de omnibus dubitandum 91. 205

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ (1842-1844)

Глава 91.205. С КОРАБЛЯ НА БАЛ…

    На другой день полковник Горский представил меня командующему войсками Кавказской линии и Черномории генерал-лейтенанту Вельяминову, а после того я* явился к начальнику штаба генерал-майору Петрову.

*) ФИЛИПСОН Григорий Иванович (?)(14.01.1883-14.01.1883) (см. рис.) генерал-от-инфантерии, сенатор, род. в Казани 1 января 1809 г., умер в С.-Петербурге 14 января 1883 г. Отец его, командовавший в Казани гарнизонным полком, чрез год после рождения сына-первенца вышел в отставку и поселился в имении жены, с. Архангельском Пензенской губ., где Ф. и провел свое детство до 9 лет. В 1818 г. он был определен в университетский пансион, содержавшийся в Казани лектором немецкого языка Лейтером, а осенью 1821 г. поступил и пензенскую гимназию. Когда мальчику минуло 14 лет, отец определил его юнкером в Олонецкий пехотный полк, откуда через год Ф. был отправлен, по выбору начальства, в юнкерскую школу в Могилеве. Прослушав здесь годичный курс, Ф. был переведен в офицерское училище, откуда 26 февр. 1826 г. выпущен прапорщиком в гренадерский принца Евгения Виртембергского полк. 20-ти лет Ф. был ротным командиром, а 21 года принимал с полком участие в усмирении польского восстания и в штурме Варшавы, за что получил орден св. Анны 3 ст. с бантом. По возвращении из похода, Ф. был прикомандирован к Военной академии (ныне академия Генерального штаба), в которую поступил первым (1833) и окончил в ней двухгодичный курс с чином капитана и с причислением к Генеральному штабу. Будучи еще в академии, Ф. начал изучать восточные языки, намереваясь применить свои знания в службе на Кавказе, куда и был назначен, по собственному желанию, в 1835 г. Состоя в распоряжении командующего войсками кавказской линии и Черноморского края, генер.-лейтенанта Вельяминова, Ф. принимал участие в съемках и исполнял обязанности обер-квартирмейстера, а затем состоял начальником штаба при начальнике 1-го отделения черноморской прибрежной линии, генер.-майоре Раевском, и совершил несколько походов против горцев. Ту же должность Ф. сохранил и при генер.-майоре Анрепе, преемнике Раевского. Экспедиции против горцев продолжались по-прежнему, причем, за экспедицию 1842 г. Ф. получил орден св. Владимира 3 ст. В 1845 г. Ф. был произведен в ген.-майоры, с назначением начальником штаба войск кавказской линии. Не сочувствуя ни новым людям, приобретшим влияние при новом (с 1845 г.) кавказском наместнике, князе М. С. Воронцове, ни новым порядкам, заведенным новым главнокомандующим, Ф. задумал в 1847 г. оставить Кавказ и подал прошение об увольнении его, по болезни, в годовой отпуск. Воронцов не встречал препятствий для отпуска, но не согласился Государь Николай Павлович: считая Ф. знатоком края, Его Величество приказал прислать его в С.-Петербург для получения личных Высочайших указаний относительно предполагавшегося усиления кавказского линейного войска перечислением в него государственных крестьян Ставропольской губ. Кн. Воронцов не сочувствовал этой мере, что и высказал в донесении, посланном Государю с Ф. Последний, наоборот, в основе соглашался с Монаршими предначертаниями, о чем и доложил Императору при представлении Его Величеству. Государь велел Ф. составить об этом записку, которую немедленно утвердил и передал для исполнения в департамент военных поселений, в тот же день отославший ее наместнику Кавказа. После этого служба Ф. под начальством кн. Воронцова сделалась невозможною. В сентябре 1849 г. Ф. был назначен начальником штаба 4 пехотного корпуса, а через год вышел в отставку и занялся устройством имения, принадлежавшего его жене в земле Войска Донского. В 1855 г., по настоянию вновь назначенного главнокомандующим кавказскою армиею Н.Н. Муравьева, Ф. согласился опять вступить в службу и в июле назначен наказным атаманом Черноморского Казачьего Войска, а в августе 1856 г., кроме того, и командиром 1-й бригады 19 пехотной дивизии. Преемник Н.Н. Муравьева, кн. А.И. Барятинский, высоко ценил Ф. и неоднократно представлял его к наградам за отличия в делах против горцев — при занятии и возобновлении крепости Анапы, при постройке в низовьях долины Адагума укрепления, а также за боевую распорядительность во время экспедиции между реками Лабою и Белою. В пять лет Ф. получил следующие ордена с мечами: св. Анны 1 степ. (1855), св. Владимира 2 степ. (1858), Белого Орла (1859) и Александра Невского (1859). Кроме того, в 1857 г. он был произведен в ген.-лейтенанты, а в следующем назначен командующим войсками правого крыла Кавказской линии. В 1859 г., вследствие действий войск, состоявших под начальством Ф., присягнуло русскому Императору многочисленное и воинственное племя восточного Кавказа — абадзехи; кроме того, покорен целый ряд других племен и, между прочим, все абхазские племена между Лабою и Белою. Действия Ф. значительно облегчили окончательное покорение западного Кавказа. Назначенный в 1860 г. начальником штаба Кавказской армии, Ф. в следующем был уже сенатором, получив при увольнении от последней должности бриллиантовые знаки ордена св. Александра Невского. В 1861 г. Ф. был определен попечителем С.-Петербургского учебного округа, но беспорядки, происшедшие в том году в С.-Петербургском университете, вызвали неудовольствия против Ф., которые заставили его просить увольнения от этой должности (1862). Занятия Ф. по сенату продолжались до 1878 г., после чего он два года провел в отпуску за границею и в 1880 г. освобожден от присутствования в сенате, с оставлением в звании сенатора. В том же году, в октябре, в день 50-летия службы в офицерских чинах, Ф. произведен в генералы от инфантерии. В последние годы жизни он писал свои «Воспоминания», которые успел довести только до 1847 г. В них много метких характеристик кавказских деятелей и любопытных эпизодов из истории долголетней войны с горцами.
«Воспоминания Гр. Ив. Филипсона», появившиеся отдельным изданием в 1885 г., с приложением «Воспоминаний о Г.И. Филипсоне с 1848 по 1883 год» и статьи Г.И. Филипсона «Несколько слов старого солдата о серой шинели», были напечатаны в «Русском Архиве» за 1883 г., кн. 5 и 6, и 1884 г., кн. 1, 2 и 3. — Д. Д. Языков: «Обзор жизни и трудов покойных русских писателей», вып. III, стр. 87.
Григорий Иванович Филипсон был женат на Надежде Кирсановне Кирсановой (ум. 15 апреля 1875 года на 65 году). Их дети:
Николай (13.11.1848—14.07.1890), похоронен в Дрездене.
Варвара (23.12.1850—09.04.1873), за четыре месяца до смерти (15.01.1873) вышла замуж за титулярного советника Василия Ивановича Солдатёнкова (1845—1910), племянника известного богача-раскольника К.Т. Солдатёнкова. По словам А. Дельвига, «здоровье прелестной Варвары Григорьевны было всегда не очень цветущем». Из-за слабости в день венчания ей было затруднительно даже подняться по лестнице в церковь министерства внутренних дел. На третий день после свадьбы она уехала с мужем в Рим, где здоровье её совсем расстроилось и, она умерла от ревматизма. К ней приехали мать и сестра Надежда. Вместе с Солдатёнковым они перевезли тело Варвары Григорьевны в Москву и похоронили в склепе при церкви принадлежавшей Солдатёнковым усадьбы Кунцево.
Надежда (1852—1934), в сентябре 1875 года в Мюнхене обвенчалась с вдовцом Василием Ивановичем Солдатёнковым, мужем умершей сестры. В обществе очень многие обвиняли мадам Филипсон в том, что она из пустого тщеславия желала выдать свою вторую дочь за Солдатёнкова, чем безумно губила её, тем более, что последний имел репутацию человека пустого и развратного. Но впоследствии выяснилось, что она, напротив всеми силами, противилась их браку и что её смерть только ускорила этот союз. После свадьбы Солдатёнковы уехали на Восток, зиму провели в Египте и в Константинополе, летом вернулись в Кунцево, а осенью переехали в Петербург. По словам А. Дельвига, «вторая жена Солдатёнкова, которую обыкновенно все звали Диною, высокая, стройная и недурная собой женщина, далеко не обладала умом и прелестью своей старшей сестры». Один из их сыновей Василий (1879—1944), состоял на службе при русском посольстве в Риме и был страстным автомобилистом.
Наталья (1861—1939), художница, первой из женщин освоила иконопись; супруга князя Николая Владимировича Яшвиля (1857—1897), сына генерала В.В. Яшвиля;
Софья, инокиня Вероника, после революции жила в Чехословакии, член Успенского братства.
 
    О последнем мне не придется говорить: это была личность довольно ничтожная, несимпатичная и с дурной славою; на дела, и особенно военные, он не имел никакого влияния.

    Вельяминов его не жаловал. Петров почти ничего не делал и только щеголял мундиром генерального штаба, которого он не имел права носить.

    О генерале Вельяминове мне придется говорить много раз. Это был человек далеко выдающийся из рядов толпы. Он принял меня с ледяною холодностью и, помнится, ровно ничего не сказал. Это был худощавый человек лет 50-ти, рыжий, с тонкими губами и тонкими чертами лица. Одет он был в светло-зеленый атласный архалук. Вообще тогда на Кавказе мало знали военную форму и нисколько ею не стеснялись, от младшего до старшего. О киверах и шляпах помину не было; ходили в фуражках и папахах, а вместо форменной шпаги или сабли носили черкесскую шашку на ременной портупее через плечо. Глазу моему, привыкшему на севере к стройной формальности, странно было видеть такое разнообразие и даже иногда фантастичность военных костюмов.

    Вообще Ставрополь имел своеобразный вид. В пестром населении его было много армян, грузин, ногайцев и даже горцев. Первые были исключительно торговцы и за свою бесцеремонную ловкость в мелочной торговле назывались не иначе как армяшками. Костюм ногайцев, армян и грузин подходил несколько к костюму черкесов, который был в большой моде у всех русских.

    Большая часть офицеров, особенно приезжих, носили этот костюм если не публично, то, по-крайней мере, в своей квартире. Довольно забавно было встречать иногда какого-нибудь мирного секретаря или столоначальника в черкеске с 16 ружейными патронами на груди.

    Но черкесское оружие носили всегда и все офицеры. Общая мода имела своих фанатиков и знатоков. Оружие имело условную цену, иногда до нелепости высокую. Холодное оружие было действительно недурно, хотя не выдержит сравнения с хорошими сабельными и кинжальными клинками Золингенскими.

    Огнестрельное оружие было гораздо хуже: кремневые замки винтовок и пистолетов были старинной, очень неудобной системы. Наружный вид и отделка оружия были своеобразны и очень красивы.

    Русские переняли от черкесов старательное сбережение оружия. Чистый черкесский костюм взят в образец для служебных мундиров Линейного Казачьего Войска и несколько изменен был в Черномории. Вообще, как костюм и оружие, так седло и убранство лошади были красивы, удобны и приспособлены к климату и роду войны.

    Я приехал в Ставрополь именно в то время, когда прошлогодние прикомандированные офицеры собирались уезжать и за стаканом Кахетинского рассказывали приезжающим, новым прикомандированным, свои похождения и передавали свои впечатления на Кавказе, обетованной земле для всякого, кому надоела сонная, пустая, однообразная жизнь в России, и особенно в Петербурге.

    Офицеры прикомандировывались ко всем частям Кавказского корпуса на один год для участия в военных действиях. Эта мера была не бесполезна, но не нравилась местным войскам, потому что слишком часто гости делались счастливыми соперниками хозяев при получении наград. В апреле месяце в Ставрополе было видно особенное оживление.

    Все заняты были приготовлениями к экспедициям, которые обыкновенно начинались в мае. Главные военные действия в этом году должны были производиться на правом фланге против Закубанских горцев. Отрядом должен был командовать сам Вельяминов.

    Н.И. Горский предложил мне на выбор отправиться в отряд или на съемку, которая должна была делаться двумя партиями топографов: в Черномории и в окрестностях Минеральных вод.

    Я выбрал последнее, думая, что полезнее для меня будет ознакомиться со всеми особенностями края, прежде чем принять участие в военных действиях. Кстати же, мне нужно было и, отдохнуть в хорошем климате: Петербургская жизнь и занятия отзывались большой усталостью.

    2 мая я выехал из Ставрополя с четырьмя топографами, которые должны были составлять мою партию. Съемка моя должна была примыкать с восточной стороны к той, которая была прежде доведена до укрепления и урочища Каменный Мост на Малке, а с западной и южной — к Кубани и Карачаю. Большая часть съемки назначена в 200 саж. в дюйме, и только самая западная часть от Эшкакона к Кубани в масштабе – верста в дюйме. Край этот до того мало был известен, что составленная мною карта, из всех имевшихся в Генеральном Штабе сведений, оказалась впоследствии неверною на 30 верст между Каменным Мостом на Малке и Кубанью.

    Я поселился в станице Кисловодской, в трех верстах от укрепления Кисловодского, куда знаменитый нарзан привлекал посетителей, больных и здоровых, изо всей России. Все лето я провел в разъездах для осмотра работ топографов, которые были, где производилась съемка, считались неразмещены верст на полтораста.

    Места были не безопасными, а потому при каждом топографе было от 15 до 20 линейных казаков, и, кроме того, у меня в конвое было человек 12, в числе которых были и из мирных горцев.

    Я с наслаждением дышал полной грудью ароматическим, здоровым воздухом гор и степей. Поездки мои совершались всегда верхом и часто продолжались по неделе и более. На всем пространстве съемок не было почти никакого жилья; только беспрестанно встречались по балкам пространства, заросшие крапивой и высоким бурьяном.

    Это были места аулов, жители которые в 1811 году вымерли от чумы или разбежались. Природа в этой стране великолепна и величественна. Местность постоянно возвышается к Югу и образует два отрога Кавказа, тянущихся на расстоянии более двухсот верст и перерываемых ущельями Кубани, Кумы, Подкумка, Малки и их притоков. Дальний, т.е. южный, отрог имеет уже значительную высоту. Некоторые вершины, как, например, Бермамыт, Эшкакон и другие, имеют до 7000 ф. высоты.

    Леса хвойные и лиственные растут вообще только по долинам и ущельям рек, остальное пространство покрыто густой, сочной, ароматической, но не высокой травою, питающей огромные стада овец, принадлежащих кабардинцам и карачаевцам, которых аулы были за десятки верст за Малкою и в вершинах Кубани.

    В начале августа я переехал из Кисловодской станицы в аул Тохтамышевский, верстах в 8 от Кубани и станицы Баталпашинской. Мне хотелось видеть ближе быт туземцев. Огромный аул населен был ногайцами, но их обычаи, образ жизни и вооружение совершенно одинаковы с черкесами и абазинцами, их соседями.

    Аул с давнего времени покорен, но очень нередко жители его по-одиночке присоединялись к хищническим партиям немирных горцев, участвовавших в разбоях, служили вожаками или укрывали хищников. На туземном языке говорилось, что это молодежь шалит. Но эти шалости имели всегда характер трагический и как повторялись почти ежедневно, то в русском населении укоренилась ненависть к так называемым «мирным», и их не без основания считали более вредными, чем племена, находившиеся в явно враждебном к нам отношении.

    Впрочем, край был, очевидно, в переходном положении: кубанские ногайцы и абазинцы мало-помалу теряли свою самостоятельность и даже воинственность по мере того как наши действия отодвигали немирные горские племена далее к западу от верхних частей Кубани.

    То, что называлось городом, (Кисловодск) состояло из нескольких улиц с маленькими турлучными домиками, принадлежащими офицерам и солдатам гарнизона; там были две роты и штаб-квартира Линейного батальона.

    На бастионах маленькой крепостцы было несколько орудий, из которых едва ли когда-нибудь стреляли. Возможность открытого нападения на Кисловодск едва кому-нибудь приходила в голову, тем более что передовые отряды войск еще не были сняты, хотя курс Минеральных вод уже кончился, и только осталось несколько запоздалых посетителей.