Последняя электричка. Фантастический роман. Гл. 26

Небольшой костерок в лесу мы с Петром, наконец-то нашли. Он на самом деле уже потух. Я наклонился, покопался в нем своей палкой, затем потрогал рукой угли. Они были еще едва теплыми, хотя  возможно мне так показалось? Да и  трава вокруг костерка была хорошо притоптанной. Можно сказать, даже вытоптанной. Отсюда выходило, что у него был не кто-то, а возможно несколько человек, возможно, аборигенов, которых мы с Петром пока так и не встретили. И не один раз.  Либо они готовили на этом костерке какую-то еду, либо просто грелись, хотя я не уверен, что грелись — здесь было не холодно… Возможно они готовили либо обед, либо ужин…
— Ну и… — только и пробормотал Петр, а затем уже более повеселевшим голосом добавил:
— Значит не одни мы с тобой, Петя, в этой параллели… Не одни.
— И о чем это говорит? — Петр поднял на меня свои глаза.
Я ничего не ответил Петру и только поддернул плечами, мол, кто его знает… Затем я присел у костерка на траву, чтобы немного отдохнуть, потому, что ноги мои уже «гудели». Рядом со мной примостился и Петр. Он не сел, а просто прилег, поставив руку на локоть, опер ладонью голову…
— Значит,  пойдем по этой тропе, — я указал на тропу, которая сразу же от костерка, забираясь все выше и выше, вела от него возможно в неизвестность. Насколько я осведомлен, вернее пришел к такому выводу, что в межпараллелях не существует случайностей…
— А на Земле? Ну, в твоей параллели они существуют? — спросил Петр.
— Думаю, что Земля тоже находится в межпараллели, но в межпараллели иного порядка, поэтому на ней тоже не может быть случайностей. Если ты, например, должен попасть в двадцать первую параллель, ты в нее обязательно попадешь. Разве что, ты не должен в нее попасть…
— Из этого следует, что в нее я не попаду, поскольку случайностей не бывает, — перебил меня Петр. — Кстати, Володя, порой я силюсь подыскать из моего мизерного словарного запала нужные слова, но иногда это не выходит. Вот я и замыкаюсь в себе. Хотя, к сожалению, я многого  пока не знаю, Володя о своей, вернее твоей прошлой жизни. Я как в один миг ставший зрячим до этого всю жизнь бывший незрячим человеком, тыкаюсь-мыкаюсь, попав не в свой привычный мир без солнца, звезд, дня, утра, вечера. Во мне все равно, несмотря на окружающий меня свет, присутствует только ночь…
— Давай, не будем ныть, Петя. Я думаю, что ты полностью функционален и можешь быть полностью независимым.
— Так думаешь ты, а каково мне? На меня вдруг обрушилось такое количество информации, что я, честно говоря, совсем потерялся. Опять же, я, Володя, просто запутался, как в огромной паутине. Понимаешь, я знаю, что у меня, вернее в моих мозгах, если они на самом деле нормально существуют и функционируют, почти каждая мыслезапись находится где-то на задворках памяти и, опять же, каждую из них, чтобы что-то нужное мне вспомнить или дальше развить какую-то идею, в определенный момент мне приходится «доставать» «на гора» с огромным усилием.
Вот, например, я знаю, что существуют Врата, существуют межпараллели, существуют червоточины для перехода из одной параллели в другую, но, опять же, зная, что в моих мозговых извилинах обязательно есть ответ, но, поди, найди путеводную нить к нему. Порой, как ни стараюсь, ничего не получается... И еще, и я не могу даже предположить, чего нас с тобой ждет именно в этой параллели? Может удача, или неудача…
— Ты что, провидец, что ли? — просил я.
— Пока я не провидец, Володя, но с чем черт не шутит. Может когда-то я и стану провидцем, как говоришь ты, или кем-то еще. Просто нынче я чувствую, что знаю ответы на все возможные, да и невозможные вопросы, но… Но опять же, выдать их «на гора», выложить свои предположения и, возможно, знания этого, пока не могу… Но придет время, обязательно смогу. Я это чувствую.
— Хорошо, там посмотрим, — ухмыльнулся я.
— Честно говоря,  Володя, меня мало интересует то, что происходит с нами сейчас, в эту минуту, меня гложет масса вопросов о моем и нашем будущем. Зачем всё это сделано? Зачем Вербовщикам копии?
— А что, если они задумали расселить наши копии, и копии всех других по всем незаселенным параллелям, — спросил я.
— Опять же, зачем? Проводят эксперимент на выживание, я бы сказал нового, искусственного индивида, целого поселения этих индивидов? В той Лаборатории Компилляции я за короткое время пребывания в ней насмотрелся, мама не горюй… А сколько непонятных инопланетян крутилось… у операционного стола, на котором находился я … Что же это было? Игра в оживлялки и выживалки?
— Не паникуй.  Игра — не игра, но ты не виртуален, Петя, а так же, как и я, ты — жив…
— Думаю, что всё это труднодоказуемо, Володя.
— Не понял. Мы же с тобой живы, Петя, мы с тобой разговариваем, размышляем, ставим планы на будущее, пускай пока и ближайшее.
— Всё это так, но…
— Никаких «но».
Петр снова задумался. Думал, посапывал, молча уставившись куда-то вдаль, но я не торопил его. Затем его, как провало:
— Я очень долго не мог прийти в себя. Помню, что сначала я не мог понять, кто я на самом деле? Мои глаза, Володя, только-только начали фокусироваться, и внезапно в меня ударил сноп белого света. Тогда я сощурился, и всё пришло в норму, и я понял, что нахожусь в каком-то лечебном учреждении и лежу то ли на стол, то ли на кровати. Голова моя не двигалась, и я мог видеть только то, сколько охватывали мои глаза. Все, что было вне их поля зрения было для меня словно за огромной непрозрачной стеной… Затем я понял, что у меня появился слух, и я слышу. Слышу какое-то едва различимое гудение, шелест, и… чьё-то глубокое дыхание. Тогда я еще не знал, что, находясь рядом, дышал ты, Володя… Затем передо мной появилась куча каких-то небольших паучков, которые сновали по всему моему телу, если оно уже было у меня, поскольку я еще не осознавал этого. И вот эти паучки словно опутывали меня всего тончайшей паутиной, создавая огромный кокон, что ли.  И еще я слышал, как они перешептывались между собой. Или это мне просто казалось. Вскоре «паучки», видимо сделав свое дело, исчезли и кокон стал приобретать определенную форму, а паутинки растворяться. Может быть, что паучки просто проложили во всем мне определенные цепи и связали своей паутиной их воедино. Я даже почувствовал, как что-то и близкое и далекое стало ощутимее для меня. Вот я почувствовал один палец на руке, второй, третий, всю руку. Затем и вторую руку. Я ощутил, как все во мне под этим огромным, созданным «паучками» коконе организовывается моё, уже оживающее тело. И я понял, Володя, что таким образом я рождался… Затем перед моим телом появились новые живые образования. Они были побольше и чем-то напоминали жуков-стригунов.
— Ты имеешь ввиду жуков кравчиков? — спросил я у Петра.
— Скорее всего, что именно их, но  «мои» жуки были не черными, а какими-то золотистыми, что ли. Они ползали по моему кокону и, подобно парикмахерам, состригали излишки паутины, а нечто подобное огромным слизням, следом за «кравчиками» неспеша и аккуратно склеивали всё, полируя и, как я понял, создавая мою кожу…
Я слушал Петра дальше почти не перебивая, хотя иногда ловил себя на том, что порой что-то из его рассказа упускал. То ли сказывалась усталость, ведь наши поиски костра  были если и не очень долгими, но по буреломам и сильно заросшему колючему подлеску, продвигаться вперед было не очень-то приятно.
— Так вот, — продолжал Петр, — через какое-то время я уже мог попросить воды, которую мне вливали в рот через трубочку, что-то сказать, но это было не то. Это был не наш язык, а какой-то непонятный, и до сих пор так и непонятый мной. Разве что какие-то отрывки, фразы…
— Постой, Петя, я что-то не соображу. Ты сказал, что мог попросить воды. У кого?
— Так я же говорил, что у сиделок. Они появились после многочисленных процедур совершаемых Теми, Кто над нами. Юркие такие, но почти молчаливые. Они знали, что нужно делать, и делали над моим формирующимся, можно сказать, постепенно регенерующим телом свое дело. Спустя некоторое время я почти научился, хотя и «через раз» понимать, чего от меня хотят сиделки, но никак не мог вразумительно ответить им. Перед моими глазами, а, может и просто в моем растущем мозгу медленно проплывали, как крохотные волны на поверхности водоема в легкий ветерок неизвестные письмена, вернее, знаки. Их сопровождал и звук, как каждое начертание, кажлый иероглиф, нет, Володя, не иероглиф, а нечто другое, более запутанное, произносится вслух. Но для меня все равно это были какие-то абракадабры. Возможно, это были их буквы, или целые слова, или, может, понятия, но я был как у худого разбитого корыта, которое пытался до краев наполнить водой. А потом все практически встало на свои места…
Я смотрел на Петра и все больше удивлялся его памяти и знаниям. А Петр сыпал и сыпал как из рога изобилия  о своем появлении на свет. Затем он начал рассказывать мне, что такое Врата в другие параллели, червоточины мгновенного перемещения в пространстве и времени, и о своих математических познаниях. Я слушел, слушал его, а потом заинтересованно спросил:
— Ты бы лучше мне сказал, оттуда ты обо всем этом знаешь? Ведь о ближайших червоточинах я совсем не знаю. Вернее об их расположении.
— Математика, брат! Математика, Володя.
— Я бы не сказал, что я был силен в математике, — сказал я.
Петр ухмыльнулся:
— Зато смею доложить, я уже в ней силен! Да, кстати, а какая у тебя группа крови? — вдруг ни с того, ни с сего, спросил у меня Петр.
— Вторая, а что?
— А у меня… четвертая.
— Ты серьезно? Откуда знаешь?
Петр приподнял манжет на рубашке и показал мне на своей правой руке небольшую аккуратную татуировку. На ней действительно было тату, указывающее не только на то, что у Петра четвертая группа крови, но и то, что он «родился» всего месяц назад в Седьмой параллели Девятого кольца. Видимо это и была та параллель, где находилась Лаборатория Компиляции.
— Значит, мы с тобой не идентичны, так сказать, я не полная твоя копия…
Петр глубоко вздохнул и почему-то отвернулся от меня. Видимо он это сделал затем, чтобы я не увидел его глаза, затем резко провернулся и пробормотал:
— И еще, Володя, я думаю о том, что я не жив, а… мертв.
— Это еще почему? — не удержался я.
— Это потому, Володя, что потому. Я это ты, и в то же время, как ты понимаешь, не полный ты. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я веду речь.
Я кивнул головой, словно все понял, но, честное слово ничего не понимал, а Петр продолжал вить свою речевую дорожку. Однако в тоже время он был подавлен.
— Или мы сейчас находимся в симуляции. Ты об этом подумал? — спросил у меня Петр.
— Да, кто его знает? — я поддернул плечами.
— Что было, то прошло. Ничего, Володя, не воротишь. Секунды отсчитывают минуты, минуты часы, и так далее. Хотя, может быть и наоборот…
Я вздохнул.
— У нас, Петя, пока еще нет машины времени, ни чего-то другого, чтобы перевернуть всё с ног на голову, или наоборот.
— А что, если у них всё это уже есть. Ведь они смогли разобрать тебя на атомы, а то и того меньше, скопировать всё и «родить» нас двоих. Как говорят по образу и подобию…Ты не находишь, что это значит?
— Пока ничего не нахожу, Петя. Потому, что просто не знаю.
— Понимаешь, я все время пытаясь вспомнить себя в детстве, но ничего не помню, Володя.  Как я уже тебе говорил, или, может, только думал, что говорил, что у меня украли детство. Нагло украли. Словно взяли и замазали  черной краской, картину моего детства…
— Ты считаешь, что виноваты в этом «лаборанты»? Или, быть может, виноват я?
— Да ничего я не считаю. Просто, знаешь, обидно. Понимаешь, обидно. Но, ничего, придется к этому просто привыкнуть, что ли?
— К сожалению, Петя, если бы я мог, я бы тебе помог. Разве что я могу только рассказать о моем детстве.
— И это будет твое, но, к сожалению,  не мое детство. Я вот подумал, Володя, а не голограмма ли я? Всё будто бы к месту: мы общаемся, мы скоро пойдем от костра к Пограничью, но к нему, наверное, еще далеко.  Возможно ближе мы кого-то встретим, ведь костер-то был, и его кто-то жег…
— Какая голограмма? — я уставился на Петра в недоумении. — Я могу тебя коснуться. Ты осязаем. Ты…
— Ладно, возможно я и не голограмма, но что-то во мне не так. Я чувствую это, Володя. Я ощущаю это всеми фибрами души, если она у меня есть.
— Да ладно тебе, затеял, вернее, начал плести паутину осознания, что ли. Пуская ты моя копия, но… Ты по-настоящему жив, Петя. Ты стал забывать, что ты моя кровиночка, что ты…
Петр вздохнул и упрямо продолжил плести «паутину». Нет, не страха, а непонятно чего. И я спросил:
— Тебе чего-то недостает?
— Вот именно. Слушай, Володя, расскажи мне лучше о маме. О твоей маме и… думаю… о моей.
Я глубоко вздохнул:
— К сожалению, я ничего не могу рассказать тебе о маме.
— Не понял? Это что какой-то секрет от меня? — Петр так на меня посмотрел, что мне показалось, он своим взглядом ожег меня.
— Да никаких секретов, Петя. Просто мама моя… наша, умерла очень молодой, мне исполнилось всего два года…
— И ты ничего о ней не помнишь?
— Разве что из рассказов бабушки. И то, очень скупых. Мама была молодой, красивой, но… умерла при неизвестных обстоятельствах… Просто пропала, и всё. Следователи так ничего и не нашли. Разве что через три месяца после пропажи нашу маму нашли утопшую в озере…
— Ладно, не продолжай дальше, не надо… Рассказы  других — рассказы других, но ведь это не твои воспоминания…
— Хорошо, — вздохнул я снова, и словно с моих плеч свалилась огромная тяжесть… Я поднял голову и взглянул на небо. По нему быстро плыли кучковатые облака.