Мироновна

      Сколько себя помнила – Мироновна болела всегда. Зоя у нее появилась давно, как только дочка уехала к новому мужу в Швейцарию. А в квартиру к Мироновне поселила одинокую, скромную и приятную женщину средних лет, из маленького рабочего городка на окраине области. Мироновна долго не верила, что ее можно вот так бросить одну, с чужим человеком, буквально умирающую. С тех пор прошло шестнадцать лет. Мироновна каждый день знала, что он для нее – последний. Зоя тоже привыкла к ежедневному ожиданию самого плохого и уже не сразу вскидывалась и неслась в комнату хозяйки на каждый «ох». Дочка за эти годы ни разу не приехала – не могла, то из-за работы мужа, то из-за своей. Но немалые деньги высылала регулярно и раз в неделю звонила по скайпу. Мироновна сразу отказалась с ней общаться, считая ее предательницей, и Зоя все шестнадцать лет, каждую неделю разговаривала с дочерью Мироновны, как со своей и уже чувствовала себя родственницей. Единственно на что откликалась Мироновна – на новости о внучке Лизе, увезенной на новую Родину в возрасте трех лет.
                Каждый день начинался одинаково –Зоя готовила для хозяйки чай с медом и лимоном, и кашу. В отдельной тарелке подавалась обязательная пригоршня лекарств – от сердца, от давления, для здоровых сосудов и успокоительное. Потому что Мироновна опять не спала ночь и возбужденную нервную систему надо было поддержать. Особых объективных проблем со здоровьем у нее не было, всё по возрасту, но чувствовала она себя при смерти. Зоя должна была после завтрака растереть холодные сухие руки и ноги Мироновны – плохие сосуды – и надеть на тонкие бледные ноги пушистые крупной вязки носки. Потом Зоя уходила по своим делам, а Мироновна переделывала ежедневный тугой пучок на затылке (только сама всегда) и с книжкой коротала время в постели до обеда. Зрение у нее сохранилось прекрасное и книги она читала запоем. В обед был обязательный куриный бульон с хрустящей горбушкой свежей городской булки и многократное измерение давления. Зоя записывала показатели давления в толстую тетрадь и сразу садилась звонить доктору – Вере Петровне, которая все годы наблюдала Мироновну. Когда-то много лет назад Зоя пыталась выяснить, почему Мироновна находится постоянно на грани и Вера Петровна объяснила, что Мироновна не видит смысла в жизни – а это главная нить, связывающая человека с этим светом. Зоя долго удивлялась, не понимая – столько интересного вокруг, да еще когда деньги есть – а у Мироновны глаза пустые и сил нет. А потом привыкла.
             Если позволяло самочувствие и погода, Зоя одевала Мироновну на прогулку. Обязательно шляпку, перчатки и замшевые ботики. Они никогда это не обсуждали, но Зоя и так понимала, что Мироновна не из простой семьи и придумала ей дворянских предков. Выходила на улицу Мироновна всегда сама, собрав все силы, распрямив насколько возможно тонкую спину и стараясь ровно идти к лавочке. Там она сидела час-другой с двумя соседками – только с ними. Если был еще кто-то, то она проходила мимо к соседнему подъезду. «Аристократка» - так прозвали ее во дворе, кто по-доброму, жалея ее одиночество, кто с иронией, завидуя ее достатку. Уходила всегда неожиданно, прервавшись на полуслове. Когда чувствовала, что устала. Дома пила чай полулежа и никогда за все эти годы не пригласила Зою пить чай вместе. Относилась к ней спокойно и ровно, как и положено хозяйке к горничной. Зоя привыкла.
               
               Раз в неделю Зоя ездила на кладбище, на могилу мужа Мироновны.  Дочь перед отъездом поставила роскошный мраморный памятник с хорошей фотографией, а Зоя посадила мелкие синенькие цветочки. Она любила ухаживать за могилой – у нее дома было так принято, часто навещать родных покойников. Мужа Мироновны она никогда не видела, но ей очень нравилось его доброе и спокойное лицо на памятнике и за столько лет Зоя привыкла считать его родным человеком и с ним разговаривать. Она протирала тряпочкой лавку и садилась поговорить – рассказать Ивану Сергеевичу про «Нашу», как она называла Мироновну.
- Наша-то вчера опять полночи стонала – сердце говорит, дышать не могу. Я уж ей и капли капала, и водой горячей отпаивала. Предложила лечь с ней в комнате, но вы же ее знаете – лучше, говорит, умру в одиночестве. Гордая чересчур. Дворянка. Но обошлось, вроде. Дочка ваша вчера звонила, Наша ушла и дверь закрыла – чтобы даже голос не слышать. Только про Лизу потом спросила – а про нее-то в этот раз и не говорили. Замолчала, к стене отвернулась и жестом мне так – иди, мол, Зоя, покинь мою комнату… Ну я не обижаюсь. Ну всё, пока пойду. Привет от вас передам.

               Однажды ночь выдалась особенно трудная – ветер за окном выл и рвал рамы, фонарь мигал и скрипел. На душе было жутко и тоскливо. Мироновна долго лежала в темноте, чувствуя как удушье огромной липкой жабой заползает на грудь и давит, давит. Страх близкого конца холодным потом облил затылок и предательской тонкой струйкой пополз между лопаток. Невыносимая тоска заставила Мироновну вскрикнуть в темноту:
- Зоя!!
И сразу Зоя, как не спала, возникла в проеме двери в одной рубашке:
- Что? Плохо?
Необъяснимо плохо. Вот так люди умирают. В тоскливую холодную ночь.
- Прости меня, Зоя, если я в чем неправа была.
Зоя испугалась всерьез, побежала за горячей грелкой, растирала холодные руки. Мироновна уснула только под утро – тревожным, больным сном. Зоя с жалостью смотрела в осунувшееся, бледное до зелени лицо, глубокие тени под закрытыми глазами, на худую жилистую руку, как птичью лапку поверх одеяла. Поставила чай в термосе рядом с кроватью – чтобы не будить и ушла к Вере Петровне за новым рецептом.
            В поликлинике пришлось задержаться – такой рецепт подписывает только главврач, а его не было. Потом в аптеку, потом сразу в магазин. Уже подходя к дому, Зоя с ужасом поняла, что ее не было слишком долго, часа четыре. Воображение рисовало страшную картину последних мгновений брошенной умирающей, Зоя ускорила шаг, потом побежала, насколько это было возможно с тяжелой сумкой. Взмокшая, с ноющей болью в боку, уверенная в своих страшных предположениях, она ворвалась в квартиру и, не закрыв входную дверь, в обуви влетела в спальню. Кровать хозяйки была пуста. Зоя так ясно себе представляла смерть Мироновны, что была совершенно уверена, что тело Мироновны непостижимым образом уже увезли, вероятно, в морг. Пару минут она была в этом уверена. Потом включилось осознание происходящего. В нос вполз запах горячей сдобы, а в уши – звуки жизни, доносящиеся с кухни.
           Не раздевшись, Зоя пошла в кухню. Но Мироновны и там не было. Спиной к Зое, лицом к плите, пританцовывала и напевала худенькая девушка. От плиты шел неведомый в этой кухне аромат печеного. Роскошные пепельные кудри покрывали спину девушки до лопаток, а на изящных, стройных ногах были надеты теплые носки Мироновны. Зоя остолбенела. Её чуть не разбил паралич, когда девушка повернулась – это была Мироновна! Но какая – румяная, глаза блестят, спина прямая.
-Зоюшка! – бросилась к ней хозяйка. Зоя ушам своим не верила.
- Давай, раздевайся и проходи скорее. У меня радость – Лиза приезжает! Она мне сама позвонила – сама! Лиза! Уже завтра. Хотела сюрприз сделать, но решила не рисковать моим сердцем и предупредила. Я ей оладьи жарю. Я ей маленькой всегда такие делала - как мне моя бабушка. У нас в деревне это главное лакомство было.
Не веря себе, Зоя смотрела на фарфоровое овальное блюдо, на котором горкой лежали толстые, ноздреватые, пышные оладьи, неровной формы. Такие не аристократические. Как из Зоиного детства – с тяжелой черной промасленной сковородки, сложенные в старую эмалированную миску и заботливо закутанные свежим полотенцем. «У нас в деревне»? Это про кого?
-Что так смотришь, не ожидала? Я ведь сама деревенская. Всё умею руками, с детства. А потом замуж вышла и всю жизнь училась быть дамой, женой своего профессора… Зоя, отвези меня на кладбище, я там так давно не была. Хочу сама посмотреть, с Ваней радостью поделиться!
            
                Оделись в два счета, вызвали такси. Около кладбища Мироновна купила роскошные бордовые розы на длинных стеблях. Легкой походкой, с прямой спиной подошла к витой ограде. Положила розы, осторожно погладила памятник, забыла руку на тёмном камне. Как на родном плече, сухую тонкую руку с крупным кольцом.
- Ну здравствуй, Ваня. Родной мой… Думала, что увидимся только на том свете. Сил не было сюда идти. А сегодня я должна была к тебе прийти – радостью поделиться. Внучка наша приезжает, Лиза! Любовь наша и радость последняя. Я ее приведу к тебе обязательно. Вот решила сама сначала посмотреть – всё ли в порядке.
Повернулась к Зое и неожиданно обняла ее крепко, прижала к себе:
- Спасибо, Зоюшка, от всего сердца, что за Ванечкой моим ухаживаешь.
Зоя, совершенно ошеломленная всеми событиями сегодняшнего дня, даже не нашла слов в ответ. Только так же крепко обняла Мироновну.
- Поживем еще, Ванечка? Поживем!
               И твердой походкой пошла к выходу. Уже уходя, Зоя обернулась, чувствуя взгляд фотографии с памятника. Иван Сергеевич слегка улыбался (как ей показалось) и глаза его были необычайно веселыми. И Зоя даже услышала, как довольный мужской голос ей в ухо сказал:
-А Наша-то, Наша! Еще поживем!..