Немного о южной хтони

Я был готов расцеловать каждый булыжник и куст от восторга и счастья, переполнявших грудную клетку. Под тёплыми лучами светло-охристый камень нагревается неохотно, но стабильно — дома и мостовые на глазах приобретают более мягкий, почти персиковый оттенок. Массивная зелень шелестит на слабом ветру. Тени становятся короче.

Чтобы понять и прочувствовать всю прелесть Юга, весь контраст, надо перебраться туда с Севера.

От воспоминаний о прошлом своём месте обитания бросает в дрожь — невольно кривлю губы, как будто заныли все зубы разом. Вспоминаю. Посеревшими от времени кусочками складывается цепь картинок.

* * *

Мальчишка лет семи. Тёмно-русый, с миндалевидными карими глазками и вечно смеющимся ртом. Не капризный, но любопытный, часто играющий один. Держит на коленях потрёпанный жизнью альбом и старательно вырисовывает голубым фломастером линии на белом листе.

«Мам, а когда мы поедем на море? Ты говорила, там красиво».

«Когда-нибудь, обязательно. Пока тебе многому ещё нужно научиться», — тихий вздох и натянутая улыбка. Интересно, она корит себя за то, что оставила ребёнку книжку с картинками? Видит, как загораются глаза. И как они затухают — тоже видит. Наверное, это больно.

Восемь лет спустя, когда всё, что должно произойти, произойдёт, босые ступни впервые оближет белёсая морская пена, а сердце юнца, уже познавшее привкус чужих дорог, будет похищено частью бушующей стихии навсегда.

«Когда мы вернёмся туда?»
«Пока не получается. Извини. Но потом…»

И снова альбомы. Много-много альбомов.

Через лист примерно одно и то же: берег, кривые волны и угловатые чайки.

* * *

Из омута памяти выдёргивает прошедшая мимо пара. Парень, заговорщически улыбаясь, аккуратно тащит свою даму сердца под локоток. Надо полагать, в сторону волшебного фонтана — загадать очередное глупое желание на вечную муку. То есть, конечно, на долгую и прекрасную любовь. Девушка в ответ возмущается по поводу туфель, похода и какой-то Машки и обижается так старательно, что даже смешно.

Было бы смешно, не задень она случайно меня плечом.

Ныряю в неё на автомате — слишком расслабился, потерял бдительность. Хлынувшая в кровь эйфория с привкусом банальной ревности мгновенно вытесняет серый бетон многоэтажек, суровый климат, горький запах вечного раздражения и недомолвок. Чертыхнувшись в голос, отгоняю слишком сытное наваждение и возвращаюсь в реальность.

Узенькие улочки исторического квартала большей частью не предназначены для проезда автомобилей. В некоторых местах едва четыре-пять человек в ряд пройдут. Надо быть осторожнее.

Прислушиваюсь к себе и с облегчением осознаю, что яркий фейерверк эмоций радостным молодожёнам сегодня всё-таки светит. Слизнул всего ничего: долгая прогулка, несуразная ссора под вечер и начало бурного примирения. Пусть Вероника устанет гораздо раньше, чем планировала, но тут уж не моя вина.

Не следует касаться людей в переулках, даже случайно. Особенно задумчивых с виду. Вдруг они на самом деле и не люди вовсе?

Успокоившись, иду дальше, озираясь по сторонам с бестолковой, но уже своей улыбкой. По неровной, чуть осыпавшейся брусчатке вперёд до перекрестка и налево — в очередной раз поглазеть на пахнущий солью и солнцем барельеф. Легенды о нём что ли посочинять? Дальше начинаются нестройные ряды тележек со сладостями… Хотя лучше направо, там в конце улицы имеется аутентичная восточная кофейня, весьма неплохая.

В целом, не так важно, куда идти, лишь бы не задерживаться подолгу на пересечении дорог. Это только обычным людям нет разницы, где и как ходить, а нашему брату стоит всегда держать ухо востро.

Перекрёстки — вещь, с одной стороны, приятная, а с другой — просто ужасная. Особенно в курортных городах. Как минимум потому, что там большую часть времени множество зазевавшихся туристов решает, например, какую именно достопримечательность им посетить? Где пообедать? Где спрятаться от жары? А ещё нередко рядом с ними обитают дети.

Дети — мой личный кошмар.

По иронии судьбы я — чудище с весьма приятной, улыбчивой рожей, обычно в хипповатых шмотках и словно с магнитом для детских грёз за пазухой. Они тыкают в меня пальцем, успокаиваются от звука моего голоса, готовы бесконечно тискать мой рюкзак, увешанный значками, или руки в браслетах-плетёнках.

Духи свидетели, каких сил мне стоит отделять своё настроение от их! Такие яркие, что с ума сойти можно. Одно хорошо: дети физически не способны страдать всерьёз. А значит, никакой у них для меня пищи или даже закуски не найдётся.

Только тот, кто жалуется на свою судьбу, может стать добычей накха. Стать добычей и лишиться остроты ощущений — на тот период, что накх пожелает прожить за него: час, месяц, год, десятилетие. Нет, человек не умрёт, не заболеет и не перестанет, в целом, чувствовать свои радости, горести и потери. Даже не заметит, что что-то пошло не так. Просто переживать будет, словно под ватным одеялом. Не в полную силу.

Тогда как накх, прожив за мгновение, быть может, десяток чужих лет, откроет глаза и пойдёт своей дорогой. Сытый и старательно складывающий в копилку особо ценные картинки с чужой «кинопленки». В очередной раз обманувший пространство и время.

Сомнительная жизнь, но нам не оставили выбора. У матушки-природы весьма специфичные шутки. Врагу такого не пожелать. С другой стороны, острота эмоций — то, отчего люди частенько хотят избавиться сами, справляясь и без нашей помощи.

Вопрос, заданный когда-то матери — такому же накху, прожившему за свои человеческие года несколько сотен чужих лет, вопрос на грани морали и дозволенного:

«Имеем ли мы право забрать то, что не ценится в минуты слабости, чтобы выжить?»

Вопрос, на который у меня нет ответа.

Незаметно для себя самого, маневрируя меж праздно шатающихся, загоревших и сгоревших прохожих, выхожу к сувенирному рынку. Кажется, всё же свернул налево. Ещё немного — и можно будет выйти к морю.

Под захвативший площадь гомон покупаю пломбир в ближайшей лавчонке. Мороженое здесь тоже классное, не в пример тем, что готовят на другом конце страны. На жирных сливках, умеренно сладкое— просто тает во рту. Почти урчу и спешу перейти проезжую часть, уставленную автомобилями, как живой изгородью. Они даже практически одного цвета! Светлые, с пляшущими по окнам солнечными бликами. Мистика.

Бесцельно кружу по улочкам Старого города, потеряв счёт времени. Любовно обвожу взглядом стёртую, немного потрескавшуюся брусчатку, оглаживаю нежно кованые орнаменты чьих-то заборов, прикладываюсь лбом к прохладным стенам, держащимся в тени. Старательно прячусь от людей.

Давненько я не позволял своей жизни так долго течь самой по себе, будучи неразбавленной украденными эмоциями жалующихся гуляющих. Это тоже, оказывается, на редкость приятно и увлекательно — жить своей жизнью.

Отвлекаюсь только на то, чтобы позвонить матери: «Гуляю, к ужину не жди». Утром в одной из забегаловок на окраине мне встретилась дама, громогласно сетующая на потерю работы и собственную ничтожность. Пройти мимо было выше моих сил. А дама в недалёком будущем станет доброй, но, вероятно, весьма флегматичной бабушкой…

К морю добираюсь только к вечеру, когда небо окрашивается в мягкие сиренево-розовые тона. На душе легко и спокойно. Словно засунули в вакуум, где нет ни мук совести, ни сложносочиненных размышлений о вечном, ни тягот — ничего. Только гудящее в груди чувство восторга от перекатывающихся друг по другу волн.

Специально уйдя подальше от городского пляжа, я как-то не ожидал в такое время кого-нибудь встретить. Но впереди замаячила группа людей. Они шли мне навстречу и несли с собой тяжёлое предчувствие.

Первой сквозь морской шум слышу тоненький плач скрипки. Тягучая, плавная мелодия до того печальна, что впору удавиться на месте от всепоглощающей тоски. И хотя техника игры поражает мастерством, что-то внутри меня напрягается сильнее. Словно щёлкает невидимый переключатель, заводя химию защитных рефлексов.

Сжав невольно лямку рюкзака, всматриваюсь в приближающихся: нездорово шатающиеся мужчины и молодая скрипачка во главе — прекрасная леди и несколько недогномов. Развивающийся шёлк волос, коротенькое зелёное платье, вкрадчивая улыбка, полуприкрытые веки без единого следа косметики.

Лёгкая поступь по краю воды, постепенно заводящая всё дальше и дальше.

«Божественное создание! Ангел! Мечта моя!» — вразнобой бормочут все шестеро остолопов, кучкующихся вокруг обладательницы дьявольской скрипки.

Мелодия обрывается на тонкой ноте, едва девушка замечает меня.

Столько концентрированного, самозабвенного желания бросить всё к ногам красотки, готовности отречься от жизни, смерти и реальности я не чувствовал, пожалуй, никогда. Казалось бы, раздолье для любого накха — столько страдающих от невозможности слиться с объектом воздыхания!

Но меня едва не тошнит на том же месте от отвращения. Глаза несчастных пусты, а от мозгов, видимо, осталась лишь дырка от бублика. Желание быть со скрипачкой и страдальческое непонимание, почему на её голове всё ещё нет короны властительницы мира, вытеснили разум. Тут и взрослые мужчины, частью женатые, судя по кольцам, и совсем мальчишки… Кошмар.

— Уйди, — миловидное личико совершенно не сочетается со взглядом, обещающим перерезать глотку смычком.

— Нёкк*, — не столько спрашиваю, сколько утверждаю. Матушка когда-то рассказывала о прелестных созданиях, живущих вблизи вод. Своей игрой эти девочки утаскивали в омут любого, кто ходил вблизи побережья без серебра или молил исполнить мечту за любую плату. Перед этим жертвы часто впадали в экстаз и сладостное отчаяние одновременно, но итог сие не меняло.

Со всеми своими метаниями по стране я как-то успел подзабыть, что накхи — не единственная странность этого мира. Что их, этих странностей, вообще-то довольно много.

— Уйди! — повторяет девушка с нажимом и громче. У неё неприятно звонкий голос и, как оказалось, ярко-синие глаза. Последнее замечаю, когда сам подхожу ближе.

Нёкк отшатывается — почти кожей ощущаю невидимое сопротивление воздуха — и испуганно ойкает, вцепившись в руку ближайшего кавалера, скуластого дядьки лет сорока. Чует себе подобную нечисть, очевидно, шипит, вмиг растеряв всю спесь и очарование. Как мило. Только это уже ничем не поможет.

Расстояние сокращается до полуметра. Я ныряю сначала в одного, затем в другого — ненадолго, забирая буквально минуты, те самые, что пришлись бы на представление сугубо для посвященных. Морок спадает. Несостоявшиеся жертвы группового утопления растерянно озираются по сторонам. Осознаю, что ещё немного — и грохнусь в обморок, голова кружится.

Фальшивые страдания — не лучший вариант ужина, особенно если за ними последовало бы самоубийство во имя не менее фальшивой любви. Проживать чужую смерть — удовольствие для гурманов. Я к ним не отношусь, ко всему прочему, вообще-то изначально был сыт.

— С-с-сволочь! — нёкк меняет цвет с человеческого на болотно-зеленый, резко дёргается в сторону моря и с шумным плеском ныряет в воду, окатив брызгами всех стоящих рядом, включая меня самого. Проглатывая ругательства, натягиваю на лицо успокаивающую улыбку и адресую её вконец перепуганной мужской компании, чувствуя себя санитаром в психбольнице.

— Кажется, мы все сегодня несколько перебрали вина и чачи, да? — умнее в помутневшую мою голову ничего не пришло. — Вам бы отоспаться, мужики.

Вразумительного ответа не следует. Зато все участники процесса очень своевременно спешат убраться, надо думать, от греха подальше. Это они хорошо придумали, и, что самое приятное, быстро исполнили.

Кое-как выбираюсь из воды и устало падаю на тёплый песок. Мутит так, будто употребил несколько банок испортившейся тушенки. Не удержав тело даже в сидячем положении, растягиваюсь на земле, раскинув руки звёздочкой. Мокрая одежда неприятно липнет к коже, собирая песчинки, а взгляд безучастно упирается в оранжево-розовое с багровыми полосами у горизонта небо.

Двигаться не хочется совершенно. Шёпот прибоя постепенно смывает с души привкус губительных наваждений, возвращает ясность мыслей и вообще способность соображать.

Тяжело вздохнув, провожу ладонью по лицу и закрываю глаза, ставя воображаемую точку очередного дурацкого приключения.

«Везёт же детям. Всерьёз не расстраиваются, каждый день как новая жизнь, любовями всякими не мучаются. А самое приятное — ни одна нечисть толком не прицепится…»

#накхи@circulation_an #история@circulation_an