-либо общих интересов, будут ли касаться они промышленности, торговли, или же другого какого общего дела.

    Больше, наконец, общественного согласия проявляется там, где сходятся люди, хотя, и не бывалые, но связанные между собой одним и тем же месторождением, преданиями, одинаковостью служебной или вообще житейской карьеры, люди, привыкающие глядеть на мир божий из-за издавна составленных мнений, выработанных при известных условиях общежития.

    Оттого подобные города, как Ставрополь, представляют мелочное дробление на кружки, на партии, или же, наконец, служит раздольем для особняков, ничем не связанных друг с другом; кружки и партии считают в своих рядах по два, по три, много по пяти членов, и сами себе не могут дать отчет, почему они составляют какой-то кружок, замкнутый для входа непосвященных в их взаимные тайны, которых-то именно и нет...

    За отсутствием общих интересов, которые руководили бы обществом постоянно, является множество интересов случайных, мимолетных, большей частью забредших сюда со стороны. Эти интересы также наплывные — вследствие появления новой личности, занесшей их издалека, из той среды, в которой она прежде вращалась и которой дышала по необходимости, вследствие проезда какого-нибудь ретивого распространителя новых идей и новых слухов, — благо город лежит на большом тракте — успевшего за дорожный отдых заронить в здешнее общество что-нибудь новое и удалиться, не выходивши как следует за брошенным зерном.

    Отсутствие общих интересов, местных, и частое появление интересов случайных, залетных, дает, по-видимому, здешнему обществу характер подвижности, наклонности к нововведениям всякого рода, что как бы противодействует общественному застою, апатии, господству рутины на всех путях общежития; но это только кажущееся благо: всякого рода залетные новинки только закрывают собою истинное положение вещей, и нужно ли при этом напомнить, что там мало может быть жизненного движения, где мало стойкого, прочно лежащего...

    Известно, что всяк новоприезжий вначале чувствует себя стесненным на своем новоселье: он еще не приладился к новому месту и не знает еще как приладиться. Большею частию случается так, что он новую свою жизнь решается вести таким же порядком, какой господствует на месте его нового жительства: он приглядывается, прислушивается, прежде чем начнет действовать самостоятельно. Однако трудно бывает приглядеться к чему-либо там, где все зыбко, неопределенно, ведется не по исстари заведенному порядку, а по прихоти мимолетного случая.

    Пассивная роль, какая выпадает на долю новоприезжего, в подобных обстоятельствах оказывается неуместною: он вдруг сбрасывает с себя маленькие оковы, которые сдерживали его привычки среди определившегося уже общества, и начинает вести себя нараспашку; не приметивши, как настроена новая его обстановка, он чувствует себя свободным повести свою жизнь, как ему удобнее, и незаметно становится особняком среди других ему подобных.

    Отсюда вытекает новая характеристическая черта подобного общества: возможность сближения, хотя бы мимолетного, между людьми неравных общественных положений, кажущееся равенство его членов, отсутствие наружных знаков тех разнообразных отношений, которые существуют между людьми разночиновными, разных состояний, разных положении в свете.

    Всякий, чувствуя себя свободным от преданий, заветных на месте прежнего его жительства, невольно считает и других разрешенными от таких же преданий: а разве не они заставляют нас ложно стыдиться сближений с людьми неодинакового с нами общественного положения?

    Но нужно сказать и то, что возможность сближения между членами подобного общества не столько есть плод, добытый размышлением, сознанием равного человеческого достоинства, в каком бы лице оно ни проявлялось, сколько следствие особнячества, всегда готового, как еж, свиться клубком и ощетиниться при малейшем покушении на его свободу, и в то же время смотреть равнодушно на все, что не угрожает его оригинальности.

    Разумеется, семейная жизнь или же постоянное обращение в кругах семейных могли бы благодетельно действовать на смягчение особнячества, на сглаживание его угловатостей, на расширение круга его симпатий; но, к сожалению, семейная жизнь на Кавказе еще недавно началась, потому что недавно еще была та пора, когда служащие здесь, вместо жен, по большей части обзаводились кухарками, прачками или же искательницами любовных приключений.

    С успехами семейной жизни на Кавказе исчезают и все больше и больше будут исчезать угловатости здешних особняков, да, наконец, и само особнячество ограничится тесными пределами, потому что не будет к нему поводов, по причине зарождения и будущего развития в здешнем обществе своих порядков, своих преданий, своей общественной атмосферы, к которой сочтут себя обязанными применяться новые поселенцы, принося в здешние кружки расширение их опытности, а не собственный произвол, почувствовавший себя несколько связанным на новой почве.