Условные единицы, гл. 2

 Солнце катилось последней четверти суточного полукруга.  Женщина глядела в его огненный шар, будто спросить хотела что-то.
Виски туго прижала пальцами.
«Мигрень на погоду, что ли? К дождю?»
Писчиком маховые облака сложились штабелями, к горизонту разбиваясь в гусиный пух.
Ася который раз пыталась вспомнить  дерево, под которое закопала железную коробку. Ее осенила идея, что коробка могла и прогнить в сырой земле и все сбережения тогда - фьюк!
«Но золото! Оно же не ржавеет?»
Она обернулась к мужу в досаде, но ничего не спросила.
Муж мужественно преодолевал очередной валун, глаза блестели в каком-то раже,  руки соскальзывали, но он снова брался за дело, хотя несколько раз ударялся подбородком о землю.
Она отвернулась от этого зрелища.
«Нет, - продолжала думать она, - нет, точно: золото не может ржаветь!»
 Вот сейчас он окажется рядом, дохнет на нее табачным дымом, зажжет очередную сигарету. И скоро, очень скоро все закончится.
Она обернулась. Никого. Долго стояла.
«Это ж какая, скотина! Тащишь, как осла на веревке! Сам же потом будет выпрашивать денег!»
 Рощица, вот, уж рядом! И сокровище...
Ее вдруг облило терпкое сорвавшееся чувство негодования к мужу, это было то чувство, на котором  последнее время все было замешано.
«Неужели после этой войны, в одиночку, я стала сильнее, крепче, выдержаннее, смелее? И притупилась во мне что-то одновременно. А ведь не такой была. И он – не такой. Я ли за такого выходила? За пенсию его, что ли?»
Дело к вечеру. Надо вернуться.
Выглянув из-за валуна, она увидела, что муж лежит навзничь, раскинув руки, голова на бок.
- Кося! Что с тобой? –  Крикнула она, удавливаясь  криком, и тем неравновесным чувством, от которого хотела бы избавиться.
«А если он претворяется... А если он притворяется, я убью его тут же! Я разойдусь безусловно!»
Поднимая ногу выше, сворачивая тут же подошвой так, что боль пронзила икры, вдобавок, ранясь об острый край камня, в ней все барахталось вместе, заходилось - боль, наваждение абсолютного отчаяния, неустойчивое что-то еще, и подлое нечто, что не должно было быть никогда с ней, и тем более рядом с ним, мужем.
Не обязано.
Подбежав к нему, она тряхнула, занося руку кверху, чтобы дать зачетную пощечину, если то, что она предполагала было правдой.
 Но его тело безжизненно. Лицо бело, и губы спутались в челюстях. Приступ?
Она размахнулась и дала со всей ладони по лицу, раз и два, и отскочила.
Рука Желобкова шевельнулась, заерзала по траве, нащупывая уроненную зажигалку.
- Ну! Что?
Он открыл глаза.
Она присела, чувствуя вину, прикоснулась.
- Что я тебе, Ася? – Заговорил он, слипшимися губами. – Мне бы гранату, чтобы доказать тебе…
- Успокойся и поднимайся. Как же? Еще  совсем немного. Что опять с тобой не так? Никогда такого не было!
- Я не знаю. Ася, Асюха, отпусти просто,  мне денег-то и не надо. Не в деньгах дело. У меня пенсия, мне хватит, а ты... – Он глядел на нее, сопровождая то подленькое негодование в ней проснувшееся, и ноту ненависти даже.
"Откуда все это?"
Если бы можно было расстаться сейчас, а? То она согласилась бы.
 И что такое - любовь?
 Но она обняла его за голову, прижала к груди, к мерно стучавшему сердцу.
" Что такое любовь?"
Так было, как раньше, в трудные часы.
Только вопросов не было.
А теперь по истине у нее не было ответа на данные вопросы, и она воображала, что обнимает какого-то  другого человека, чужого, и счастье их десятилетней совместной жизни тоже может быть - фьик!
 Кто она такая - любовь?
- Асюша, дорогая, ты, если что – оставь. И идти дальше сама, смысла нет – нам вместе.
- Я знаю, - ответила она, отбрасывая идею развода, и все  прочее подобное. – Я знаю, - оптимально она попыталась выискать интонацию фразы, желая придать ей утонченность, однозначность, художественность.
Но это, кажется, не получалось.
В ней самой - не получалось.
На глаза наворачивались слезы, а плакать именно сейчас – дурное дело.
- Если бы не война, может быть, Ася, я был бы таким же наивным, как раньше, простодушным, кхе-кхе. - Покашлял он, - а вот, однажды сбросив с себя тихие одежды человечек уже не может переодеться заново. Не умеет. Грязь, самая грязная грязь попадает в кровь. Это, как душу отсечь, Ася, чтобы тело временно не сгнило. А оно уже становится ни к чему. Грязь впитывается во все морщинки возраста. И возраст для всех вдруг, для всех нас, становится один. Мы просто хотим выжить, хоть кое-как и прощаем все грешки, и свои, и чужие, потому что, кажется, не в них дело, а просто - жить.
Она хотела бы понять. Она чувствовала, что муж говорит что-то важное, и, наверное, сильное, но чувство отвращения ее - то, которое хамелеоном приобретало удивительные краски, с которым она желала бороться, уничтожить, которого по сути и не было, а лишь след, липкий  лже-правды... Артефакт прежнего любовного союза стал существовать в среде их.
- Мне ты нужен, - гладила она его по жидкой макушке, - мне помощь твоя нужна, и ты сам…
Лгала? Или хуже того? А что хуже? Скрыть что-то? А раньше скрывала?
- Мир оказался не таким, Асенька, без бодрости, без пафоса, не таким я знавал его раньше. Он – совсем и тот, и не тот, - карабин с сошками, и восемью патронами. Хочешь, могу перечислить каждый, хочешь?
- Что с тобой, Кося? Ты как?
На нее смотрели восторженные до странности глаза мужа, по-своему, вероятно, увлеченного теперь чем-то самим в себе, своими домыслами. Что-то проявилось, прояснилось, что ли ему?
"И именно сейчас?!"
 Пагубность  и непрактичность была в том, что то, что прояснилось им обоим было тем хуже, чем это нужно было бы быть.
- Тебе нужен покой, покой…
- Мне нужен покой, покой, - повторял он, - но я сначала помогу тебе, правда? А потом…
- А потом мы все решим, - ритмично согласилась Ася, не желая этим ничего особенного сказать.
- Мир – иллюзия. – Не унимался Желобков, поднимаясь, - Война растворилась среди людей. Лишь она – правда и она рассуждает, и она убивает, и она объединяет.
- Ну! – Ася поддержала неловкий шаг Желобкова, который встал и удерживался, за счет крепкого держания рукой жены. Усмехнулся.
- Правда, здорово?- Спросил он.
- Ах, Костя! Ты такой неловкий.
Анастасия попыталась вести его дальше. Шаг и еще  шаг. Не так и сложно.
- Все будет хорошо, - подбадривала. Муж вполне уверенно шагал рядом.
Мерзостная антипатия - та, пережитая, вроде как исчезла. С песка Сахары - полстакана воды долой!
Вместе супружеская пара преодолевала последний рубеж.
Анастасия уже видела ряды ольхи, под одно из деревьев которых было захоронено  сокровище.
 Зубчато-лопастные листья захмелели, чувствуя скорое насаждение дождя. Серо-зеленая кора приобрела насыщенный вид и дышала, разбухала, тая будущее утоление.
- Здесь, водоем где-то рядом, я помню.- Сказала Ася.
- Да, земля волглая. – Соглашался Желобков.
- Как ты сказал? Волглая?
- Волглая - значит, влажная.
- Волглая - влажная! Ха-ха-ха! Такие слова!
- Это Ирошка так говорил. Зачем, говорит, меня в волглой земле закопал?
- Самойлов? Ты о нем столько-то раз сегодня говорил.
- Говорил, Ася, чего не говорить, предал я его. Думал - умер и не захотел тащить на спине, прикопал, а он-те жив оказался. Вот тебе и волглая!
- Эти деревья, но я не помню точно под каким… - Не слушала Ася мужа, думая только об одном.
- Я, Ася, предатель, так сказать, - закончил признание Желобков.
- Что?
- Да, ты имеешь дело с полным предателем, имеешь право ненавидеть меня, осуждать, отказаться от меня, отречься, так сказать. Я не знаю, где я и что я. Все-равно.
- Говори, что же, разъясни, - поинтересовалась Желобкова, держа мужа своим вниманием.
 Он снисходительно улыбнулся, кашлянул в кулачок.
- Ты не поймешь, - ухмылка затянулась все в том же месте, - где-то в себе, и  картина какая-то перед его глазами поднялась.
"Ах, если бы увидеть!"
- Оставил под насыпью разрывного. Присыпало эдак его землецой, а я добавил, захоронил, значит, и уполз. Да, я боялся продолжить бой. Один на один. С кем? Зачем? Без свидетелей трудно умирать. А Бог в это время невидим был. Трудно, Ася, в одиночестве умирать, трудно, невозможно. Надо, чтобы кто-то видел...
- Но ты сам как пострадал? Нога!
- А, нога? Это было во второй раз - нога! А второго раза и не было бы, и никакой раны, и никакой пенсии... Вот смеху! Я …,- зажмурил глаза Константин и шатнулся назад полным  весом так, что это предвещало  падение, и Ася крепко, что было сил, треща ногтями, схватила его за рубашку.
- Я не пострадал. Я приобрел. Это только теперь стало ясным. А он, Ирошка, то есть - пострадал. Вот как. Извиниться бы перед ним.
- Я не понимаю, не хочу понимать. Есть закон, распорядок, протоколы и все такое. Ты был, ты есть, ты воевал, ты заслужил. Что еще? Мне нужна сегодня  твоя помощь. Закончим эти дела и продолжим разговор, только дома, хорошо? Если хочешь.
 Она помотала зачем-то отрицательно головой, будто предопределяя реакцию мужа.
И, возможно, именно поэтому он не воспроизвел ее.
Желобков оторвался от жены и пошел самостоятельно, продолжая разговаривать.
- Я сказал, что на войне каждый становится не всяким, не мерной смесью мира, а особенным. Дается понять себя самого, а это, Ася, есть самое страшное и постыдное, - узнать самого себя. Отработать, затушевать сие почти невозможно.  Как с этим маленьким с собой жить, а?
- Ничего я не пойму, Костя, я ничего не хочу понимать. Деньги, золото, черт бы их побрал, вот деревья, ямка и - домой. Все. Что ещё?
- У меня есть пенсия, Ася, а убить надо было меня.
 Желобкова рассудила и ответила интуитивно на тираду мужа:
- Что было, то было, Желобков! А Самойлов Ирошка, то есть, Игорь - сумасшедший! И перестань думать об одном и том же, иначе сам свихнешься. Что ты? Ты его с ума,  что ли свел?
- Он спятил от неверия в братство, товарищество.
- Тьфу!
- Нет, мой друг...
- Нет, мой друг, решительно и ты спятил. Вот дерево, вот условные единицы... Они сегодня важнее всего, ты должен понять, ты должен понять и устройство быта. И все, кто там был или не был на этой войне - плюнь и разотри!
- Да-да. – Пробормотал Желобков, - да-да, плюнуть.
- Молчи и иди, ради Бога. Вот они, деревья, и там под одним из них закопан заклад.
- Да-да, - повторял Константин и смиренно, будто и не владея собой, исполнял наказ.
Они подошла к роще и зашли немного вглубь.
- Так, - сказала Анастасия, - вот здесь примерно - да, я уж путаюсь, - со смехом пояснила то, к чему должна была незаметно подготовить мужа, - прости. Может быть это, а может быть вон то дерево. Нужно смотреть в почву. Смотри!
- Знака никакого не оставила?
- Я не думала, что возня ваша с этой войной затянется до сих пор. И еще шамкает по земле.
- Ну…, - хотел что-то сказать муж, но жена  прервала. Ею уже почти реально была ощутима аура железной коробки.
Солнце стремилось к горизонту.
Атмосфера густела, красноватым ореолом готово было захватить для начала тени, потом обрамить каждое существо и вещь перед затяжными тихими сумерками.
Зябь брала тела живьем теплыми, и предупреждала будущей прохладой все, что мешало ее покою.
«Это же еще нужно будет возвращаться!» – Думала Ася, не исключая того, что они с мужем могут совсем ничего не успеть, и корила который раз себя за то, что слишком поздно они вышли из дома.

3